Текст книги "Проводник. Возвращение Зари. Его единственная книга чернилами света написанная"

он могучий воин, кузнец и Бог

Валерию и Александру Павликовым

– Ох, Ладушка, что-то я чувствую совсем плохим себя, – закряхтел дед, поднимаясь с дубового табурета. – Совсем больным стал, плохо дышится. Иль какой пыльцы надышался, когда бывал в кузне? В это время много разных цветов распустилось вокруг.

Он подошёл к окну. Затем, немного помолчав, задумчиво добавил:

– Время близится к вечеру.

И брови седые нахмурил.

– Дедушка, тебе, может, супа приготовить? – откликнулась девочка, которая в тот момент, когда дед подошёл к окну, начала подметать в избе полы. – Из грибов суп, поможет он. Только в лес сбегаю и сварю, дедушка, тебе суп.

– Ох, милая, не знать мне. Тот ведь древний лес, опасно вглубь дремучую заходить.

– А я вглубь и не буду заходить. Я с краюшку похожу. Мне один зверёк напищал, что и с краю полно грибов.

– Так уж и напищал тебе зверёк. Кто он?

– Хомячок.

– Хо-мя-чок, – передразнил по слогам, – с набитым ртом?

– Да, да что ты вечно…

– Да полно, полно тебе, милая. Сходи, только с краюшку походи. И возвращайся. Возвращайся, милая моя!

Девочка, закончив уборку в доме, выбежала наружу. Её босые ноги легко ступали по телу уставшего дня. Ибо он в небесах перевалил за середину солнечного пути и скатывался поспешно к далёкому горизонту прекрасных лесов-холмов. А облака-журавли, сотворив покой берёзовый, терялись вдалеке, даруя глазам созерцание вечности, а сердцу неописуемую радость.

Она была девочкой удивительной: понимала язык звериный, воспринимала чувства ветра, трав и деревьев и ощущала босой поступью дрожь земли. Её волос цвета поспевших колосков пшеницы переливался невыразимо днём на свету, как будто был тот волос живым, а в ночное время он светился, словно это был вовсе не волос – пучки лучиков величественного солнца. Но в этом мире не было солнца днём – лишь луна ночью светила тускло, а звёзды золотились ярко, отталкивая смело Тьму в своё состояние. Они жили на вершине горы, а внизу, с северной стороны, пролегал пятиугольный город с необычными людьми. Тот город у основания выстроен из каменных мегалитов и дерева красного цвета сверху. По углам города красовались сторожевые башни внушительной высоты. Эти люди свой город никаким именем не называли, но путники дальних мест, посетив этот город, говорили часто: «Хорошо там, где нас нет». И так к этому городу привязалось название «Там». Жители носили белые, жёлтые, красные одежды с рукавами длинными. А украшали ткань разнообразными узорами, вышитыми яркими нитями. Они умели искусно подпоясываться. Мужчины носили брюки, рубахи, ну а женщины – расписные платья ниже колен. Дети также разделялись по-особому в одежде. Солнечная девочка всегда утром спускалась к ним, чтоб взять свежевыпеченных булочек и овощей из грядки запылённых. Они привыкли к девочке этой. И всегда радовались её приходу. Девочку называли Заряницей из-за её чудных волос. Она, когда спускалась к ним с горы, горизонт в полумраке сиял от края до края. После её прихода и небо озарялось – становилось светлым.

На вершине большой возвышенности, окружённой древними деревьями и по местам излитой студёными ручьями, стояла изба. Но не такая изба, какую мы привыкли видеть в нашем мире, а кем-то когда-то собранный сруб из огромных брёвен с метр в диаметре. В один обхват не обхватить человеку. Брёвна снизу дома, видимо, пройдя термическую обработку путём интенсивного обжига пламенем верхней кромки древесины в несколько десятков миллиметров, имели тёмный цвет и специфические углубления в виде трещин по всему покрову. Затем обожжённые брёвна были зашлифованы слегка, дабы убрать рыхлые слои сгоревшей структуры дерева. Гниль не властна была превратить нижний венец избы в труху, хоть и стоял домик во́все на земле. Дальше брёвна имели обычный естественный цвет сухой древесины, и, если постучать дубовым или каким другим суком, они издавали характерный звонкий звук сухого дерева, не имеющего в себе ни единой меры влаги. Наружный размер дома составлял семь на семь метров, то есть был квадратным. Скаты крыши не менее привлекали взгляд. Их покров, состоящий из широких необрезных досок из дуба или другой подобной по крепости этому дереву, начинал свой спуск по обе стороны от вершины конька. Ширина досок разнилась между 40 и 50 сантиметрами, а толщина составляла три сантиметра – не менее и не более. Труба находилась с торца избы и прилегала плотно к стене. В доме не было печи, а был камин своеобразный, в котором и еду готовили. Он стоял ровно посередине на восточной стороне. По обе стороны избы искусно были прорезаны окна. Окно с северной стороны направлено было в сторону кузни, за которой внизу у подножья горы стоял прекрасный деревянный город на гигантских каменных блоках. Второе окно в противоположной стене выходило на источник студёной воды, находящийся у старого бора. После выхода из недр горы источник ручейком спускался по склону вниз, и где-то на середине спуска к этой водной стёжке присоединялась ещё одна стёжка, затем ещё и ещё. И уже лесной тропой он быстро бежал, огибая могучие камни и невообразимо причудливых видов корни, казалось, до небес высоких деревьев. Затем горная речка вдруг с обрыва падала на твердь планеты, создавая этим в лесу среди чудесного пения птиц шум бьющихся вод. К источнику девочка каждый день ходила с глиняным кувшинчиком в один гарнец, брала воду и, уходя, напевала песенку про орла, который на море с соколами говорил, потом орла просили полететь на родимую сторонку и посмотреть, как родители живут, не горюют ли о сироте. Жила в городе Там девушка обычная, которая и пела эту песенку, оставаясь одна. Как то раз за этим пением её застала Ладушка. Они до того момента друг друга не знали. Подружились. Девушка рассказала ей, как сны к ней приходят часто, будто этот мир не её, будто она чужая. И однажды сама собой эта песенка преобразилась в сердце, а в голосе словом.

Вокруг избы не было ни забора, ни клумб разнообразных с расписными цветочками, как это принято у людей, а была густо усеяна та поверхность одуванчиковым цветом, границы которого отделял от зелёных лугов круг небольшого вала, заканчивающийся большим столбом калитки и начинающийся подобным. На вершине того вала не росли никакие растения, лишь пролегала серой горькой полоской или ленточкой высохшая почва. Высота не превышала 30—33 сантиметров. Можно предположить, что на месте того вала всё же находился забор, но никто уж не узнает, как и что произошло. Лишь сохранилась калитка как напоминание о прошлых событиях.

Столбы высотой до трёх метров стояли невозмутимо, и казалось, что уходили далеко в землю и там, где-то в глубине, воссоединялись с горной породой, от которой были когда-то изъяты. Они большими колотыми камнями были выложены у основания, и постепенно заканчивалась кладка маленьким шарообразным, гладким с виду камнем вверху. Калитка сделана из той же древесины, что и крыша избы. Она не потеряла изначальный облик и выглядела довольно крепко. Полотно калитки было неплотно собрано широкими досками и склёпано золотыми прутьями к железному каркасу, затем навешана на узорные кованые металлические скобы, которые изначально были вмонтированы во внутреннюю часть правого столба, если стоять лицом к востоку. По такому же методу была собрана и дверь входная в дом, но лишь плотно подогнаны были доски друг к другу, так, что даже дуновение ветра не могло проскользнуть внутрь светлого чертога. Изба делилась на две части. Маленькая комната у входа и наиболее большая часть, находящаяся на восточной стороне стены, где и располагался камин. Он выглядел довольно большим и имел вид своеобразный. Сложен был из таких же камней, что и столбы, но лишь сравнительно одного размера. Сложены камни ровно по углу, а вверху замыкал один камень во всю длину. На вершине так же, как и на столбах, находился идеально круглый камень, но лишь большего размера. Дымоход извилистым ходом, чтоб тепло не всё уходило наружу, выходил через стену, а затем поднимался прямой трубой хорошо сложенных камней выше избы.

Девочка, схватив корзинку справа у входа, направилась в лес, легонько толкнув ручкой скрипучую калитку. Стёжка, вымощенная серым камнем, длиною в 700 сажень, вела прямо к древнему лесу. В конце пути слева лишь страшно пролегала крутая пропасть, где в глубине её чрева иногда по ночам слышались дикие вопли и жалобный плач. Сразу за калиткой в обе стороны вели и другие дорожки. Одна дорожка (по левую руку) вела к источнику студёной воды и водопаду, а вторая – к кузнице и в город Там.

По пути к лесу присоединился бурундук, который всегда и везде по пятам следовал. Утром – в город, днём – на родник, вечером – к древнему лесу. Когда бывали они в городе, он не заходил внутр с ней. Под покровами густых ветвей скрывался: то ли боялся большого скопления народа, то ли ещё чего. Жители в это время начинали заниматься земными делами. Кто шёл в поле, кто оставался дома.

Ещё не подойдя к лесному массиву, девочка с краю сразу заприметила несколько грибов аманита. Их вполне могло бы хватить для супа, и не пришлось бы дальше в лес идти, так про себя она размышляла. Бурундук продолжал следовать за девочкой так же вольно, как это было и всегда. Приблизившись к удивительным грибам, она их собрала. Бурундук в это время стал каким-то нервным и раздражительным. Девочка не обратила на это особого внимания, но её сердце всё же чувствовало неладное. Деревья молчали, и земля под босыми ножками молчала так же в это мгновение. Вечер быстро уходил с тех мест, отдавая сумраку здешние просторы. За спиной послышалось шипение, словно жуткая змея приготовлялась к резвому прыжку. Ладушка обернулась. Предметом зловещего шипения был бурундук, но он не был таким, как прежде, милым зверьком лесов, а точно маленьким псом адовых земель. Шерсть всклокоченная, глаза – чёрные сливы, пасть растянута, и клыки – крохотные сабельки. С них капала чёрная слизь, превращая зелёную травку в пепел. Маленький пёс адовых миров прыгнул и впился в босую ножку девочки. Вслед за укусом последовал треск деревьев и скверный шёпот:

– Всё, теперь она наша, наша-ша-ша.

Казалось, слышалось шипение со всех сторон, а не шёпот.

Девочка взвизгнула, и после её глаза потеряли чистоту небесную. Она уснула. Не умерла. Уснула. И тишина. Нет ни птиц. Нет ни зверей. Нет и неба над головой.

В это мгновение дед почувствовал более явственное недомогание, и кожа по телу быстро стала сохнуть, превращаясь в пересохшую почву поля, где колоситься должны живительные хлеба́. Озёра души потухли, и не было видно в них такой же чистоты, как и у Ладушки. В это мгновение в доме образовался белый как снег туман, и оттуда послышался голос. В ушах казался громом он.

– Свáрог, Свáрог!

Дед седой поднял голову вверх, как будто видя Того, Кто мог заговорить с ним в громовом тоне, оставаясь скрытым в облаке.

– Кто Ты?! Почему я Тебя не вижу?!

– Свет Я, Создатель Небес и Земли и настоящего рода твоего. И видеть Образ Мой не надлежит никому. Ни из человеческого рода, ни Ангельского, дабы не принести боль очам их.

– Я внимаю Твоему гласу, Создатель Небес и Земли и рода моего.

– Прии́дет человек к тебе, посланный Мной, – приметь его и выслушай, что скажет. Он есть проводник из кровей твоих, Мной посланный сквозь тьму, ложь и время. Ибо душа твоя украдена падшим ангелом, ищущим души светлые. Он послан в этот мир, чтоб погубить всё человеческое, что создано по образу Моему, дав овладеть темным силам космической энергии пространства, в которое Я когда-то прибыл и в котором создал Вселенную эту. Когда же душа твоя вернется, ты станешь Богом в роде твоем, дабы сохранить светлость духа, ибо вы первые, коих я сотворил во времена Творения. Вы остаетесь верными Слову Света. Ты будешь научен другими учениями, дабы сокрыть род твой от зрения Тьмы. И когда род твой в большей мере духа несокрушенного численностью возрастет, Я прии́ду к тебе и упокою от дел твоих уставшего, сохранив корни предков в сознании их. Я находиться буду среди них, а они в благодати Моем. И небесная светлость их духа из рода в род будет отражена в глазах, волосах, лицах и речи их во свидетельство твоего естества и величия предо Мной.

В то время как голос прогремел, он сидел на тяжёлом табурете и совсем осунулся; побледнела и кожа могучего кузнеца, превратилась в паутину невообразимо чёрных трещин. Через некоторое время донеслись до его слуха тяжёлые шаги снаружи. И вроде он почувствовал небольшой прилив сил. Шаги приблизились к оконному проёму избы, но тут резко почему-то отшатнулись, отстранились на несколько локтей от дома.

Кузнец поднялся на ноги, закашлял сухой пылью, подошёл к окну и проговорил глухим, казалось, нечеловеческим голосом:

– Что тебе?

– Я пришёл сказать о том, что твой дом окутан сном, а во мраке злого сна смотрит мутно лишь луна из-за туч на древний лес, где прижился в дебрях бес! – выпалил на одном дыхании человек, пришедший к избе.

Кузнец на миг задумался и, помолчав изрядно времени, ответил:

– Как же так, ох да, ох да! Лада милая вчера в лес пошла грибов собрать, чтобы дед ел суп опять, – и заплакал горько он. – Где она, ох, где ж она?! Ходит, бродит в тьме одна.

Человек, не выдержав в сердце своём порыв жалости, воскликнул так, что на стенах избы в плесени взволновались осы:

– Ты не плачь, её найду, хоть и буду весь в бреду!

Кузнец успокоил порыв мимолётной слабости.

– Посиди тогда немного – ждёт тяжёлая дорога.

Проговорил он внятно и, развернувшись, исчез во тьме чертога от взора человеческого. Шаркающими ногами по деревянному чистому полу дед седой направился в дальний правый угол от восточной стены, где стоял камин, в котором на подходе к вечному упокоению жар углей затухал. В углу на маленьком столике находился старинный, из красного дерева сделанный сундучок. Он не имел определённого возраста. По кругу импульсом сияли вырезанные на древе письмена древнерусского рода:

Свáрог дрожащими руками открыл крышку, на которой по центру светилось слово «Ра». Лёгкий скрип известил о том, что сундучок был открыт. Изнутри в бревенчатый потолок по скату двух сторон крыши выпорхнул живой тусклый свет. Он, подлетев как мог выше, осветил скудно старинную древесину стропильной системы со следами липкой паутины во многих уголках. Потом изогнутыми линиями упал, точно вода в фонтанчике, на пол, при этом осветив малую часть площади, и затем уже медленно угасал. Так гаснет спичка. Лицо у старика осветилось. В глазах прояснилась на мгновение небесная высота. Он осторожно запустил остывающие руки внутрь и поднял от льняной постели полоску света, которая была и есть источник светлой чистоты и силы Господней. В старых ладонях она чуть шевелилась, и от этого у Свáрога на лице выступала радость.

– Милая, милая, скоро ты проснёшься. Спаси. Спаси нас всех, – он тихо прошептал, а когда вернулся к окну, продолжил шептать: – Давай, милая, лети! Он тебя уже ждёт, твой проводник.

Он приложил полоску света к стеклу окна и громко проговорил:

– Вот на, бери эту прядь её волос, мытую в прохладе рос.

Прядь волос шевельнулась более живо и более ярко засветилась. Проводник непроизвольно даже для себя раскрыл свои ладони и чуть подал вперёд. И когда он закончил приготовления к принятию чудотворного света, прядь просочилась сверхъестественным способом сквозь прозрачную твердь стекла, как будто это вовсе не стекло, а слой жидкой границы между двух миров.

Проводник задрожал при виде летящей полоски света. Он не мог сказать ни слова, ибо онемела челюсть от увиденного живого света.

Свáрог продолжил:

– Ты шепни ей, что хочешь снова дни видеть вместо тьмы сырой впереди и за спиной.

Затем по-старчески устало развернулся и пошаркал к табурету, который стоял подле камина. Угли еле-еле теплились. Холод тьмы прокладывал неудержимо свою невозмутимость льда. Свáрог присел и опёрся локтями о колени, наклонив туловище ближе к углям.

– Совсем, совсем ещё молод, – проговорил без единой эмоции на лице он.

Снаружи ещё доносился голос молодого проводника, но уже тише:

– Так пусть же, пусть! Про… падёт…

Звуки голоса окончательно запутались в лабиринтах слуховых каналов могучего Свáрога. Вслед за застывшими углями в камине застыл и он. Превратился в холодное изваяние с леденящим сердце насмерть хмурым взглядом.

Настала вселенская тишина в могучем теле кузнеца.

Снаружи на стенах избы продолжала держаться густой субстанцией чёрная плесень. И она выглядела как нечто живое и неизведанное для человеческого понимания. Внутри осы шевелились и неестественно жужжали, иногда вылетая на воздух. Они неустанно продолжали шевелиться внутри этой субстанции и наводить жуткий протяжный звук на чертог.

Свáрог продолжал сидеть не шевелясь.

Вдруг плесень начала тоненько просачиваться в длину бревна, выталкивая сухой мох, который был когда-то тщательно зачеканен в швы. Показались первые осы внутри дома и угрожающе приблизились к Свáрогу. В то мгновение, как только несколько ос, долетев, сели на плечи и спину кузнеца, вспыхнули угли в камине. Изба осветилась, будто солнечным пламенем, и тепло начало исходить потоками плавно. Осы, летевшие к Сва́рогу, превращались в пепел. Лицо кузнеца, оттаяв, выразило румянец могучего воина, а утренняя роса проступила на лбу. Глаза очистились от заледенения и выразили светлость чистых небес.

– Наконец душа моя Ладушка спасена! И буду я царствовать у рода своего, пока Саваоф не прии́дет и не упокоит нас, дабы род мой вечен в добродетелях был и пребывал долгие годы.

Он поднял могучий стан воина, кузнеца и Бога. Капли росы слетали, гася ещё дымящихся на полу насекомых. Свáрог шагнул к правому боку камина, где лежали дрова, ухватил несколько поленьев в обе руки, затем бросил в ультрафиолетовый огонь. Полетели искры, вспыхнуло пламя настойчивей, превращая всё больше и больше ос в лёгкий пепел, которые всё больше и больше просачивались внутрь. Плесень быстро высыхала, превратившись в угольную пыль. Ложилась густым покровом на пол у стен.

Свáрог развернулся и направил своё могучее тело к выходу. Осы, успевшие сесть на спину и приготовившиеся выпустить жало смерти в тело Бога, полетели вниз, обожжённые великим жаром пламени. Роса стекала по щекам и падала на пол, поднимая при ударе горсточки чёрной и серой пыли. Дойдя до выхода, он протянул правую руку и слегка толкнул полотно двери. Дверь с лёгким скрипом отворилась, давая свежему воздуху проникнуть в избу. Пламя загудело сильнее прежнего. Бог переступил порог. Взгляд был направлен вперёд. Древний лес во взгляде ужасно отражался, но его это не беспокоило. Там, вдалеке, сквозь шевелящиеся кроны деревьев просачивался свет небесный. Был свет тот живым и приятным на вкус его взгляда.

Шёл проводник – хромал он. Рядом, держась за руку проводника, шла солнечная девочка, оставляя после себя живые цветы и весну. И, уже приближаясь к дому, девочка оставила руку его, сказав что-то напоследок, и более быстро пошла к Свáрогу. С каждым шагом девочка взрослела и светилась более прекрасно! И когда Свáрог сомкнул в свои могучие объятия, она стала невыразимо красивой и взрослой. Они утопали в Свете. Родился новый день! А на сердце повзрослевшего проводника родились строки:

Наступит день, отображённый где-то

В долинах неба, в сонной тишине…

в Зарянице лишь свет животворный

Василисе Солодовниковой

Когда пёс адовых просторов вонзил мелкие клыки-сабельки, источающие ядовитый дым, девочка уснула. Не умерла. Но после укуса лишь умер лютый зверь, переходя в состояние быстрого тления. Девочке запомнились шевелящиеся звуки каких-то теней в тенях густых ветвей деревьев древних и шипящие голоса, точно змеиные клубки, в которых узнавалось наречие падших ангелов.

– Всё, теперь она наша, наша-ша-ша! – шипели голоса.

Пробудившись от немыслимого сна, девочка осмотрелась. Она находилась в металлической клетке, окружённая движущимися тенями. Они не ходили как люди. Они, будто чёрные дождевые плащи с рваными краями капюшонов, парили бесшумно в нескольких сантиметрах от пола. Вместо обычных человеческих лиц у них никаких линий чего-то живого не просматривалось, лишь всепоглощающая пустота космической энергии изображала своё состояние. Тени медленно передвигались по воздуху против движения небесного огня, и их всепоглощающая пустота страшно направлена была на солнечную девочку. В груди сердечко тоненько застучало и задрожало, передавая вибрацию страха в виде пугливых мурашек по всему маленькому телу. Она сбилась к центру, боясь вдруг прикосновений ужасных теней. Опустила голову на грудь и обняла тоненькие колени рученьками, и заплакала. Она боялась. Она боялась, и слёзы росой вытекали из глаз и падали на пол глухо-глухо, не разбиваясь.

Тени продолжали вокруг своё вращение, как будто обращая солнечный путь вспять. При этом движении свет, исходящий от волос девочки, медленно угасал, а всепоглощающая пустота, где поначалу были видны далёкие звёзды, стала чернеть и ужасно внутри клубиться, регенерируя энергетику бессмертной Тьмы.

Солнечная девочка плакала, и слёзы постепенно, по мере угасания света, превращались в жидкие угли. Тут она как будто ушла в забытье, оказавшись во мгновение ока посреди прекрасного сада, где цветы и ягоды, где разнообразные деревья и плоды кустарников выказывали красоту и спокойствие. Она была удивлена безмерно, поражена особо сменившемуся быстро измерению. Она стояла на стёжке лицом к шумящему водопаду где-то за кронами больших сказочных деревьев. Она любила водопады. Она направилась к шуму бегущей и падающей водной глади. Стёжка вела к небольшой возвышенности. Ей сад понравился. Он не был таким, каким были сады в её мире. Этот мир сказочно отличался: пели птицы, повсюду бродили животные многих видов. Хищные животные не нападали на других зверей, не питающих животною плотью, жили все вместе в мире и покое. Подойдя к возвышенности, она увидела и водопад. Он красиво летел на камни с большой довольно высоты и разбивался там, внизу, о твердь, а ветерок легко поднимал водную пыль и распылял близлежащую округу. Вода внизу растекалась по низовью, а далее собиралась в реку и протекала быстро среди гор в неизвестность каменных пещер. На камнях рос удивительно большой мох – если бы человек на него стал, то ступня бы утонула по щиколотку, точно в перину.

На краю крутого берега стоял шатёр. Внутри располагался небольшой стол, устланный разными плодами того мира. Рядом, с левой стороны от входа в шатёр, в деревянном кресле сидел воин в лёгких доспехах. По правую сторону стоял остриём вниз меч, который исторически проявит себя в 1240 году в битве со шведами, прислонённый к опоре шатра; по левую воина руку на металлической подставке в тонкой каменной чаше горел огонь, пламя которого было цветом луча солнечного.

– Здравствуй, Ладушка! Я ожидаю тебя так давно, что позабыл о времени.

Ладушка только после сказанных слов вспомнила его. Это был Урии́л – тот самый, что когда-то состригал локон волос её.

Ветерок оросил солнечную девочку водной пылью, и она почувствовала себя намного лучше прежнего состояния. Она вошла под покров шатра. Урии́л указал правой рукой, раскрытой ладонью вверх, на свободное кресло вблизи него.

– А как так получилось? Я ведь была в плохом месте, где какие-то жуткие тени вились вокруг меня. Мне страшно было, мне было… – она, не договорив, присела в кресло.

– Ты там ещё находишься, но твой источник был привязан когда-то к этому месту. В общем, тебе надлежало в этот мир явиться.

– А что за мир такой прекрасный? Где я?

– Ты в Раю!

– В раю? – удивилась она. – Я, наверно, умерла. Умерла?!

Она с испугом посмотрела на Урии́ла.

– Нет, милая, ты не умерла! Ты жива. Не размышляй о том.

– Те жуткие тени – кто они?

– Это слуги, созданные Тьмой во мраке космической материи из частиц страха адовой бездны, чтоб разрушать солнечные проявления. Но ты не печалься, Ладушка, и не страшись их. Скоро, уже скоро источник твоего божественного света вернётся. Ты же меня помнишь?

– Да. Ты Уриил, Архангел Уриил, Воин Великого Бога, и я помню, как ты приходил к нам в избу и состригал прядь волос моих. Я помню, как после этого почувствовала слабость, но потом всё прошло.

– Верно, милая, верно. И эта прядь в скором времени вернётся к тебе, дабы Тьмы грозные силы ослабить и воцарить в этот раз вечно Свет Божий во Вселенной. С этим локоном и проводник прии́дет спасти тебя, но его ожидают многие испытания в дальнейшем его пути, а вначале ему предстоит на мгновение умереть, дабы ты, спасая его, оставила частицу своего света внутри него. Ибо ему назначена работа особой важности.

– Хорошо.

– А теперь искушай плоды садов здешних и окунись в прохладе вод, упавших с каменных вершин прекрасного Рая.

Солнечная девочка после принятия пищи спустилась к водной глади, в которой в среде кристально чистых вод гуляли рыбы. Они резвились и играли с лучиками света, что переливались радужными цветами в глубине. Ладушка зашла в воду и окунулась. Освежающая влага приятно обволокла детские изгибы её тела. В третий раз погрузившись с головой в воду, она решила раскрыть глаза. Вблизи она усмотрела, как прогуливались быстрыми переворотами, а когда и резкими движениями вперёд, а когда и плавным маневрированием разнообразные рыбы. Волос вёл себя так же, как и плавники тех милых рыб. Пряди плавно покачивались, извивались, точно живые, гибкие лучики. И белое одеяние её покачивалось. Солнечная девочка, увидев, как рыбы резвятся, и заметив с прищуром покачивания своего волоса, широко улыбнулась. Она забыла обо всём, ей захотелось так же резвиться, так же плавать! Рыбы как будто почувствовали её желания и окружили дружно. Они игриво закружились вокруг. Ладушка засмеялась, завизжала от восторга! И пузырьки кислорода, выходящего изнутри, направились шумно вверх на свободу просторного Рая в небеса.

Но тут снова она оказалась в той жуткой клетке, увлекая следом часть благодатной влаги из земель незримого Рая. Воды, хлынув от солнечной девочки, волнами разбились о чёрное железо клетки. Они дальше не пролетели, словно ударившись о невидимую стену, по уровню прутьев стекли к низу, обрисовав каждую стенку точной копией известного квадрата, а после в щелях пола исчезли полностью, точно дождевые черви в почву. Тени отпрянули и перепутались частично. Ладушка продолжала так же сидеть и дрожать, а слёзы не переставали истекать. Они не были, как прежде, прозрачными, а были черны, как угли. И глаза темны, как ночь. Волос постепенно мрачнел, силы покидали милое создание Божественных Начал. Она держалась как могла, и проступила роса на челе её, щеках и теле, была подобна кольчуге смелых русичей. И тут сквозь немыслимые тяготы она услышала еле-еле слышный шлепок, донёсшийся снаружи. После этого звука послышались другие звуки: звуки бурления жидких масс и оглушительный рёв на древнем наречии каменных великанов ада. От этого рёва стены дома содрогнулись.

– Смерть ждёт, смерть!

– Смерть, смерть! – другой рёв откликался. И слышался стук камня о камень – это мышцы великанов напрягались.

И слышался свист летевших копий. В этот момент комната осветилась благодатным Светом, и тени от клетки отступили, ибо девочка почувствовала невыразимую силу Света. Прядь, пролетев через комнату, проникла легко внутрь чёрной клетки. Тени отступили дальше во четыре угла. Их всепоглощающая пустота, в которой просматривались крапинки далёких и неизведанных звёзд, исчезли. И когда полоска Света легла в маленькие ладошки солнечной девочки, тени, обратившись в поразительно чёрные воронки, исчезли в собственных всепоглощающих пустотах капюшонов.

– О, родненькая, ты прилетела?! Ты прилетела, моя миленькая!