Текст книги "Смерть Аттилы"

Такс фыркнул:

– А, я все понял, – и потом обратился к Трубачу. – Теперь он пытается учить нас вере своего Прародителя Христа. Он спросил, верим ли мы, что его Прародитель создал все в мире.

Трубач кивнул, и лицо его просветлело.

– Понимаю, все прекрасно. Теперь мы можем обмениваться мыслями, и я смогу найти ответы на те вопросы, которые меня всегда волновали. Но нам пора двигаться, жеребенок кончил сосать мать. Вперед!

Они снова двинулись в путь. На этот раз они ехали рядом. Такс, не переставая переводить, по дороге пытался отыскать еще кусты с ягодами или фруктовые деревья и даже небольших животных и птиц, пригодных для еды. Пока они двигались вперед, кони на ходу прихватывали траву, а жеребята резвились и играли друг с другом, время от времени укладываясь отдохнуть.

– Конечно, мы не верим, что твой Прародитель создал все в мире, – сказал Трубач. – У нас есть собственные Прародители. Некоторые из них обладают огромной властью. И мы их уважаем и молимся им. Но было бы нехорошо говорить, что кто-либо из Прародителей на самом деле…

Он начал размахивать руками, чтобы подобрать нужные слова, но не смог продолжить.

– Они нас защищают, пока мы с уважением относимся к ним. Они нас учат магии и как мы должны справляться с демонами, но они никогда не могли сделать дерево или… – он посмотрел на монаха, изогнувшись, чтобы лучше разглядеть его за едущим посередине Таксом. – Он понимает, что я ему говорю?

Монах ответил:

– Наверно, да. Но я здесь оказался именно из-за этого. То, о чем вы говорите, есть неправильное ощущение реальности, результат незнания и темноты, в которую попали все люди, когда Господь изгнал наших Прародителей из Райского Сада.

Трубач выслушал монолог в молчании. Они проезжали через рощицу высоких деревьев, и он продолжал молчать. Таксу было трудно переводить, и он использовал слово на хунну: «Демон – король» для обозначения бога. Потом Такс быстро соскочил с лошадки и посмотрел на грибы, растущие на корнях огромного дуба.

– Не собирай их, – крикнул ему Трубач. – Они ядовитые, возвращайся.

Такс побежал за своей лошадкой, которая продолжала шагать между гнедой кобылой и каштановым мерином, на котором ехал Трубач.

– Впереди брод, – сказал Такс. – И дорога на юг. Трубач нетерпеливо отмахнулся от его сообщения.

– Скажи ему, что нам следует сначала разобраться с простыми вещами и понятиями, прежде чем переходить к сложным вопросам, которые он пытается задавать мне.

Таксу не было понятно, какая ценность для них даже простых вещей. Монах был полон римской лени и играл в игрушки с идеями, которые были ясными с первого взгляда. Он перевел ему слова Трубача.

Монах не сразу начал ему отвечать. На лбу у него оставалась складка, и он внимательно смотрел на Трубача ясными светлыми глазами.

Впереди темные тени под деревьями рассеялись под ярким солнечным светом, сверкавшим на зеленых кустах. Такс увидел, что между кустами проходила тропинка к реке. Он начал погонять вперед черную лошадку и понюхал воздух, не пахнет ли впереди ягодами и другими плодами.

– Скажи мне, – начал монах. – Вы, хунну, верите, что… Такс резко остановил лошадку.

– Трубач, что там такое? Ты видишь?

Он показал на одинокое дерево, стоявшее в конце тропинки, и резко послал лошадку вперед. Сначала он решил, что на дереве растет мох, но сейчас он понял, что это не так. Такс галопом добрался до дерева и протянул руку, чтобы коснуться волос, свисавших со ствола дерева. Но он не мог заставить себя прикоснуться к ним и. отвел руку назад. Монах и Трубач подъехали ближе.

– Что это? – воскликнул монах. – Господи, спаси нас!

Такс послал лошадку вперед и повернулся, чтобы посмотреть на остальные деревья возле брода. Во рту у него пересохло, и сердце тяжело стучало в груди. На трех деревьях он видел пучки волос, свисавших с ветвей. Налетавший ветерок шевелил пряди, и они извивались, как змеи.

Пока он осматривался, Трубач стянул волосы с ближайшего к ним дерева. Такс был поражен и отъехал в сторону от отвращения. Монах молчал, пока Трубач рассматривал волосы. Они слиплись от крови, и сморщившийся скальп стал размером с ладонь мужчины.

– Это – остготы, – сказал Трубач. – Они снимают у людей скальпы. Сколько их всего здесь?

Такс пытался прийти в себя. Он поехал по тропинке и начал считать скальпы, свисающие с деревьев. Он видел, что их было много – на одном дереве висело целых три скальпа. На двух из них были короткие волосы, и Такс решил, что это были скальпы детей. Он вернулся назад. Жеребята пробежали мимо него к реке. Они брыкались и покусывали друг друга.

– Там семь скальпов, и все это волосы хунну.

Трубач вздохнул. Он держал скальп на ладони и тихо поглаживал его.

– Поезжай, собери их. Мы должны их похоронить.

Он посмотрел на монаха. Тот перекрестился и начал бормотать молитвы.

Они собрали скальпы и сложили их в глубокую яму под корнями дуба. Когда они нашли перо ворона, все еще вплетенное в волосы одного скальпа, то решили, что эти были хунну из клана Шайги. Трубач попытался припомнить все, что ему было известно из похоронных обрядов Шайги. Они сделали что могли, выложив яму камнями и кусочками бересты. Такс боялся касаться скальпов, но Трубач гладил каждый из них и ласково клал его в землю. Все скальпы были выровнены в едином направлении, чтобы они могли путешествовать все вместе. Монах попытался помогать, а когда ему уже было нечего делать, то уселся на землю и начал что-то бормотать.

Был уже полдень, когда они все закончили. Они отправились дальше, свернув от реки к югу, и проследовали по тропинке, которую они обнаружили. Монах и Трубач разговаривали, но они говорили об обычных вещах. Они стали ехать быстрее и не отпускали жеребят от кобыл. Такс постоянно оглядывал степь. Он чувствовал себя так, как это было с ним, когда они обнаружили мертвого Яя.

– Почему люди сделали это? – вдруг спросил монах. – Срывать волосы с мертвецов и даже с маленьких детей?!

Такс не стал ему отвечать, а начал переводить, и Трубач сказал:

– Есть много причин. Остготы верят, что когда человек погибает, его душа улетает в другую страну и живет там в виде человека, а этот человек без волос будет выглядеть смешным, и его никто не станет уважать.

– Что происходит с хунну, когда он умирает?

Река осталась далеко позади, и Трубач обернулся, чтобы посмотреть на нее. Такс чувствовал, что Трубач сильно волнуется.

– Когда мы умираем и наши тела соответствующе погребены, тогда наступает настоящий конец, – сказал Трубач. – Так, как это и должно быть. Если бы человек продолжал жить после смерти, это было бы неправильным. Конечно, души людей остаются в тотемах и других священных местах. Но если часть тела человека подвешена на дереве без подобающих ритуалов, дух человека станет кочевать, как дух глупого остгота, и приносить веем только беду, – Трубач сплюнул.

– Если человек верит в Иисуса Христа, – сказал монах, – то когда он умирает, его душа находит покой и радость на Небесах вместе с Богом.

Перед ними за следующим возвышением в воздух поднимался дым. Такс прикусил губу. Трубач и монах ничего не видели – они продолжали спорить.

– Почему люди вообще должны умирать, – говорил Трубач. – Если после смерти продолжает существование его душа?

Монах подождал, пока Такс начал переводить, потом ответил:

– Иисус Христос спас нас от смерти. Трубач начал ворчать:

– Мне не нужно, чтобы меня спасали. Если бы не было смерти, тогда жизнь ничего бы не стоила. Нет! Послушай… Я… Эй, что это такое?

– Дым, – ответил Такс.

Трубач начал погонять лошадь, оглядывая вокруг равнину. Он что-то пробормотал так тихо, что Такс не смог расслышать. Концами поводий он ударил жеребца, и тот перешел в галоп. Монах и Такс последовали за Трубачом в направлении дыма. Сначала жеребята не отставали от них, но на крутом склоне они начали отставать. Черная кобыла осталась с жеребенком. Жеребенок гнедой кобылки тоненько заржал от ужаса. Мать ему ответила и повернула к нему назад. Монах не справлялся с ней. Такс оставил его позади и продолжал скакать за Трубачом, на ходу вытаскивая лук.

Кто-то кричал. Он достиг вершины холма и оттуда увидел горящую кибитку. Она была всего одна, старая и бедная. На земле валялся убитый вол. Из-за кибитки раздавались крики. Трубач уже наполовину спустился по склону к кибитке. Такс стукнул лошадку, чтобы та поспешала. Он видел тела, валявшиеся подле горящей кибитки. Вокруг также валялись разные домашние вещи. У Такса зашевелились волосы на голове. Крики стали более резкими. В них звучала страшная боль, и Таксу хотелось кричать вместе с этим человеком.

Трубач соскочил с лошади, подбежал к кибитке, и крики прекратились. Когда Такс подскакал туда, он увидел человека, привязанного к колесу кибитки. Волосы у него сгорели, и у него не было глаз. Плоть у него на голове поджарилась, и повсюду сочилась кровь. Трубач прикончил его кинжалом.

– Снова германцы, – сказал Трубач. Он вложил кинжал в ножны и склонился над другим трупом.

Такс сделал глубокий вдох. Всюду воняло полусгоревшей человеческой плотью. Он кругами ездил вокруг горевшей кибитки и понял, куда отправились германцы. Отпечатки копыт примерно дюжины лошадей вели прямо на юг по сухой траве. Если он сейчас же отправится за ними, то сможет их догнать. Он крепче сжал ногами черную лошадку и открыл колчан со стрелами. Трубач резко позвал его, и Такс подъехал к нему.

– Помоги мне. Это, наверно…

Он замолчал, глядя на что-то, лежавшее на земле. Такс глянул туда. С другой стороны кибитки возле мертвого мула валялась на земле девушка. Ее светлые волосы рассыпались в пыли. Всю девушку покрывала кровь, и рядом с ней растеклась целая лужа. Трубач пошел к ней, и Такс последовал за ним. Он резко остановился, увидев, что она была беременна и что ей распороли живот, вытащили ребенка и растоптали его по земле.

– Она была его женой, – сказал Трубач, возвращаясь к Таксу.

Монах бежал к ним по склону вниз. Он задохнулся и Вдруг резко остановился. Грудь высоко вздымалась, и дыхание было хриплым. Чтобы не упасть, он схватил лошадку Такса за гриву. Он медленно обводил взглядом мертвецов – двое стариков валялись, как тряпичные куклы, с одной стороны кибитки, сгоревший мужчина, его жена и неродившийся малыш из племени готов с другой. Он похлопал Такса по колену. Из глаз у него струились слезы.

– Скажите мне, – сказал он и перевел дыхание. – Скажите мне еще раз, что смерть бывает милосердием.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Они занимались погребением тел до захода солнца. Кроме пяти тел, которые видел Аурелиус, они нашли еще два сгоревших трупа в кибитке. Монах хотел помочь Трубачу и Таксу в их ужасном деле, но потом понял, что им мало от него пользы. Когда стало ясно, что им придется остаться здесь после наступления темноты, он начал собирать дрова. И когда солнце село в низкие облака над горизонтом, он разжег костер.

Оба гунна не обращали на него никакого внимания. Весь день, пока они готовили тела к погребению и строили для этого платформы, они не переставая спорили друг с другом. Монах понял по их жестам и по нескольким гуннским словам, которые были ему известны, что младший гунн – его имя было Такс – хотел догнать германцев, убивших этих людей. Шаман, казалось, выказывал больше горя и не желал мстить. Он часто начинал плакать.

Монах не понимал, почему они погребли в землю скальпы, но для тел воздвигали платформы, и почему они погребли их кагана Аттилу в землю, а мужа Аммарки положили ближе к небу. Весь день, когда он пытался молиться, он снова и снова возвращался к тем вещам, о которых говорил ему шаман, и его пугало, что он не мог обнаружить никакого соприкосновения с точкой зрения хунну. Ему казалось, что он ожидал встретить маленькую речушку и вместо этого подошел к скале, нависшей над бескрайним океаном. В их жизни не было места для Христа, и их невежество было безграничным.

В темноте Такс позвал его, и он стоял рядом, когда они подняли тела на платформу и свалили все, что осталось от вещей вокруг платформы. Было очевидно, что им не нужно много людей, чтобы хоронить своих мертвых. Кроме того, не имело значения, кто при этом присутствовал – хунну или нет. Потом все пошли к костру, зажженному монахом, и уселись вокруг него. Шаман положил голову на колени и ничего не говорил.

Такс добавил дров в костер и начал хозяйничать, развязывая сумы и готовя припасы, чтобы что-то сготовить на костре. Монах смотрел на гуннов. Он всю жизнь прожил в городе и никак не мог привыкнуть к тому, что постоянно находился вне стен дома или города. Ему не хватало уюта стен и крыши над головой, и темнота и пустота за спиной холодом обжигала его затылок, и он постоянно напрягал слух, пытаясь уловить какие-то звуки. Аурелиус подумал, что их костер можно увидеть издалека. Германцы, которые сожгли живьем человека, может, в этот момент наблюдают за ними.

Он пытался молиться, но не смог. У него перед глазами стояло тело мертвой женщины и кровавого растоптанного малыша. Он смотрел на огонь и пытался очистить свой дух, но память о мертвецах, которых он сегодня видел, давила на него ужасным грузом.

Шаман, сидевший напротив него, поднял голову и заговорил с Таксом. Тот ответил ему одним словом. Шаман посмотрел на Аурелиуса. Монах был так обессилен от сознания сильного горя, что не смог отвести от шамана взгляда, и они смотрели в глаза друг другу.

И сразу у Аурелиуса полегчало на душе. Шаман улыбнулся. Он что-то сказал Таксу, наливавшему воду в железный котелок. Такс взглянул на него, и монах понял, что ему не понравился вопрос шамана.

– Он спрашивает, почему ты… почему ты стал монахом? – перевел Такс.

– О-о-о-о…

Аурелиус ближе подвинулся к огню. У него свело от голода желудок. Продолжая греть руки, он пытался сформулировать, как он впервые узнал о своем призвании.

– Я чувствую себя очень близким Христу, и мне хочется, чтобы и другие люди ощущали и думали то же самое, что я чувствую и думаю о Христе. Мне хочется, чтобы были спасены другие люди.

Такс, продолжая переводить, с помощью двух длинных палок вытащил из костра раскаленные камни и с шумом перекатил их в железный котелок. Поднялись клубы пара. Шаман сидел сгорбившись. Такс поднялся и пошел в темноту. Шаман что-то сказал Аурелиусу. Из темноты последовал перевод, как будто говорил дух. Такс появился с плащом, переливавшимся у него в руках от света костра. Аурелиус увидел, что плащ был сделан из змеиной кожи.

– Но вы, монахи… мне говорили, что… вы не можете лечить. Вы не лекари.

– Иисус Христос мог лечить, – ответил Аурелиус. – Мы врачуем души.

Такс подал каждому чашу с дымящимся супом из зерна. Шаман сунул в свою чашу костлявый палец, лизнул его и отставил чашу в сторону, чтобы она остыла.

– Можно, я прочитаю молитву перед едой? – сказал Аурелиус – Для всех нас.

– Что хочешь, то и делай, – ответил ему Такс. Он взял себе чашу с похлебкой, и Аурелиус понял, что он не собирается переводить. Он пытался проявить свою власть. Монах посмотрел на шамана.

Тот заговорил с Таксом спокойным голосом. Такс что-то мрачно ответил ему. Голос у шамана зазвучал поучающе. Капризно, как дитя, Такс повернулся к монаху и сказал:

– Он говорит, что ты можешь читать благословение и чтобы я ему все переводил.

– Спасибо, – вежливо сказал монах. Он откашлялся и прочитал «Отче Наш», все время останавливаясь, чтобы Такс успевал переводить. Аурелиус подумал, что, наверно, в первый раз эта молитва прозвучала на гуннском. Она звучала, как заклинание дикарей. Когда он закончил, то похлебка остыла и ее можно было есть.

Шаман ничего не сказал. Он ел похлебку и время от времени вытирал рот. Иногда он с любопытством смотрел на Аурелиуса. Сначала наглая снисходительность шамана возмущала монаха, но потом он привык к этому. Он даже начал уважать этого человека. Аурелиус отставил чашку и сказал:

– А как ты стал шаманом?

Монах употребил германское слово, но Трубач его понял. Такс еще не успел перевести, как он начал говорить. Голос у него стал почти веселым.

– Мне всегда казалось, что все шаманы – жулики, и что они притворялись умными, и мудрыми, и сильными, чтобы люди восхищались и боялись их. Я видел, какие они богатые и как им все прислуживают. И я стал водить компанию с шаманами, чтобы вызнать, как они совершают обман, и потом они предложили мне стать их учеником. И вот теперь я – шаман.

Такс переводил, а потом задал шаману какой-то вопрос. Тот засмеялся, кивнул головой и сказал ему, чтобы он его не перебивал.

– Тогда скажи мне, – продолжал Аурелиус. – Вы – действительно обманщики?

Шаман поднял руки ладонями вверх и развел их в стороны.

– Не могу тебе сказать. Вот в этом содержится самое забавное. Может, я и обманщик, но я в этом не уверен.

– Нет, если ты обманщик, ты должен знать об этом.

– Наверно, это так. Я сам придумал трюк с ниткой и делаю вид, что высасываю дьявола, из-за которого человек болеет. Я прячу нитку во рту и потом пропитываю ее слюной и кровью, и всем кажется, что я высосал зло и болезнь у слабого и больного человека.

Монах не отводил от него пораженного взгляда. Шаман улыбнулся:

– Ты понял, в чем тут штука?

– Нет, но я поражен тем, что…

– Все дело в том, что, когда я проделываю такой фокус, обычно люди выздоравливают.

Аурелиус не мог этому поверить, но он не успел ничего сказать, как Такс заговорил с шаманом. Пока они разговаривали, Аурелиус налил себе еще похлебки. Ему опять стало не по себе от того, что он оставался перед лицом огромной равнины, и он начал быстро есть. Похлебка была безвкусной, и хотя желудок был полон, он не ощущал сытости.

Такс сердито прервал разговор и, надув губы, уставился на огонь. Шаман с ним заговорил, но Такс не желал ему отвечать. Шаман снова сказал ему что-то презрительным тоном и толкнул Такса в плечо.

Такс развернулся, как злобная собака, и отстранился от руки шамана. Аурелиус подскочил. Два гунна стояли друг против друга, и глаза у них горели черным пламенем в свете костра. У Такса от злости напряглось тело. Когда шаман снова заговорил с ним, Такс вылил на него целый водопад слов.

Он говорил некоторое время, потом шаман прервал его и отдал команду, подкрепив ее жестом. Такс зло смотрел на него. Шаман повторил команду и сделал тот же самый жест, но только более резкий, продолжая что-то бормотать. Такс повернулся и начал собирать вещи.

Аурелиус немного расслабился. Ему стало не по себе от власти, которой шаман обладал над Таксом. Но было видно, что Таксу все это было не по душе. Сейчас он занимался работой, соскребая остатки пищи с железного котелка дочиста облизывая пальцы.

Шаман сказал:

– Друг мой, мне не хочется вам говорить это, но нам сейчас придется отправиться в путь. Я понимаю, что вы устали, но нам нельзя здесь оставаться. Мы должны уехать подальше от германцев. Но мы будем ехать медленно, чтобы вам удалось отдохнуть.

– Понимаю, – ответил Аурелиус. – Я постараюсь не отставать.

В полночь жеребенок черной кобылки лег на землю и не стал подниматься. Такс слез с лошади и попытался поставить его на ноги, но черная кобылка протолкнулась между ними и чуть не укусила Такса. Жеребенок был почти такого же роста, как Такс. Он поднялся на длинные ножки и просунул голову под влажную ляжку матери, чтобы пососать молока.

К ним подъехал Трубач и посмотрел на жеребенка и кобылку. Потом он огляделся. Монах скорчился позади Трубача на своей гнедой кобыле.

Трубач сказал:

– Мы не можем здесь останавливаться. Мы еще недалеко уехали от реки.

Такс ответил ему:

– Вы можете отправляться, я вас догоню утром.

Он подумал, что если ему удастся отстать от них, он сможет поохотиться за германцами.

– Нет, – ответил Трубач. Казалось, он прочитал мысли Такса. – Мы можем оставить здесь лошадей. Кобылка справится сама, а жеребенка пора отлучать от молока матери.

– Она – моя лучшая кобылка, – спорил Такс – Разреши мне остаться с ней. Я вас догоню, когда отдохнет жеребенок.

– Нет, – настаивал Трубач.

Такс был в ярости. Казалось, что его заковывают в кандалы. Он хотел покинуть Трубача и монаха. Без него они будут беспомощными и даже не смогут разговаривать друг с другом. Потом он представил себя одного на этой огромной бескрайней равнине.

– Она уже старая кобыла, и этот жеребенок не такой уж хороший. Поехали!

Такс одним махом взлетел на черную лошадку.

Они ехали к югу. Жеребенок гнедой кобылки был постарше и не отставал от них. В лунном свете все лошади казались одного цвета – черными. Трубач взял свою дудочку и просвистел несколько нот, пытаясь найти свою мелодию.

Над головой луна передвигалась за ними по небу. Ветер перестал дуть, и на небе не было облаков. От горизонта до горизонта кругом расстилалась только степь, и взгляду не за что было зацепиться. Раза два Трубач и монах начинали разговор, задавая друг другу непонятные вопросы. Такс переводил им, почти не прислушиваясь. У него болели все мышцы и затекли конечности. Когда они долго молчали, он даже задремал.

Взошла луна, и немного посветлело. Над головами, пронзительно крича, пролетела стайка птиц. На горизонте появились белые полоски. Воздух становился теплее. Такс натянул поводья и посмотрел на небо.

Шаман и монах тоже остановились. Монах задремал на гнедой кобылке. Его сутана вся перевернулась и висела на нем, как наполовину снятая кожа. Трубач спешился и прошелся, чтобы размять ноги. Он шагал, как журавль. Такс смотрел на него и не мог отыскать в своем сердце обычную любовь к этому человеку. Он перевел взгляд на горизонт – вставало солнце.

На фоне белизны неба внезапно проглянул зеленый цвет, и за этой зеленью небо было таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Такс приложил руку к глазам, защищаясь от раздражающего блеска. Начал дуть западный ветерок. Он шелестел травой и быстро побежал навстречу встающему солнцу. Яркое и прекрасное, оно быстро поднималось в небе. Вокруг них просыпалась степь, кишащая маленькими животными и птицами.

– Мы можем остановиться, если хочешь, – сказал Трубач. – Найди нам место для лагеря.

Такс облизал губы. Восход солнца радовал его. Он оглядел степь, чтобы увидеть лощинку или впадинку, – там обязательно должен быть ручей. Он посмотрел на монаха, сидящего на кобыле. Жеребенок отправился пощипать травку. Кобыла тоже дремала, и у нее отвисла нижняя губа.

– Почему бы нам не подождать здесь, пока он не проснется, – сказал Такс.

– Хорошо.

Трубач опустился на землю и заиграл на дудочке. Такс спешился и начал искать ветки, чтобы поджарить на них зерно для еды.

Днем их догнала черная кобылка. Она шла по их следу и привела с собой жеребенка. Такс был так рад ее видеть, что дал ей целую жменю поджаренного зерна. Трубач решил, что они могут оставаться здесь до темноты. Монах закутался в одежду и спал на земле. Такс обратил внимание, что ему нравилось, когда у него за спиной было что-то твердое, и он подпер его седлами и сумами. Такса поражало, что монах крепко спал, когда шаман играл на дудочке, вокруг двигались лошади, и ветерок пробегал по траве.

Днем Такс заснул. Он просыпался время от времени, чтобы оглядеться вокруг. Когда солнце начало садиться, он проснулся и проверил воду в бурдюках. Хотя вода была солоноватой и отдавала землей, ее было достаточно для двух дней пути. Такс был уверен, что к тому времени они встретят ручей. Он нагрузил вещи на каштанового мерина, оседлал свою черную лошадку и пошел будить монаха.

Трубач сидел на земле и задумчиво жевал травинки. Пока Такс седлал коней, монах и Трубач сидели рядышком и пытались объясняться с помощью жестов. Но у них ничего не выходило. Наконец Трубач обратился к Таксу:

– Спроси его, почему он считает, что у всех людей один и тот же Прародитель, когда на свете существует столько разных людей и племен?

Такс привел лошадей, потом перевел и добавил:

– Нам нужно отправляться. Мне кажется, что завтра мы увидим горы.

Монах и Трубач поднялись и пошли к своим коням. Такс подставил руку, чтобы монаху было легче взобраться на коня. Монах разобрал поводья.

– Я не хочу сказать, что Бог-отец в действительности является твоим и моим предком, как это обстоит с твоим настоящим отцом. Я хочу сказать, что Бог – это наш духовный отец, создавший нас из ничего, как он создал весь мир.

Трубач взобрался на каштанового мерина и сел на переметные сумы. Он сказал Таксу, который обходил их, чтобы подойти к черной лошадке:

– Ты переводишь неправильно.

– Нет, – сказал Такс. Ему и раньше казалось, что монах считает, что его Прародитель и Демон-король – это одно и тоже. Но он посчитал, что это всего лишь объясняет невежество римлян.

– Скажи ему, что я изучал демонов и духов всю мою жизнь и был учеником тех людей, которые тоже всю жизнь занимались тем же и так далее до самого основания магии, и мне никогда и никто не говорил о едином главе демонов и духов, который все создал. Вот так-то.

Они продолжали ехать. Монах что-то обдумывал, опустив голову. Наконец он сказал:

– Я начинаю вас понимать. Может, вы мне скажете, что же такое бог? – он повернулся к Таксу. – Ты.

– Я? – Такс был поражен, нахмурился и начал пристально смотреть вперед, пытаясь найти нужные слова.

– Ну-у-у… это великое волшебное… существо, и оно может со мной делать все, что захочет.

– Это доброе существо… любящее? Такс покачал головой:

– Я тебя не понимаю.

Монах ничего ему не ответил, но продолжал смотреть на него. Было еще светло и можно было рассмотреть выражение его глаз. Такс смутился и посмотрел на Трубача. Ему не была понятна идея хорошего или любящего демона.

Трубач нетерпеливо заметил:

– Что он тебе сказал?

Когда Такс ему объяснил, Трубач заулыбался.

– Значит, он говорит не о демоне. Я что-то начинаю понимать.

Скажи ему, что он высказал интересную мысль, и мне нужно время, чтобы все обдумать.

Таксу ничего не говорили рассуждения о какой-то идее. Они продолжали ехать молча – монах не стал разговаривать с Таксом. Взошла луна. Она уже начинала идти на убыль. Когда она поднялась на небе на высоту двух кулаков, Такс спешился и напоил лошадей. Потом он проверил бурдюк черной кобылки и увидел, что он почти пуст. Он поморщился.

Такс вернулся к своей черной лошадке, и ветер принес запах дыма. У него пробежали мурашки по спине. Он увидел, что шаман смотрит на юг, весь напрягшись. Ноздри шамана раздулись.

Через секунду монах спросил:

– Мне кажется, что я чувствую запах дыма, а?

Трубач фыркнул:

– Он может доноситься к нам издалека, за сотни миль. Такс сел на лошадку, и они быстро отправились вперед в направлении дыма.

Запах усилился, хотя порывы ветра постоянно относили его в сторону. Когда луна уже была высоко в небе, они подъехали к краю глубокого ущелья. Такс вел их к востоку по самому краю. Ущелье было шириной всего в несколько футов, но края были очень крутыми.

– Смотрите!

Впереди красные отблески огня освещали верх склонов ущелья. Такс послал лошадку вперед. Все ехали за ним цепочкой. Кобылки позвали жеребят следовать за ними. В одном месте ущелье имело покатые склоны. Такс направился туда. Лошадка прижала уши, зафыркала и начала осторожно спускаться вниз.

Такс спустился вниз, сопровождаемый водопадом камешков и пыли. Наверху, на склоне, Трубач и монах пытались заставить своих лошадей следовать за ним. Такс помчался по ущелью в направлении огня. Горячий дым жег ему глаза. Его поразило, что он не слышал криков – только потрескивание пламени звучало у него в ушах. Перед ним возвышалась куча камней, и ему пришлось обогнуть ее, потом он выехал на широкий луг.

Он остановился. В середине расширившегося ущелья полыхал огромный костер, высотой с дом. С одной стороны пламя было сильным, но кое-где уже оставались только тлеющие угли. Такс, волнуясь, подъехал ближе. Он видел части недогоревших кибиток в костре. С другой стороны костра он обнаружил тела.

Их было слишком много, может, даже двадцать… Это были только остготы, лежавшие рядами с перерезанными горлами. Его сердце взвилось от радости. Значит, хунну сделали это! Теперь костер казался ему маяком, который призвал его сюда через степь, чтобы он видел возмездие! Он радостно начал пересчитывать германцев – их было восемнадцать, считая детей. Хунну перерезали глотки даже собакам.

Приближались Трубач и монах. Они его звали. Такс крикнул, чтобы Трубач ехал сюда и сам все увидел. В его голосе звучала радость, хотя ему хотелось удивить шамана.

Объехав костер, Трубач резко остановил лошадь. Тени скрывали его лицо, но по напрягшейся фигуре Такс понял, что ему стало неприятно.

– Что не так? – спросил его Такс.

Трубач ничего ему не ответил. Он объехал сложенные рядами тела и смотрел на них так, словно они все были его Друзьями. Такс, не понимая, не сводил с него глаз. Подъехал монах, и когда он увидел мертвых германцев, заскулил, как собака. Такс понимал, что Трубач так нежно смотрел на мертвых готов из-за монаха. Но он не успел ничего сказать, как позади него раздался шорох ветвей, и он мгновенно насторожился.

Шум сразу же прекратился, но лошадка прижала уши и смотрела в темноту, за свет костра. Такс сильнее сжал ноги, и лошадка пошла вперед, раздувая ноздри. Монах позвал Такса, но тот не обратил на него внимания. Его черная лошадка ненавидела германцев, значит, именно германец прятался в колючих кустах у откоса.

Такс заставил лошадку развернуться так, чтобы свет костра не мешал ему привыкнуть к темноте. В тишине он услышал, как германец в кустах снова пошевелился. Лошадка фыркнула. Такс отпустил поводья, и лошадка рванулась в кустарник. Оттуда, из самой гущи, выбежал гот и, пригнувшись, побежал вперед, стараясь скрыться в темноте ущелья.

Такс испустил дикий крик. Лошадка продолжала преследовать гота, и Такс попридержал ее, чтобы позабавиться погоней. Гот завизжал – это была женщина. Она бежала, пытаясь скрыться в кустарнике, растущем по склонам ущелья, но черная лошадка с треском продиралась сквозь заросли вслед за ней. Женщина попыталась забраться по отвесному склону, хватаясь руками за ветки и камни. Земля и камни падали вокруг нее и на нее. Такс приблизился к ней и схватил за волосы. Лошадка по его команде развернулась, и Такс потащил свою жертву к свету костра. Она кричала не переставая. Такс вспомнил хунну, привязанного к горящему колесу, и ее вопли возбуждали его. У костра он швырнул женщину на землю и соскочил с коня, чтобы убить ее.

Монах бросился на нее, как разъяренное животное. Она хотела снова попытаться удрать. Он рукой прижал ее к земле и стоял, расставив ноги по сторонам ее тела, глядя на Такса.

– Нет! Именем Иисуса Христа!

Девушка лежала у его ног и рыдала. Ее ноги дергались из стороны в сторону. Такс поискал глазами Трубача. Шаман подошел к ним и спокойно коснулся руки монаха. Он ничего не сказал, но монах посмотрел ему в глаза и, поколебавшись, отошел в сторону. Трубач склонился к девушке и перевернул ее на спину.