Текст книги "Пространственное воплощение культуры. Этнография пространства и места"

4. Социальное конструирование пространства

Введение

Концептуальная рамка социального конструирования предполагает, что пространство и место представляют собой не набор материальных качеств, а некие абстракции, формируемые общими для тех, кто в них находится, смыслами и такими структурными социальными различиями, как, например, раса, класс и гендер. Таким образом, категории пространства и места невозможно использовать в качестве объясняющего мир «места как материи» (Brown 2005: 9)3737
  В цитируемой работе Жаклин Нэсси Браун, посвященной «черному» Ливерпулю, утверждается, что стремление придать смысл материальности места само по себе опосредовано властью и субъективностью, причем власть проявляется в том числе в натурализации места как материи, в способах, при помощи которых место приобретает смысл. Поэтому Браун, в отличие от Сеты Лоу, отказывается использовать в своей книге фотоматериалы, утверждая, что материальность места заключается не просто в его физической, видимой форме, а в его идентичности, например в качестве места первоначального поселения чернокожих (этот момент акцентирован ниже в этой главе в приведенном у Лоу анализе Национального парка Независимости в Филадельфии). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Однако изменения в материальной среде, ее интерпретация и формы ее репрезентации оказывают воздействие и на социальное конструирование пространства, а заодно и на ощущение людьми включенности в социальные процессы и на их способность присваивать пространство для собственных нужд. В этом смысле методология социального конструктивизма требует от этнографов чуткости к нестабильным отношениям между, с одной стороны, множественными формами социальной абстракции, которые формируют смыслы пространства и места, и, с другой стороны, материальностью сред, составляющих повседневный мир.

К рабочему определению социального конструирования пространства и места относятся трансформационные процессы и споры, возникающие в результате социальных взаимодействий, воспоминаний, чувств, воображаемых представлений и повседневных занятий людей (или же отсутствия всего перечисленного), которые претворяются в те или иные места, сцены и действия, транслирующие конкретные смыслы (Low 1996). В тех исследованиях пространства и места, где задействуется социально-конструктивистский подход, зачастую рассматривается разнообразное распределение смыслов, видов опыта, локальных знаний, а также коллективных и индивидуальных интерпретаций того или иного места, пространственных отношений и репрезентаций. Среди всех существующих разновидностей концептуальной «оптики» этот подход определенно является одним из наиболее продуктивных и распространенных, однако ему во многом сложно дать общую характеристику, поскольку он сам включает разные подходы и обладает множеством особенностей, которые требуют дальнейшего «распаковывания». Ирония заключается в том, что социологи зачастую принимают социально-конструктивистские концепции за нечто само собой разумеющееся и оказываются не в состоянии сделать следующий шаг, чтобы выяснить, какие допущения и социальные процессы лежат в их основе, либо установить, какие принципиальные преимущества конструктивистская интерпретация может дать пространственному анализу.

Например, посетители общественного пляжа Орчард-бич в нью-йоркском Бронксе осуществляют социальное конструирование и передачу локальных смыслов при помощи таких символических форм и практик, как музыка, танцы, еда, украшения и досуговые занятия. Присвоение пространства, привычные практики и нарративы, относящиеся к нахождению в этом месте, у «латиноамериканцев», «пенсионеров» и «натуралистов» – трех групп, которым в других районах города зачастую отведено маргинальное положение, – проявляют неожиданные формы процесса создания этого места и придания ему смыслов. Пенсионеры нашли там заброшенную торговую палатку, где они каждый день встречаются, чтобы поболтать, попить кофе и повспоминать друзей, чьи фотографии прикреплены к стенам. Они называют это место своим «клубом», считая его домом вне дома. Для латиноамериканцев летом проводятся концерты с сальсой, семьи собираются в близком кругу и празднуют дни рождения под тентами на пляже или под тенистыми деревьями в зонах для пикника. Друзья и семьи приносят гамаки для сиесты, столы для игры в домино и переносные жаровни для приготовления курицы и чоризо. Натуралисты, правда, не обозначают собственного присутствия при помощи таких способов формирования места, как исполнение музыки или изменение окружающей среды, – их «автографом» в присвоении пространства парка выступают ежедневные походы вдоль пляжа, экскурсии в лес и занятия «охотой и собирательством». Эти разные стратегии формирования смыслов подчеркивают множественность способов, при помощи которых отдельные люди и группы осуществляют социальное конструирование пространства и придание ему значений/ценности.

В основе социального конструирования пространства всегда лежат такие факторы, как властные отношения, встроенные в расовое, классовое и гендерное неравенство; спорные притязания на историю, наследие и коллективную память; ограниченный доступ к территории и ресурсам, а также другие конфликтные социальные процессы. Считается, что пространству – равно как и процессам его упорядочивания и распределения – свойственна прозрачность, но на практике это качество проявляется редко. Напротив, критическое рассмотрение социального конструирования пространства и порождаемых им структур и отношений позволяет особенно рельефно разглядеть такие неосознаваемые феномены, как предвзятость, стереотипы и неравенство.

Лаконичное обобщение социально-конструктивистского подхода дано в утверждении Майкла Питера Смита о том, что

социальные теории преимущественно являются основополагающими для наблюдаемой нами реальности, рассказывают о ней истории и воздействуют на нее (Smith 2001: 8).

Кроме того, структуры, как и их создатели, представляют собой

социально сконструированные способы понимания того, как функционирует мир… порождаемый отдельно взятыми историческими дискурсами и практиками, помещенными в разные «субъектные позиции» (Smith 2001: 8–9).

Таким образом, анализ социального конструирования пространства раскрывает как явные, так и скрытые допущения о мире при помощи тщательного наблюдения за материальными свидетельствами и дискурсивными практиками социальных акторов (Lussault 2007). Этнографические описания социального конструирования пространства подвергают расшифровке и деконструкции конфликты, споры и властные механизмы, лежащие в основе существующих социальных и пространственных отношений.

В последующих разделах этой главы мы рассмотрим ряд теоретических подходов к социальному конструированию пространства. Демонстрация разнообразных точек зрения и этнографических методологий в рамках этого подхода будет сконцентрирована на трех областях исследований: оспаривание и конфликты; память, наследие и привязанность (attachment); социальное конструирование расы, класса и гендера. В конце главы приведены два детальных этнографических примера. В первом из них дается резюме социально ориентированного антропологического проекта, посвященного опыту афроамериканцев и ощущению стирания истории на материале Национального исторического парка Независимости в Филадельфии (Low, Taplin and Scheld 2005, Fanelli 2014). В этом примере иллюстрируется значимость символической репрезентации для продолжения использования и сохранения смысла пространства. Во втором примере на базе ряда исследований (Sawalha 2010, Sharp and Panetta 2016, Monroe 2016) дается этнографическая оценка деятельности ливанской компании Solidere, занимавшейся благоустройством и реконструкцией центра столицы Ливана Бейрута, и попыток местных жителей противостоять уничтожению имевших историческую значимость зданий и мест.

Теоретические подходы к социальному конструированию

Конструктивизм и социальное конструирование

В ответ на позитивизм и сциентизм 1950‐х годов, предполагавшие объективный и полностью «внешний» характер реальности, конструктивисты постулировали, что более адекватным является понимание реальности как порождения человеческих практик и намерений – следовательно, реальность субъективна и зависима от языка и символов, используемых для ее передачи. Начиная с 1960‐х годов и все в большей степени в 1980–1990‐х эта эпистемологическая позиция стала господствующей – вплоть до того, что любое проявление культуры, усвоенное путем социализации или аккультурации, считалось неотъемлемо сконструированным. Данная система объяснения реальности и теперь повсеместна в социальных науках.

Впервые этот подход задействовал американский ботаник, палеонтолог и социолог Лестер Уорд (Ward 1905), рассматривавший эволюцию социальной структуры как

нечто сконструированное. Таким образом, изучение социальной структуры есть изучение процесса и продукта этого процесса. Поэтому наша задача заключается… в том, чтобы рассмотреть методы социального конструирования (цит. по: Best 2008: 41).

Эта первая формулировка концепции социального конструктивизма была примечательно прозорливой – во многом благодаря признанию того, что социальная структура как феномен, созданный процессами социального конструирования, требует социологического анализа для выявления лежащих в ее основе формы и значения (Best 2008).

Джеймс Фобион и Джордж Маркус считают, что антропологический конструктивизм включает четыре разновидности анализа: 1) функционалистское рассмотрение практических последствий, 2) семиотическое формирование значения, 3) риторическое использование речи и 4) герменевтический процесс интерпретации (Faubion and Marcus 2008). Далее Фобион и Маркус применяют данные методологические подходы к трем отдельным группам конструктивистской теории. Первая из них восходит к работам Эмиля Дюркгейма, который считал, что форма и содержание социальной организации отвечают за моральные и когнитивные модели организованного взаимодействия: «Именно общество пополняет сведениями наши умы и сердца, помогает приспосабливаться к институтам, выражающим это общество» (Durkheim 1982: 73 / Дюркгейм 2021: 350). Как у Дюркгейма, так и в работах Виктора Тернера (Turner 1968) и Мэри Дуглас (Douglas 1970) значение конструируется посредством ритуальных событий и символов. Ключевыми для второго направления конструктивизма являются исследования Пьера Бурдьё (Bourdieu 1977, 1984), посвященные власти и социокультурному воспроизводству, а также конструированию значения посредством повседневных практик. К третьему направлению Фобион и Маркус в попытке разобраться со множеством разновидностей структурной семиотики относят микроанализ коммуникативного взаимодействия, символическую антропологию и антропологию перформанса. Обращаясь к семиотике, они делают акцент на двух хорошо известных, но противостоящих друг другу теориях конструктивизма: бинарных оппозициях структурализма Клода Леви-Стросса, в котором биологический разум навязывает опыту социальные категории, и культурном релятивизме Клиффорда Гирца, где «человек [sic] – это животное, висящее на сотканной им самим паутине смыслов» (Geertz 1973: 5 / Гирц 2004: 11)3838
  Сам Гирц в своей работе указывает, что это точка зрения Макса Вебера, которую он разделяет. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Существуют, конечно же, и другие возможности для понимания повсеместного распространения теории социального конструктивизма. В модели социального конструирования реальности Питера Бергера и Томаса Лукмана (Berger and Luckmann 1967 / Бергер и Лукман 1995) взаимодействие лицом к лицу представляет собой основу, посредством которой субъективность другого легко воспринимается при помощи выразительных действий. В этой глубоко личной ситуации люди совместно воспринимают реальность повседневной жизни как континуум «типизаций» (стандартных социальных конструкций), которые становятся общим знанием и тем способом узнать что-либо, который отличается от познания через непосредственный опыт. Чем дальше мы уходим от коммуникации с группой или сообществом, тем более абстрактными становятся типизации. Они подчинены «объективации», то есть выносу наружу процесса социального конструирования, в котором идеи, объекты и другие формы «реальности» считаются стабильными и объективными, а не основанными на субъективных процессах их производителей (Berger and Luckmann 1967 / Бергер и Лукман 1995).

Социальная структура представляет собой сумму, которая складывается из этих типизаций и общих объективаций, выступающих устойчивыми индикаторами субъективных смыслов. Самым важным случаем объективации оказывается язык, поскольку он способен отделяться от взаимодействия лицом к лицу и передавать значение на расстоянии. Язык может типизировать опыт и выстраивать «лингвистически обозначенные семантические поля и смысловые зоны» (Berger and Luckmann 1967: 41 / Бергер и Лукман 1995: 71), такие как «гендер» и «класс», формирующие повседневную жизнь и играющие принципиальную роль в социальном конструировании пространства. Джон Сёрл (Searle 1995) называет эти объективации «институциональными фактами», относящимися к культуре и обществу, отличая их от «грубых фактов» физики и биологии, а также различает факты, которые могут существовать независимо от языка, и факты, «само существование которых требует особых человеческих институтов» (Searle 1995: 27, см. также Mounin 1980).

Однако это предполагаемое различие между биологическими и физическими фактами, с одной стороны, и социально сконструированными, или институциональными, фактами – с другой, возражает Бруно Латур (Latour 2005 / Латур 2014). Для него не существует априорного разделения между человеческим и нечеловеческим, органическим и неорганическим – напротив, он рассматривает все сущности одинаково и в тех же терминах. Различия и категории порождаются посредством сетей взаимоотношений и не являются предзаданными, тогда как предшествующие разграничения и различия, которые конституируют «социальное», следует игнорировать (Latour 2005: 76 / Латур 2014: 107). При таком подходе термины «конструирование» (construction) или «социальное конструирование» требуют похода на место – например, на стройплошадку (construction site), – где происходит процесс конструирования, и дальнейшего отслеживания того, каким образом сборка разрозненных элементов порождает нечто – некое место, строение или разновидность социабельности (Latour 2005: 88–89 / Латур 2014: 125)3939
  Соответствующий фрагмент из русского перевода книги Латура выглядит следующим образом: «Когда на простом английском языке о чем-то говорится, что оно сконструировано, имеется в виду, что это „нечто“ – не тайна, появившаяся из ниоткуда, а имеет более скромный, но зато более зримый и интересный источник. Обычно огромное преимущество посещения стройплощадок состоит в том, что это идеальный пункт наблюдения связей между человеческими и не-человеческими акторами. Глубоко увязших ногами в грязи посетителей легко поразить видом всех участников строительства, тяжело работающих во время своей самой радикальной метаморфозы» (Латур 2014: 125). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Латура интересует отслеживание процесса «конструирования» вне зависимости от того, является ли оно архитектурным или социологическим проектом. С этой точки зрения, процессы социального конструирования возникают из сбора или группировки (ассамбляжа) взаимосвязанных фактов и феноменов.

Социальное конструирование пространства

Все эти концепции социального конструктивизма использовались специалистами в области социальных наук, в особенности антропологами и социологами, заинтересованными в объяснении того, как пространство и места транслируют и кодируют социальные смыслы. Этнографические исследования оказались в этом плане особенно полезны, поскольку продолжительная полевая работа и глубинные описания создания пространств, их использования и порождаемых ими социальных и символических значений могут представить важные догадки относительно процесса социального конструирования.

К ранним образцам этнографических работ, где пространство рассматривается в качестве социально сконструированного феномена, относятся исследования Хильды Купер (Kuper 1972) и Майлза Ричардсона (Richardson 1982). С точки зрения Купер, власть пространства заключается в его способности транслировать значения, выражаемые посредством сложной системы социальных и умозрительных ассоциаций. Купер разрабатывает пространственный анализ взаимодействия территориальных единиц и воображаемых элементов, используя понятие «социальное конструирование пространства» для определения конкретных локаций как «особой части социального пространства, как места, которое социально и идеологически отграничено и отделено от других мест» (Kuper 1972: 420). Одни локации обладают бóльшими влиянием и значимостью, чем другие, но у этих качеств нет устойчивого соотнесения с материальным окружением, они активируются лишь в рамках таких событий, как оспаривание политической иерархии. Этнографический подход Купер предполагает, что локации формируют гибкий пространственный и символический язык, активируемый человеческим вмешательством. Этот подход, восприняв идеи структурной семиотики, применяет их к пространственному анализу, где умозрительным (ideational) и классификационным аспектам придается больше значимости, чем материальному контексту.

Майлз Ричардсон (Richardson 1982) использует иной теоретический каркас для того, чтобы продемонстрировать, как осуществляется социальное конструирование пространства, опираясь на более индивидуалистическую и феноменологическую точку зрения, принимающую в расчет то, как люди трансформируют опыт в символы, включая артефакты, жесты и слова. Именно эти символические трансформации, утверждает Ричардсон, наделяют пространство его смыслом, а сформированные пространственные реалии транслируют базовую динамику культуры. Ричардсон предполагает, что конструирование социальной реальности происходит посредством символических процессов, благодаря которым человеческий опыт и чувства прикрепляются (anchored) к элементам материальной среды. Этот процесс прикрепления в большей степени относится к опыту, нежели к языку, в нем акцентируется то, каким образом человеческое восприятие и чувства играют роль в конструировании пространства как значимого в культурном смысле, выступающего моделью социального конструирования, основанной на мире, в центре которого находится личность (Richardson 1984a и b). К аналогичным феноменологическим и сенсорным подходам к пространству и месту мы еще вернемся в главе 5.

В конце 1980‐х – начале 1990‐х годов перспектива социального конструирования пространства стала общераспространенной. Социологи и проектировщики начали называть социально сконструированные пространства «местами», а процесс социального конструирования получил название «создание места»4040
  В русскоязычной популярной урбанистике и городском планировании уже относительно широко распространен термин «плейсмейкинг», однако в большинстве публицистических и академических статей, в которых он используется, речь идет об очень конкретном подходе к дизайну и планированию общественных пространств, исходящем от Уильяма Уайта и Джейн Джейкобс и активно внедряющемся Проектом развития общественных пространств (Project for Public Spaces). Лоу имеет в виду гораздо более широкое понятие «создания места», использующееся не только в проектировочной практике какой-либо организации, но и в антропологических и социологических исследованиях. В связи с этим мы приняли решение переводить этот термин как «создание места». – Примеч. ред.


[Закрыть] (place-making) (Rodman 1992, Feld and Basso 1996, Sen and Silverman 2014). Видный сторонник такого подхода Маргарет Родмен утверждает, что социальное конструирование мест производится живущими в них людьми, при этом к местам относятся «политизированные, культурно относительные, исторически специфичные, локальные и множественные конструкции» (Rodman 1992: 15). Место, с точки зрения Родмен, представляет собой уникальную реальность для каждой личности, в связи с чем любое место складывается из всех социальных конструкций пространственных значений, воплощаемых в конкретной локации и встроенных в нее.

Содержание понятия «создание места» расширяется за счет процессов разграничения, топонимики, саундскейпинга (soundscaping)4141
  Саундскейп (звуковой ландшафт) – термин, пришедший в социальные науки из теории музыки и практики звукозаписи; помимо громкости, длительности, периодичности и других аудиальных параметров звука, саундскейп включает комплекс эффектов, производимых звуком в конкретных обстоятельствах (Возьянов А. Г. «Коробка для звуков?»: О саундскейпе городского двора // Микроурбанизм: Город в деталях / Ред. О. Бредникова, О. Запорожец. М.: Новое литературное обозрение, 2014). – Примеч. ред.


[Закрыть] и воображения – все это способы, при помощи которых может быть восстановлено ощущение места, когда насилие, террор и страх «опустошают» привязанность к месту (Riaño-Alcalá 2002). Кроме того, создание места проявляется при помощи ритуального маркирования и проектирования пространства. Джон Грей (Gray 2006), рассматривая, как происходит создание места при помощи оставления ритуальных надписей в непальском доме, использует семиотические системы Мэри Дуглас (Douglas 1970) и Виктора Тернера (Turner 1968). Грей утверждает, что архитектура домов представляет собой обитаемое пространство, преднамеренно сконструированное при помощи дизайна и планировки, которые в процессе обитания в этом пространстве дают символическое изображение идеальной жизни, социального порядка и космоса.

Некоторые исследователи вышли за рамки процесса создания места, интегрируя в своих исследованиях и социальное конструирование, и социальное производство искусственной среды. Примерами подобной интеграции могут служить работы Деборы Пеллоу (Pellow 2002), Манданы Лимберт (Limbert 2008) и Кэтрин Феннелл (Fennell 2011), в которых социально-пространственные смыслы семейных домов народа хауса (Пеллоу), руин Омана (Лимберт) и социального жилья в Чикаго (Феннелл) интегрируются с историями и идеологиями их социального производства. Особенно показательными в этом отношении были недавние антропологические работы, посвященные инфраструктуре.

К понятию инфраструктур относятся базовые материальные и идеологические структуры, которые лежат в основе функционирования физической, социальной и сенсорной среды. Как отмечает Брайан Ларкин,

инфраструктуры представляют собой искусственные сети, которые организуют потоки товаров, людей или идей, обуславливая их пространственный обмен. Являясь материальными формами, они создают природу сетевой взаимосвязи, скорости и направления ее движения, ее темпоральные характеристики и уязвимость к поломке. Инфраструктуры создают архитектуру для циркуляции, в буквальном смысле обеспечивая фундамент современных обществ, и создают среду повседневной жизни (Larkin 2013: 328).

В своем исследовании медиатехнологий в городах Нигерии Ларкин (Larkin 2008) рассматривает, каким образом радио, аудиокассеты и передвижные киноустановки способствовали изменениям в физической форме города, а также в распространении и значимости культурной продукции. Особое внимание Ларкин уделяет репрезентационным свойствам этих инфраструктур и их исходной идеологической роли в образовании нигерийцев и превращении их в «современных колониальных граждан» (Larkin 2008: 3). В то же время Ларкин указывает на то, что данные технологии подвержены дисфункциям или диверсиям, они зачастую поворачиваются в неожиданных направлениях с намеренными и/или ненамеренными результатами. Эта уязвимость, объясняет Ларкин, является производной от принципиальной нестабильности отношений между технологиями, их использованием в обществе и значениями, которыми они наделяются (Larkin 2008).

Кэролайн Хамфри в своем исследовании архитектуры и воображения в Советском Союзе (Humphrey 2005) приходит к схожему выводу о напряженных отношениях между идеологией и инфраструктурой. Марксистская материалистическая доктрина, отмечает она, подразумевала, что задача советского строительства заключается в возведении материальных оснований, на которых будет создано социалистическое общество, однако на практике эти отношения были куда менее прямолинейными. В действительности советская архитектура выступала не в качестве шаблона, а как «призма», преломлявшая идеи, встроенные в ее замысел (Humphrey 2005: 39). Утверждение Хамфри, что архитектура «собирала смыслы, а затем их рассеивала» (Humphrey 2005: 55), созвучно с утверждением Ларкина о крайней нестабильности инфраструктурных форм, уязвимых к любым видам практического и идеологического вмешательства, которые подрывают их предполагаемые использования и смыслы.

Кристина Швенкель в этнографическом описании инфраструктуры, построенной специалистами из ГДР во вьетнамском городе Винь после завершения Вьетнамской войны (Schwenkel 2013), также рассматривает репрезентационные качества инфраструктурных форм, хотя и с иной точки зрения. В частности, Швенкель демонстрирует особую роль кирпича, как в строительных конструкциях, так и в идеологическом и социальном значении восстановления города для местных жителей. Приводимое в исследовании объяснение данного соответствия заключается в том, что в колониальную эпоху использование кирпича относилось к первоклассным строительным технологиям, обычно предназначенным для элитных зданий и жилья, и считалось соответствующей формой материального производства. Политический смысл и элитная материальность кирпича при их использовании в послереволюционном строительстве государственного жилья «обуздывали политические страсти и утопические настроения, а со временем стали обозначать неосуществленные обещания социального государства и антиутопические руины, [которые] сегодня препятствуют капиталистической перестройке» (Schwenkel 2013: 252). Аналогичным образом городские системы водоснабжения и связанные с водой удобства, которые ветшают и не могут адекватно обеспечивать жилую инфраструктуру в Вине, символизируют как обещания социалистического государства, так и его систематическое безразличие (Schwenkel 2015). Прослеживая, как менялось отношение жителей Виня к кирпичу и городской системе водоснабжения, Швенкель заодно подчеркивает нестабильность инфраструктурных форм. Тем самым она, как и Ларкин и Хамфри, делает акцент на том, что анализ инфраструктуры представляет собой особенно удачный способ рассмотрения совместного действия социального производства и социального конструирования пространства.

Таким образом, социальное конструирование пространства включает широкий набор точек зрения, объясняющих, каким образом смысл вписан в ландшафт и искусственную среду, а также то, какую роль политика, меняющиеся смыслы и культура играют в процессе создания конкретного места. Эти разнообразные подходы сосуществуют в качестве альтернативных стратегий, а в отдельных случаях и в качестве конкурирующих точек зрения. Некоторые авторы при выявлении скрытых процессов социального конструирования отдают предпочтение методологии, основанной на языке, – эта группа этнографических исследований будет более подробно рассмотрена в главе 6. Другие авторы задействуют феноменологический, аффективный и инфраструктурный подходы, к которым мы еще обратимся в главах 5 и 7.