Текст книги "Тигриные глаза"

Синтия говорила, что, цинично измеряя искусство деньгами, люди сами дают фальсификаторам повод для морального оправдания своих действий. Плам видела два ее тайника – сейф и французский шкаф. А где же другие, более крупные тайники?

Синтия явно не испытывала недостатка в деньгах.

Могла ли она быть членом банды, промышляющей подделками, и выступать в роли распространителя ее продукции?

Глава 11

Вторник, 7 января 1992 года

Выставка Плам должна была состояться в галерее их старинного приятеля Гарри Солта. Высокий, поджарый и загорелый, он не был похож на городского жителя, хотя никогда не покидал Сиднея, разве только ради того, чтобы поваляться на берегу океана. Именно это он и предложил сделать, когда они ехали из аэропорта Кингсфорд Смит:

– Вы должны в полной мере воспользоваться своим пребыванием в Австралии, Плам. После ваших интервью мы могли бы съездить в Уаттамоллу – лучше этого побережья нет ничего на свете: белый песок, тихие бухточки, деревья склоняются к самой воде…

– Каких еще интервью! – После долгого ночного перелета из Лос-Анджелеса Плам помышляла лишь о том, чтобы принять ванну и как следует выспаться, чтобы адаптироваться к новому времени и избавиться от накопившейся усталости.

– Репортер из «Буллетин» должен срочно готовить материал о вашей выставке. И Кэти Перчуэлл хочет заполучить вас раньше других. Эта гадюка непреклонна: или сразу, или никогда. Сожалею. Но я предупреждал, что график будет напряженным.

Вернисаж был назначен на 13 января, но в оставшиеся до этого шесть дней предстояло проделать еще много работы. Только на то, чтобы развесить картины, потребуется три дня. Кроме того, до открытия у нее были назначены встречи с потенциальными покупателями, которых нашел Гарри.

В тихих роскошных апартаментах отеля «Риджентс» ее ожидали цветы и шампанское. На столике рядом с корзинкой, полной шампуней и лосьонов, лежали газеты и журналы.

С обложки «Вэнити фэар» ей мило улыбалась Сюзанна. В интервью она мимоходом затрагивала тему своей популярности; подробно рассказывала о своем адвокате, который научил ее всему, что она знает, забыв даже словом обмолвиться о Викторе или о своих тихих, как мышки, дочках.

Вопросы журналиста были полны сарказма, по сути, он обвинял ее в том, что она вселяет в женщин несбыточные мечты, но Сюзанна словно не замечала яда этой скрытой критики. Плам проглядела иллюстрированный отчет о лицемерии, процветавшем на семнадцати акрах фермы «Солнечный берег», где Сюзанна демонстрировала свой тщательно продуманный и прибыльный уход в сельскую жизнь.

Плам вспомнила телерепортаж о Рождестве из огромной образцово-показательной кухни Сюзанны. Задания, подробные, как инструкции летчику, отпечатала Бетси – перегруженная делами, но никогда не унывающая помощница Сюзанны, рука об руку работающая с ее тремя секретарями, двумя экономками, двумя горничными, тремя садовниками и одним разнорабочим. На этой суперкухне горничные в одинаковых лилово-полосатых платьях выполняли мелкие поручения: вешали еловые шишки на входную дверь, украшали ветками стол для гостей – словом, делали то, до чего у Плам никогда не доходили руки в сумасшедшие предпраздничные дни.

Насладившись жасминовым ароматом ванны, Плам накинула халат и вышла на балкон. Отсюда открывался восхитительный вид на Сиднейскую гавань. Покрытая пышной растительностью береговая линия, извиваясь, образовывала на своем пути десятки небольших бухточек и укромных заливов. Справа вдалеке был виден узкий вход в гавань. Слева высились мощные фермы стального моста. Еще дальше голубое зеркало гавани чертили белоснежные парусники и маленькие осанистые паромчики с пассажирами, направляющиеся к зеленым пригородам на северном берегу и величественным резиденциям в Роуз-бей.

Под бескрайним голубым небом занимался жаркий январский день. Темный облегающий свитер и кожаная мини-юбка, в которых она приехала, уже не подходили.

Журналист из «Буллетин» прибыл раньше, чем она успела переодеться. «Он похож на бизнесмена», – думала Плам, когда они пили кофе на балконе и она отвечала на обычные в подобных случаях вопросы.

– Почему я занимаюсь живописью? Я сама иногда удивляюсь. Это беспокойное дело. Когда я работаю над картиной, я всегда в тревоге, а когда не работаю, мне не по себе. Мой муж всегда знает, если работа у меня не клеится: я раздражительна, ворчлива и не нахожу себе места. Да, я работаю шесть дней в неделю, с рассвета и до сумерек, с коротким перерывом на ленч. Иначе мне ничего не удалось бы сделать. Я не покидаю студию, потому что это отвлекает внимание. – Плам усмехнулась. – Художники не такие буйные, как о них порой думают. Мы живем тихо и много размышляем. Я веду такой образ жизни вот уже десять лет.

По правде говоря, иногда я чувствую себя оторванной от реальности.

– Это добровольное затворничество стоит того? – спросил журналист.

– То есть представляют ли какую-то художественную ценность мои работы? Надеюсь, да. – Плам опять задумалась. Да жила ли она полной жизнью эти последние десять лет? Или попусту растрачивала свой талант, прожигала отпущенные дни? – Я могу остановиться, если захочу, – сухо заметила она. Но тут же задумалась – так ли это на самом деле? Однажды она ослушалась Бриза, когда тот был в отъезде по делам. Устав от жесткой дисциплины, которую он насаждал, она взбрыкнула, вскочила в первый попавшийся самолет, вылетавший в Грецию, поселилась в скромном отеле на берегу моря, лежала на пляже и думала: «Вот это жизнь!» Но через два дня ее уже ничто не радовало, она не находила себе места. Прилетев в Лондон, она тут же ринулась в свою студию.

– Нет, у меня никогда не было проблем с живописью, – терпеливо отвечала Плам на следующий вопрос. – Конечно, не каждая картина удается с первого раза. Некоторые получаются быстро и радуют. Бывает, что работа просто заходит в тупик, тогда я ее уничтожаю. Над некоторыми приходится покорпеть, прежде чем из них что-то получится. Приходится долго блуждать в потемках. Но вот я делаю последний мазок и вижу, что работа завершена.

– И тогда?

– И тогда, – улыбнулась Плам, – я вдруг чувствую усталость, удовлетворение и… опустошенность. Я кладу палитру и кисти и вдруг ясно осознаю, что мне никогда больше не захочется взглянуть на этот холст.

– Никогда?

– Никогда.

Следующее интервью было совершенно другим. Кэти Перчуэлл, из числа молодых возмутительниц спокойствия в австралийской журналистике, ссутулившись сидела на диване и не мигая смотрела на Плам. Худющая, в черных джинсах и черной рубахе, на ногах ботинки с металлическими носами и шипами на задниках – особый шик. Толстый слой белого грима делал ее лицо похожим на маску с розовыми надутыми губами. Тряхнув пышными волосами, она нажала кнопку магнитофона и выпалила:

– Как вы думаете, бордели следует узаконить?

Не ожидая такого начала, Плам не нашлась, что ответить.

– Я… я никогда не задумывалась над этим. А почему вы спрашиваете?

– Комиссия по уголовному праву Квинсленда пытается легализовать бордели, чтобы ликвидировать проституцию со стороны организованной преступности и сократить число проституток в тюрьмах!

– Я никогда не понимала, почему женщин сажают в тюрьму, а их клиентов нет. Если проституция вне закона, то закон нарушают и те, и другие.

Кэти оживилась.

– Мужская солидарность в действии. – Ее следующий вопрос был столь же неожиданным:

– Вы счастливы? Плам насторожилась.

– А почему вы спрашиваете об этом! Кэти пожала плечами.

– У вас, похоже, есть все: муж, дети, карьера, деньги, в то время как многие из нас только стремятся всего этого достичь, считая, что тем самым они добьются счастья. Так ли это?

Стараясь выиграть время, Плам медленно проговорила:

– Мои счастливые моменты всегда для меня неожиданны. – Она не собиралась распахивать свою душу перед этой пронырой. Ей вспомнилась ночь, когда Тоби было два месяца от роду. Полусонная, она сидела в кровати, привалившись к подушкам, и при свете луны кормила его грудью и гладила рукой его редкие волосики, ощущая запах детского тельца. В тот миг она вдруг почувствовала себя безмерно счастливой. И тут же это ощущение счастья, как всегда у нее, сменилось предчувствием недоброго. Но Плам тогда твердо сказала себе, что глупо считать, будто ей не суждено быть счастливой, и тем более глупо чувствовать вину, испытав момент счастья. Но ощущение вины не проходило.

– Дает ли вам секс то, на что вы надеялись? – Подчеркнуто наглый, неожиданный и вызывающий вопрос был рассчитан на то, чтобы вызвать у собеседника растерянность. А Плам всегда терялась, сталкиваясь с откровенной недоброжелательностью Но ей удалось взять себя в руки.

– Вы имеете в виду влюбленность? – Ей вспомнился Джим. – Эта эйфория проходит, как утренний туман, это не настоящее счастье. – Может быть, на агрессивность надо отвечать агрессивностью? Она взглянула на Кэти. – Вы замужем, Кэти?

– Да-а. Он журналист. Мы живем вместе три года.

– И секс принес вам то, о чем вы мечтали?

– Давайте сразу расставим точки над i. Вопросы задаю я. – Последовала долгая пауза, после чего Кэти пробормотала:

– Я не знаю. – Она наклонилась и выключила магнитофон. – Жизнь представляется такой неинтересной теперь, когда мы женаты. Такой безликой. Я люблю этого парня. Но часто ловлю себя на мысли: «Неужели все так и будет – до конца моей жизни? Неужели это все?"

– Нас всех приучили ждать слишком многого от замужества. Все мы верили, что счастье нам преподнесут на блюдечке с золотой каемочкой вместе с другими свадебными подарками.

– Замужество стало всего лишь последним из разочарований. Мне ужасно надоело лишаться иллюзий после каждого крупного события в жизни.

– Как вы себя чувствуете? – забеспокоилась Плам, взглянув на ее внезапно побледневшее лицо. Кэти резко хохотнула.

– Так же, как всегда. Неудовлетворенной. Беспокойной. Подавленной. – Она смотрела исподлобья, как дерзкий заброшенный ребенок, решивший больше не сносить пренебрежительного отношения к себе. – Я одна из самых высокооплачиваемых журналисток в Австралии, знаете ли, и мне наплевать на всех. – Вид у нее вдруг стал утомленным. – Конечно, я делаю большие успехи, но за этим… ничего. – Она прикусила свою розовую губу. – Я чувствую себя так, словно во мне заморозили какую-то часть меня или удалили се из меня хирургическим путем. Я не знаю, что это за часть, но хочу, чтобы ее вернули.

Плам узнала эту тоску по чему-то такому, что не поддается определению. Она помнила, какое горькое чувство охватило ее, когда она поняла однажды, что ни деньги, ни слава, ни популярность, как у кинозвезды, не способны восполнить эту утрату. Плам догадалась, что Кэти явно надеялась, что замужество заполнит эту пустоту. Но ничего подобного не случилось.

– Хватит обо мне. – Кэти с кислой и отстраненной улыбкой включила магнитофон и, вернув себе прежний образ задиристой девчонки, опять принялась забрасывать Плам такими же агрессивными вопросами, так же не давая ей передохнуть. Обстрел продолжался до тех пор, пока в комнате не появился Гарри.

– Плам, десять минут назад вы должны были появиться у фотографа.

Среда, 8 января 1992 года

На следующий день Гарри привез Плам в свою галерею, Картины перенесли дорогу хорошо, кроме одной, которой все же потребовалась реставрация. Втроем – Гарри, его помощник и Плам – они принялись развешивать их, перетаскивая из конца в конец огромные полотна. К концу дня, несмотря на мощные кондиционеры, все они были мокрыми от жары и усталости. Гарри открыл бутылку охлажденного белого вина и смешал его с содовой. Слишком утомленные для разговоров, они пили его молча. Потом Плам рассказала, как шла по следам картин, подделанных под голландцев семнадцатого века. Гарри был старый, испытанный друг, и она надеялась на его помощь.

– В этом городе много подделок, – сказал Гарри. – Это потому, что Здесь вряд ли найдется хоть один мало-мальски приличный искусствовед. И еще потому, что здесь до начала спада появилась огромная масса новых денег. Люди, которые разбираются в живописи как свинья в апельсинах, скупали картины, вкладывая таким образом свои капиталы. – Он рассмеялся. – Наверное, единственным из всех коллекционеров Австралии, которого ни разу не провели на подделке, был Алан Бонд, и только благодаря острому глазу его агента Анджелы Невилль. Но теперь Алан обанкротился, вы слышали? И его коллекция распродается для погашения банковских займов, на которые она приобреталась. Бедняга, он заплатил пятьдесят три миллиона долларов за одни только «Ирисы» Ван Гога.

Гарри вновь наполнил стакан Плам.

– На здешний аукцион стало съезжаться множество странных персон. С одной из них, наверное, было бы интересно встретиться. Это детектив агентства «Янк арт» Стефани Браунлоу. Она тихо выслеживает известного вора, который, как видно, решил наведаться в Сидней. Я помогаю ей, она может посодействовать вам.

Плам вдруг почувствовала, что от усталости не осталось и следа.

– Гарри, когда вы можете устроить нашу встречу?

– Завтра.

Четверг, 9 января 1992 года

Они встретились за ленчем в модном вегетарианском кафе, отделанном белым мрамором. Стефани Браунлоу можно было дать и девятнадцать и тридцать девять. Бледная и худощавая, похожая на живущую впроголодь студентку, она имела тот оттенок кожи, который появляется после долгого сидения на одной чечевичной похлебке. На ней был бежевый макинтош. Некоторые женщины могут носить нечто подобное и выглядеть, как Марлен Дитрих. Другие же, как Стефани, имеют в таком одеянии просто удручающий вид.

Плам казалось, что Стефани, поглядывающая на нее с иронической улыбкой, точно знает, о чем она думает.

– Я должна сливаться с окружающей средой, – словно отвечая на эти мысли, сказала Стефани с явным бостонским акцентом, после того как они заказали салат и охлажденный кофе. – Забудьте все, что вам приходилось слышать о детективах. Крутые и много пьющие головорезы – это еще одна выдумка писателей. Приличный детектив старается быть до скучного незапоминающимся.

Стефани работала на одну из лондонских фирм и не хотела говорить о цели своего визита в Сидней, но была не прочь порассуждать вообще – и сколько угодно – о своей работе.

– Как правило, детективами люди становятся по случайности, – сообщила она. – Моим любимым предметом в школе было рисование, и это позволило мне получить впоследствии степень магистра по истории живописи. По другим предметам я тоже успевала. И это было очень важно, потому что даже начинающему детективу нужно многое знать из области права, химии, физики, математики, судебной медицины, компьютерного программирования.

Стефани заказала еще горячих булочек.

– Однажды кое-кто попросил моего совета – я даже не знала, что этот человек детектив. Постепенно я стала помогать ему. – Она знаком попросила официанта принести еще кофе. – Как вы, наверное, знаете, с начала восьмидесятых годов воровство и подделка картин широко распространились, поэтому мой босс занялся этой проблемой. И правильно сделал. Тут практически нет профессионалов, и он понял, что у него не будет отбоя от клиентов. Я только что получила степень в области уголовного права, и недавно мы с ним стали компаньонами.

Плам с уважением посмотрела на свою собеседницу и рассказала Стефани о поддельных натюрмортах.

– Похоже на компиляцию, – задумчиво проговорила Стефани. – Когда попадается картина, которая представляется мне компиляцией, я сажусь и пишу такую же, ведь если не знаешь, как это делается, то не сможешь ничего ни понять, ни доказать. Для меня это не составляет особого труда. Я делаю фотокопию, вырезаю элементы, которые хочу использовать в своей компиляции, монтирую их, наклеиваю на подложку, затем проецирую изображение на холст или дерево и делаю набросок, но не простым карандашом, потому что он появился только в девятнадцатом веке. Я использую уголь.

– Каким, по вашему мнению, должен быть мой следующий шаг? – спросила Плам, на которую все услышанное произвело большое впечатление.

– Вы всегда можете нанять меня, – говорила Стефани, заказывая себе еще порцию салата. – Но сейчас у нас работы по горло… Да и, правду сказать, вы пока все делаете правильно. Удачно, что вы имеете специальные знания и при этом кажетесь тщедушной и пугливой, а не крутой и упрямой. И вам повезло, что вы так быстро установили связь между этими картинами.

. – Как раз это меня и беспокоит. Может быть, тут простое совпадение?

Стефани отрицательно покачала головой.

– Вы отправились в Лос-Анджелес за этой подделкой, и вы нашли ее. И это все. Теперь надо искать другие. Вы вращаетесь в этих кругах и рано или поздно услышите, как кто-то из новых владельцев будет хвастать подозрительной картиной. Вы слышали о леди Бингер? Она вдова одного из магнатов австралийской прессы и коллекционирует натюрморты. Среди них есть подозрительные. Пока вы в Сиднее, постарайтесь взглянуть на ее коллекцию. – Стефани подозвала официанта и, заказав две порции сдобных ватрушек и к ним шоколадный сироп, продолжила:

– Вам потребуется много подробной информации. Пока вы обнаружили только связи в виде мух и ящериц. Теперь вам надо найти объективные доказательства связи между всеми этими картинами. – Подождав, пока отойдет официант, она добавила:

– Ищите другие такие же подделки и не падайте духом. В этой игре первое правило – терпение, второе – настойчивость и третье – упорство. Хороший детектив подобен ротвейлеру, хотя он не должен рисковать. Какой смысл подставлять свою голову? – Стефани полила сиропом внушительный кусок ватрушки. – Вам потребуется также подтверждение идентичности технических приемов подделки тех трех картин, что вы видели… Как вы думаете, ваша приятельница Синтия даст свою картину на анализ в музей Ашмола при Оксфордском университете? Они там придумали кучу тестов – термолюминесцентный, определение возраста по структуре графита. Их сертификат подлинности пользуется большим авторитетом. Берут они за тестирование всего около двухсот фунтов.

– Синтия может пойти на это, если картина застрахована, – сказала Плам. – Вряд ли она откажется, ведь Виктор ждет от нее сотрудничества. И потом, что может случиться с хорошо упакованной картиной?

– Ничего, кроме того, что она может исчезнуть, – весело ответила Стефани, слизывая с пальца сироп. – В аэропортах пропадает множество предметов искусства. Видите ли, багажное отделение не является частью аэропорта. Бывает, картины крадут сразу по прибытии их в аэропорт назначения, и владелец получает пустой чемодан.

– Откуда грабителям становится известно о прибытии такого багажа?

– Коррумпированность есть во всех сферах коммерции и на всех уровнях торговли картинами, поэтому всегда найдется кто-то, кого можно подкупить, – среди реставраторов, на таможне, да где угодно.

– Синтии придется пойти на риск, – сказала Плам. – Вы знаете кого-нибудь в музее Ашмола, к кому я могла бы обратиться?

Стефани, продолжая жевать, лишь покачала головой.

– А у Куртолда?

Институт Куртолда при Лондонском университете славился не только своей коллекцией картин, но и отделением истории искусств и знаменитыми курсами реставраторов. Когда у ведущих музеев мира возникают сомнения в подлинности той или иной картины, они обращаются к Куртолду.

– Нет, как ни жаль. Но у меня есть хорошая знакомая в Британском институте искусств, профессор Инид Соумз. Она занимается голландской и фламандской живописью. – Стефани прервалась, чтобы заказать взбитые сливки, затем опять повернулась к Плам. – Если бы мне потребовалось установить авторство картины или доказать, что она поддельная, я бы пошла к ученым. Они имеют доступ к частным коллекциям, они знают положение дел в живописи и владеют полезными сведениями, которые известны только посвященным. Ученый мог бы рассказать вам, что картины с изображением цветов создавались как особые подарки особым людям или посвящались особым событиям – таким, как свадьбы, например, – и зачастую включали изображение геральдических знаков владельцев. Такого рода ключ может вывести на первоначальных владельцев и тем самым установить происхождение картины. – Стефани принялась за сливки. – Я думаю, Инид имеет доступ в библиотеку Уитта при галерее Куртолда, где есть архив фотодокументов. Немногие музеи могут похвастать этим, не говоря уже о компьютерных каталогах. Могут пригодиться и их информационные бюллетени по истории живописи, где публикуются подробные сведения со всего мира.

Стефани с сожалением отправила в рот последний кусочек ватрушки.

– Плам, если вы всерьез намерены заниматься этим поиском, вам надо знать разницу между гражданским процессом, возбуждаемым частным лицом, и уголовным делом, которое заводит полиция. Для уголовного дела надо располагать весьма солидными доказательствами, но вы должны быть нацелены именно на это. Если оно у вас не выгорит, начинайте гражданский процесс.

– Но у меня нет таких намерений.

– А я думаю, что ваш друг Виктор не позволит ободрать себя на девяносто пять тысяч долларов, он попытается вернуть их.

Стефани попросила еще охлажденного кофе.

– Беда в том, что многие владельцы вообще не хотят иметь дело с правосудием. Если это гражданский процесс, на них ложатся судебные издержки, и тяжба, как правило, оказывается страшно утомительной и дорогой, особенно в Штатах. Даже с неопровержимыми доказательствами на руках можно проиграть процесс. Потому что правосудие – это еще не справедливость, а просто игра по каким-то нелепым и нелогичным правилам, которые почему-то называются законом.

Когда Плам попросила счет, Стефани добавила:

– Кроме больших денег, процесс отнимает еще и массу времени. Поэтому владельцы предпочитают махнуть рукой на свои потери и забыть о подделке, особенно когда им не хочется шума в прессе, а им, конечно, его не хочется, если у них есть другие ценности. Если грабитель узнает из «Пост», что вы отдали целое состояние за картину, которая к тому же оказалась подделкой, он тут же смекнет, что вы: во-первых, растяпа и, во-вторых, богатый человек.

Прощаясь на выходе из кафе, Стефани подбросила Плам еще одну информацию:

– Крупнейшие лондонские аукционы лучше всех владеют методами распознавания подделок. Хотя это не значит, что они никогда не допускают продажи какой-нибудь фальшивки. Но старикам из Британского музея можно доверять.

Вечером Плам решила лечь спать пораньше, чтобы как следует отдохнуть перед вернисажем. Она включила телевизор, когда передача о Марго Фонтейн уже заканчивалась, и вдруг услышала, как прима-балерина говорит, что, став звездой еще в молодости и уже тогда получив международное признание, она едва ли находила в душе согласие со своим успехом.

– И лишь по прошествии времени я стала осознавать себя личностью, – призналась танцовщица. – Но, как ни смешно, даже в тридцать лет я не ощущала себя цельной натурой – если не находилась на сцене и не танцевала в балете. Только в танце я знала, кто я такая.

Плам хорошо понимала, что имеет в виду балерина, – для нее тем же самым была живопись. Без нее Плам не ощущала себя полноценным человеком.

Понедельник, 13 января 1992 года

Галерея была полна народу. Плам гадала, какая из проплывающих мимо нее шляпок принадлежит леди Бингер. Она знала, что Гарри пригласил ее и она приняла приглашение. Он сообщил, кстати, что официальное ее имя – Вильгельмина, но она предпочитает Вилли или Бинго, без церемоний.

Гости казались Плам теми же самыми людьми, которых она видела на разных выставках в Европе или Америке. В основном это были покупатели и продавцы. Сильным мира сего представляли богачей; банкиров, ссужавших деньгами владельцев галерей, ублажали смазливые девушки; оформители интерьеров и архитекторы сплетничали со своими знакомыми.

Художники беседовали друг с другом так же, как на любой другой выставке. Плам знала, что многие из них обычно слишком старались показать себя беспристрастными зрителями и «честно» сообщали свое мнение потенциальным покупателям, демонстрируя при этом презрение или агрессивность, или и то и другое вместе. Тут налицо был все тот же психологический надлом, неизбежный в их профессии из-за постоянных сомнений в себе или постоянной подавленности оттого, что вот, мол, талант у тебя есть, а признания нет как нет. Но для того чтобы тебя признали, надо иметь такой же нюх, как у шефа протокольного отдела Белого дома, и кожу толстую, как у грейпфрута.

Сквозь толпу к Плам пробился Гарри и прошептал ей на ухо:

– Старуха Бинго только что прибыла. Я представлю вас. Пробившись сквозь толпу, он подвел ее к коренастой матроне, одетой в бирюзовый ансамбль а 1а королева-мать. На бронзовом лице Гарри тут же засияла ослепительная улыбка:

– Очень рад, что вы смогли посетить нас, леди Бингер. Позвольте представить вам другую звезду этого вечера. Я рассказывал Плам о вашей замечательной коллекции, и ей ужасно хочется услышать о ней от вас самой.

Леди Бингер просияла.

– В таком случае, миссис Рассел, вам надо завтра побывать у меня на ленче. – Она посмотрела на шляпу Плам. – Кстати… она не подходит к вашему платью.

Плам щеголяла в наряде разбойника с Кэрнаби-стрит, которому мог бы позавидовать любой капитан пиратов, понимающий толк в моде. Поля ее рубиновой зюйдвестки были заколоты назад с помощью перьев фазана. Под расстегнутой рубашкой цвета имбиря виднелась темно-красная замшевая майка. Из-под малиновых расклешенных полотняных брюк с черной замшевой бахромой выглядывали ярко-красные парусиновые ботинки на платформе. Обувь на платформе Плам старалась надевать при любой возможности, чтобы стать чуть повыше и не закидывать голову при разговоре с нормальными людьми.

Минут через десять после этого Гарри подвел ее к высокой необычайно яркой блондинке, которая беседовала с Рексом Ирвином, владельцем городской галереи и старым приятелем Бриза.

Гарри познакомил их:

– Ита Баттроуз, издаст свой журнал, который, конечно же, называется «Ита». Ита, как должна быть одета Плам на ленче у Бинго?

Большие голубые глаза задумчиво оглядели Плам.

– Наряд должен быть оригинальным, но консервативным. Что-нибудь десятилетней давности. Я попрошу своего редактора раздела мод прислать вам несколько образцов, чтобы вы могли выбрать и заказать их в «Риджентс».

Еще через десять минут рядом с Плам возникла Стефани в уныло-бежевом хлопчатобумажном платье и прошептала:

– Слышали новость? Пойман с поличным и арестован сотрудник полицейского подразделения Италии по борьбе с преступлениями в области искусства. Оказывается, двадцать лет работал на мафию! – И добавила:

– Какой у вас восхитительный наряд!

Плам расцвела и, поблагодарив, тихо спросила:

– Стефани, а что из себя представляют те, кто занимается подделкой картин? Делают ли они это из-за денег или потому, что получают от этого удовольствие? Живут ли они в постоянном страхе перед разоблачением или относятся к своему ремеслу так же спокойно, как банковские клерки?

Стефани рассмеялась, обнажив белые зубы, мелкие, как речной жемчуг.

– Они занимаются этим и ради денег, и ради куража. Обычно это непризнанные таланты, желающие доказать, что мир живописи, который пренебрегает ими, является глупым, невежественным и коррумпированным. – Она подхватила стакан вина с проплывавшего мимо подноса. – Они правы в каком-то смысле. Ведь эксперты не всегда в состоянии распознать даже шедевр. Несколько лет назад, после ограбления одного английского загородного дома, на рынке стали происходить чудеса: серьезные вещи, вплоть до полотен Рубенса и Тициана, шли за бесценок. И только потому, что у них не было паспортов и происхождение их не было подтверждено учеными. Поэтому никто не считал их подлинными.

– Я поражаюсь, как легко мошенникам сходят с рук подделки, – вздохнула Плам.

Стефани приложилась к стакану.

– Жулики играют на жадности. Это их тайное оружие. Расчет на жадность и легковерность жертвы плюс на самонадеянность экспертов и всеобщую боязнь оказаться в дураках. – Завидев проходившего мимо официанта, она заменила свой пустой стакан на полный. – Когда обман раскрывается, ни владелец, ни галерея, продавшая подделку, ни ученый, удостоверивший ее подлинность, не хотят, чтобы об этом знали, и мошенник полностью полагается на то, что они не станут выставлять себя в дурацком свете, – это мощный стимул к тому, чтобы ничего не предпринимать.

– Но только не для Виктора, – возразила Плам. – Если он узнает, что его обманули, он начнет палить сразу из двух пистолетов, как Джон Уэйн.