Текст книги "Тигриные глаза"

Поэтому Клео бросила работу, приносившую ей миллион долларов в год, вернулась в Англию и выращивает овощи для продажи в Эссексе. Дэвид теперь постоянно мотается между Грейт-Бартфилд и отелем «Линкольн».

Когда Плам заканчивала свой рассказ, домой вернулся Бриз.

– Вопрос в том, – сказал он, ловко откупоривая бутылку шампанского, – правильно ли сделала Клео, бросив работу?

– Конечно, правильно, – отозвалась Лулу. – Она использовала большой бизнес, чтобы свить себе гнездышко, и отошла отдел, имея всего тридцать четыре года за плечами, чтобы насладиться жизнью.

– Да, но другим женщинам теперь будет труднее пробиться наверх, – заметил Бриз. – Фирма вложила массу денег в Клео, и теперь она потеряла их – и только потому, что Клео не смогла выдержать тамошнего напряжения.

– Мужчины, – заметила Плам, – чтобы выдержать это напряжение, предпочитают забросить своих жен, свои семьи, свою светскую жизнь и увлечения, но из борьбы не выходят… пока в сорок пять их не свалит инфаркт.

– Ты слишком упрощаешь ситуацию, – отмахнулся Бриз, чувствуя, что она попала в точку, ибо сам никогда бы не отказался от занятий бизнесом, которые делали жизнь увлекательной и щекотали нервы.

– Погоня за успехом может прикончить кого угодно, – поспешно вставила Лулу.

– Наверное, многие работают на пределе сил, чтобы получить квалификацию или оплатить счета, – предположила Плам. – И собираются начать жизнь только после того, как сделают это или получат то-то. Но так можно прособираться до самой смерти.

– Покупать дом или не покупать дом – вот в чем вопрос. И в обоих случаях приходится несладко. Но что делать? Не растить же детей на вольном воздухе.

– Конечно, – согласилась Плам, – крыша над головой нужна каждому, но почти все стремятся иметь то, что им не нужно, слишком много одежды, например.

– Клео просто выбросила все лишнее, – сообщила Лулу жестким голосом.

Где-то в глубине сознания у Плам раздался предупредительный звонок.

Приготовив закуски, женщины оставили Бриза и поднялись в студию, где Лулу, удобно устроившись на диване с бокалом шампанского, слушала рассказ Плам о ее расследовании.

– Но мне очень не хочется дальше заниматься этим одной, – заключила Плам. – Поэтому я хочу уговорить тебя поехать в Суссекс вместе со мной в следующий вторник. Надо побывать на аукционе в Брайтоне.

– Конечно! Это ведь так увлекательно! Миссис Бартон посидит с Вольфом.

– Пока это было скорее неприятно, чем увлекательно, – охладила ее пыл Плам. – Правда, иметь дело с госпожой Инид одно удовольствие. Но в одиночку работать бывает просто нестерпимо. Теперь я понимаю, зачем Шерлоку Холмсу нужен был доктор Ватсон. Для моральной поддержки.

– Если бы Плам-личность была такой же смелой и решительной, как Плам-художник, она смогла бы съездить в Брайтон без чьей бы то ни было моральной поддержки. – Лулу припомнила, как ее мать объясняла ей, почему Плам такая неуверенная: деспотичный отец с раннего детства подавлял ее личность.

– Если бы только Лулу-художник была такой смелой, как Лулу-личность, – в тон ей ответила Плам.

– Ох, лучше об этом не думать. Как выкроить время для живописи? Бен так много работает, что я порой чувствую себя матерью-одиночкой. Но мы не имеем возможности пригласить к Вольфу постоянную няню, а оставлять его с кем попало я не хочу.

– Во время своей первой беременности я считала, что не допущу, чтобы с рождением ребенка жизнь у меня полетела кувырком – во всяком случае, стала не такой, как у других.

Тогда я планировала, что ребенок будет болтаться у меня за спиной на постромках, а я тем временем буду рисовать.

– Не знаю, помнить ли ты, как это убивает, когда нет времени для занятий живописью, – сказала Лулу. – Теперь мне все равно, увидит кто-нибудь мои работы или нет. Я просто хочу рисовать. Бен не представляет, что значит для художника не рисовать. Он запросто может исчезнуть на пять месяцев, оставив Вольфа и меня на произвол судьбы. А вот если бы я уехала хоть на неделю порисовать, то его хватил бы удар.

Они рассмеялись, и Лулу добавила:

– Тех денег, что я получаю, подрабатывая по четвергам бухгалтером, хватает только для оплаты сиделки на два дня. Так что для занятий живописью я могу выкроить всего один день в неделю, а этого времени хватает только для того, чтобы собраться с мыслями. Ведь люди не понимают, что писать картину это не то же самое, что шить лоскутное одеяло. Картину между делом не создать.

– Да, уж если посвятила жизнь живописи, то надо отдавать ей всю себя, – согласилась Плам. – Это не то, что быть любителем, рисующим по воскресеньям.

– Вот если бы Бен понимал это! Этим утром он опять завел старую пластинку: это тянется уже пятнадцать лет, так почему бы тебе не подождать еще годика два, пока Вольф не пойдет в школу? Когда я заорала, что рисование – это мой способ выразить себя, он посмотрел на меня ошарашенно и сказал, что не замечал, чтобы мне надо было что-то выразить. – Лулу была готова расплакаться. – Плам, ты не представляешь, какая меня охватила злость. А пятнадцать лет моей жизни? Разве они не просятся на холст? Пятнадцать лет любви, ревности, сожалений, обид, гнева, лени, страсти, домашней работы.

Плам отодвинула свой стакан.

– Мне не надо рассказывать об этом. Я знаю, как трудно матери быть еще и личностью. Кстати, пойдем-ка на кухню, пока мы еще стоим на ногах. На ужин у нас карпаччио, запеченный по всем правилам лосось, затем салат и творожное суфле; Сегодня я должна быть на высоте. О боже, я совсем забыла, что у Клео аллергия на муку.

Внизу, в небольшой библиотеке, примыкающей к гостиной, Бен с Бризом пили неразбавленное виски и обменивались опытом семейной жизни.

– С Плам ужасно трудно, – мрачно сказал Бриз. – Я не знаю, чего она хочет.

– С Лулу вообще невозможно, – вторил ему Бен с озадаченным выражением на смуглом вытянутом лице. – Хотя я знаю, чего она хочет – няню на каждый день. Но это стоит дороже «Роллс-Ройса». Лулу понимает, что я не могу позволить себе «Ролле», а вот то, что няня мне не по карману, до нее никак не доходит. Для этого мне пришлось бы работать еще больше, чем сейчас, а она и так уже жалуется, что я совсем не бываю дома и не занимаюсь ребенком. – Он взъерошил свои черные кудри. – Я женился на девушке-секретаре, а не на Пикассо с неисполнившимися желаниями. Я, естественно, не возражал против ее занятий живописью, пока не было Вольфа, но теперь эта ее одержимость разрушает нашу семейную жизнь.

– У меня то же самое. – Бриз подвинул графин к своему товарищу по несчастью. – Все они пытаются найти способ, чтобы иметь все сразу, но для женщины это просто невозможно, если на руках у нее дети. Плам кое-что удалось только потому, что ее мать была бесплатной няней, когда она начинала свою карьеру. И она никогда бы не выбилась в люди, если бы я не расчистил ей путь наверх и не помог удержаться там. Но она и не думает быть мне за это благодарной.

– По крайней мере, ваша жена – настоящий художник, делающий настоящие деньги. – Бен насупил темные брови. – А вот я не могу избавиться от ощущения, что в страсти Лулу к рисованию столько же подлинности, как в оргазме проститутки. – Он приложился к стакану. – Мне кажется, что просто она втайне опасается оказаться таким же заурядным человеком, как все мы, и подсознательно стремится обставить все таким образом, чтобы можно было заявить, что она не гений потому, что я не предоставил ей денег, необходимых для развития таланта. – Бен снова потянулся за графином. – Вопрос в том, готова ли Лулу действительно работать или она, как большинство из них, рассчитывает на легкий и быстрый успех?

Бен пристально посмотрел на Бриза.

– Вы думаете, у Лулу есть талант?

– Я всегда видел в ней огромный потенциал, – задумчиво произнес Бриз. – Жаль, что в свое время она дала увести себя в сторону, хотя от наркотиков сегодня никто не застрахован.

– Лулу бросается в развлечения, совершенно не думая о последствиях, – кивнул Бен. – А ее отец только подливал масла в огонь, показывая ей, что всегда можно выпутаться из любой ситуации. – Конечно, в техническом отношении Лулу не блещет и все еще находится на школярском уровне, – сказал Бриз. Какое-то время они пили, молча сочувствуя друг другу, затем Бен признался:

– Я бы не сказал, что мне нравятся картины Лулу, они чертовски мрачные, хоть я и не осмеливаюсь произносить это вслух.

– Как и Плам, Лулу выражает в них свое настроение, только делает это в более откровенной манере, возрождая реализм. Она явно испытывает влияние Авигдор Арикха, но это не так уж плохо.

– А сколько в них жалости к самой себе. Женщина, уставившаяся на ящик с вениками. Женщина, с тоской взирающая на стол с кучей немытой посуды. Грустное зрелище в ванной после того, как через нее прошла вся семья.

Бриз, казалось, обдумывал что-то.

– Лулу всегда рисует женщину в домашней обстановке: это домохозяйка с ребенком, пылесосом или чашкой кофе в руках. Нет, я не вижу здесь ее жалости к себе. Тут честность, беспокойство и надежда. В картинах Лулу есть задумчивость и тоска, которые не оставляют равнодушным.

Бен поставил стакан.

– Как вы думаете, что мне делать в создавшейся ситуации?

– Вдохновлять ее. Составить график написания, скажем, двадцати картин. Следить, чтобы укладывалась в сроки. Поддерживать морально. – Бриз замолчал в нерешительности, затем добавил:

– Знаете что, я помогу ей устроить выставку, но только при условии, что вы никому не скажете об этом, особенно ей самой, Лулу.

Из кухни донесся вопль, и мужчины вскочили на ноги. Плам пыталась открыть дверцу самой дорогой в Европе плиты, которая появилась в их доме в качестве сюрприза хозяйке.

– Бриз, дверца плиты, похоже, закрылась намертво. Я не могу вынуть лосося.

– Сбавь температуру.

– Не могу. Она регулируется термостатом.

– Ладно, дай я попробую. – Бриз схватил со стола инструкцию, но не смог обнаружить, как выключается плита, и раздраженно воскликнул; – Если Сандра может обращаться с ней, значит, сможем и мы.

– Сандра не пользуется ею, – сообщила Плам, стараясь оставаться серьезной. – Разве ты не замечал, что она подает только разогретые полуфабрикаты?

В этот момент приехали Бригстоллы. Клео выглядела постаревшей и значительно похудевшей по сравнению с тем, какой ее видела Плам в последний раз. Но настроение у нее, похоже, было веселое, и она тут же расхохоталась вместе с Санди, когда узнала о кулинарных проблемах Плам. Вшестером они целый час спорили по поводу инструкции, пока Бриз не предложил вызвать дежурного техника. Поскольку приходилось ждать техника, пойти в ресторан они не могли и ели сыр с салатом, поглядывая время от времени, как в печи медленно обугливается лосось.

Когда появился техник, в кухне, несмотря на открытые окна, было полно дыма.

– Вы действовали по инструкции? – весело спросил он. – А-а, тогда все ясно. Она составлена не правильно.

В инструкции приводилась правильная комбинация кнопок, которые нужно было нажать, чтобы открыть дверцу. Не указывалось только, что сделать это надо было в течение шести секунд. Бриз был вне себя от злости.

– Даже если бы я знал, то все равно не успел бы все проделать за такое время. Я не пианист-виртуоз.

– Вы, по крайней мере, не остались без еды, – усмехнувшись, сказал техник и поведал, как его вызвали на Рождество к одной несчастной, у которой за столом сидели восемнадцать гостей, а единственная в доме индейка сидела запертой в плите.

Плам вспомнила старую газовую плиту, которая с незапамятных времен стояла в кухне ее матери.

– А зачем вообще должна закрываться таким образом дверца плиты?

– Чтобы предотвратить извлечение из нее индеек, – заключил Бриз, подписывая технику чек.

На следующее утро Лулу позвонила Плам.

– Ох, Плам, с Беном что-то случилось. – В трубке послышались рыдания.

Сердце у Плам сжалось.

– Что именно?

– Ни-ни-нччего. Вчера вечером по пути домой он остановился у цветочного киоска возле Пиккадилли и купил мне огромный букет красных роз…

– Да, я знаю, ты не любишь красные розы, но зачем же так расстраиваться из-за этого?

– Среди роз я обнаружила чек на пятьсот фунтов – это практически все наши свободные деньги, – говорила, рыдая, Лулу. – Но самое интересное, что чек был выписан не на мое имя.

– То есть?

– А на магазин «Виндзор энд Ньютон». Это значит, что Бен хочет, чтобы я все эти деньги потратила на краски.

В ту ночь Бриз вернулся в супружескую спальню.

Без особой радости, но Лео все же согласился сопровождать Плам во время ее второго визита к Малтби. В галерее было еще теплее, чем в первый раз, и, словно дожидаясь их, господин Малтби стоял в позе героя Диккенса, расставив ноги и грея свой бок у огня, полыхающего в вычурно украшенном камине.

Едва войдя в зал, Плам заметила, как напрягся Малтби, увидев Лео, который взмахнул своей карточкой корреспондента. «Новая перспектива» считался серьезным журналом, и от Лео нельзя было отмахнуться, как от представителя какой-нибудь падкой на сплетни бульварной газетенки.

В конце концов, после вежливого давления со стороны Лео, Малтби согласился побеседовать с ними, но при условии, что разговор этот будет не для печати. Без особой охоты он вспомнил, что проданный им Амбросиус Босхарт был поставлен под сомнение на страницах «Трибюн». Тогда Малтби приложил усилия, чтобы раскрыть имя владельца, выставившего картину на аукцион. Им оказалась женщина, которая жила в Англии еще с тех пор, как ее дед – торговец бриллиантами – бежал из Амстердама с женой и маленькой дочерью всего за несколько часов до вторжения Гитлера в Голландию. С собой он успел прихватить лишь рулон ценных картин и горстку бриллиантов, которая заметно поубавилась, пока он переезжал через границы.

Малтби тщательно проверил все эти сведения о семье, и псе оказалось правдой. Голландского торговца бриллиантами все еще помнили в синагоге в Гоулдерз-Грин как сварливого и эксцентричного старика, который так и не научился сносно говорить по-английски.

Однако имя женщины, которая продала ему картину, Малтби отказался назвать.

– И последний вопрос, – все так же вежливо, но настойчиво сказал Лео. – По каким ценам сегодня идут голландские мастера семнадцатого века?

Малтби, обрадованный тем, что этот вежливый допрос подходит к концу, после некоторых колебаний уточнил:

– По-прежнему не для печати?.. Ступив из галереи в серую промозглость февральского утра, Лео пробормотал:

– Впервые кто-то обратил внимание на мою корреспондентскую карточку.

Они молча дошли до Пиккадилли, где Лео посадил Плам в такси.

Прежде чем захлопнуть дверцу, он спросил:

– Слышала, по каким ценам идут эти вещи? – Он зачитал по блокноту:

– Ян ван Кессель-старший – от тридцати тысяч и выше. Балтазар ван дер Аст и Якоб ван Хальсдонк – от шестидесяти до трехсот тысяч долларов. Амбросиус Босхарт-старший – от ста пятидесяти тысяч до миллиона долларов. Почему я советовал тебе оставить поиски? Когда люди делают такие деньги на фальшивках, они никому не позволят мешать им.

Вместе с холодком страха Плам ощутила ликование. Лео не надо знать, что раскрытие фальшивок для нее теперь лишь вопрос времени. И она не собиралась никого посвящать в детали своего расследования.

Дома ее ждало сообщение от Лулу: миссис Бартон не смогла остаться с Вольфом – она должна была пройти обследование в глазной больнице, так что Лулу не сможет сопровождать Плам в ее поездке в Брайтон. Вот так.

Глава 17

Понедельник, 17 февраля 1992 года

Незадолго до полудня Плам добралась до Брайтона и оставила свой «Порше» на стоянке возле паба под названием «Собака и утка», в начале узкой улицы, где некогда обитал мастеровой люд, а теперь застройку облагородили, выкрасив в пастельные тона. Она направилась в дальний конец улицы, к большому кирпичному зданию, на котором было написано краской: «Аукцион „Борден энд Плоу“.

Внутри здания гуляли сквозняки, усталые работники в суконных фартуках куда-то тащили по коридору мебель. Несмотря на суету, тут во всем чувствовался порядок. Торгов в этот день не было, но Плам встретили вежливо, выразив готовность помочь. Полная розовощекая секретарша тут же отложила батончик «Марс», чтобы навести справки, которые были необходимы посетительнице.

Она быстро обнаружила, что в 1988 году «Борден энд Плоу» приобрел картину Яна ван Кесселя (указанную, но не воспроизведенную в их каталоге) у анонимного продавца. На торгах картину купила миссис Джорджина Доддз (условие конфиденциальности не ставилось), проживающая в Литтл-Миддлингтон.

– Миссис Доддз часто продает и покупает у нас, – добавила девушка. – Ее муж был важной персоной.

В 1989 году «Борден энд Плоу» приобрел картину Босхарта. И опять продавец просил сохранить его имя в тайне. На этот раз репродукция была помещена в каталоге, картину купил на торгах Малтби с лондонской Бонд-стрит.

На дальнейшие вопросы секретарша ответить не смогла.

– Вам лучше спросить об этом Грету из отдела закупок. Это третья дверь налево по коридору. – Но, открыв дверь, чтобы проводить Плам, она сказала:

– А вот и сам господин Плоу, он поможет вам.

Вошедший мужчина походил больше на процветающего фермера, чем на бизнесмена. Он был крупным и плотным, но не толстым, а дубленая кожа его лица явно свидетельствовала о том, что он не слишком засиживается в кабинете, предпочитая проводить время на воздухе. Так выглядят обычно охотники. Он был без галстука, под распахнутой рубахой виднелась волосатая грудь. Под твидовым пиджаком на мужчине была канареечная жилетка, замшевые ботинки, тоже желтые, были запачканы грязью.

Мистер Плоу слегка улыбнулся Плам и аккуратно стряхнул пепел с сигары, источавшей дорогой аромат. Чуть высокомерно, самоуверенным тоном человека, который в школьные годы возглавлял спортивные команды, он спросил, чем может помочь.

Плам объяснила, что хотела бы выяснить, кто выставил на аукцион картину, и что делает это от имени ее нынешней владелицы леди Бингер из Сиднея.

Когда Плоу понял, о какой картине идет речь, он грустно усмехнулся и сказал, что упустил целое состояние, ибо провинциальные аукционы не могут разбираться с каждым лотом так же тщательно, как лондонские, потому что не имеют соответствующих специалистов.

Плам кивнула. Она знала, что именно по этой причине подделки распространились через провинциальные аукционы, хотя и столичные не давали покупателям заключений о подлинности. Эта оговорка всегда печаталась (мелким шрифтом) в конце каталога и на товарной накладной.

Плоу добавил, что был поражен, когда Босхарт сорвал на торгах такую крупную сумму.

– К нам попадает много вещей с подписью «Гейнсборо» или «Констебль» – намалевать подпись нетрудно. Но мы, естественно, никогда не верим этому. За имитацию, правда, нередко дают значительную цену, – добавил он, – если сразу двоим вдруг покажется, что в ней что-то есть, или если какой-то прыткий делец считает, что может перепродать ее как подлинник. Но мы осторожны с тем, что помещаем в каталог.

Плам хорошо представляла, как аукционы стараются обезопасить себя, используя в каталогах три разные формы представления сведений о картине. Бриз однажды не без цинизма расшифровал ей их. Если имя и фамилия художника приводятся, скажем, как «Аугустус Джон», значит, специалисты аукциона считают, что ее действительно написал Аугустус Джон. Если перед фамилией стоит инициал, скажем, «А. Джон», значит, там полагают, что картина была написана во время жизни Аугустуса Джона, возможно, учеником. Если дается только фамилия, считается, что картина выполнена в манере Аугустуса Джона или то же самое, что «принадлежит школе Аугустуса Джона».

– Других сведений по этому Босхарту предоставить вам не могу. Их просили оставить в тайне, – проговорил Плоу. – Скажу только, что предыдущий владелец встречался с мистером Малтби, и мы оба были удовлетворены объяснением, предоставленным по поводу того, как к ней попала эта картина. – Коротко кивнув, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Плам увидела, как он прошел по коридору и вошел в третью дверь слева – несомненно, для того, чтобы предостеречь Грету от дальнейших пояснений. Но теперь она, по крайней мере, знала, что перед тем, как попасть к Малтби, картина принадлежала женщине.

Время приближалось к часу, и Плам решила зайти в паб «Собака и утка» перекусить и, возможно, получить дополнительную информацию.

Время в пабе было самое горячее. С трудом протиснувшись к стойке, Плам сразу поняла, что ей не удастся поговорить с барменшей, которая выхватила из ее рук деньги и подтолкнула к ней кружку с пивом. Плам выбралась из толпы у стойки и прошла в глубину шумного и прокуренного зала, где у стены заметила двух мужчин, у которых из-под курток выглядывали суконные фартуки.

Несколько минут она прислушивалась к их разговорам о голубях, затем решила уронить свою кружку с пивом. Один из мужчин бросился поднимать ее, а второй предложил свой несвежий платок.

– Вот, возьмите, дорогуша. Ах, как жаль пиво. Плам ткнула себя в грудь.

– Ох, не говорите. Мне с моей комплекцией второй раз не пробиться к стойке. Вам не кажется?.. А вы не могли бы?.. – Она достала десятифунтовую купюру. – Ох, спасибо… Заодно возьмите и себе с приятелем.

Допивая пиво, Плам узнала, что шесть месяцев назад из отдела «Борден энд Плоу» был уволен клерк, Бобби Милинер, по причине сокращения рабочих мест: из-за спада бизнес переживал трудные времена. Грета осталась только потому, что служила в «Борден энд Плоу» уже тогда, когда нынешний его владелец пешком ходил под стол.

В телефонном справочнике значилось семь Милинеров. На пятый звонок Плам ответила женщина:

– Он во дворе. Не вешайте трубку… Боббббииии! Бобби шепелявил и говорил, проглатывая слова, так что Плам с трудом понимала его. Он допытывался, у кого она достала его номер телефона. С какой это стати он должен помочь ей выяснить, кому принадлежала картина, совершенно случайно приобретенная ее мамочкой? Почему бы ей не спросить этого мерзавца Плоу? Однако стоило ей только предложить десять фунтов за час беседы, как Бобби тут же согласился. Он назвал кафе сразу за Променадом, где они и встретились через полчаса.

В кафе было сумрачно и душно. Здесь же стоял огромный музыкальный автомат, который должен был привлекать молодежь по вечерам. Официантка равнодушно указала Плам столик в темном углу. Присев на колченогий стул с красным сиденьем, она улыбнулась сидевшему напротив Бобби Милинеру.

В ответ щуплого телосложения человек посмотрел на нее с подозрением и, пригладив пятерней волосы, заявил:

– Как насчет того, чтобы сразу заплатить за пару часов вперед?

Плам молча вручила ему банкноты. Бобби сунул их во внутренний карман куртки и прошепелявил:

– И не надо больше выжимать из меня слезу рассказами о своей старой мамочке. Говорите, что вам надо, и я скажу, известно ли мне что-нибудь.

– Мне нужно выяснить, кому изначально принадлежали две интересующие меня картины.

Она назвала эти картины и по хитрому выражению лица Бобби поняла, что он знает, как это сделать.

– Это обойдется вам еще в две сотни наличными… – Неотрывно глядя в лицо Плам, он добавил:

– Плюс расходы… плюс сотня для Греты… плюс ее расходы.

– Три сотни – это мой предел. – Плам понимала, что, если Грета всю свою жизнь проработала у «Борден энд Плоу», значит, она надежный сотрудник и никогда не возьмет сотню, и подумала: «Хорошо, что я догадалась снять кольцо с бриллиантом».

– Ну ладно. Вы что, не доверяете мне? Встретимся здесь в шесть часов вечера. Раз уж мне предстоит разговор с Гретой, то вам лучше не опаздывать.

Оставшиеся три часа Плам бродила по Брайтону, который в это время года был таким же унылым и серым, как и любой другой приморский город Англии в межсезонье. Ей потребовалось больше наличных денег, чем можно было получить по кредитной карточке. Наконец она нашла банк, где согласились обналичить ее чек.

С трудом отыскав телефонную будку, где еще не побывали вандалы, она водила пальцем по страницам справочника, пока не наткнулась на строку, в которой стояло: Доддз Г., Литтл-Миддлингтон-Гранд, Миддлингтон.

В трубке раздался неприятный женский голос. Резкий в своей властности, это был голос сотен полковничьих жен, голос, который помог Британии лишиться своей империи. В ответ на просьбу Плам взглянуть на ее Яна ван Кесселя миссис Доддз фыркнула:

– Да это самая беспардонная наглость из всех, с какими мне только приходилось сталкиваться! Какое право имеют торговцы болтать обо мне с журналистами! Я немедленно поставлю это на вид Ангусу Плоу. Нет, мадам, вы не можете увидеть ни одну из моих картин. И я предупреждаю, если вы притащитесь сюда, я спущу на вас собак и вызову полицию! А теперь отстаньте от меня! И больше не звоните – или я пожалуюсь вашему хозяину!

В шесть часов Плам возвратилась в кафе. Бобби Милинер уже сидел в своем углу. Когда Плам присела напротив, он нагло подмигнул ей с видом соучастника, отчего Плам вдруг стало стыдно за себя. Но она тут же оправдалась перед собой: если ей и приходится поступаться правдой, то только из честных побуждений.

– С вас причитается еще, – беззаботно проговорил Бобби.

– Извините, но это невозможно. Я с трудом получила даже это. – Плам достала банковский конверт, но не отдавала его.

Бобби, словно уж, выскользнул из-за стола.

– Вы знаете, где меня найти, если передумаете.

– Мне действительно едва дали эти Деньги, – солгала Плам, похлопав по конверту. – Банки не дают просто так сотни фунтов, вы же знаете. Я побывала в нескольких, пока в одном из них управляющий согласился позвонить в мой лондонский банк. Это все, что я могла Достать.

– А как насчет ваших часов?

Плам выставила запястье, чтобы продемонстрировать свои дешевые часы из черной пластмассы, и встала, показывая своим видом, что собирается уходить.

– Ладно, ладно. Садитесь, – скривился Бобби. – Похоже, что обе картины, которые вас интересуют, были проданы одной и той же персоной. Вот адрес. А теперь покажите деньги. – Он подтолкнул к ней скомканный листок бумаги. Плам то же самое проделала с конвертом.

– Миссис Джиллиан Картерет, Чэнтри, Маллоуфилд-Виллидж, – вслух прочла Плам.

– Правильно. – Бобби торопливо пересчитывал банкноты. – Это в Доунсе. А телефон вам в качестве премии. – Он спрятал деньги и опять подмигнул ей, но на этот раз уже с торжеством и самодовольством во взгляде. Он заколебался, но желание похвастать взяло верх над осторожностью, и он хихикнул:

– Старая Грета оказалась не таким уж крепким орешком. Я вхожу и говорю ей, что Плоу опять берет меня на работу. Старуха так и села, ведь она знает, что двоим там делать нечего. Затем она срывается и бежит искать хозяина, чтобы выяснить, правда ли это. Но в такое время дня его уже и след простыл! К счастью, она не сообразила забрать с собой ключи от шкафа с бумагами, прежде чем броситься узнавать, действительно ли я занял ее место… Так что я открываю шкаф – и дело в шляпе! – Он опять подмигнул Плам. – Хорошо, что накладные еще не перекочевали в архив. Я переписываю их коды и сразу же вижу, что в них зашифрована одна и та же фамилия. 31A18X195W185B19. Хозяин думает, что только ему известен код, которым он закрывает фамилии продавцов, пожелавших остаться неизвестными. – Бобби опять хохотнул. – Он нумерует каждую букву алфавита, затем перед каждым двузначным номером ставит произвольную букву, видите?.. Итак, узнав, что это Картерет, я беру дело с конфиденциальными адресами – и вот он. Завтра я скажу Грете, что разыграл ее, куплю ей коробку конфет, и она забудет обо всем через пять минут.

Плам быстро прошла к телефонной будке в глубине помещения, где неприятно пахло застоявшимся сигаретным дымом.

К телефону в доме миссис Картерет никто не подходил. Плам уже собралась повесить трубку, но тут ей ответил мужчина, который сказал, что миссис Картерет съехала еще в прошлом году. Теперь она живет на Оулд-Ректори в Биссингторпе.

Плам позвонила на Оулд-Ректори, но после двух гудков поспешно повесила трубку. Лучше просто приехать туда, чем еще раз услышать, что тебя не подпустят на пушечный выстрел.

К семи часам, после того, как ее дважды направляли не в ту сторону, Плам приехала на Оулд-Ректори. К дому она уже подходила в потемках, двигаясь чуть ли не на ощупь по извилистой дорожке, вымощенной каменными плитами.

На звонок вышла женщина, ее высокий черный силуэт резко выделялся в ярко освещенном дверном проеме.

– Миссис Картерет? – справилась Плам. – Я к вам от «Борден энд Плоу»…

– Что на этот раз? – настороженно спросила женщина. – Ладно, входите. – Она распахнула дверь и отступила назад. В сером клетчатом твидовом жакете поверх белой шелковой блузы, длинной бежевой юбке и красновато-коричневых ботфортах в тон поясу, она выглядела лет на сорок пять. – Ночью, похоже, опять будет мороз… – Привычный для англичан разговор о погоде неожиданно оборвался, когда Плам ступила на свет. – Боже милостивый, да вы ведь Плам Рассел? Что вы тут делаете? Проходите в гостиную, там теплее.

– Откуда вы знаете, кто я? – Плам прошла вслед за ней в уютную гостиную с обычной мебелью.

В камине жарко полыхал огонь. Миссис Картерет остановилась в нерешительности.

– Ох, я видела ваше фото в какой-то газете. – На ее напряженном лице мелькнула слабая усмешка, когда она двинулась к буфету. – Шерри? – С той же легкой усмешкой на лице она налила «Амонтильядо» в два маленьких хрустальных стакана.

Плам внимательнее поглядела на хозяйку дома. Прямые темные волосы миссис Картерет падали на плечи, под глазами темнели мешки.

"Когда не знаешь, что говорить, говори правду», – решила Плам и откровенно объяснила, что пытается выяснить происхождение картины, проданной на аукционе «Борден энд Плоу» и принадлежащей теперь ее приятельнице Сюзанне Марш.

Лицо миссис Картерет стало раздраженным.

– Какой смысл просить об анонимности, если в «Борден энд Плоу» запросто рассказывают каждому, где меня найти? С виноватым видом Плам объяснила:

– По всей видимости, это промашка какого-то клерка. Мне очень жаль.

– Я завтра же поговорю с господином Плоу. Ему следует быть повнимательней.

– Почему вы продали Балтазара анонимно? – без нажима поинтересовалась Плам.

– После развода я стеснена в средствах, но я не хотела, чтобы люди знали… – Миссис Картерет резко поставила стакан на стол. – Позвольте, но Балтазар не продавался через «Борден энд Плоу»! Малтби купил его без посредников, у меня!

– Наверное, я что-то перепутала, – тем же извиняющимся тоном произнесла Плам. – Плоу говорил, что Малтби покупал у вас какую-то картину.

Черные глаза миссис Картерет с подозрением впились в Плам. Наконец она сказала:

– Видите ли, картины достались мне по наследству от моего деда – беженца из Голландии, Амоса Штрауса, который вывез их в Англию в 1940 году. Три из них я уже продала, а последнюю держу на черный день.