Текст книги "Кровное родство. Книга первая"

– Да какая нужда была ее реорганизовывать? – сердито возражала Шушу. – Этого не понимаем ни я, ни ты сама. Но ты ведь вечно соглашаешься во всем с Адамом. Что он скажет, то ты и делаешь, хотя, по-моему, многое из того, что он говорит, в армии назвали бы просто…

– Ладно, хватит, – резко обрывала ее Элинор, не допускавшая даже мысли о том, что Адам окажется ненадежным. Это единственный мужчина, к которому она может обратиться, единственный, кто посоветует ей, что делать. Адам понимает ее, он свой человек; он освободил ее от всех забот, чтобы она могла целиком посвятить себя работе. Без него она просто пропадет.

Пока Адам изучал в меню раздел вин, предлагаемых рестораном, к столику подошел официант с серебряным подносом, на котором лежала записка для Майка.

Майк быстро пробежал ее глазами, повернулся на стуле и коротко, но уважительно кивнул в сторону группы мужчин в смокингах, сидевших за лучшим столом в зале.

После ужина, когда Элинор и Шушу удалились „попудрить носики", Адам спросил брата:

– Что это была за записка?

Взгляд Майка был исполнен сострадания и тревоги.

– Я хотел сказать тебе об этом завтра. Я просто не думал, что братья окажутся сегодня здесь. Мне очень жаль, Адам, но они не дадут тебе еще одной отсрочки. Ты должен рассчитаться с ними в десятидневный срок.

– Я что, когда-нибудь не расплачивался со своими игорными долгами? – раздраженно проговорил Адам.

– Нет, но они же не могут позволить, чтобы другие видели, что ты не платишь, когда должен заплатить. Представь, что будет, если все остальные их должники поведут себя так, как ты.

– Остальные должники не оказывают им таких юридических услуг, как я. Мне не раз удавалось вытаскивать их из весьма малоприятных ситуаций.

– Тогда сделай то же самое для себя.

И Майн подозвал официанта, чтобы попросить счет.

Вернувшись в квартиру на Честер-Террас, Элинор и Шушу обнаружили под дверным кольцом послание от Сэма, торопливо нацарапанное на листке, вырванном из записной книжки: „У Клер начались преждевременные роды. Я отвез ее в больницу".

После тяжелых родов, продолжавшихся двадцать два часа, Клер разрешилась восьмифунтовым мальчиком.

Осторожно держа на руках Джошуа, которому не было еще и часу от роду, Элинор различала на его пушистой головке, под немыслимо тонкой кожей едва заметно выступающие стыки черепных костей и мягкую впадинку родничка. Ее правнук спал. Он был такой маленький, хрупкий и тихий – ему пришлось здорово помучиться, когда он появлялся на свет.

Нежно, бережно Элинор раскрыла крохотный кулачок и вложила в него указательный палец. Кулачок снова сомкнулся. Элинор с восхищением и умилением рассматривала крошечные, но совсем настоящие пальчики и ноготки.

– Надеюсь, он скоро проснется, – шепнула она Шушу из-под закрывавшей ее лицо марлевой повязки. – В течение первой пары дней, пока личико не округлится, можно видеть, каким будет ребенок, когда вырастет.

Вдруг малыш открыл глаза и, казалось, вполне сознательно встретился взглядом с Элинор.

У нее перехватило дыхание. Прямо в упор на нее смотрели аквамариновые глаза Билли.

Не успела Элинор нарадоваться рождению своего первого правнука, как пришлось расставаться с ним. В первый день нового года Сэм объявил Клер, что намерен снова переселиться в Лос-Анджелес.

С момента выпуска „Пшеничных гонок" прошло уже три года, а Сэм за это время не сделал ни одного хита. Конечно, он не мог сказать, что для него все потеряно, но ему пришлось убедиться, что, если ты находишься в стороне от главного русла кинематографии, это значит, что ты не находишься в нем вовсе. Деятельность кинопродюсера требует присутствия там, где происходит „самое-самое", где делаются, раскручиваются и продаются фильмы, где каждый – не исключая официанток и рабочих бензоколонки – имеет собственного агента и как минимум одного адвоката, где все живут, дышат, едят, разговаривают и даже спят под фильмы. То есть – в Лос-Анджелесе.

Сэму довелось на собственной шкуре испытать, что уйти легче, чем вернуться.

Глава 13

Среда, 30 января 1963 года

Через четыре дня после приезда в Лос-Анджелес Клер все еще пребывала в том же эйфорически-приподнятом настроении, которое охватило ее, когда она сошла с трапа самолета. Конечно, ей нужно как можно скорее получить водительские права, ведь в Лос-Анджелесе невозможно обойтись без машины – в некоторых местах нет даже тротуаров. И ей очень понравилось, что в самый разгар зимы, в январе, здесь можно ходить в шортах и прогуливаться по берегу океана, у самой воды. Ей понравился местный говор; ее просто очаровала легкая и открытая манера общения друзей Сэма, тан и сыпавших шутками и подначками, и неторопливые разговоры за столом в ресторанчиках рядом с пляжем. К концу первой недели своей лос-анджелесской жизни она уже читала за завтраком рекламные журналы.

Клер быстро нашла и обставила просторный, приземистый, весь из дерева и стекла домик типа ранчо, с бассейном и внутренним двориком, в районе Брентвуда. Выросшая среди красоты и покоя, она хотела превратить свой дом в уютное, тихое убежище от ошеломляющей, головокружительной, абсурдной, абсолютно непредсказуемой жизни калифорнийского юга, от которой у нее сладко-тревожно замирало сердце и перехватывало дух.

Джош утомлял ее еще больше, чем Лос-Анджелес. До рождения сына Клер даже и не представляла себе, насколько можно уставать, ухаживая за маленьким ребенком: он шумел, все время чего-то требовал – то еды, то сухих пеленок, то просто внимания, а спал, казалось, не более трех минут за ночь.

Наконец, после того как Клер сильно обгорела на солнце, уснув от усталости прямо возле бассейна, Сэм сжалился над ней. Осторожно обняв жену за покрытые волдырями плечи, он сказал:

– Поищи няню. Да-да, никаких разговоров.

Ни друзья Сэма, ни даже он сам не подозревали, что из него может выйти такой любящий отец. Когда Джошу был всего месяц, Сэм уверял, будто малыш совершенно явно смотрит на него, хотя Клер и объясняла ему, что этого не может быть. Когда Джошу исполнилось два месяца, он вовсю улыбался при виде Сэма, а в три по-настоящему смеялся и начинал возбужденно размахивать кулачками. Теперь уже было очевидно, что Джош знает отца.

Все проблемы Сэма тут же испарялись, когда он опускал крохотное извивающееся и брыкающееся тельце в теплую ванну, или по-дурацки гукал, наклонясь над коляской, или ползал по террасе, как медведь, или безуспешно пытался уговорить четырехмесячного Джоша сказать „па-па".

Элинор прислала правнуку няню – молоденькую англичанку, напоминавшую Клер маленькую птичку с блестящими глазами. Как часто бывает с людьми, скучающими по родному дому, Клер и Кэти быстро подружились, а Джош со дня приезда Кэти вдруг превратился в самого спокойного на свете ребенка: он тихо лежал в коляске, кроватке или на ковре, пускал пузыри, гулькал сам с собой, срыгивал, когда его об этом просили, и вообще не создавал никаких проблем. В глубине души Клер считала, что это нечестно со стороны сына по отношению к ней, но была очень довольна, так же как и Сэм.

После приезда Кэти Клер начала принимать гостей. В Лос-Анджелесе это являлось делом весьма серьезным – совсем не то, что просто пригласить друзей на ужин. Сейчас Сэму надо было восстанавливать свои прежние позиции, и Клер собиралась помогать мужу чем только сможет. Зная, каким успехом пользовались и какие хорошие результаты давали ежедневные чаепития Элинор, она все свои недюжинные организаторские способности направила на устройство домашних вечеринок, на которые не жалела денег. На деловых завтраках Сэма в зале „Эль-Падрино" ресторана „Беверли Уилшир" или ленчах в „Браун дерби" или „Скэндии" на бульваре Сансет в ее присутствии не было необходимости, но она являлась хозяйкой всех вечеров дома, либо в ресторане „Романофф", либо в зеленом, тенистом дворике отеля „Бель Эйр". На самых старых друзей Сэма производило особое впечатление, что его новая жена – англичанка из высших слоев общества, внучка всемирно известной писательницы – не только молода и хороша собой, но и абсолютно естественна в роли очаровательной, заботливой хозяйки, чего нельзя было сказать о прежних женах Сэма.

Для того чтобы восстановить свои позиции, Сэму приходилось работать не щадя себя. Прежде всего надо найти подходящий сценарий. Он искал его, не жалея сил, стараясь гнать из мыслей то, от чего у него холодела душа, а в банке с пугающей быстротой таял счет мир стал равнодушен к Сэму Шапиро. Для него наступило трудное время – он еще не вылетел из обоймы, но держался, что называется, на волоске – и знал это. Это понимали, кажется, все в Лос-Анджелесе, за исключением Клер. Его еще хорошо принимал мэтр Кэри Грант с ним еще здоровался Фрэнк Синатра, но все это были мелочи, только лишний раз напоминавшие всем, что со времени „Пшеничных гонок" у Сэма не было ни одного большого успеха.

Еще до того как приехать в Лос-Анджелес, Клер поняла, что быть женой кинопродюсера – это вовсе не так шикарно, как она думала раньше. Подруги в Англии ахали и завидовали ее везению, однако самой Клер вскоре стало ясно, что год состоит вовсе не из весны лета, осени и зимы, а из подготовительного периода, периода досъемочной работы, периода съемок, периода озвучания и монтажа и периода маркетинга. Клер еще не знала, что деньги Сэма быстро тают: прибыль, полученная от прежних хитов, уже разлетелась на уплату налогов, огромных накладных расходов, да и просто на жизнь.

Не понимая, что карман Сэма уже не выдерживает этого, Клер продолжала устраивать роскошные приемы. Однажды вечером, в конце апреля, позвонив Аннабел в Нью-Йорк, она с гордостью сообщила:

– Сегодня у нас приглашено на ужин семьдесят пять человек. Если бы ты знала, какой очаровательный полосатый навес я устроила позади бассейна!

– A у меня вот совсем нет времени, чтобы принимать гостей дома, – пожаловалась Аннабел. – Поэтому, если речь идет о деловой встрече, мы их ведем в ресторан „Двадцать один", а если это просто друзья, то я приглашаю их на завтрак в воскресенье.

Клер усмехнулась:

– В Лос-Анджелесе этим не отделаешься. Здесь воскресные завтраки считаются чем-то несерьезным, вроде пикника на пляже или любой случайной вечеринки. У нас тут гостей надлежит принимать по старинке, по всем правилам. Если приглашено больше шестнадцати человек, я устраиваю прием или обед дома, кстати, здесь совершенно замечательные поставщики продуктов, а в остальных случаях – в каком-нибудь шикарном отеле.

– И наверное, на твоих приемах полным-полно красивых актрис и разных секс-звезд?

Клер снова усмехнулась:

– Ничего подобного. Все по-настоящему важные личности – люди семейные, поэтому на подобных приемах никогда не бывает никаких красоток, чтобы жены не чувствовали себя неловко. Вообще-то здесь много потрясающих женщин, но их видишь только в отелях и ресторанах. Кроме того, на приемы никогда не приглашают малоизвестных актеров, чтобы они не начали выпрашивать у кого-нибудь роль. Видишь ли, все эти встречи – чисто деловые, их единственная цель – собрать вместе всех нужных людей, чтобы договориться о новом фильме.

Однако обеды и вечера, устраиваемые Клер, не приносили тех результатов, на которые рассчитывал Сэм.

Постоянная тревога о будущем и безуспешные попытки вновь подняться на прежнюю высоту отравляли жизнь Сэму, подавляя его энергию, подтачивая силы, притупляя даже влечение к женщине. Сэм и Клер регулярно занимались любовью, и Сэм честно делал все, чтобы жена также получала удовольствие от близости, но Клер – хотя и не говорила этого вслух – все же чувствовала, что их интимным отношениям чего-то не хватает: стихийно вспыхивающего возбуждения, тепла, любви. Как бы ей хотелось унестись к звездам в объятиях Сэма! Но она больше не надеялась на это. С горечью, но твердо она призналась себе, что все эти мечты были такими же дурацкими и нереальными, как образы героинь бабушкиных романов, замирающих в экстазе в объятиях возлюбленного.

Однажды вечером, в телефонном разговоре с Аннабел, она спросила:

– А как твои личные дела, дорогая? После некоторой паузы сестра ответила:

– Механически.

– Как, и у тебя тоже?

– Я всегда знаю, когда у Скотта на телестанции происходит что-нибудь важное: даже если он со мной, мысли его находятся где-то в другом месте.

– Не может быть! И это после того, как ты меня убедила, что Скотт просто дар Божий для женщины?

– Похоже, он решил передохнуть, – коротко ответила Аннабел и переменила тему.

Клер заметила, что Сэм становится прежним Сэмом когда вокруг него – дома ли, на фуршетах у бассейна или на вечеринках в каком-нибудь роскошном отеле – вьются молоденькие актрисы. Для них продюсер был едва ли не самым важным человеком на свете, а репутация Сэма все еще была при нем. Сэму явно льстило внимание этих девиц, но Клер становилось грустно, и она немного ревновала. Сколько бы она отдала, чтобы иметь то, что, по их мнению, имела и что сама так мечтала иметь: сильного, влиятельного, всемогущего мужа – защитника и покровителя, заботливого и нежного всегда, в том числе и в постели. Возможно, если бы они уехали вдвоем в какое-нибудь тихое, уединенное место.

На следующий день после очередного большого приема, когда Сэм спросил Клер, хочет ли она поехать с ним на Международный кинофестиваль в канн, его прямо-таки изумила та готовность, с какой Клер решилась оставить Джоша на попечение Кэти на целых десять дней. Клер с восторгом ухватилась за эту возможность – устроить себе и мужу второй медовый месяц, свободный от каких бы то ни было забот.

К сожалению, в последний момент Сэм, не подозревавший о романтических планах жены, пригласил в канн и Элинор, которая только что оправилась от очередного тяжелого бронхита. Он рассчитывал, что Элинор составит компанию Клер, которой придется целыми днями оставаться одной, пока сам он – так, по крайней мере, он надеялся – будет заниматься заключением сделок. Сэм решил остановиться в отеле „Карлтон", а не на вилле Элинор в Сен-Тропезе, слишком маленькой и слишком далеко расположенной от эпицентра предстоящих событий.

Понедельник, 6 мая 1963 года

Неделю спустя Клер, Сэм, Элинор и Шушу сидели на террасе отеля „Карлтон" под ослепительным солнцем. По зеркально-гладкой поверхности бухты скользили яхты, на набережной толпы народу глазели на кандидатов и кандидаток в кинозвезды, фотографы щелкали фотоаппаратами, снимая девушек в бикини, отделанных блестками, мехом и живыми цветами. Но из настоящих знаменитостей Клер еще не видела никого: Сэм объяснил, что они обычно не останавливаются в отелях, а снимают роскошные виллы на холмах в окрестностях канна и приезжают в город только тогда, когда демонстрируются их фильмы, чтобы принять участие во встречах с журналистами и общественностью.

Клер и Сэм улыбнулись друг другу через стол. Клер чувствовала себя счастливой: она находилась в самом центре великого праздника кино и могла наблюдать его собственными глазами.

Заметив этот обмен улыбками, Элинор испытала облегчение Ребенок часто объединяет супругов, у которых было не все ладно. Элинор надеялась, что тот неприятный эпизод их жизни остался позади.

Неделей позже сигарный дым буквально клубами повалил из распахнутых окон „Карлтона" и „Негреско": переговоры вступили в серьезный этап, когда совершались сделки и подписывались договора, но Сэм, казалось, не участвовал ни в чем. Клер научилась не задавать вопроса. „Ну, вы все-таки договорились о чем-нибудь окончательно?" – после того как Сэм, расстроенный, хотя и не потерявший надежды, возвращался с ленча с каким-то известным актером в „Отель дю Кап" или в „Эден Рок" в Антибе. Окружавшая Сэма великолепная аура уверенности и надежности, пленившая когда-то Клер, заметно потускнела.

Вскоре после этого, как-то вечером, Сэм и Клер обедали в „Мажестик" с неким дистрибьютором, который уже успел подписать семь важных сделок, и собирался в ближайшие же дни заключить еще девять да к тому же подготавливал почву еще для двадцати одной и надеялся, что ему хватит для всего этого недели, остававшейся до закрытия фестиваля. Глядя на Сэма, Клер подумала: неужели другим так же заметно, как и ей, отчаяние, написанное на его лице?

После обеда она предложила мужу прогуляться по аллее Ла-Круазетт, окаймленной пальмами, надеясь, что в темноте, под звездами, они забудут о лихорадочной атмосфере фестиваля.

На вечернем пляже, расположившись прямо на песне, пили, курили, болтали, смеялись небольшие компании молодых людей.

– Кто это? – спросила Клер.

– Молодые киноталанты и безработные актеры. Большинство из них ты уже видела. Они околачиваются вокруг отелей и в холлах ресторанов и испытывают глубокое разочарование оттого, что им приходится общаться друг с другом, а не с Дино Де Лаурентисом или Франко Дзеффирелли, – ответил Сэм. – Все они бедные мечтатели; каждый собирался стать сценаристом, режиссером или продюсером. Они приезжают сюда со всего света – везут коробки со снятыми ими фильмами, папки, набитые проектами, идеями, договорами, сценариями… к тому моменту, когда им придется снова вернуться к действительности, окажется, что большинству из них ничего не удалось продать.

– Но что они все делают на пляже?

– Ночуют, если не сумели подыскать себе дешевого пансиона в окрестностях города.

Почему-то Клер не было жаль этих ребят, обнимающихся в лунном свете на пляже Ривьеры: в конце концов, они были молоды и здоровы. Зато она испытывала все нарастающую жалость к Сэму. Неудачи заставляли его сверх меры повышать голос при разговоре, сверх меры давать на чай, сверх меры флиртовать с молодыми актрисами, метившими в кинозвезды, – они просто не понимали, что понапрасну теряют время.

Дойдя до конца пляжа, совершенно безлюдного в это время, Клер легонько подтолкнула мужа локтем.

– Давай спустимся на песок, – предложила она, взяв его за руну.

Там, где песок уходил в темную воду, Клер сбросила туфли и, повернувшись к Сэму, обвила рунами его шею.

– Давай хоть на несколько минут забудем обо всем, – прошептала она. – Забудем о фильмах, о деньгах, о договорах, о сомнениях. Давай просто послушаем, как плещется море. Давай просто побудем вместе.

Сэм прижал ее к себе.

– Не могу себе представить, что же я делаю не так, как надо, – беспомощно проговорил он. – Прости меня, Клер.

– Это не важно. Забудь обо всем на несколько минут. – Сжав ладонями лицо мужа, она крепко поцеловала его в губы. – Здесь нас никто не увидит.

Их поцелуй был долгим и страстным. Потом, все так же крепко прижимая к себе Клер, Сэм впервые в жизни позволил себе обнаружить перед женой свою человеческую слабость – впервые в жизни поделился с ней своими сомнениями, страхами, сожалениями.

Наклонив к себе голову мужа, Клер новым поцелуем словно бы стерла с его губ исполненные горечи слова, произнесенные торопливым шепотом.

– Все это не важно, Сэм. Честное слово. Клянусь тебе, что это совсем не важно. Забудь обо всем. Помни только, что мы вместе и что я люблю тебя.

Сэм прижал ее к себе, и она поняла, как нужна ему. И там, на сыром, холодном песке, Клер наконец испытала то, чего так жаждала, о чем мечтала годами. А испытав, к своему удивлению, вынуждена была признать, что бабушкины описания экстаза, в котором сливаются две любящие души, соответствуют истине. Наконец наступил тот момент, на который она так надеялась, момент радости, разделенной на двоих.

Вторник, 14 мая 1963 года

На восьмое утро фестиваля Элинор сидела в вестибюле отеля „Карлтон", разглядывая развешанные вдоль стен на специальных стендах афиши „Клеопатры" и „Тома Джонса".

Шушу, сидя рядом с ней, ворчала:

– Это просто ужас какой-то! Везде толпы народу. Официанты сбились с ног. Невозможно получить даже просто чашку чаю.

Вдруг до слуха Элинор донеслось несколько фраз из происходившего где-то позади нее разговора:

– Когда вылетает твой самолет?

– В любой момент, когда мне понадобится.

– …Никак не могу раздобыть приличного огородника.

– А у меня работают двое филиппинцев. Конечно, каждая морковка обходится в сорок долларов, но, по крайней мере, я знаю, что они свежие…

– Ричард Бартон все-таки не будет покупать этот замок в Сарасане. Странное название, правда?..

– Ты слышала, Шушу? – повернулась Элинор к подруге. – Как ты думаешь, этот замок действительно продается? Давай-ка съездим и посмотрим, а?

Она знала, что Сарасан, одна из немногих сохранившихся в своем исконном виде средневековых французских деревень, объявлен национальным сокровищем и новое строительство в нем запрещено.

– Все, что угодно, – проворчала Шушу, – лишь бы выбраться отсюда.

Они поднялись и начали пробираться к выходу мимо многочисленных афганов, всем своим видом выражавших презрение борзых и холеных пекинесов, чьи хозяева сидели на солнце, попивая шампанское или экологически чистую воду из бутылки – эта новинка стоила бешеных денег. По пути Элинор пришлось уделить пару минут двум скандинавам, попросившим у нее автограф. В конце концов подруги отыскали лимузин Сэма, снабженный кондиционером, и поехали на восток.

В противоположность шумному, жаркому и пыльному канну местность вокруг них выглядела свежей, словно только что вымытой, и красивой, как девушка в ожидании танца. Справа от шоссе раскинулась искрящаяся лазурь моря, слева – лавандовые поля, за ними темнела зеленая кромка леса, дальше поднимались горы, розовато-лиловатые в этот час: они стояли бледнеющей чередой до самого горизонта, силуэты самых дальних из них лишь слегка угадывались в белесом мареве.

Среди лабиринта извилистых улочек Сарасана не было ни одной настолько широкой, чтобы по ней мог проехать автомобиль, поэтому воздух в деревне был изумительно свеж и чист. Иногда в конце улицы вдруг обнаруживалась миниатюрная площадь – тенистый „пятачок", обсаженный лимонными деревьями и непременно со старинным каменным фонтаном посередине. Узкие дома с навесами над крыльцом соединялись таинственными мостиками, а многие двери – тяжелые, массивные, чью древесину не пощадило время, – украшала кованая, железная рука Фатимы – надежное средство от всякой нечисти.

Высокие железные ворота замка со скрипом приоткрылись, когда их коснулась рука Элинор, – и подруги очутились в выложенном булыжником, но заросшем травой подъездном дворе. У самых стен замка росли белые олеандры, кусты розмарина и еще какие-то деревья, ронявшие на землю странные бледно-желтые цветы. Их ветви сплелись, образуя зеленую, усыпанную цветами арку, настолько низкую, что женщинам пришлось наклониться, чтобы добраться до двери. Она была из доброго крепкого дуба, но очень старая, судя по тому, что ее неоднократно – и явно с большими перерывами – покрывали железом.

Как раз в тот момент, когда Элинор решила, что в замке никого нет, дверь медленно открылась, и на пороге появилась неприветливая седая женщина в пыльнике и тапочках, с вырезами для больших пальцев, чтобы не сдавливать набухшие шишки. Эта странная хранительница замка подтвердила, что он продается, но не знала ни цены, ни иных подробностей: для этого, сказала она, и существует агент по недвижимости, это его работа.

В конце концов Элинор удалось уговорить эту мегеру позвонить агенту. Вскоре явился высокий, худощавый, равнодушный молодой человек, который, узнав, что дамы англичанки, явно не принял их всерьез как потенциальных покупательниц: всем было известно, что у англичан нет больших денег. Чуть ли не бегом он повел женщин по замку.

Замок находился в не слишком хорошем состоянии: внутри было сыро, штукатурка осыпалась. Некоторые ставни висели, что называется, на одном гвозде, некоторые отсутствовали вовсе, а те, что остались, наверное, уже и не помнили, когда их в последний раз красили. На втором и третьем этажах не было ничего, кроме пыльных, тесных, как кроличья клетка, спален, где царил полумрак из-за спущенных жалюзи. Единственная ванная была всего на десяток лет моложе Элинор и Шушу, а центрального отопления и кондиционеров никто и не позаботился установить. Агент несколько неуверенно сказал посетительницам, что зимой в замке тепло, а летом прохладно благодаря стенам шестифутовой толщины. Экскурсия закончилась там же, где и началась, – на южной террасе, смотревшей в сторону моря.

Элинор подошла к балюстраде, увитой плющом. Справа, в отдалении, словно на картинах Рауля Дюфи, виднелся голубой полуовал Ниццкого залива в обрамлении высоких пальм и красивых вилл. У самых ног Элинор серые скалы круто обрывались вниз, к песчаной дуге пляжа и голубовато-зеленому, в серебряных искрах, морю; за пределами бухты прозрачная вода темнела, становилась чисто-синей, а у самого горизонта лежала широкая полоса цвета индиго – как бы оттеняя чистейшую лазурь касающегося ее неба. Над головой Элинор плыли небольшие, пухлые, как стайка купидонов, облака, сияющие в ослепительном, всепроникающем, невероятном свете французской Ривьеры.

Элинор медленно повернулась к молодому человеку:

– Сколько хотят за замок?

Внезапно Шушу поняла, что это не просто случайная прогулка в солнечный весенний день.

– На что нам эта громадина? к тому же посмотри, в каком она состоянии. По-моему, в ней не убирали с тех самых пор, как ее построили, – Шушу презрительно фыркнула. – Ты просто романтическая дура, Нелл.

Но обе уже знали, что Элинор купит замок.

Потом, когда они молча спускались с холма, на котором стоял замок, Элинор обратила внимание на то, сколько тени на узеньких улочках и маленьких площадях от многочисленных плакучих ив, оливковых и абрикосовых деревьев. Подруги выпили кофе в единственном кафе Сарасана. Вдоль стен домов стояли горшки с цветущей розовой геранью, а у самых ног разгуливали голуби, прилетевшие, чтобы подобрать крошки, которые бросала им Шушу. Потом, минуя темно-зеленую дверь с надписью „Синдикат инициативы", помещение местного кооператива со спущенными на окна жалюзи цвета лаванды, женщины подошли к бледно-голубому домику мэрии, который стоял возле зелено-голубой аптеки. Напротив старинной церкви Святого Петра располагался местный магазинчик, в его витрине были выставлены пластмассовые бокалы для шампанского, красные мухобойки, кувшины, пыльные кастрюли, коробочки со средствами от насекомых, местные одеколон, мед в банках и различные травы.

– Как здесь хорошо! – проговорила Элинор. – Пожалуй, еще чуть-чуть – и было бы уже слишком.

Эти тихие, залитые солнцем улочки мало изменились за прошедшие семь столетий. Элинор и Шушу совсем недалеко отъехали от Канна, но им казалось, что они находятся за тысячи километров от его шумных, заполненных народом улиц.

– Ну и номер ты собираешься отколоть! – ворчала Шушу, когда они катили по шоссе по направлению к Канну.

Элинор рассмеялась в ответ. Судьба так неожиданно подбросила ей романтическую идею уехать из Англии, что она сейчас видела только положительные стороны этого решения: она сможет забыть о туманах и бронхитах – на Ривьере ее ждут яркое солнце, теплое море, восхитительная кухня, чудесные вина.

– А ты не будешь скучать по Старлингсу? – Шушу все еще не верилось, что Элинор может покинуть свой обожаемый, нежно лелеемый сад.

Вдруг Элинор стала серьезной.

– Стерлингс уже не тот, с тех пор как девочки разлетелись.

Тишина, царившая в опустевшем Старлингсе, постоянно и больно напоминала Элинор, что ее девочек больше нет с ней. Куда бы она ни обратила взгляд, перед ее мысленным взором всплывала какая-то из картин прошлого, причиняя мучительную тоску, и ее ничем нельзя было заглушить. Элинор изнывала от невозможности вернуть назад то, что некогда – еще совсем недавно – жило в этих стенах. Может быть, Сарасан поможет ей; может быть, там ей удастся освободиться от власти воспоминаний и начать новую жизнь, в которой будет не только прошлое, но и будущее.

На следующее утро Пол Литтлджон, недавно ставший младшим партнером адвокатской конторы „Суизин, Тимминс и Грант", прилетел из Лондона в Ниццу. Поскольку Элинор располагала во Франции деньгами, заработанными в этой стране, никаких валютных проблем у нее не возникло, и вскоре она стала владелицей старинного французского замка. Оформление этой сделки было делом довольно простым, однако Пол Литтлджон умудрился обставить все так, как будто речь шла по меньшей мере о разделе Берлина между союзными державами, и потребовал соответствующий гонорар.

Шушу убеждала Элинор проверить правильность счета, однако та ответила, что, по словам Адама, это нормальная сумма за оформление такой крупной сделки.

– Чего уж тут нормального – покупать замки одиннадцатого века! – махнула рукой Шушу. – А почему этот мистер Литтлджон всегда пишет в своих письмах к тебе „согласно вашей просьбе"?

– Потому, что я его прошу сделать что-то, и он это подтверждает. В этом-то какой криминал ты усматриваешь? – с раздражением спросила Элинор. – Я думаю, что просто так полагается, а возможно, связано с правилами обмена валюты. И вообще это не повод для беспокойства. Адам и мистер Литтлджон действуют в моих интересах, я доверяю им… Между прочим, почему до сих пор не приехал дизайнер?