Текст книги "Кровное родство. Книга первая"

Элинор рассмеялась:

– Нет уж, сначала договори.

Обхватив себя руками, чтобы согреться, Джо продолжал перечислять:

– В-пятых, проявлять интерес к какому-нибудь искусству, но ни в коем случае к авангардному, опера или балет вполне подойдут. – По мере приближения к заветной двери он шел и говорил все быстрее. – В-шестых, купить какое-нибудь местечко, куда люди мечтают быть приглашенными, – нечто вроде виллы Сомерсета Моэма на мысе Феррат. Есть одно место, которое, похоже, начинает пользоваться все большей популярностью. Называется оно Сен-Тропез.

– А седьмая заповедь? – поинтересовалась Элинор.

– Взять за правило писать благодарственные письма немедленно и отправлять их не позже чем в течение трех дней, – усмехнулся Джо.

Элинор виновато взглянула на Джо. Она терпеть не могла писать письма, тем более такого рода; вместо того чтобы делать это по горячим следам, пока она еще действительно испытывала благодарность, она все откладывала и откладывала до последнего момента, после которого ее молчание уже начинало выглядеть оскорбительным. Тогда она писала длинное покаянное письмо, изобретая какое-нибудь оправдание, и, чувствуя себя виноватой за вынужденную ложь, посылала адресату цветы.

Уже толкнув тяжелую старинную дубовую дверь, Элинор обернулась:

– Но для всего того, что ты перечислил, понадобится целое состояние!

– Ну, так создай его, Элинор.

По лицу Шушу было заметно, что она сомневается в успехе изложенных Элинор планов относительно будущего девочек. Для начала Элинор решила определить их в пансион.

– Ты не думаешь, что становишься чуток старомодной, Нелл? – спросила она. – Я знаю, ты хочешь, чтобы они имели то, чего не было у тебя. Но ты не понимаешь одной вещи если женщину все время опекают, то, оставшись без этой опеки, она окажется совершенно беспомощной.

При этом Шушу подумала о своих собственных ощущениях, когда во время Второй мировой войны в ее дом попала бомба, в одну секунду лишив ее и единственного родного человека – матери, и крыши над головой.

Узнав, что сестры осенью будут отправлены в какую-то закрытую школу, но что она сама еще слишком мала для этого, Миранда взбунтовалась и заявила, что ей больше невмоготу быть самой маленькой, потому что все интересное проходит мимо нее. В конце концов Элинор сдалась, решено было, что Миранда поедет вместе с сестрами.

Суббота, 29 сентября 1951 года

Школа находилась в Хэзлхерст-Парк-Мейнор, всего лишь в тридцати милях от Уорминстера, – это также повлияло на выбор Элинор. Когда-то здесь был монастырь готического стиля, в восемнадцатом веке его перестроили, а то, что получилось, также, в свою очередь, подверглось перестройке в девятнадцатом веке. Все учительницы были настоящие леди; это становилось понятно с первого взгляда, как, впрочем, и то, что они знавали лучшие времена. Дамы были милы и доброжелательны, но посвятить себя педагогической деятельности их явно вынудила лишь сила обстоятельств.

Настала суббота – первая проведенная девочками вне дома. Воспитанницам пансиона запрещалось заходить в комнаты друг к другу, поэтому сестрам было особенно тоскливо и одиноко. Помотавшись без цели туда-сюда, они в конце концов отправились вдоль по аллее, ведущей к выходу, решив навестить ближайшую кондитерскую.

– Не понимаю, зачем Ба отправила нас в эту тюрьму, – ворчала Аннабел.

– Она хочет, чтобы мы стали настоящими леди, – мрачно ответила Клер.

– Потому что ей здорово доставалось от всех леди, когда она только что вышла замуж за Папу Билли, – дополнила Миранда.

Аннабел пнула ногой кустик папоротника, что рос у обочины:

– Нас здесь не любят.

– Просто они еще не знают нас, – тан объяснила это Клер.

– А как же мы узнаем, что девочки уже начали нас любить? – поинтересовалась Миранда, наклоняясь, чтобы подобрать колючий зеленый шарик каштана.

– Когда они начнут рассказывать нам свои секреты, – ответила Клер.

Разумеется, это началось довольно скоро, и, разумеется, обмен секретами был взаимным. Очень быстро сестры усвоили, что после того, как в спальнях гасится свет, для воспитанниц Хэзлхерст-Парк наступает время тайн, когда можно, тихонько хихикая, поболтать с подружками на самые волнующие темы: о мальчиках и о сексе.

Эти зачастую далекие от истины рассказы о странных вещах, которые проделывают взрослые в постели ради того, чтобы получить удовольствие, в сочетании с впечатлениями от преисполненных романтики, неизменно безгрешных героинях романов Элинор мало-помалу создали у девочек довольно странное представление о том, как все происходит в жизни взрослых. Начиналось это с головокружительного вальса, уносящего его и ее куда-то в будущее, причем на ней непременно должно было быть платье с глубоким декольте, но она как бы даже совсем и не подозревала, насколько оно глубоко. После венчания ей следовало, уже без смущения, позволять мужу видеть себя обнаженной и крепко целовать себя – посредством этого достигалось слияние двух любящих душ вследствие чего он и она начинали мыслить как один человек и более не нуждались в словах, чтобы понимать друг друга. Он – бывший возлюбленный, а ныне супруг – угадывал ее мысли и желания, любил все, что любила она, и давал ей все, чего бы она ни захотела, в том числе и симпатичных чистеньких младенцев, – такова была его роль в жизни.

Несколькими месяцами позже, в феврале (Джо говорил, что именно в это время выгоднее всего приобретать и труднее всего продавать недвижимость в Европе), Элинор и Шушу отправились самолетом во Францию и провели там неделю ее хватило Элинор, чтобы купить в окрестностях Сен-Тропеза небольшую, но симпатичную виллу Из ее окон сквозь кусты розовых олеандров, росших в глубине сада, можно было видеть море. Деньги на покупку раздобыл Джо – он все уладил через французского издателя Элинор.

Понедельник, 6 июля 1953 года

К началу июля следующего года вилла Элинор была заново отделана и обставлена простой провансальской мебелью. Для занавесок была выбрана яркая, с замысловатым традиционным рисунком ткань производства местных ремесленников. Первыми гостями, приглашенными Элинор, стали Джо Грант и его семья. Условились, что старший из его сыновей, Адам, прибудет в Ниццу самолетом, а остальные подъедут позже, поскольку они собирались путешествовать по всей Франции на машине.

Задолго до приезда молодых Грантов оба они стали предметом оживленных бесед сестер О'Дэйр, ведь со дня их последней встречи успело пройти уже несколько лет В день приезда Адама девочки потратили три часа, чтобы облачиться в цветастые, сильно приталенные платья, слишком узкие для жаркого дня и слишком нарядные для подобного случая, а потом просидели почти два часа в патио в ожидании Адама, хотя ни одна из них ни за что не созналась бы в этом ни себе, ни сестрам.

Наконец, когда уже начинало вечереть и на плитки патио легли длинные тени, в гостиную неторопливо вошел Адам в морском блейзере нараспашку и белой рубашке с расстегнутым воротом. Здороваясь с Элинор, он – уже в который раз – задал себе вопрос: интересно есть ли (или был ли когда-нибудь) у отца роман с этой женщиной? Их дружба казалась слишком уж тесной для представителей разных полов, для того чтобы быть простой дружбой; а кроме того, Адам не раз замечал, что в присутствии Элинор у его матери появляется какое-то едва уловимое напряжение. Он видел такое у кошек в присутствии соперника или соперницы.

Адаму было уже двадцать три. Он успел прослужить два года на флоте, но, решив стать юристом вышел в отставку и после необходимых формальностей подключился к работе в семейной адвокатской конторе „Суизин Тимминс и Грант' это был самый простой способ достичь желаемого.

В свободное от учебы время он выполнял обязанности помощника отца. Иногда его направляли в другие подобные же фирмы, где требовалась лишняя пара рук чтобы подготовить очередное дело пока старший адвокат занимался основным расследованием Адам собирал свидетельские показания, доставлял их в контору проверял, сортировал и раскладывал по папкам А теперь, оказавшись в Сен-Тропезе, где его ждал роскошный отдых под жарким солнцем, он мог на время забыть о своей роли мальчика на побегушках.

Остановившись на широких ступенях, ведущих из гостиной вниз, в патио, Адам произнес, усмехнувшись:

– А вот и три грации!

Впервые сестры слышали подобную реплику в свой адрес; они были польщены, смущены и совершенно околдованы комплиментом, исходившим от этого высокого, загорелого, темноволосого молодого человека с улыбкой взирающего на них большими карими глазами. Все трое тут же влюбились в него.

Вечером, перед тем как спуститься к обеду четырнадцатилетняя Клер запихнула в каждую из чашечек своего лифчика по носку, отчего ее маленькие грудки сдвинулись вместе. Об этом трюке она слышала еще в Хэзлхерсте и сейчас воспользовалась им хотя и не достигла успеха, на который рассчитывала.

Аннабел стащила фотоаппарат со вспышкой недавно купленный Элинор, и щелкала всех подряд, стараясь естественно, побольше снимать Адама.

Ночью Миранда, обняв свою подушку, грезила о том, как они летят вдвоем с Адамом в его собственном самолете. „О Господи, Миранда, я чувствую, что приближается приступ моей застарелой малярии… Как ты думаешь ты сумеешь посадить самолет?" Она, Миранда, в шикарном белом летном костюме и кожаном шлеме, отвечала „Конечно Адам. Просто скажи мне, что нужно делать" И Адам уже почти теряя сознание, давал ей надлежащие инструкции.

Наутро спустившись к завтраку, девочки узнали, что Адам уже уехал кататься на катере. Не вернулся он и к ленчу.

После обеда, когда Клер нежилась на пляже, сонная, как кошка, пригревшаяся на солнцепеке, она вдруг почувствовала, что на лицо ее упала тень. Открыв глаза, она сразу же поняла, что стоящий перед ней молодой человек в красных плавках – брат Адама. У него были те же темные, вразлет, брови, почти сросшиеся на переносице. Но у Адама лицо было тоньше, рот жестче, брови сходились теснее. В его, бесспорно, красивых чертах – теперь Клер поняла это – чувствовалось какое-то напряжение как у Грегори Пека в те минуты, когда его герои ждали очередной подлости от очередного злодея.

Молодой человек заметил ее темно-синий школьный купальник.

– Ты Клер? А я Майк.

Светло-серые широко поставленные глаза Майна придавали его лицу выражение абсолютной искренности – а это очень полезная вещь, особенно в школе когда приходится выкручиваться перед учителями чтобы избежать наказания.

– Меня послали за тобой. Адам нанял моторку и мы собираемся на острова Поедешь?

Он выглядел, пожалуй, менее насмешливым и более открытым для общения, чем Адам, однако даже сейчас когда он спокойно стоял перед Клер, в нем чувствовался какой-то внутренний порыв – казалось, он вот-вот ринется вперед. Ноги у Майка были длиннее, плечи шире, чем у Адама темные волосы курчавились у него на груди и спускались на живот ниже пупка.

Клер почти забыла о том, что влюблена в Адама.

Потом, в моторке, стремительно рассекавшей носом воду и оставлявшей за собой пенный шлейф, у трех сестер замирало сердце. Они вернулись на виллу совершенно ошалевшие от любви, это чувство было гораздо сильнее, чем то, которое испытывала в свое время Клер к своей первой учительнице, Аннабел – к своему пони Робину, а Миранда – к парню, привозившему в Хэзлхерст молоко.

На следующий день все пятеро отправились загорать на раскинувшийся длинным песчаным полумесяцем пляж Таити-Бич, и там каждая из девочек впервые в жизни испытала боль и унижение отвергнутой любви.

При первом же взгляде на гибких, загорелых молодых французов, флиртующих с юными французскими львицами в более чем откровенных бикини, Адам и Майн поняли, что это и есть воплощение рая на земле, и даже не пытались скрыть своего впечатления, мгновенно потеряв всякий интерес к своим слишком молоденьким спутницам.

Вечером ни одна из сестер не спустилась к ужину. Шушу нашла их, все еще в купальниках, в комнате Клер. Сама Клер ревела, лежа лицом вниз на кровати; Аннабел всхлипывала, лежа лицом вниз и раскинув руки, на полу; Миранда сидела насупившись у стены, скрестив ноги и сложив руки на груди.

– По какому поводу вся эта сырость?

– Уйди, Шушу! Тебя это не касается, – икая от слез, выговорила Клер.

– Я никогда, никогда больше никого не буду любить, – сквозь рыдания произнесла Аннабел.

– Они оба скоты, – хмуро проронила Миранда. – И нам нужно поскорее купить бикини.

– Кончайте ваши глупости, – потребовала Шушу. – Адаму двадцать три года, Майку двадцать один. Естественно, им нравится смотреть на французских красоток, у которых есть все, что надо!

– Но Майк был так мил с Клер, пока не увидел девиц на пляже! – всхлипнула Аннабел.

– Адам учил Миранду кататься на водных лыжах, а когда увидел этих старух, сразу же перестал обращать на нее внимание! – выкрикнула Клер.

– Лягушонок гораздо красивее, чем эти противные шлюхи на пляже, – проговорила Миранда, вновь нахмурившись.

– Не смей произносить такие слова, а то получишь у меня, – привычно приструнила ее Шушу. – Разумеется, парни были милы с вами, потому что они хорошие ребята. – И после некоторого колебания добавила: – Для них вы еще мелюзга. А сейчас быстренько умываться – и в столовую: там вас ждут шоколадные меренги. И чтобы я больше не слышала всей этой чепухи насчет покупки бикини. Интересно, что засунули бы в лифчик Аннабел и Миранда – мячики для тенниса?

Глава 7

Вторник, 21 июля 1953 года

На перекрестке Адам крутанул руль семейного „хамбера" влево, туда, где серебристая в лунном свете лента дороги словно бы упиралась в темную громаду хвойного леса.

– Эй, Адам, ты свернул не туда, – окликнул его Майк, очнувшийся от подступившей было дремоты. – Вон же дорога на Ниццу.

Адам снова повернул налево и выехал на шоссе, идущее вдоль берега. На темной поверхности раскинувшегося внизу сонного моря вспыхивали и гасли серебристые блестки.

– Мы едем не в Ниццу. Мы едем в Канн – в казино.

Майк рассмеялся:

– Так я и подумал, когда ты вдруг вызвался подбросить старика Маклина до его виллы. – Майк знал, что его брат никогда не упустит своего шанса.

– Потому-то я и попросил тебя поехать со мной. Уж больно рано откланялся старик Маклин – это на него не похоже. Он сказал Элинор, что у него разболелась голова, но держу пари, что он уже успел забраться в постель с какой-нибудь симпатичной штучной.

– Отец убьет нас, если узнает, что мы ездили играть, – заметил Майк.

Адам засмеялся и нажал на акселератор.

– Он просто боится, что мы, не дай Бог, пошли в его отца.

Отец Джо Гранта был букмекером на бегах, и его жена тщательно скрывала этот факт.

– Но дедушка Грант никогда не играл сам – наоборот, он выуживал деньги у игроков. Он всегда говорил, что игра – занятие для олухов.

– Слушай, Майк, в конце концов, ты хочешь немного поразвлечься без присмотра или нет? Если да, то брось свою благочестивую трепотню.

Адам умел убеждать, к тому же он был его старшим братом, и Майк перестал спорить.

– Ну, извини. Ты и правда здорово придумал. В конце концов, дома ведь у нас нет возможности играть.

Азартные игры были запрещены в Великобритании по той причине, что они отрицательно влияют на общественную мораль.

– Но откуда мы возьмем деньги? – спросил Майк.

– Я получил жалованье за четыре недели. Теплый воздух, врываясь в открытые окна машины, наполнял салон соленым запахом моря и смолистым ароматом сосен.

– В Канне с сорока фунтами далеко не уедешь, – заметил Майк.

– Главное – мы сумеем войти в казино. Выпьем чего-нибудь в баре, посмотрим на игру, сами поставим по маленькой – так, чтобы немножко пощекотать себе нервы. Вот и все. Очень просто.

Но Майк знал, что эта внешняя высокомерная снисходительность искушенного, все познавшего в этой жизни человека – не более чем фасад, за которым Адам прячет свою неуверенность. Этот тон в общении с братом был необходим ему для самоутверждения. С Майком он чувствовал себя сильнее, поскольку тот всегда безоговорочно принимал все, что бы ни предложил старший брат, и не сомневался в его успехе. И уж само собою подразумевалось, что Майн навсегда останется послушным приспешником Адама и верным хранителем его тайн.

Адам мог повиниться младшему брату в чем угодно: Майк и бровью бы не повел и тем более никому бы не проболтался. Майк боготворил Адама с самого их одинокого детства, которое не было согрето любовью родителей, не испытывавших, казалось, никаких чувств ни к сыновьям, ни друг к другу. В первые годы жизни мальчики находились на попечении нянек, из которых ни одна не задержалась надолго в доме Грантов, поскольку не удовлетворяла высоким требованиям крутой и властной миссис Грант. И мальчики были осуждены на вечное пребывание в детской, где у них было все, кроме ласки, нежности и тепла, за исключением тех, которые они сами выказывали друг другу. Так они и выросли, зная, что каждый из них абсолютно во всем может положиться на брата, и, в сущности, не доверяя больше никому на этом свете.

„Хамбер" летел по шоссе, минуя милю за милей. Майк вздохнул. Какой прекрасный вечер! В самый раз, чтобы погонять на мотоцикле. Он отчетливо вспомнил свои первые ночные прогулки на своем первом новом мотоцикле: это был „нортон-доминейтор", послушный и с восхитительно мягким ходом. Мотоциклы были страстью Майка. В четырнадцать лет он купил свою первую машину – подержанный армейский BSA М20, предназначенный для связников. Сиденье у него ходило ходуном, и вообще здорово трясло. Майк спрятал его в пустовавшем сарае, где к нему позже присоединился „триумф-спид-твин-500", такой же старый и со слишком жестким для своих габаритов ходом. Ни один из приобретенных впоследствии мотоциклов не доставлял Майку столько радости, сколько эти две развалины.

В казино „Палм-Бич", считавшемся более шикарным, чем „Мунисипаль", братья показали свои паспорта и пошли покупать фишки для игры: во избежание краж ставни наличными не принимались.

По игровому залу бесшумно скользили официанты и продавщицы сигарет; пара агентов службы безопасности наблюдала за порядком. Облаченные в темные формы, они стояли неподвижно, но глаза их, не переставая, ощупывали зал.

– Это подсадные, – шепнул Адам, взглядом указывая Майку на нарядно разодетых женщин, сидевших на высоких вращающихся стульях у длинной стойки бара; братьям были видны лишь их спины, лица же отражались в зеркальной стене за стойкой. – Их задача – подцеплять клиентов и заставлять их играть.

Подойдя к стойке, Адам и Майк заказали виски с содовой и, усевшись на вращающиеся стулья, повернулись лицом к залу, чтобы наблюдать за играющими. Их ноздри щекотали ароматы изысканных блюд и дорогих духов.

Возле всех шестнадцати игровых столов царило возбужденное оживление. Вокруг них толпились люди – мужчины в смокингах, дамы в длинных платьях с обнаженными плечами и глубокими декольте. Несколько пожилых леди сидели, напряженно следя за игрой и крепко вцепившись в свои сумочки; их увядшие груди колыхались над тесными открытыми корсажами. Большинство среди играющих, похоже, составляли французы, немцы и греки, хотя из-за одного из ближайших столов до Майка донеслась английская речь: двое мужчин играли, а их жены довольно громко выражали беспокойство по поводу ограничений в приеме британской валюты.

– Ну что, начнем? – спросил Майк. – Только расскажи мне, как это делается. Меня ведь в Итоне никогда не приглашали играть на высоком уровне. – На фоне большинства своих соучеников братья Грант особенно не могли похвастаться ни своим состоянием, ни происхождением.

– Да я и сам не имею ни малейшего понятия, – вынужден был сознаться Адам.

– Я могу объяснить вам, если хотите, – вмешался бледный, угловатый англичанин, сидевший рядом с Адамом. – Меня зовут Джилз Милрой-Браун. Вам лучше начать с рулетки – так поступают все начинающие, потому что для этого не требуется никаких специальных знаний.

Все трое подошли к ближайшему столу, где играли в рулетку, и стали позади игроков. Здесь царила наиболее напряженная, прямо-таки накаленная атмосфера, а действие развивалось стремительно. Трое крупье – симпатичные молодые спортивные парни в безупречных смокингах – быстро и четко делали свое дело: называли выигравшие номера и выплачивали выигрыши.

– Самый простой способ – ставить на то, что шарик упадет в красную или черную ячейку, – принялся объяснять Адаму мистер Милрой-Браун. – Ячеек всего тридцать шесть. Этот вариант играется в ординаре, то есть сколько вы поставили, столько и получите в случае выигрыша: скажем, поставили две тысячи и выиграли две тысячи. Если же вы играете „на дюжины", то ставите на то, что шарик выпадет на ту или иную серию – их всего три – из двенадцати номеров; в этом случае выигрыш двойной. Но самая волнующая и самая опасная игра – это когда вы выбираете какой-нибудь один определенный номер и ставите на него. При выигрыше казино выплачивает вам в тридцать пять раз больше, чем вы поставили. Скажем, поставили тысячу франков, а получили тридцать пять тысяч.

Осторожно Адам поставил на красное фишку, стоимость которой соответствовала одному фунту. Когда шарик заметался в колесе, молодой Грант почувствовал, что едва в силах справиться с охватившим его напряженным нетерпением. Колесо вращалось все медленнее, медленнее… совсем остановилось. Шарик лежал в красной ячейке под номером 3. Адам выиграл!

В следующий раз он проиграл, но сказал себе, что это не страшно, потому что, в общем и целом, остался при своих. И все же рука его дрожала, когда он ставил на красное фишку стоимостью десять фунтов – это равнялось его недельному жалованью. Снова завертелось колесо… и вдруг робость и напряжение куда-то исчезли: Адам ощутил себя искушенным, опытным игроком, наслаждающимся собственным волнением и, несмотря на принятое решение играть по маленькой, испытал какую-то новую, непреодолимую потребность – бросить вызов судьбе.

Красное снова выиграло! Адам ощутил легкое покалывание в пальцах рук и ног. Затем он увидел, словно со стороны, как его правая рука поднимается и аккуратно ставит на красное двадцатифунтовую фишку. Конечно, жаль, если он проиграет, но даже в этом случае горечь потери будет восхитительной… И снова выпало красное! Как он прав, отдав предпочтение этому цвету! Словно какая-то невидимая добрая сила подвела его к этому выбору. Адаму казалось, что воздух, которым он дышит, сделался разреженным, и несказанное блаженство разливалось по всему его телу.

Он продолжал играть. Он выигрывал не всегда, но проигрывал очень редко.

Рулетка казалась ему изумительно легким способом разбогатеть за пару часов. Здесь не надо было прилагать ни малейшего усилия – как если бы деньги росли на деревьях, и ему нужно было только протянуть руку, чтобы обобрать свисающие с веток банкноты. Выигрывая, он всякий раз испытывал чувство облегчения, освобождения, как после соития. Каждый выигрыш заставлял его ощутить себя более сильным, более мужественным – и уже не таким, как остальные окружающие стол люди, – ибо это его, Адама Гранта, судьба отметила своим золотым знаком, и это с ним была милость богов.

Через два часа, когда общий выигрыш Адама уже равнялся ста фунтам (сумма, составлявшая его десятинедельный заработок), Майк прошептал ему на ухо:

– Адам, не будь идиотом, остановись сейчас, пока тебе еще везет! Ты же знаешь, игра – занятие для олухов. Ты же знаешь, в конце концов в выигрыше остаются только те, кто ее организовал, – само казино.

– Заткнись. Ты мешаешь мне сосредоточиться. – Адам убрал с плеча руку брата, который тянул его прочь от стола; однако он сознавал, что тот прав. Он взглянул на стопку выигранных фишек: да, прямо сейчас нужно собрать их и уйти. Уйти! Уйти!

Но он не мог.

Он лишь поставит еще один раз – только один-единственный раз! – и тогда уж точно уйдет.

Но он не мог уже остановиться – так же, как пьяница не в состоянии отставить в сторону уже откупоренную бутылку.

Прежняя робость новичка давно прошла, и взгляд, которым он окидывал стол, становился все более уверенным. Он, Адам Грант, больше не был младшим Клерком-практикантом – он стал одним из избранных богами; он всегда подсознательно догадывался об этом, а теперь он знал это точно. К нему пришло ощущение собственной власти: если хорошенько сосредоточиться, этот маленький белый шарик послушно ляжет туда, куда он пожелает и повелит.

Азарт игры возвышал его над всем и вся – даже и над самой жизнью. Сильное сердцебиение насыщало кровь адреналином. Он был почти болен от возбуждения, от темной радости, заполнившей все его раскаленное, словно пронизанное вместо вен красными трубками пульсирующего неона тело.

В два часа ночи Майк, так и не сделавший ни одной ставки, опять подошел к Адаму и вновь попытался увести его от стола.

– Нет, нет, еще! – Адам обвел взглядом громоздившиеся перед ним стопки фишек: его общий выигрыш составлял сто восемьдесят фунтов. – О'кей, – смягчился он наконец. – Дай только поставлю еще разок. – Почти уверенный, что проиграет, он поставил десятифунтовую фишку – ту самую, первую, что принесла ему выигрыш, – на номер 36.

Шарик лег в тридцать шестую ячейку.

Адам выиграл в тридцать пять раз больше, чем поставил! Крупье отсчитал ему триста пятьдесят фунтов – сумму его жалованья почти за год работы.

Про себя Адам просто визжал от радости – он знал, что обязан выигрышем не слепому случаю. Адам чувствовал, что рядом с ним прекраснейшая женщина на земле, что он уже ощущал аромат ее волос, ее ножи и знал, что имя ей – леди Удача.

После этой первой поездки в казино Майк больше не ездил с братом. Их отец, решив, что у Адама завелась девушка, подмигивал старшему сыну, передавая ему каждый вечер ключи от машины.

Порой Адам выигрывал, порой проигрывал. Десять дней игры принесли ему столько, сколько он не заработал бы и за два года, и причем это было гораздо интереснее, чем вкалывать в поте лица на какого-нибудь адвоката.

На десятый вечер Адам начал стабильно проигрывать. Вначале он не беспокоился, потому что знал, что следующая же игра вернет ему все.

Однако к двум часам ночи – время, когда он обыкновенно покидал казино, – Адам, с трудом веря в реальность происходящего, проиграл в общей сложности больше шестисот фунтов. Он был в отчаянии, как человек, заставший свою любимую в постели с другим. Его жгло чувство вины и стыда. Как мог он так глупо просадить столько денег, и притом за такое короткое время? У него ушло две недели на то, чтобы выиграть эти шестьсот фунтов, а потерял он их менее чем за час. Зачем он отошел от своей системы?

Он не стал следовать им же самим изобретенной системе потому, что она требовала временами оставлять игру, – а как раз этого-то он и не мог, не в силах был сделать: так отчетливо он чувствовал, что его удача вот-вот вернется – при следующей ставке… через несколько минут… через час…

Адам тихо вышел из казино и в смятении поехал домой. Ему казалось, что одежда его измята и грязна. Он тяжело опустился на водительское сиденье и почувствовал себя разбитым, как будто у него начинается инфлюэнца.

– Адам ходит как в воду опущенный, – сообщила мужу миссис Грант на закате следующего дня, засовывая в пляжную сумку флакон „Амбр-Солер". – Он отказался от приглашения Боккассо покататься на его яхте и целый день ни с кем не разговаривает. Даже не обращает внимания на ту симпатичную девушку, с которой вчера катался на водных лыжах.

Отец Адама не смог сдержать усмешки:

– Я думаю, у него завелась женщина, – заметил он светски-небрежным тоном, – и он явно с ней поссорился.

– Но почему бы ему не привести ее на пляж? – Но тут новая мысль пришла в голову миссис Грант: – Джо, ты думаешь, она… ну, ты знаешь этот тип… нечто вроде продавщицы?

– Скорее, думаю, она замужем и приехала отдыхать с детьми. А поскольку ей нечем заняться после того, как она уложила их спать… а мужа-подкаблучника она не сочла нужным взять с собой… Нет, Этель, не говори ничего Адаму. Ему, слава Богу, двадцать три, он провел два года во флоте, и он вряд ли скажет тебе „спасибо", если ты попытаешься вмешаться в его личную жизнь.

На следующий день Адам с трудом заставил себя подняться с постели, и то только потому, что, не сделай он этого, мать наверняка послала бы за доктором, и он в этот вечер не попадет в казино.

Весь день Адам провалялся на пляже. Делать ничего не хотелось, в голове вместо мыслей клубилась какая-то сырая, темная мгла. Он не мог ни есть, ни пить и без конца задавал один и тот же вопрос: вернется ли к нему вечером его удача?

Одна из величайших ошибок игроков – желание во что бы то ни стало отыграться. Ее совершил и Адам. Проигрывая вечер за вечером, он продолжал надеяться, что следующая игра вернет ему потерянное. Но этого так и не произошло.

Адам занял у Джилза Милрой-Брауна (знавшего о нем уже достаточно много) тридцать фунтов, но проиграл и их.

За два дня до возвращения в Лондон Адам продал свои золотые часы – подарок родителей к совершеннолетию, но, когда он попытался вернуть Милрой-Брауну свой долг, тот отказался, заверив, что может подождать.

К полуночи того же дня Адам спустил все, что получил за часы.

Джилз одолжил ему еще пятьдесят фунтов, которые Адам также проиграл.

Адам покидал юг Франции с чувством глубокой благодарности к мистеру Милрой-Брауну, которому должен был уже три сотни фунтов, но который сказал, что ему эти деньги не к спеху и что Адам может вернуть их позже – когда сумеет. Адам согласился выплачивать небольшой ежемесячный процент – всего один от суммы долга.

В общем, он не очень-то беспокоился. В Лондоне азартные игры официально были запрещены, но подпольно, в частных домах, люди играли. Вернувшись, он пойдет в один из таких домов и отыграется.

Просто у него сейчас полоса невезения.