Текст книги "Путешествие в исчезнувшие страны"

Содержавшиеся в столь жутких условиях, влачившие полуголодное существование амазонки быстро слабели и чахли. Как я полагаю, их угнетало не только и даже не столько то, что с ними обращались так жестоко, а то, что сам факт беременности, то есть сама способность к продолжению рода неумолимо вела их к гибели. Я видел, сколь стремительно происходили перемены в их облике: из тонких и стройных они на глазах превращались в тощих и согбенных, остатки мускулов нелепо выпирали из-под вялой, дряблой кожи, отвисшей и болтавшейся на их скелетах, как тряпье. Единственная грудь, чью красоту я постепенно научился ценить по достоинству, теперь казалась мне ненужным наростом, отвратительным, уродливым придатком, все безобразие которого, быть может, могло бы слегка «замаскировать» наличие симметрично расположенного второго такого же «украшения»… За несколько недель жизни, полной лишений и страданий, эти груди, прежде упругие и имевшие вид чудесных плодов, приятные на ощупь, отличавшиеся большим разнообразием форм (во время моего пребывания у амазонок я научился ценить это разнообразие, хотя прежде в данной области я был весьма неискушен), – так вот эти груди превратились в жалкие одинаковые обвисшие мешочки, изборожденные противными складками кожи, гадко подрагивавшие при движении, мешочки, безобразие которых усугубляли «красовавшиеся» на них в изобилии струпья, прыщи, нарывы, появлявшиеся из-за грязи, из-за отсутствия физических упражнений и из-за дурной пищи. Вскоре внешний вид амазонок мне уже казался невыносимым, шедший от их тел запах (совсем недавно они источали ароматы цветов и фруктов) – смрадом, и я не мог даже себе представить, что я был так счастлив в своем гроте, когда находился в объятиях то одной, то другой из них, теперь превратившихся в столь безобразные существа. Кстати, амазоны, в первые недели пребывания амазонок в плену «пользовавшиеся» ими в свое удовольствие с большой охотой и пылом, теперь, казалось, утратили к ним интерес, охладели, точно так же, как и я, и приходили к клеткам очень редко, чтобы вытащить силком одну из них наружу и изнасиловать.

Разумеется, я не мог отрицать очевидность того факта, что амазоны обращались со мной гораздо менее сурово, чем с моими бывшими подругами. Мне не только не пришлось терпеть те оскорбления и унижения (к счастью!), которым подвергались амазонки, но к тому же я очень быстро осознал, что меня гораздо лучше кормят. Постепенно я стал вести с амазонами разговоры и начал понимать их образ мыслей. Я смог постичь, как устроено их довольно оригинальное общество, и смог по достоинству оценить его, несмотря на отличавшую это общество крайнюю враждебность по отношению к амазонкам; я убедился в том, что озлобленность эта была вполне оправданна, ибо амазонки в некотором смысле были сами виноваты, не позволяя амазонам общаться с рожденными от них детьми. Но я задавался вопросом, не проистекала ли эта враждебность и из их неведения по поводу механизма зачатия, что в свой черед мешало им осознать, что женщины могли бы зачинать и рожать детей и на их территории, а не только в деревне амазонок, за священным перевалом. Я понял, что единственным способом восстановить мир между двумя племенами могла бы стать попытка заставить амазонов осознать сей факт, и я решил этому поспособствовать.

Забыв про амазонок, почти предав их в бедственном положении, я принялся выказывать амазонам знаки своей доброй воли и столь же добрых намерений. Через какое-то время они освободили меня из заточения и позволили жить на свободе среди них. У меня завязались дружеские отношения с их вождем, и вот долгими вечерами я рассказывал ему свою историю, почти ничего не утаивая. Когда я дошел в своем повествовании до описания жизни среди амазонок и до их объяснений причин возникновения распри между двумя племенами, вождь вскочил и закричал:

– Неправда! Это все ложь, выдуманная хитрыми, изворотливыми самками, жульнически переделывающими историю в своих интересах! Все ведь было совершенно не так, как вам рассказали! Ведь это мы были совсем недавно их рабами! Это мы сумели совершить побег из неволи и преодолеть перевал! Амазонки были сильны тем, что обладали властью, которую, как они считали, мужчины не смогут у них отобрать; они обладали правом дарить нам жизнь или карать смертью; мужчина был для них всего лишь неким «предметом» или «орудием», неким инструментом, которым они пользовались либо ради удовольствия, либо в целях продолжения рода. Они растили дочерей с любовью, окружая их заботой, но из-за их испепеляющей ненависти к мужскому полу мальчикам, то есть их сыновьям, была уготована совсем другая участь. Когда мальчик достигал возраста половой зрелости, его продавали с торгов, и горе было тому, у кого имелся какой-нибудь физический недостаток! Когда же мужчина становился слишком стар, чтобы быть им полезным, они от него избавлялись, заставляя прыгнуть со скалы, для чего подталкивали несчастного копьями и грозили пронзить его насквозь. Вместо клейма, дабы отметить нас особым знаком, свидетельствующим о нашем рабском положении, они подвергали нас ужасной пытке, и мы до конца жизни были осуждены иметь на теле жуткие стигматы, и ты видишь, что они продолжают придерживаться этой порочной практики и сегодня, а все для того, чтобы нас унизить. Некоторые из нас, не выдержав тяжкого гнета, бежали из заточения, бежали к горам, потому что мы знали, что со стороны реки и равнины амазонки прекрасно охраняли свои владения. Но наши сородичи, предоставленные самим себе за перевалом, тем не менее были обречены на вымирание. Они могли вести смиренный образ жизни, могли влачить лишь жалкое существование в ожидании смерти… Наши отцы очень тяготились бременем гнета амазонок, и гнев их нарастал, однако амазонки не желали хотя бы немного смягчиться, хотя бы немного уменьшить тяжесть этого гнета, хотя бы немного улучшить условия существования наших отцов. Так было до того дня, когда произошел бунт и почти все наши соплеменники сумели бежать и преодолеть перевал. Да, амазонки попытались их преследовать, но леса здесь слишком густые, и беженцам удалось ускользнуть от погони. Нам пришлось учиться выживать в диком лесу… Мы жили, питаясь плодами и кореньями, а также дичью, добытой на охоте. Однако положение дел было безнадежно, причем в равной мере как для нас, так и для них. Мы хотели заключить мир, понимая, что, если мы хотим выжить, мы нужны друг другу, но они никак не соглашались пойти на мировую. Война продолжалась, но ни одному из враждующих племен не удавалось поймать достаточно пленников, чтобы обходиться без другого. Вот почему мы продолжаем терзать друг друга. Тайны зачатия? Да не смеши меня! Нам прекрасно все известно! Но что делать, если амазонки упрямы и не желают ничего слышать?

Слова вождя повергли меня в глубокое отчаяние. Только я один мог бы послужить посредником между двумя враждующими сторонами. Вождь был прав: война была неизбежна.

Время моего пребывания у амазонов близилось к концу. Вождь известил меня о том, что вскоре к ним должны пожаловать торговки солью и что это для меня самый удобный случай, которым я должен воспользоваться, чтобы переправиться на противоположный берег реки. Амазоны отвели меня на берег, и когда доставленная соль была щедро оплачена золотом и серебром, когда в качестве доплаты амазоны поведали превратившимся в слух торговкам множество занимательных историй, я простился с амазонами со слезами на глазах.

Торговки солью были просто поражены, когда увидели меня, ибо они были твердо уверены, что я давным-давно умер. В обмен на несколько ожерелий, подаренных мне вождем, они согласились взять меня с собой и посадить в одно из своих странных суденышек, сшитых из коровьих шкур, а затем заполненных воздухом. На противоположном берегу они выгрузили «добычу», то есть золото и серебро, полученные от амазонов в обмен на соль; бранясь, они грубо отпихивали своих мужей, в тревоге ожидавших их возвращения на берегу и теперь униженно добивавшихся некоего подобия ласки.

Я вежливо распрощался с торговками и добрался до близлежащего городка, где в местной таверне нашел в целости и сохранности свои пожитки, оставленные там на хранение; должен заметить, что хозяйка таверны была безмерно удивлена самим фактом моего возвращения из владений амазонок целым и невредимым; я же нашел, что за время моего отсутствия она очень переменилась, и отнюдь не в лучшую сторону. Затем я вновь отправился бродить по дорогам, странствовать в поисках удивительных приключений. Иногда я думал о тех блаженных часах и минутах (уж не приснилось ли мне все это во сне? не пригрезилось ли?), проведенных в гроте, когда ко мне на закате дня приходила одна из амазонок; я размышлял также о превратностях судьбы и о нашем непростом времени, о времени, когда люди с таким великим трудом доходят до понимания сути событий, сопровождающих человека на протяжении его жизни.

III
Под властью правительства мертвецов

Если бы смерти не было, жизнь утратила бы свой комический характер.

Ромен Гари

Я немного устал от приключений, от мужчин и даже от женщин, ибо какая женщина могла бы заставить меня позабыть мою Пентесилею? Ведь она нарушила законы своего племени, сообщив мне свое имя, сказав при этом, что, преступая строгие законы, она делает это для того, чтобы я лучше запомнил жар ее объятий.

Но сам факт того, что я начал отдавать предпочтение не событиям, а воспоминаниям о событиях, имевших место в прошлом, был знаком приближения старости. Кстати, признаки старения уже проявились в моем внешнем облике: на висках показалась седина, лоб мой пересекли некрасивые морщины, кожа на руках стала сохнуть и напоминать пергамент. Одно колено причиняло мне боль, когда мне приходилось становиться на колени. Мало того, происходило со мной и нечто худшее… Да, я отдавал себе отчет в том, что женщины уже не смотрели на меня так, как смотрели раньше, а у меня не возникало никакого желания к ним приближаться и добиваться их благосклонности, и в данной ситуации я был вынужден согласиться с предположением, что объяснением сему факту не может служить лишь наличие у меня сладостных воспоминаний о прекрасных амазонках. Порой я начинал горько сожалеть о том, чего мне не довелось испытать в моей жизни: о женщинах, которых я не сжимал в объятиях, о детях, которых у меня не было, о книгах, не прочитанных мной и мною не написанных… Я даже сожалел о некоторых странах, пределов которых не смог достичь, это я-то, человек столь искушенный в данной области, что уж должен был бы пресытиться! Но я сознавал, что мне уже не успеть… Было, увы, уже слишком поздно… Если рассуждать здраво, то приходится признать, что никогда человеческой жизни не хватит на то, чтобы все увидеть, все познать, все испытать и все пережить, и что желание все сделать и все пережить есть самый верный способ ничего не делать и испытать в своей жизни лишь самую малость. Должен также признать то, что меня в тот момент охватило страстное желание начать вести самый спокойный, самый размеренный образ жизни, то есть жить жизнью обыкновенной, насколько это окажется возможно. До той поры мои приключения и странствия так захватывали меня, что я не ощущал течения времени и не заметил, как пролетели годы, и вот я, совершенно растерянный и бесконечно усталый, оказался у врат старости; смерть, о которой я прежде никогда не думал, представлялась мне загадкой, тайной, которую мне вскоре предстояло разгадать, но эта тайна возбуждала мое любопытство, она манила и дразнила меня тем паче, что я чувствовал, что не смогу раскрыть эту тайну, не смогу разгадать эту загадку при жизни. Возможно, именно поэтому я вознамерился найти такое место, где я бы мог влачить размеренное и скучное существование, где каждая секунда казалась бы мне вечностью, чтобы наконец ощутить тяжкий груз времени, того небольшого отрезка времени, что мне еще оставалось прожить.

В одном из крупных городов страны, чье название не имеет значения, я нашел для себя место в конторе, занимавшейся выяснением кредитоспособности граждан и обеспечением уплаты долгов; работа эта требовала лишь исполнительности, что мне подходило распрекраснейшим образом. Я снял квартиру неподалеку от места службы, приспособился к местным нравам и обычаям, привел в соответствие с ними свой внешний облик и стал медленно и тихо стариться, то есть учиться умирать. Я бы так там и завершил свой жизненный путь, если бы однажды мой взгляд не приковала к себе витрина антикварной лавчонки.

В этой витрине был выставлен престранный предмет мебели, очень вычурный, но не сказать, чтобы красивый, скорее – диковинный, вызывающий непонятное раздражение, как и те безделушки, которые его окружали; казалось, эти вещицы, привезенные матросами чуть ли не с другого края земли, покачавшиеся на волнах всех морей и испытавшие на себе силу прибоя у всех берегов, утратили именно по этой причине нечто, что позволило бы точно определить место, откуда их привезли, и теперь казалось, что они привезены как бы «ниоткуда».

Итак, прежде всего мое внимание привлек не то шкафчик, не то кофр, не то сундук, довольно уродливый, со множеством ящичков, с петлями, крючками и запорами из потемневшего и потускневшего от времени металла. Приглядевшись к сему предмету получше, можно было заметить специально приделанные крючки, к которым были прицеплены широкие кожаные ремни, чтобы носить его на спине, а также можно было рассмотреть и прикрепленную особую подушечку, чтобы тяжелый ящик не бил по спине во время ходьбы; при ближайшем рассмотрении становилось видно, что потемневшее дерево было со всех сторон изукрашено резьбой; эта резьба, со всех сторон опоясывавшая сей предмет, делала его похожим на некое подобие здания, потому что там острый взор мог различить нечто вроде ниш, балкончиков, выступов, консолей, колоннад, карнизов, украшавших это сооружение, вернее, макет сооружения, вроде одного из подобных шедевров мебельного искусства, сотворенного руками прославленного мастера, до которых антиквары бывают столь падки и которые они так высоко ценят. Но следует заметить, что резные украшения оставляли впечатление чего-то незавершенного, каких-то набросков,.сделанных резцом опытного ремесленника, но не доведенных до совершенства; к тому же форма не то сундука, не то кофра, приспособленного к ношению за спиной, как бы начисто исключала саму идею возможности возведения подобного здания или сооружения, ведь оно, даже будучи построенным, мгновенно бы рухнуло и рассыпалось в прах. Кстати, чтобы поставить сей предмет на землю или на пол, да так, чтобы он не повалился набок, требовалось раскрыть или развернуть два боковых угловых кронштейна (или две консоли), также служивших для того, чтобы поддерживать на должном месте два особых панно, которые открывались подобно панно, составляющим средневековые складные триптихи, – но об этом я узнал только после того, как приобрел сей любопытный экземпляр, с чем я и должен был себя поздравлять, ведь не соверши я эту покупку, я так бы никогда и не попал в Сгурр, на мою истинную родину.

Как определить, что собой представляло здание, неумело сделанным макетом которого, казалось, и был приобретенный мной сундук? Очень приблизительно и очень отдаленно оно напоминало миниатюрный храм, вплоть до того, что на нем в виде барельефов виднелись едва заметные лесенки, соединявшие между собой многочисленные ящички и отделения. Антиквар, владелец лавчонки, доставил себе большое удовольствие, раскрыв мне секреты выставленного на продажу товара (должен заметить, что я потом обнаружил множество других секретов, которые, вероятно, были ему неведомы); так, он показал мне раздвижную раму, скрывавшую глубокую нишу, затем продемонстрировал несколько вращающихся вокруг своей оси плоскостей, при движении которых из потайных ниш появлялись крохотные фигурки, а также несколько комнаток (или, скорее, часовенок или церковных приделов), скрытых перегородками… И повсюду острый взгляд мог обнаружить силуэты людей, вернее, крошечных куколок, облаченных в невероятно пышные и роскошные одежды, куколок, которых можно было бы принять за живых человечков, за карликов, если бы не их неподвижность и немота.

Могу сказать одно: когда все ящички были открыты и все панно развернуты для обозрения, передо мной предстало более шестисот «персонажей»! И однако же, когда сей предмет аккуратно складывался, он был размером не более обычного чемодана или сундука, и благодаря наличию двух крепких ремней его легко можно было нести за плечами, ибо, клянусь честью, он весил не больше, чем вещевой мешок, с которым я странствовал.

Разумеется (и это вполне естественно), антиквар принялся обхаживать возможного покупателя, то есть меня, он стал заговаривать мне зубы, на все лады расхваливая свой товар. Он утверждал, что передо мной предстали изображения не то богов, не то героев далекой страны, затерянной где-то в горном массиве под названием Сгурр; по его словам, некий житель тех мест, прибывший оттуда, передал ему сей сундук по той причине, что оказался совсем без денег; сей чужеземец якобы поведал антиквару, что в тех краях бродячие поэты использовали этот «переносной кукольный театр» для того, чтобы при исполнении своих эпических поэм и баллад в нужный момент показывать слушателям соответствующие сценки. Более антиквар ничего не знал. Я сделал вид, что поверил ему на слово.

Само собой разумеется, в то время я ведать не ведал, что речь идет о моих предках, изображавших благородные, возвышенные деяния моего рода, однако я купил сей любопытный экземпляр (нет никакой нужды говорить о каких-то предчувствиях), купил просто потому, что он мне понравился, и отнес к себе, водрузив, как и положено, на спину.

Оказавшись дома, я принялся тщательно изучать свое приобретение. До той поры сундук просто интриговал своей таинственностью и необычностью, теперь же я постепенно прозревал, открывая для себя поразительную его красоту, которую грязь и патина времени прежде от меня скрывали и мешали мне им восторгаться. Могу сказать, что я провел долгие часы, склонившись над сундуком и внимательно изучая «населявших» его персонажей и их жизнь во всех подробностях, которые можно было разглядеть либо угадать, прежде чем понял, что имею дело с целым мирком, где было место и своим трагедиям, и своим маленьким и большим радостям. Но постепенно я все смог постичь. Сказать по правде, на то, чтобы все осознать, мне потребовалось довольно много времени, я проводил за изучением загадочного сундучка ночи напролет; едва я успевал вернуться с работы, как тотчас же бросался к нему, забывая о пище и покое. Я начал понимать, что между персонажами существуют определенные связи и отношения: например, оказалось, что человечек в островерхом колпачке был сыном женщины, возлежавшей на ложе этажом выше; я понял, что прародитель рода восседал на самом верху (что было вполне естественно), что внизу располагались представители последних поколений; по мере движения взгляда сверху вниз можно было догадаться о смене эпох по изменениям в костюмах, по эволюции моды в одежде и предметах быта (например, мебели), даже по изменениям, происходившим в языке (о чем можно было судить по многочисленным надписям, каковые я с великим тщанием переписал, потому что не мог их еще расшифровать). Я разглядел, например, что на четвертом ярусе или этаже загадочного сооружения зубы у женщин в соответствии с модой были выкрашены в черный цвет, и что на шестом этаже у всех мужчин на левой руке был отрублен мизинец. Разумеется, я ничего не знал о том, какой смысл имеют все эти мелкие детали и тысячи и тысячи иных подробностей, но я по крайней мере понимал, что все эти детали не случайны, и я чувствовал, что за всем этим скрывается какая-то мне еще непонятная, но подлинная жизнь, гораздо более подлинная, чем мое жалкое существование, которое я влачил в большом городе, пришедшее на смену жизни, полной приключений, существование, которое я мог променять на какое-то иное, если на то будет моя воля.

Должен признать, что вскоре процесс изучения сундучка стал для меня настоятельной потребностью; ежедневно по утрам и по вечерам я посвящал долгие часы «посещению храма» (я не знал, каким еще словом можно было бы назвать это сооружение); и ежедневно я совершал все новые и новые открытия, сведения о которых я заносил в специально купленную для этой цели тетрадь; тетрадочка эта, несмотря на все превратности судьбы и все несчастья нынешней моей жизни, до сих пор цела, и я храню ее как большую ценность.

Должен признать, что долгое время я не понимал самого главного… Однажды я (на беду или к счастью, как знать?) предпринял попытку при помощи зеркала рассмотреть спину одного из персонажей, который, как мне казалось, что-то нес на спине. И вот тут-то маленькая фигурка отделилась от того места, где она стояла, и упала на пол. Чтобы вернуть персонаж на прежнее место, мне пришлось поднять его с пола, и, конечно же, мне захотелось его получше рассмотреть. Я никак не мог понять, что заставляло фигурку стоять прямо; я предположил, что этому способствовал крючочек, спрятанный в складках одеяния (следует сказать, что размером статуэтка была не больше фаланги пальца на руке). Итак, при помощи пинцета я снял с того, что я считал статуэткой или куколкой, всю одежду: передо мной предстало изображение совершенно голого человечка, похоже, почтенного старца. Я взял сильную лупу и принялся сквозь нее рассматривать фигурку… Как ни странно, видны были все складки кожи, все морщины; я заметил, что старый, давно заживший шрам змеился по левой ноге, что ногти на ноге были черны от грязи. Я, признаюсь, обомлел, потому что обнаружил, что передо мной вовсе не статуэтка, а настоящая мумия, каким-то непостижимым образом уменьшенная до столь малых размеров. Мне понадобилось совсем немного времени для того, чтобы понять, что точно такими же мумиями являются в большинстве своем и другие персонажи; лишь немногие из них, самые старинные, то есть те, что находились на верхних этажах сооружения, имели, как бы это поточнее выразиться, более грубую фактуру, то есть более искусственную форму, короче говоря, было совершенно очевидно, что они были сделаны человеческими руками из какого-то материала.

Я задавался вопросом, каким образом им (я еще ничего не знал о «них») удалось добиться такого результата. Мне было прекрасно известно, что процесс мумификации был достаточно широко распространен у многих народов, во многих цивилизациях, но в той же мере, в какой этот процесс казался мне естественным, в той же мере мне представлялся абсолютно невозможным процесс такого уменьшения тел. Однако «они» сумели достичь желаемого, иначе оставалось лишь предполагать, как им удалось придать этим микростатуэткам невообразимо реалистический и «нечеловеческий» характер.

Но на этом сюрпризы и открытия не закончились! Я увидел, что у одного из персонажей череп был гладко выбрит, и в затылочной части можно было рассмотреть плохо скрытую не то вмятину, не то дыру… Мне удалось извлечь из этого углубления крохотный рулончик бумаги, весь покрытый какими-то знаками. Разумеется, при ближайшем рассмотрении оказалось, что у каждого персонажа имелось точно такое же углубление, искусно скрытое под волосами (у мумий были настоящие волосы, несмотря на их малые размеры).

Я не стану подробно останавливаться на том, сколько времени и усилий мне потребовалось для того, чтобы расшифровать эти письмена и постичь этот язык. Скажу только, что спустя два года я имел полное представление об истории своих предков. Я был очарован и полагал, что переносной храм отнюдь не случайно попал ко мне. Нет, совсем не случайно! Это мои предки прислали его мне, чтобы вернуть меня на предназначенную судьбой дорогу. История, прежде мне неведомая, история, все повороты и изгибы которой я теперь понимал все лучше и лучше, была моей собственной историей, я это знал теперь твердо. Ну что в том было невероятного и невозможного? Разве я не был сиротой? Не говорили ли мне в приюте, где я вырос, что какой-то мужчина, говоривший с сильным чужеземным акцентом, принес меня туда завернутым в пеленки? Было это около пятидесяти лет назад… С той поры я влачил бремя своих дней, я перемещался с места на место, из города в город, я жил в мире, который не узнавал и не признавал за свой. Разумеется, я искренне, всем сердцем полюбил тот край, где вырос, и я бы ни за что на свете не снял бы жилета, знаменитого жилета из шерсти фландрина, который был своеобразным символом этого края. Но не был ли мне дан знак свыше, когда я вдруг возомнил, что должен покинуть якобы родные края для того, чтобы долгое время скитаться по свету, попадая то в одну переделку, то в другую? И не был ли мне дан еще один знак свыше, когда у меня украли мой любимый жилет, и я довольно спокойно пережил это происшествие?

Но теперь со всем этим было покончено, ибо я обладал достаточным количеством сведений для того, чтобы я смог вновь обрести мою настоящую родину.

Чем я и не замедлил заняться…

На протяжении нескольких месяцев я путешествовал, пересекая разные, но, на мой взгляд, почти одинаковые страны (отличающиеся только теми незначительными деталями, что приводят в изумление праздных путешественников), и наконец добрался до центра местности под названием Сгурр. На тамошнем наречии это название означает «кладбище», я это понял, но я еще не знал, почему этот край носит столь странное название.

Приблизившись к границам этой местности, я нанял проводника (найдя его не без труда, ибо путешественники посещали сей край редко, а слава за ним закрепилась недобрая, и путешествие туда слыло предприятием опасным), но вопреки опасениям путешествие наше проходило на диво спокойно, без каких-либо инцидентов. В течение долгих дней мы ехали на спинах мулов, то поднимаясь вверх по склонам невысоких холмов, то спускаясь вниз и следуя вдоль берега тихой реки, медленно и лениво катившей свои воды по равнине. Мой проводник оказался человеком молчаливым, а о Сгурре он вообще отказывался говорить, кстати, как выяснилось, в самом Сгурре он никогда не бывал. Единственным событием, достойным упоминания, как я полагаю, было то, что, когда мы оказались в долине, где протекала вышеупомянутая река, он сказал, что надо бы подстегнуть мулов, чтобы покинуть долину до наступления ночи. Как он мне объяснил, пещеры, находившиеся у подножия возвышавшихся неподалеку скал, служили пристанищем разбойникам, грабившим путников. Но подобное, по его словам, случалось здесь лишь по ночам, ибо местные разбойники поклонялись луне и ненавидели дневной свет, потому что свято верили в то, что умрут под лучами дневного светила. Проводник добавил, что некоторые знатоки этих мест утверждают, что слухи о ночных разбойниках являются всего лишь легендой, и эти слухи распространяют обитатели Сгурра для того, чтобы устрашить чужеземцев и отбить у них охоту посещать их страну; но, как сказал мне проводник, ни один из этих знатоков не осмелился ради доказательства ложности этих слухов обследовать те самые пещеры, где могли находить себе убежище разбойники.

Едва завидев впереди то, что именовалось границей Сгурра (шлагбаум, жалкая хижина и несколько стражников), мой спутник повернул назад и поспешно удалился, даже не пожелав мне на прощание удачи.

Я предстал перед таможенниками, и они спросили меня, кто я такой, откуда прибыл… Засим последовал странный вопрос, живой я или мертвый… Я счел это за шутку; природная склонность к тому, чтобы отвечать вызовом на вызов (а может быть, и просто интуитивное чувство), заставила меня ответить, что я – мертвый; стражники пали передо мной на колени и распростерлись ниц. Должен заметить, что говорили мы на языке сопредельной страны, так как я тогда еще не владел устной речью на языке Сгурра, ибо был знаком с ним только по письменным источникам. Выказав мне таким образом почтение, стражники в чрезвычайно вежливой форме попросили меня представить мою генеалогию. Вероятно, и в данном случае на меня снизошло не то вдохновение, не то озарение, и именно оно руководило моими действиями. Не говоря ни слова, я поставил на стол сундучок, который нес на спине, и раскрыл его так, чтобы стали видны все панно. Стражники приблизились к столу, довольно внимательно осмотрели мой переносной храм, и хотя и были изумлены тем, что какой-то чужеземец оказался владельцем предмета, по их понятиям, являвшегося достоянием рода мертвых нищих Сгурра, они позволили мне проникнуть в их страну.

После нескольких часов ходьбы (мулов проводник увел с собой) по пыльной пустынной дороге, где я не встретил ни души, я прибыл в Сгурр. В действительности я оказался в самом центре города, но осознал это немного позже. Все дело в том, что столица Сгурра не похожа ни на один город в мире. Жилища там не построены из камня или из дерева, а выдолблены или выкопаны в земле, и над каждым из них возвышается небольшой холмик со странноватой на первый взгляд наклонной дверью, за которой находится ведущая вниз лестница. Над жилищем не располагается никакая постройка, а разбит цветник, чьи размеры в точности совпадают с размерами подземного жилища; у самых богатых этот цветник огорожен небольшой оградой, так что создается впечатление, что перед тобой нечто вроде испанского патио. Вот почему город выглядит весьма приятно, улицы в нем довольно широки, к тому же многие из них обсажены деревьями, так что можно даже подумать, что находишься в деревне, а не в городе, если только не брать в расчет суету и сутолоку (впрочем, весьма относительную) на улицах. Прежде всего меня изумило обилие похоронных дрог. Неужто в городе эпидемия? Но нет, люди не выказывали ни малейших признаков тревоги и спокойно прогуливались по улицам или шли по своим делам; позднее я узнал, что у высокородных мертвецов выработалась привычка после полудня «прогуливаться» по центральной аллее города в своих лучших катафалках и в сопровождении слуг.

После того как я сам совершил небольшую ознакомительную прогулку по городу, чтобы представить себе, каков он, я выбрал небольшую скромную таверну, чья вывеска привлекла меня своей простотой и приятным внешним видом; я вошел и увидел, что там собрались завсегдатаи, что они там пьют и болтают, как во всех тавернах мира.

* * *

Разумеется, мой сундучок-храм по-прежнему находился у меня на спине. Войдя в таверну, я снял его, поставил на ближайший стол, а сам уселся рядом. Вокруг меня сразу же собралась толпа. Я не понимал, что послужило тому причиной. Так как я еще не говорил на местном наречии, то не мог сойти за настоящего сгуррянина, соответственно, я боялся, что меня могут принять за вражеского лазутчика или за вора, а потому делал вид, что глух и нем. С помощью жестов мне дали понять, что я должен представить моих предков местному «обществу», то есть всем присутствующим, расположившимся возле меня полукругом, чтобы лучше рассмотреть все детали моего переносного храма. Я толком не мог понять, чего от меня ждут, и потому ограничился тем, что поочередно стал открывать все ящички, разворачивать панно, показывать одного за другим персонажей, сопровождая показ мимикой и жестикуляцией, когда мне казалось, что я кое-что знаю о том или другом из них… История моих предков, которую я с таким трудом сумел изучить, расшифровывая имена, похоже, во многих деталях была известна зрителям, комментировавшим то со смехом, то со слезами на глазах разворачивавшиеся перед ними сцены. Когда я закончил демонстрацию своей родовой реликвии, присутствующие стали бросать мне монеты, а хозяин заведения не взял с меня платы ни за ужин, ни за ночлег.