Текст книги "Тяжесть венца"

7. Вторая королевская чета

В начале октября, за два месяца до положенного срока, у Анны начались предродовые схватки. Ричарда в Мидлхеме не было, и, когда Анна взволнованно сообщила фрейлинам, что, кажется, ее время пришло, в замке поднялась невероятная суматоха.

Слишком неожиданно, слишком рано, хотя, что и говорить, вся вторая половина беременности у герцогини протекала крайне тяжело.

Все единодушно решили, что у нездоровой, с трудом носившей плод супруги герцога будут тяжелые роды, однако уже через пару часов Анна произвела на свет крошечного семимесячного младенца.

Она была настолько ошеломлена таким быстрым исходом, что даже не спросила о ребенке.

– Мальчик! – радостно возвестила повитуха, показывая ей издающий слабые квакающие звуки иссиня-багровый комочек плоти.

Так сложилось, что своих новорожденных детей от Филипа Анне доводилось видеть лишь некоторое время спустя, уже обмытых, спеленутых, с крошечными носиками и пухлыми щечками. Она влюблялась в них тотчас, они казались ей маленькими ангелами, ниспосланными ей небом. Сейчас же, когда она глядела на этого жалкого заморыша с костлявыми, похожими на паучьи лапки конечностями и страдальчески сморщенным личиком, она не испытывала ничего, кроме брезгливого любопытства.

– Какой он безобразный! – только и сказала она.

– Погодите, ваше сиятельство, скоро он станет для вас самым красивым мальчонкой в мире, – со знанием дела заметила повитуха.

– Если, конечно, выживет, – добавила статс-дама Матильда Харрингтон. – Младенец весьма слаб.

Поскольку дитя явилось на свет раньше срока, предназначенная ему в кормилицы знатная дама еще не разрешилась от бремени, и поэтому пришлось довольствоваться здоровой крестьянкой из ближнего селения. У нее уже было пятеро детей, и она с готовностью взялась выхаживать хилого отпрыска герцогини.

– Ничего, мой первенец тоже явился на свет прежде положенного времени, а теперь, глядишь, уже отцу на пашне помогает. Малыш справится, в нем течет кровь королей!

Она сказала это с такой неожиданной силой и нежностью, что Анна взглянула на женщину с недоумением, ощутив что-то похожее на ревность. Впрочем, сама она никаких глубоких чувств к младенцу не испытывала.

Об этом же она сказала и Ричарду, когда спустя три дня после рождения младенца он прибыл в Мидлхем. Герцог долго просидел у колыбели наследника, разглядывая его с любопытством и странно растроганным выражением на обычно непроницаемом лице.

– Все вокруг говорят, что он очень слаб, – наконец обратился он к жене, и в его голосе проскользнула легкая неприязнь, словно Анна была повинна в том, что раньше срока разрешилась от бремени.

– Даст Бог и Пресвятая Дева, он выживет, – ответила герцогиня, стараясь вложить в свой голос как можно больше уверенности.

И тем не менее жизнь маленького Эдуарда (как поспешно окрестили младенца, опасаясь, что он некрещеным предстанет пред Спасителем) почти месяц оставалась под угрозой. Ребенок то отказывался есть, то его ножки сводило судорогой, так что доставленные в Мидлхем ученые лекари приходили в отчаяние, не зная, что и подумать. Иной раз сердце младенца едва билось, и все начинали молиться, полагая, что пришел его последний час. Могла ли Анна по-прежнему оставаться равнодушной к этой крохотной жизни? Ночи напролет она проводила в часовне рядом с Ричардом Глостером, и впервые Анна видела герцога в таком отчаянии. Она пыталась утешить его, но лицо Ричарда только искажалось гримасой темной злобы.

– Что вам за дело до моего сына? – скрежетал он. – Вас заботит лишь Кэтрин, и вы с легкостью отказываетесь от Эдуарда.

Анна предпочитала молчать, опасаясь еще больше разгневать супруга. Ей оставалось лишь шептать слова молитв, прося милосердную Деву заступиться перед Всевышним за ее сына и не забирать жизнь у едва появившегося на свет существа.

За сына наместника молились все монастыри и аббатства, весь Север Англии. Сам герцог не поднимался с колен, не желая слышать ни о каких делах.

Когда выпал первый снег, маленькому Эдуарду стало лучше, а в канун Рождества Мидлхем уже сиял огнями и Ричард впервые занялся накопившимися делами. Для этого он перебрался в свою любимую резиденцию Понтефракт, а вскоре туда с детьми отправилась и Анна.

Старинная крепость, где некогда первый король из Ланкастеров умертвил последнего короля Плантагенета[52]52
  Когда в 1399 году был свергнут с престола последний прямой потомок Плантагенетов Ричард II (1377–1399), его заточили в замке Понтефракт, где уморили голодом.


[Закрыть], не произвела на нее должного впечатления. Возможно, виной тому была сырая, промозглая погода. Ветры вгоняли обратно в каминные трубы клубы дыма, а сквозняки гасили факелы и развеивали пепел из жаровен. Огромный замок, несмотря на великолепие внутреннего убранства, показался Анне мрачным и неуютным. Здесь были старинные извилистые переходы, лестницы, словно сложенные гигантами, подковообразные двери, расписанные и позолоченные, но окованные железом. Этому замку недоставало изящества и легкости, повсюду ощущалось суровое присутствие воина, и даже резная мебель и прекрасные кедровые потолки с инкрустацией не могли затмить холодного блеска дорогого оружия и доспехов, заполонивших большинство покоев. Здесь словно витали тени былых трагедий, а грохот кованых башмаков стражи можно было услышать чаще, чем смех или музыку. В восточном дворе замка стояла одинокая башня, куда от основных строений вел крытый переход, всегда загороженный железной решеткой. Вскоре Анна узнала, что там располагается понтефрактская темница, где менее столетия назад морили голодом Ричарда II. Под этой башней находились древние подземелья, откуда однажды, когда Анна поднялась подышать воздухом в романскую лоджию, долетел отдаленный нечеловеческий вой.

– Там тюрьма герцога, – пояснил Анне Уильям Херберт. – Я бы не советовал вам гулять в этой части замка. Здесь только казармы, тюрьма и хозяйственные дворы. Герцог иной раз принимает тут своих шпионов. Поговаривают, что под башней последнего короля Плантагенета есть такие каменные ямы, где людей хоронят заживо. Они сидят там среди крыс и мокриц, а свет видят, лишь когда стражник оставляет факел у решетки, открывая отверстие колодца, чтобы на веревке спустить узникам еду. Словом, вам следует отдать предпочтение западным дворам, где и вид с высоких галерей хорош, и лестницы ведут в парки с фонтанами и статуями. Там есть даже лабиринт из подстриженных кустов буксуса. У милорда Глостера великолепные садовники… и палачи, – добавил он спустя минуту, когда ветер донес очередной вопль, полный неизъяснимой муки.

«Я уеду из Понтефракта, едва лишь дороги подсохнут», – решила Анна. И хотя при дворе было много молодежи, прославленных рыцарей, прелестных дам и юных пажей – отпрысков древних родов, их смех и оживление не могли развеять мрачную атмосферу герцогской резиденции.

– Вас не должно это тревожить, миледи, – заявил комендант замка Роберт Брэкенбери, долговязый человек с длинным желтым лицом, когда Анна ответила на его вопрос о причине ее скверного настроения. – Отнюдь не должно. Герцог Глостер – мудрый правитель, и если он возвеличивает тех, кто верно служит ему, то к тем, кто непокорен его воле, у него нет ни капли жалости. Не далее как вчера в подземелье пытали некоего господина, который оказался шпионом Генри Тюдора. Как же еще прикажете поступить с ним, если этот негодяй разъезжал по замкам былых приверженцев Алой Розы, уговаривая их поднять мятеж, как только Генри высадится с французской армией на побережье королевства?[53]53
  Последний представитель рода Ланкастеров, Генрих Тюдор, все время правления Йорков жил во Франции как гость герцога Бретонского Франциска и все это время добивался от короля Людовика XI и герцога Франциска войск для интервенции в Англию.


[Закрыть]

Анна куталась в меховую накидку и пожимала плечами.

– Не думаю, что этот шпион многого сумел добиться. Англичане не слишком охотно берутся за мечи, когда дело идет об этих любителях лягушачьих окорочков.

Брэкенбери, сидя на низком табурете, неловко зашаркал по плитам пола длинными ногами.

– Не стоит быть беспечными. Те, кто служил Ланкастерам, не многого добились при Йорках. И хотя, женившись на бывшей невестке Генриха VI, мой господин Ричард расположил к себе многих старых приверженцев Алой Розы, он никому не позволит сеять смуту. Особенно суров герцог во всем, что касается этого ничтожного Тюдора, объявившего себя на континенте последним потомком Ланкастеров.

Позади, охнув, осела в грациозном обмороке на руки Джона де Ла Поля одна из присутствовавших дам. Анна резко обернулась.

– Мисс Херберт, немедленно прекратите! Генрих Тюдор слишком мало значит для вас, чтобы вы всякий раз падали без чувств при одном упоминании его имени.

Девушка смущенно выпрямилась, поправляя сбившийся эннен[54]54
  Эннен – модный головной убор, обычно в виде высокого конуса; часто украшался накрахмаленной тонкой вуалью.


[Закрыть], и, воспользовавшись случаем, улыбнулась красавцу Ла Полю, поблагодарив за любезную помощь.

Анна сердито отвернулась к окну, в которое без устали стучал дождь вперемежку со снегом. Она не хотела замечать укоризненный взгляд Уильяма, но ничего не могла с собой поделать. Насколько ей пришелся по душе сам юный Херберт, настолько же раздражала его старшая сестра. Маделин Херберт двенадцать лет назад была помолвлена с Генрихом Тюдором, проживавшим тогда в замке ее отца, графа Пемброка. И хотя они с женихом не виделись уже несколько лет, с тех самых пор, как молодой Тюдор покинул замок Пемброк, Маделин без устали твердила о своей вечной любви к отсутствующему жениху. Все это были жалкие потуги не выданной замуж засидевшейся девицы. Уильям как-то сказал Анне, что Ричард держит его сестру в Понтефракте, чтобы все помнили о брачном договоре между ней и Генри Тюдором, графом Ричмондом, не позволяя таким образом Франциску Бретонскому, при дворе которого обитал теперь беглый Генрих Тюдор, выдать за него свою единственную дочь Анну. Ибо сей изгнанник считался наследником Ланкастеров и открыто носил на груди Алую Розу, уверяя всех, что имеет больше прав на трон Плантагенетов, чем гнусные узурпаторы Йорки. Существование же Маделин Херберт и то положение, какое она занимала при дворе Ричарда Глостера, связывало Тюдора, и он не мог получить руку Анны Бретонской, а следовательно, и войска ее отца для высадки в Англии. Однако положение вечной невесты давным-давно истомило Маделин, она постоянно искала мужского общества и зачастую делала это столь вульгарно и неуклюже, что если до сих пор никто не задрал ей подол где-нибудь под лестницей, то лишь из страха перед герцогом.

Помимо Маделин Херберт, при дворе Ричарда находились и его племянники Ла Поли: Джон, Эдмунд и хорошенькая Анна, такая миниатюрная и хрупкая, что за глаза ее иначе как Крошка Энн никто не называл. Были здесь также и юный сын лорда Ховарда Томас – превосходно воспитанный молодой рыцарь, и Уильям Беркли, любитель потолковать о родословной своей семьи. Как заметила Анна, Ричарду нравилось окружать себя молодыми отпрысками знатных родов, которые души не чаяли в герцоге. Юный Херберт сторонился их общества, считая, что Ричард своевольно распоряжается его и Маделин судьбами, но в Понтефракте он слыл белой вороной.

Двор Ричарда Глостера в Понтефракте был столь же влиятелен на Севере, как и Вестминстер на Юге страны. Сюда съезжались посланцы городов, иноземные послы, купцы. Анне нередко приходилось принимать посольства и устраивать пышные приемы. Она находила в этом своеобразное удовольствие и могла хоть ненадолго забыться среди гнетущей атмосферы Понтефракта, где все носило отпечаток странной души ее супруга, – мрачность и блеск, простонародная грубость и изысканная роскошь, таинственность и значительность.

Постепенно Анна свыклась с ролью герцогини Глостер. Деятельная по натуре, она добилась того, чего, возможно, хотел и Ричард, придав его двору блеск и оживление, которых здесь так недоставало. Со стороны могло показаться, что они с Ричардом весьма счастливая супружеская чета, и лишь те, кто был близок к ним, знали, что между этими образцовыми супругами нет любви, ее заменяют этикет и холодная вежливость.

Анна давно научилась улыбаться Ричарду губами, но не глазами. При встречах Ричард дарил ей богатые подарки, и никто не мог вспомнить, чтобы он оказывал знаки внимания другим дамам. Герцог любил подчеркнуть, что величайшими добродетелями считает целомудрие и супружескую верность. И если бывало, что в своих разъездах он удовлетворял желание с иными женщинами, то обычно это были особы низкого звания и встречался с ними Ричард в глубокой тайне.

Для Анны давно стало ясным, что весь тот пыл, с которым Ричард добивался ее взаимности, был игрой. Этот брак был выгоден ему, и он получил то, что хотел. И лишь порой ее донимала досада, когда она замечала слежку за собой, когда убеждалась, что Ричарду известен каждый ее шаг. Джон Дайтон, приставленный к ней супругом, надзирал за ней, а не заботился о ее безопасности, статс-дама Матильда Харрингтон доносила на нее, и даже сэр Френсис Ловел контролировал ее действия. Анна постепенно свыклась со всем этим, однако иногда, просыпаясь одна или с Ричардом, она спрашивала себя: имеет ли какое-то значение то, что она делает? Не все ли равно, какое платье, какие драгоценности она наденет, кого станет пленять? Несмотря на то что Ричард при каждой их встрече вынуждал ее исполнять супружеские обязанности, она часто испытывала странное томление, необъяснимую тоску. И вместе с тем всегда оставалась холодной. Ее мучили эротические сны, но стоило ей провести ночь с Ричардом, как ее кожа словно теряла чувствительность, что-то живое и теплое, что трепетало в ней, замирало и уходило вглубь.

Она любила проводить время с детьми. Кэтрин по-прежнему оставалась ее любимицей, но маленький Эдуард вызывал не меньшую нежность, и она чувствовала себя счастливой, лишь когда постоянно находившиеся при мальчике медики уверяли ее, что с ним все обстоит благополучно. Родившийся недоношенным, ее сын к году ничем не отличался от других детей этого возраста, но был капризен, бледен и слаб грудью. Да и красивым его нельзя было назвать – узколицый, с растущими пучками волосами, с темными, как у самого Глостера, мутноватыми глазами. Хорош был только рот – яркий, как спелая ягода.

Порой Анна не могла сдержать слез, глядя на сына. Ребенок был так слаб, что не имел сил громко кричать.

– Выправится, – успокаивала герцогиню кормилица, беря маленького принца на руки. Эдуард тотчас переставал хныкать, клал ей на плечо головку, и Анна ощущала укол ревности, когда видела, что ребенок больше привязан к кормилице, чем к ней. Даже отцу гораздо чаще удавалось добиться от него улыбки. Может, и в самом деле она недостаточно любила Эдуарда и погибший сын Дэвид занимал его место в ее сердце. Ибо Анну все еще продолжали мучить кошмары и она все еще искала в кровавом прошлом тельце погибшего сына.

Весной Ричард отправился по делам в Йорк. В то время было много разговоров о войне с Шотландией, и герцог собирался созвать там совет северных лордов, чтобы обсудить предстоящую военную кампанию. Анна какое-то время ждала его в Понтефракте, но поскольку вестей от супруга не поступало, она решила покинуть этот мрачный замок и переехать в Мидлхем. По пути она намеревалась сделать остановку в Йорке. И, как всегда, ее, наследницу Невилей, особо почитаемых на Севере, встретили в городе с радушием и любовью. Анна заметила, что Ричарду это не по нраву, но не придала этому значения. Она вообще перестала обращать внимание на дурное отношение к ней мужа. Однако немного позже она поняла, что не только ревность к ее славе испортила встречу супругов. Оказалось, что в Йорке как раз находился граф Нортумберленд, Генри Перси – самый могущественный после ее мужа лорд Севера, полусоюзник, полувраг Ричарда, по сути, его соперник на власть в этом крае. Ричард вынужден был пойти с ним на мировую, учитывая их общие интересы в предстоящей войне с шотландцами, но для Ричарда Перси был еще и человеком, знавшим о предыдущем браке Анны, факт которого тщательно скрывался. Более того, граф Нортумберленд являлся крестным отцом погибшего сына Анны Дэвида, когда-то был с Майсгрейвами в близких отношениях, и Ричарда вывело из себя, как радостно встретились его жена и основной соперник.

– Вы не должны были так открыто выказывать свое расположение нашему врагу, Анна, – сухо заметил он жене, когда они остались одни.

– Отчего же? – легко спросила Анна, сидя перед зеркалом и откалывая заколки, которыми был прикреплен к голове ее высокий эннен. – Я понимаю, что вас смущает мое былое знакомство с Перси, однако почти сто лет Перси и Невили были союзниками на Севере, а вам, как я понимаю, сейчас выгодно заручиться поддержкой этого лорда. Кто же вам поможет, как не жена, запросто называющая грозного Нортумберленда по имени?

– А вы готовы помочь мне? – спросил Ричард, наблюдая, как Анна, освободившись от эннена, начинает распускать узел волос, как они упали каштановой шелковистой массой на плечи.

– Я ваша жена, милорд, – ответила Анна, – вы много сделали для меня, отчего же вас удивляет, что я желаю расположить к нам этого своевольного Перси? Ведь я, как и вы, хочу победы над шотландцами. Для меня отчасти это будет местью им за смерть Филипа.

Ричард нервно теребил пластины наборного пояса. Анна наблюдала за ним, опустив ресницы, недоумевая, отчего Ричард не одобряет ее решения, в котором для него была только выгода.

– Хорошо, – выговорил наконец Ричард. – Однако одно условие: вы не будете встречаться с графом Нортумберлендом наедине, ибо мне не нужно, чтобы он вел себя с вами фамильярно, памятуя, что некогда вы были женой его вассала. Для меня это вопрос чести, сударыня!

Анне не верилось в подобную щепетильность Ричарда и оставалось ощущение, будто Перси знает нечто, что сам Ричард желал бы утаить от нее.

В любом случае, она действительно виделась с лордом Пограничья только на общих аудиенциях, хотя все же и улучила момент поговорить с Перси без посторонних.

Это случилось после мессы в соборе, когда Анна осталась исповедоваться, а выходя, неожиданно заметила в боковом приделе массивную коленопреклоненную фигуру Нортумберленда. Анна незаметно приблизилась и сделала ему знак следовать за ней.

Они вошли в небольшую часовню, и Перси радостно сжал ее руки, так, что у герцогини даже заболели пальцы от этого крепкого мужского пожатия.

– Слава всем святым, Земляника, – улыбаясь, проговорил Перси. – А то я уже подумал, что вы, занесясь так высоко, забыли старого приятеля.

У Анны слезы навернулись на глаза, когда он назвал ее прежним прозвищем, как в бытность ее леди Майсгрейв, когда могущественный Перси запросто посещал супругов в Нейуорте.

Она смотрела на этого владыку Пограничного края и улыбалась. Генри Перси был все тем же – коренастым и краснолицым, немного простоватым, шумливым, с жестким кудрявым чубчиком, задорно выбивающимся из-под его сдвинутого на затылок берета.

– Разве я могла забыть вас, мой дорогой кум, если раньше знала от вас только добро… И будь вы в состоянии помочь тогда Нейуорту, кто знает, может, я все еще жила бы в Мидл Марчезе, а мой сын Дэвид называл бы вас крестным.

С лица графа медленно сползла улыбка.

– Все так, но я ведь тогда не имел права…

Он вдруг осекся и оглянулся, словно чего-то испугавшись. И это грозный Перси, не боявшийся ничего на свете!

– Как вас понять?

– Тсс!

Перси быстро отошел от нее, и когда в проеме арки часовни показалась Матильда Харрингтон, он уже как ни в чем не бывало говорил Анне, что война с шотландцами – это тот случай, когда он готов пойти на мировую с Диком Глостером и во всем его поддержать.

Лишь когда они уже выходили из собора, Перси негромко заметил Анне:

– А ведь я не сразу поверил Глостеру, что вы по доброй воле согласились стать его женой. Поистине он всемогущ. Все дается ему: власть, богатство, титулы – а теперь еще и одна из прелестнейших женщин Англии.

Он поддержал герцогине стремя, помогая сесть на коня. Глядя на него сверху вниз, Анна тихо спросила:

– Глостер наверняка просил вас хранить в тайне мой брак с Филипом Майсгрейвом?

Вокруг них бурлила толпа, просили подаяние нищие на паперти, расходились прихожане, немного в стороне ожидала свита герцогини. Перси же молчал, как-то отрешенно глядя перед собой, словно не замечая, что задерживает ее светлость.

– Что? – молвил он наконец. – Да-да, так и было. Хотя я и заметил Ричарду, что Филип Майсгрейв был лучшим из рыцарей, каких когда-либо знала Англия, и своей любовью он не мог опорочить вас.

У Анны потеплело на сердце. Поэтому она была несколько обескуражена, когда Перси вдруг довольно бесцеремонно потянул ее за рукав, заставив склониться.

– Слушай, Земляника… Я любил твоего погибшего мужа и чту его память. И если тебе, его вдове, когда-нибудь понадобится помощь Перси, – знай, Синий лев всегда готов ради тебя встать на дыбы!

Странные слова. Как странными были все недомолвки и таинственность обычно прямолинейного Перси. Анна размышляла об этом, вернувшись в йоркский замок, пока не явился Ричард и не спросил грубо, о чем это она шепталась с его недругом.

– Поубавьте-ка тон, милорд! – довольно резко перебила его герцогиня. – Перси больше не ваш враг, а союзник. Я выполнила условия нашего уговора и не заслуживаю столь грубых речей.

Ричард подозрительно на нее поглядел, но не стал спорить.

Вечером как ни в чем не бывало он посетил жену в опочивальне, привлек ее к себе без намека на нежность, сказав только, что им надо постараться, дабы у четы Глостеров появились еще дети.

– На все воля Божья, – ответила Анна и, видя, как Ричард задувает ночник, покорно прикрыла глаза.

Ричарду не в чем было упрекнуть супругу. Она исправно позволяла ему исполнять супружеские обязанности и никогда не сказывалась усталой или нездоровой. Ему нравились ее блестящие длинные волосы, атласная кожа, хрупкое, нежное тело, которое, как казалось, он может смять и переломить, сожми чуть покрепче. Его возбуждало это ощущение своей силы рядом с ней, и порой он не отказывал себе в удовольствии причинить ей боль. Она молча терпела. И никогда больше она не выходила за пределы супружеской благопристойности, не проявляла той страсти, того бесстыдства, как в их первую брачную ночь.

Порой, когда Анна засыпала и он слышал ее ровное дыхание, герцог зажигал свечу и смотрел на нее. Эта женщина была одной из его многочисленных побед. А побеждать было главной целью Ричарда. Побеждать любой ценой. И вот теперь у него в подчинении эта прирученная дикая кошка, которая так и не догадалась, как попала в расставленные силки. О том, что ему пришлось сделать ради этого, знали только он и еще трое – Дайтон, Тирелл и Майлс Форест. И, кажется, догадывался Перси. Но Перси будет молчать. Зачем ему портить отношения с герцогом Глостером?

Правда, был еще некий человек, который, похоже, знал о причине падения Нейуорта. Верный пес Дайтон как-то говорил Ричарду о неприятной встрече с Оливером Симелом, который повел себя весьма странно, даже враждебно. Да, тот однорукий парень, нынешний комендант Нейуорта, довольно умен. Возможно, что-то он и пронюхал. Ну и пусть. Оливер очень неплохой воин, а сейчас, когда напряжение на англо-шотландской границе все усиливается, Ричарду нужны именно такие люди. К тому же Анна больше не донимает мужа просьбами о поездке в Нейуорт, и, как он понял из ее слов, отговорил ее от этой затеи все тот же странный Оливер Симел, на подозрения которого Ричарду глубоко наплевать.

Герцога Ричарда никогда не терзали ни угрызения совести, ни страхи. Его душа оставалась спокойной, если преступления совершались ради намеченной цели. Их было слишком много, они слиплись в гигантский ком греха, который – Ричард верил в это – он сумеет искупить постом, воздержанием и дарами Церкви. Когда-нибудь… Но пока у него иные задачи. А то, что он женат на женщине, мужа которой погубил… Ричард отворачивался от спящей жены и поправлял подушку. Что ж, он уже давно считал убийство надежным выходом из многих ситуаций. Более того, он понял, что тайное убийство окружает того, кто за ним стоит, ореолом мистической силы. Противники Ричарда стали бояться его, не когда он вершил казни (многочисленность казней изобличает в правителе тирана, и народ не любит тиранов), а когда стал кумиром толпы, и лишь какие-то неподтвержденные кровавые слухи заставляли сжиматься сердца.

Между тем стычки на англо-шотландской границе стали перерастать в открытую войну. Летом 1481 года шотландский граф Ангус вторгся в Нортумберленд и сжег крепость Бамборо. Осенью того же года Ричард и Перси совершили ответный рейд, однако несколько побед, одержанных англичанами на границе, не разрядили обстановки. Теперь только и было разговоров, что о большом вторжении в Шотландию, и Ричард воодушевлял своих людей пламенными речами. У него поистине был дар внушать подданным едва ли не сверхчеловеческую отвагу. Когда Анна наблюдала за супругом в такие минуты, она испытывала чувство странной гадливости. Ей ли было не знать, как циничен на самом деле этот человек! Его способность менять обличье казалась ей почти демонической. Но разве сама она не ощутила на себе действие его магического обаяния?

Почти всю эту зиму Ричард разъезжал по манорам, следя за ремонтом пограничной крепости Карлейль, укрепляя гарнизоны пограничных замков. А когда началась дождливая, словно поздняя осень, весна, герцог отбыл в Лондон. Вернулся он лишь в начале лета, утомленный и желчный.

– Лучше бы я не ездил туда, – говорил он Анне, грея у огня озябшие руки. – Этот одышливый боров, мой венценосный братец, вдруг вспомнил свои былые военные подвиги и решил сам повести войска на шотландцев. Гром и молния! У него едва хватает сил передвигаться, и паж постоянно таскает за ним скамеечку, так как Эдуард не в состоянии и получаса провести на ногах. Теперь наш распрекрасный брат – шесть футов мужской красоты, как говорили о нем – стал так безобразен, что придворные воротят нос и смеются у него за спиной, когда он по старой привычке начинает отпускать любезности молоденьким леди. Его фаворитка Джейн Шор (Бог весть, чем они теперь занимаются, когда вдвоем запираются в спальне) без конца требует все новых украшений и нарядов. Она просто дура, ибо другая уже сколотила бы себе изрядное состояние, а эта живет одним днем, как мотылек. Элизабет, та гораздо умнее. Она добилась невероятных привилегий для себя и своей родни: граф Риверс, только потому что занят воспитанием наследника, получил титул правителя Уэльса, старший сын Элизабет, Дорсет, стал комендантом Тауэра, Эдуард Вудвиль теперь командует английским флотом. Даже епископ Лайонел Вудвиль так ведет себя с главою Английской церкви Томасом Буршье, словно тот у него в подчинении, – старик безропотно выполняет любые его фантазии. Бог мой! А сам Эдуард тянет руки к моему Северу, и это в то время, когда в его доме правят бабы да выскочки. Полоумный сластолюбец, трухлявый пень, возомнивший себя Карлом Великим!

Анна отложила в сторону вышивание, над которым сидела.

– Ответьте мне, Дик, на один вопрос: отчего вы так ненавидите своего брата?

Ричард слегка повернул голову. Пламя камина слепило его, и он не сразу заметил, что Анна поднялась с кресла и теперь стоит по другую сторону от него. Какое-то мгновение она словно созерцала герцога без маски, видела того, кто обитал в глубине его души: никакого намека на человечность, искаженное яростью чудовище, зверь во всей его неприкрытости. Она догадывалась о его существовании, но стремилась убедить себя в обратном. Как жить, зная, что и она, и ее дети в полной власти у этого дракона? И она отшатнулась, торопливо схватившись за наперсный крест.

В тот же миг Глостер это заметил и сейчас же укрылся в себе. Он белозубо улыбнулся и манерно застонал.

– Господи, твоя воля, какой упрек! Осмелюсь, однако, напомнить, что между сестрами Невиль также не водилось особой любви.

Анна все еще дрожала, поэтому ответ ее прозвучал неубедительно.

– Мне трудно судить о чувствах Изабель. Я же никогда не испытывала вражды к сестре.

– Я тоже не могу сказать, что ненавижу брата, – спокойно вымолвил герцог, переворачивая каминными щипцами прогоревшее полено. – Просто я перестал уважать его.

Молчание Анны было полно недоверия. Ричард стремительно обернулся.

– Когда-то вы обвинили меня в недостаточной скорби по поводу смерти человека, предавшего вашего отца, – Джорджа Кларенса. Теперь ставите мне в вину, что я недостаточно люблю своего венценосного братца. Меня тошнит от этого лицемерия, Анна. Вам-то уж по крайней мере доподлинно известно, как намеревался поступить с вами Нэд, когда вы были его заложницей. Или вы запамятовали, какое послание вез от Эдуарда во Францию Филип Майсгрейв?

Анна вздрогнула, услышав имя, которое герцог никогда при ней не произносил. И вдруг стала совершенно спокойна, словно одно упоминание имени Филипа могло послужить ей защитой против сатанинской силы Ричарда Глостера.

Она неспешно опустилась в кресло, поставив ноги в узких башмачках на резную скамеечку.

– Я прекрасно помню содержание того письма, как и подпись под ним. Но мой отец глубоко сомневался в том, что Эдуард Йорк, которого он хорошо знал, мог написать такое письмо без чьей-либо подсказки. Мой покойный супруг Филип Майсгрейв сообщил мне однажды, что король Англии, нередко откровенничавший с «разбойником из Пограничья», как вы иной раз его называете, написал это письмо под диктовку.

Она смотрела на Ричарда, и ей казалось, что даже в полумраке она различает, как тот напрягся. Но и она тоже замерла, так что, когда в камине с треском обрушились прогоревшие поленья, взметнув столб искр, оба невольно вздрогнули.

Ричард, прихрамывая, приблизился к ней.

– Вы, Анна, говорите это так, словно уверены, что именно я пытался шантажировать Уорвика, угрожая вашей жизни.

Анна растерянно молчала. Ей всегда было трудно предугадать, что предпримет супруг в следующую минуту. Так и теперь, вместо того чтобы уличить его и пролить свет на давнишнюю тайну, она внезапно оказалась в роли обвиняемой. Она не могла опираться только на смутное подозрение.

Ричард молча удалился. Выглядел он так, будто ему нанесли смертельное оскорбление. Прежде Анна, пожалуй, испытала бы даже чувство вины, но сейчас она слишком хорошо знала своего супруга и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, стала вспоминать его брата-короля. Она с трудом могла представить Эдуарда таким, каким описывал его Ричард. Последний раз она видела его в ту роковую весну, когда решался исход войны Алой и Белой Розы. Оказалось, что она помнит его весьма смутно. Гораздо отчетливее были детские воспоминания, когда Анна считалась невестой молодого короля. Тогда он представлялся ей прекрасным, как сам Роланд или все рыцари Круглого стола, вместе взятые. Ее он уже тогда не воспринимал всерьез, дразнил и подшучивал над ней, но в его шутках не было язвительности, скорее, некое ленивое добродушие. Даже когда она бранилась во время торжественных церемоний, прятала под крышкой блюда в центре пиршественного стола дохлую кошку, а во время процессий прыгала и толкалась, он никогда не пенял ей, а просто делал вид, что ничего не замечает. Возможно, она даже была по-детски влюблена в него, но вскоре забыла об этом, когда в ее сердце поселилась обида на него. Эдуард же перестал думать о ней, едва за Анной захлопнулись двери аббатства. По крайней мере, когда она узнала, что он женился на другой, то не слишком страдала, лишь вздохнула при мысли, что так и не бывать ей королевой.