Текст книги "Тяжесть венца"

…И сейчас, сидя на поваленном стволе над ручьем и наблюдая, как играет форель в воде, вдыхая запахи пришедших в движение древесных соков и свежей травы, Анна испытывала удовольствие от покалывания в груди, от того, как млело под лучами солнца ее тело. Мыслей не было, но какая-то сила тихо бродила в ней, словно нежный огонь, сковывая медовой истомой.

Анна прищурилась от бликов солнца на воде, встала и, закинув руки за голову, сильно потянулась всем телом, наслаждаясь его молодостью и гибкостью. Ее руки прошлись по нагретым солнцем плечам, груди, скользнули вдоль бедер. Она засмеялась приглушенным грудным смехом.

И внезапно вздрогнула и замерла, оглянувшись.

Прямо над ней, на склоне, загораживая свет солнца, стоял человек, опирающийся на резную трость. Это был Ричард Глостер.

3. Мэлхемские болота

Настоятельница Эвлалия с восторгом рассматривала Псалтырь, преподнесенный герцогом Глостером в дар монастырю. Книга была переплетена в малиновый бархат с серебряными застежками и таким же крестом в центре, в который был вделан драгоценный дымчатый топаз величиной с половину голубиного яйца.

Ричард с улыбкой наблюдал, как выражение благочестивого восхищения на обезображенном лице настоятельницы сменяется алчным блеском в глазах. «Все они таковы, эти святоши, – думал он. – Годами носят власяницу, принуждают монахинь к смирению и покорности, а сами готовы бежать хоть к сарацинам за первыми же тридцатью сребрениками, которые им посулят».

– Итак, матушка, я вижу, вам пришлось по душе это скромное подношение. Увы, Сент-Мартин – monasterium sine libris[26]26
  Монастырь без книг (лат.).


[Закрыть], что весьма прискорбно, тем паче что едва ли не главный из заветов святого Бенедикта – учение.

Мать Эвлалия отвела взгляд. Она догадывалась, чего ждет герцог в ответ на свое подношение. Только она была посвящена в то, кем на самом деле является Анна Майсгрейв, и именно ей сэр Ричард поручил наблюдать за каждым шагом этой благородной дамы. Поэтому, докладывая, она не раз была вынуждена нарушать тайну исповеди. Мать Эвлалия знала, что эта дивная книга на деле – те же иудины сребреники, за которые будет продана доверчивая душа. Ричард еще на первых порах дал понять матери-настоятельнице, чего ждет от нее и какие выгоды для всей обители сулит послушание его воле. Мать Эвлалия, требующая беспрекословного повиновения от своих сестер и паствы, в свою очередь, не смела перечить могущественному наместнику Севера и неизменно уступала ему.

– Я слушаю вас, матушка.

Ставший привычным вопрос, но мать Эвлалия, как обычно, заупрямилась:

– Вы принуждаете меня совершить неслыханный грех, милорд.

Ее гнусавый голос казался Ричарду вульгарным, а сама старая монахиня отвратительной. Однако он знал, что через минуту она так или иначе заговорит. Ему необходимо знать, что на душе у Анны, и, используя это, искать путь к ее сердцу. Впрочем, порой ему казалось, что он и без того достаточно изучил душу кузины. Она сама помогла ему своей искренностью и прямотой. Теперь она вовсе не была той непредсказуемой, строптивой девчонкой, которая когда-то обвела его вокруг пальца в Киркхеймском монастыре, нанеся нестерпимое оскорбление. Все возвращается на круги своя. Вновь он явился, чтобы увезти Анну из монастыря, но теперь все зависело только от него. Анна была почти ручной, послушной и доверчивой. Доверчивой? Пожалуй, это не так. В ней еще оставалось нечто, чего Ричард не понимал. И тем не менее он уже знал, как может влиять на нее. Анна, как и многие женщины, была склонна к состраданию, и это являлось слабым местом в броне фамильной гордости Невилей. Она была упряма, но и здесь Ричард нашел брешь. Анна становилась совершенно беспомощной, встретившись с обычной человеческой добротой. Тогда она делалась мягче шелка, и Ричард вскоре научился пользоваться этим рычагом. Анна была умна, и, убеждая ее, Глостер частенько обращался к доводам логики, но она оставалась женщиной, и поэтому герцог всегда подкреплял свои речи пылкими заверениями, заставляя Анну сердцем уступить там, где она сумела бы возразить ему рассудком. Он приручал ее, как дикого зверя, без спешки, шаг за шагом. Он был доброжелателен, мягок и настойчив. Он помнил, что прежде ее не испугали ни его угрозы, ни преследования, она никак не реагировала на его любовные речи, но всегда шла навстречу простой дружеской просьбе. «Ее легко мог бы обмануть каждый! Она уверена, что именно я отомстил за ее сына и мужа, разбив под Нейуортом шотландцев, сберег от взятия замок и тем сохранил ей дочь. Одно это уже располагает ее ко мне. Есть еще малышка Кэтрин Майсгрейв. И это веский аргумент, так как девочка привязалась ко мне. Она может стать и той цепью, которой я прикую к себе Анну».

– Что вы сказали, матушка?

Настоятельница смиренно перебирала четки.

– Видите ли, сын мой, пастбища на склонах Халтонгильского холма некогда относились к нашему приходу. Но святые братья из соседнего Болтонского аббатства отыскали какую-то грамоту, подтверждающую их права на эти угодья. Я всегда готова покориться воле Господа, но нельзя ли похлопотать…

Ричард расхохотался.

– О преподобная мать, вы умеете торговаться не хуже барышников из Сити, несмотря на ваш сан и, казалось бы, полное пренебрежение земными благами!

– Милорд!

– Истинно так, матушка. Но простите, если я выказал непочтительность. Халтонгильские пастбища, вы говорите? Помилуй Бог, можете считать их своими! Если, конечно, поможете мне и дадите леди Уорвик понять, что брак со мной может оказаться для нее истинным благом.

Настоятельница бросила на Ричарда быстрый взгляд и снова принялась перебирать четки.

– Я давно разгадала ваши намерения, сын мой, но вы стали слишком преданным другом Сент-Мартинской обители, чтобы я осмелилась произнести «нет». И если только в моих скромных силах помочь вам, я это сделаю.

Она вздохнула и перекрестилась.

Ричард откинулся в кресле, вытянувшись всем телом. Ноги у герцога были сильные, мускулистые, лишь одна немного короче другой.

– А теперь, преподобная мать, я желал бы доподлинно узнать, что сейчас волнует нашу подопечную.

Раздвоенная губа настоятельницы жалко дрогнула, словно она пыталась что-то сказать. Щеки ее внезапно покрылись румянцем.

– Милорд… Видите ли, сын мой, если вы хотите осуществить задуманное, постарайтесь сделать это поскорее, пока стоят такие дни.

Она замялась. Ричард раздраженно переспросил:

– Как вас понимать, матушка?

– Видите ли… Леди Анна жила в миру… То есть она обреталась в монастыре лишь… usus facti… et naturaliter…[27]27
  Временно… и по природе своей… (лат.).


[Закрыть] Ах, милорд, есть вещи, о которых мне трудно говорить с мужчиной…

Мать Эвлалия под взглядом герцога чувствовала себя словно святой Лаврентий на раскаленных угольях. Однако он вдруг понял ее и, странное дело, тоже покраснел. Как он раньше не догадался? Глупейшее положение – обсуждать подобные вещи с богомольной старой девой!

Когда Ричард, прихрамывая, спустился по ступеням в монастырский дворик, там по-прежнему было тихо, лишь Джон Дайтон с угрюмым видом сидел на камнях под сводом галереи. Он неторопливо поднялся, когда герцог приблизился к нему. В своей грубой, окованной металлом куртке, со спутанными, пегими от проседи волосами, он казался этаким неуклюжим деревенским увальнем, рейтаром-наемником, от которого разило потом и оружейной смазкой, и даже подстриженная аккуратным квадратом короткая борода никак не облагораживала его внешности. Особенно это бросалось в глаза, когда он встал рядом с роскошно одетым, благоухающим мускусом и свежестью герцогом.

Дайтон сумрачно оглядел Глостера. На Ричарде был великолепный, ниспадающий до шпор на сапогах упланд[28]28
  Упланд – верхняя одежда знати и богатых горожан, как правило распашная, с опояской и длинными, расширяющимися книзу рукавами.


[Закрыть], казавшийся на расстоянии бархатным, но на самом деле из светло-рыжей кожи, тонкой и шелестящей, и так искусно прошитой золотой нитью, что она словно переливалась солнечным блеском. Широкие отвороты рукавов были подбиты черно-серебристым бархатом. Из такого же бархата были ножны длинного, не менее фута, кинжала, свисавшего с дорогого пояса, набранного из золоченых медальонов, а также небольшой берет с жесткой тульей, почти сливавшийся с иссиня-черными волосами герцога.

– Вы смотритесь словно жених, мой лорд.

Из всех людей Ричарда лишь Дайтону дозволялась такая фамильярность. Глостер рассмеялся.

– А я и есть жених. Мой славный Джон, недолго тебе осталось гнить в этой глуши.

Под мышкой у Дайтона был дорогой чеканный ларец, и он неуклюже подал его Ричарду, когда тот властно протянул руку.

– Вы все-таки решили связаться с дочкой Уорвика, милорд?

Ричард глядел через голову Дайтона на воркующих на черепичном навершии монастырской стены голубей. Он был совершенно спокоен и уверен в себе.

– Я решил это давным-давно. Еще до того, как сделал ее самой богатой невестой в Англии.

– Вот уж этого она не оценит, клянусь обедней. Я давно догадался, что в леди Уорвик сидит бес, еще когда, загоняя коней, носился за ней по всему королевству. По-моему, взять ее в жены – все равно что вместо кошки держать в спальне охотничьего леопарда. Никогда не знаешь, чего от такой твари ждать. Зачем вам эта морока?

Ричард снова засмеялся.

– Когда леопард хорошо приручен, от него в охоте большой толк.

Дайтон словно не слышал, думая о своем. Потом негромко проговорил:

– Вы ведь сами сказали, что ее наследство не сыграло такой уж важной роли в том, чтобы разделаться с Джорджем.

– Пожалуй, и так, Джон. По дороге сюда я и сам об этом думал. Однако жребий брошен. Вся Англия знает, что она моя невеста, и я не хочу стать посмешищем в глазах знати, если, после того как в качестве жениха Анны Невиль я отстаивал ее интересы в Вестминстер-Холле, она не пойдет со мной под венец. К тому же Всевышний сказал: плодитесь и размножайтесь, и рано или поздно мне придется жениться, хотя бы ради продолжения рода. Так уж пусть герцогиней Глостер станет самая богатая леди королевства.

Джон задумчиво почесал в затылке.

– Если речь идет только о вашей чести… Стоит Анне Невиль скончаться, и вы сможете избежать скандала…

– И лишиться огромных владений и замков на Севере, которые я уже считаю почти своими? Любопытно, за что ты так возненавидел ее, Джон?

Дайтон слегка повел плечом.

– Бог его знает. Иногда она так поглядывает на меня, словно ей все ведомо о том, что случилось в Нейуорте.

Ричард хмыкнул.

– Клянусь раем и адом, Джон, будь ей известна хоть малая толика, она не ограничилась бы холодными взглядами. Она дочь своего отца, а Уорвик умел мстить.

– Вот я и говорю, ваше высочество, зря вы хотите сделать ее своей супругой.

– Довольно, Джон! Дело решенное. Разве тебе не хочется поскорее покинуть Литтондейл?

– Чтобы вернуться в услужение к Джеймсу Тиреллу? Нет, сэр, увольте. Здесь я начальник отряда, а не чей-то конюший.

– Ты служишь мне одному, Джон. Сэр Тирелл в Лондоне, и ты, хоть и считаешься его человеком, всегда состоишь при моей особе. Иначе твое неожиданное возвышение может вызвать подозрение у будущей герцогини Глостер.

Он умолк, увидев вереницу направлявшихся к церкви монахинь в черных одеждах и развевающихся покрывалах. Ричард учтиво поклонился им и кивком велел Дайтону следовать за собой.

– Я уже все решил. Сейчас мы попросим настоятельницу привести леди Анну.

– Ее нет в монастыре. Бродит, как обычно, у ручья, будто привидение.

Спустя несколько минут Ричард, опираясь на трость и удерживая ларец, осторожно спустился по склону к ручью. Он испытывал возбуждение, сходное с хмелем от легкого светлого вина. За глыбами осыпи он увидел Анну, сидящую у воды.

Она не заметила его приближения, погруженная в свои мысли. Ричард не стал ее окликать. Что ж, он сумел добиться ее расположения и доверия, теперь же, когда в его ларце лежит документ, делающий Анну богатой и могущественной, он вправе рассчитывать на благодарность. Пусть знает, что всем этим она обязана только ему. После этого ей будет труднее сказать «нет».

Анна встала, когда он был уже совсем рядом. Замерев, Ричард смотрел, как она закинула руки, сцепив пальцы, как сладко потянулась всем телом. Анна не догадывалась, что за ней наблюдают, и в ее движениях было столько томительной медлительности, руки касались тела так сдержанно-страстно, что у Ричарда перехватило дыхание и мгновенно пересохли губы.

Наконец Анна оглянулась. Он увидел ее миндалевидные зеленые глаза, полыхнувшие румянцем щеки. Неожиданно для себя Ричард отвел взгляд. Черт! Похоже, что он, словно мальчишка, украдкой подглядывал за ней. Это было невыносимо унизительно. Он волен сделать с этой женщиной все, что захочет, а вынужден довольствоваться взглядами исподтишка.

Анна опомнилась первой. Она улыбнулась, поначалу смущенно, потом, беря себя в руки, все более приветливо.

– Рада вновь видеть вас, Дик Глостер. Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков, – заученно ответил Ричард и, сделав еще несколько шагов, подал ей руку, помогая подняться по склону. Когда его сильная, огрубевшая от меча и поводьев рука сжала ее тонкие пальцы, он обрел прежнюю уверенность. Анна в его власти, а смущение было просто минутной слабостью.

– Как обстоят наши дела, милорд? – спросила Анна.

Она пребывала в добром расположении духа, и Ричард тут же решил этим воспользоваться.

– Лучше и быть не может! С Божьей помощью мы выиграли, кузина, вы слышите – это победа!

Ричард даже вскинул руку, взмахнув тростью. Заразившись его воодушевлением, Анна засмеялась, и в глазах ее появилось любопытство.

Герцог открыл крышку ларца и протянул ей тугой свиток, с которого на шелковых шнурах свисало несколько печатей.

– Взгляните, миледи.

Он отошел в сторону, ловко сбив тростью головку какого-то цветка.

Руки Анны слегка дрожали, пока она читала, и Ричард понимал ее волнение. Перечень титулов, замков, имений был весьма внушителен. Когда же Анна подняла глаза, они были подернуты влагой.

– О милорд… Благодарю вас…

Ричард сдержанно кивнул. Анна вновь пробежала глазами свиток.

– Пречистая Дева… Шериф-Хаттон! Мы там справляли Рождество, когда я была совсем ребенком. А Мидлхем! Это любимое поместье моей матушки. Когда же состоится акт инвестуры[29]29
  Акт инвестуры – в Средние века введение в должность или во владение землей.


[Закрыть]? Когда я смогу посетить свои земли?

Она была очень возбуждена, но неожиданно посерьезнела и внимательно взглянула на Глостера.

– Но что же Кларенс? Как он воспринял этот поворот судьбы?

Они неторопливо двинулись вдоль берега ручья. Ричард поведал, что Кларенс заточен в Тауэр и ожидает казни – таково решение парламента, и теперь ничто не в силах спасти Джорджа. Анна шла, не произнося ни слова. Ричард засмеялся.

– Раны Христовы! Миледи Анна, что вас обеспокоило? Свершился праведный суд, и вы, как никто другой, должны радоваться его решению. Вспомните, какую роль сыграл мой беспутный брат в судьбе вашей семьи. Смерть Изабеллы, предательство вашего отца…

Ричард, как всегда, добился желаемого результата. Лицо Анны стало жестким, глаза сверкнули, и даже в том, как она свернула шелестящий пергамент, чувствовалась решимость. Да, она истинная Невиль, не прощающая обид, умеющая мстить и наслаждаться местью.

В этот момент со стороны откоса донесся звонкий голос Кэтрин и они увидели девочку, вприпрыжку бегущую от монастыря.

– Ричард Глостер! Ричард Глостер! – кричала Кэтрин, перепрыгивая с камня на камень и спотыкаясь. Она непременно упала бы, если бы герцог не поддержал ее. В тот же миг она радостно обхватила его шею, и Ричард, отбросив трость, поднял ее на руки.

– Милорд, как только я увидела ваших копейщиков в долине, то сразу же бросилась искать вас!

Кэтрин всегда держалась с герцогом весьма вольно, несмотря на явное возмущение матери, и теперь торжествующе поглядывала на нее, болтая в воздухе башмачками.

– Это возмутительно! – Анна казалась не на шутку разгневанной. – Кэтрин! Ведите себя с его сиятельством с должным почтением.

Но Кэтрин и Ричард лишь смеялись. Анне пришлось чуть ли не силой оторвать дочь от герцога, и Ричард вступился за нее:

– Будьте милосердны, леди Анна! Вы же знаете, как девочка привязалась ко мне. А я бы и к собственной дочери не относился с большей нежностью.

Выглянув из-за плеча герцога, Кэтрин состроила матери рожицу и сейчас же, словно забыв о ее существовании, принялась расспрашивать Ричарда, когда же он возьмет ее с собой в Понтефракт.

– Думаю, теперь это произойдет очень скоро, дитя мое. С сегодняшнего дня многое изменится в вашей жизни, ибо ваша матушка отныне вновь утверждена в своих правах и теперь у вас будет множество замков, где вас примут с распростертыми объятиями.

– Как чудесно! Милорд Ричард, ваша светлость, многое изменится, сказали вы, разве не так? Неужели моя мама станет вашей женой?

Простодушная догадка дочери на мгновение заставила Анну окаменеть. Она была не в силах вымолвить ни слова. Ричард же расхохотался и, подхватив Кэтрин, подбросил ее так высоко, что девочка завизжала.

– Так я угадала? Угадала?!

Первой пришла в себя Анна и твердо велела Кэтрин возвращаться в монастырь. Голос ее звучал так строго, что девочка сникла и вынуждена была повиноваться. Ричард утешил ее:

– Беги к матушке Эвлалии, Кэт. Пусть она покажет подарки, которые я привез тебе. Там есть и платье из дамаска[30]30
  Дамаск – узорчатая шелковая ткань.


[Закрыть], и плащ с золотой бахромой, и остроносые бархатные башмачки. И это не считая коробки с игрушками, открыть которую ты можешь прямо сейчас.

Когда счастливая Кэтрин убежала, Анна принесла герцогу извинения за дочь.

– Мое дитя совсем одичало в этой глуши. В мечтах видит себя принцессой, но возится с детьми поселян…

– Кэтрин мечтает стать принцессой?.. Впрочем, вам, леди Анна, не стоит беспокоиться. Я люблю детей. При моем дворе в Йорке воспитывается немало отпрысков самых знатных семейств, и я только приветствую это. Их веселые голоса под старыми сводами гонят прочь уныние и напоминают о юности.

Анна улыбнулась.

– Лорд Стэнли поведал мне, что при вашем дворе гораздо больше молодежи, чем у самого короля.

– Лорд Стэнли? Вот как?

В монастыре ударил колокол. Анна сотворила крестное знамение и направилась было к обители, но Ричард ее удержал.

– Могу ли я попросить вас пропустить службу? Видите ли, я хотел, чтобы мы отправились в селение. Там у меня для вас припасен подарок.

– Подарок? О милорд, ваше великодушие не знает границ. Вы и без того щедры ко мне сверх всякой меры. – Анна с улыбкой показала на шкатулку, где лежала грамота.

Ричард повел своим перекошенным плечом.

– Это не подарок, леди Анна, а всего лишь сделка, которая принесла выгоду и вам, и мне. Теперь же я действительно хочу сделать вам подарок.

Они шли по течению ручья. От воды веяло прохладой, однако было душно, и небо, ясное с утра, словно выцвело. Парило, как летом перед грозой. С трудом верилось, что еще стоит февраль. Издали доносились звуки пастушьей свирели, шумела вода на лопастях мельничного колеса, а из селения, где остановились копейщики эскорта Ричарда, долетали громкие голоса и ржание лошадей.

Когда Ричард с Анной по мосткам перешли ручей и свернули за двухэтажное, сложенное из неотесанного камня здание мельницы, Анна невольно замедлила шаг. На лужайке толпились ратники и крестьяне, образовав широкий круг, внутри которого на длинном корде, удерживаемом одним из людей герцога, рысил снежно-белый конь.

Глаза Анны расширились. Она и не заметила, как машинально передала Ричарду шкатулку.

– Силы небесные! Не может быть…

Она стояла в толпе, не отрывая глаз от сказочно красивого, легкого, как сновидение, и белого, как горный снег, скакуна. Благородная осанка, горящие глаза, белоснежная грива, гибкая шея, напоминающая лебединую, пышный, немного на отлете хвост – все выдавало в нем редкостную арабскую породу. Анна, узнав коня, по-прежнему не веря глазам, спросила едва слышно:

– Это… это мой Мираж?

Ричард рассмеялся.

– Клянусь гербом предков, вы, миледи, дали своему коню поразительно удачную кличку!

Анна взглянула на Ричарда с признательностью.

– Дик Глостер, как мне вас благодарить? Где вы нашли его?

– В одной из конюшен Мидлхема. После вашего исчезновения леди Изабелла Невиль – да покоится ее душа с миром – взяла его себе. Но, увы, она была не Бог весть какой наездницей, и ваш иноходец большую часть времени простоял в конюшне. А жаль. Какой красавец! Если не ошибаюсь, его подарил вам Рене Анжуйский[31]31
  Рене Анжуйский (1409–1480) – герцог Анжу, номинальный король Сицилийский. Был родственником Анны, когда она была замужем за сыном Маргариты Анжуйской принцем Эдуардом.


[Закрыть]?

Анна с восторгом следила, как легко, словно паря, Мираж переходил с рыси на шаг.

– Когда-то я едва не загнала его на пути из Венсенна в Клермон…

Она не договорила, глубоко вздохнув.

Ричард велел подвести коня. Анна протянула руку, желая его приласкать, но разгоряченный иноходец прянул ушами, сердито фыркнул и вскинул голову.

– Забыл… А ведь когда-то он призывно ржал, едва заслышав мой голос.

Ричард успокаивающе похлопал коня по холке.

– Ему уже десять лет, но он по-прежнему легок и быстр. Не хотите ли проехаться на нем, Анна? Полагаю, лучшая наездница Англии вполне справится со старым знакомцем.

Предложение было более чем заманчивым. Анна почувствовала знакомое волнение перед скачкой: напряжение в ладонях, предвкушающих тепло поводьев, ощущение власти над послушным и мощным животным. Глаза ее сверкнули, щеки порозовели.

– Я еду! – решительно заявила она.

– Превосходно! Я знал, что Мираж обрадует вас. Однако я вовсе не желаю, чтобы вы гарцевали на нем в наряде послушницы. И если принцесса не побрезгует подождать несколько минут в доме мельника, ей доставят туда все необходимое.

По тому, как Анна торопливо взбежала по наружной лестнице на второй этаж, было видно, как ей не терпится сесть на коня. Здесь ее ожидал еще один сюрприз. Слуги герцога внесли небольшой сундучок, и когда Анна его открыла, то обнаружила вделанное с внутренней стороны крышки зеркало из посеребренного листа меди. Ее тронуло внимание герцога, позаботившегося даже о такой мелочи.

Но через минуту она уже не думала о Глостере, не в силах оторвать глаз от своего отражения в зеркале.

Как же должна была заледенеть ее душа, чтобы так долго пренебрегать собственной внешностью! Анна словно заново узнавала себя. В монастыре не было зеркал, и если порой она ловила свое искаженное отражение в серебряной чаше монстранца[32]32
  Монстранц – металлический сосуд для святых даров.


[Закрыть] или в тихой воде речной заводи, то вовсе не испытывала желания любоваться им. Но сейчас ей хотелось именно этого. Ясное зеркало отражало ее такой, какой она стала за долгие месяцы тоски и одиночества.

– Это не я… – беззвучно прошептала она. – Эта женщина слишком хороша, чтобы быть Анной Невиль.

Овал ее лица, прежде сохранявшего почти детскую округлость, стал более удлиненным, резче обозначились скулы, а вокруг глаз лежали нежные голубоватые тени, что придавало ее прозрачным зеленым очам драматическое выражение. Длинные шелковистые ресницы затеняли уголки век, и от этого разрез глаз казался еще более необычным. Кожа, вследствие уединенной жизни, приобрела перламутровую гладкость, и поэтому чувственный, несколько крупноватый рот Анны казался вызывающе ярким. Она закусила губу, и лицо сразу стало строгим. Но внезапно всплыло воспоминание, как когда-то в детстве она строила перед зеркалом рожицы, и Анна улыбнулась, с удивлением отметив, что ни черное покрывало, ни траурная, обрамляющая щеки повязка не могут скрыть ее сияющей молодости. Ей было двадцать четыре года – вполне зрелый возраст, и после всего пережитого Анна казалась себе состарившейся и умудренной опытом. Однако та юная женщина, которая смотрела на нее из глубины полированной пластины, своей цветущей юностью и красотой словно бросала вызов горю и бедствиям.

– Ты лжешь, – сказала Анна зеркалу. – Невозможно цвести, когда сердце мертво. Невозможно радоваться жизни, когда только воспоминания приносят мгновения призрачного счастья. Совершенно незачем быть такой красивой.

И тем не менее ее женское тщеславие было удовлетворено. Отбросив черное покрывало, Анна распустила свои густые и мягкие, как шелк, волосы, цветом напоминающие красное дерево, но более глубокого и благородного оттенка. Когда-то в знак траура она обрезала их едва ли не под корень. Теперь они вновь отросли и стали еще пышнее, так что приходилось стягивать их в тугой узел на затылке.

Откинув крышку сундучка, Анна стала вынимать и раскладывать на широкой скамье привезенный ей наряд. Порой она даже замирала, не в силах побороть невольное восхищение.

Она одевалась медленно, с каким-то потаенным наслаждением. После грубой шерстяной нижней рубахи батистовое белье и чулки тончайшего полотняного плетения казались невесомыми. Поначалу они холодили тело, затем согрелись и словно срослись с кожей. Пальцы ее перебирали мягкую фланель нижних юбок с шелковой оборкой, не решаясь коснуться самого платья. Оно было великолепным – из прекрасного генуэзского бархата, на первый взгляд казавшегося черным, на самом же деле необыкновенно глубокого зеленого тона, настолько глубокого, что лишь в складках переливались блики цвета мха. Когда Анна надела платье, оно показалось ей и простым, и в то же время слишком роскошным для обычной прогулки верхом. Нетрудно было догадаться, что Ричард Глостер намеренно устроил для нее весь этот праздник, давая понять, что ждет ее теперь, но она была благодарна ему за это и едва не приплясывала от нетерпения, застегивая длинные ряды мелких, обтянутых тем же бархатом пуговиц от запястья до локтя и от груди до маленького стоячего воротника. Под грудью платье было перехвачено широким поясом, а ниже собрано во множество трубчатых складок, разлетавшихся веером при каждом движении и переходивших сзади в длинный шлейф. Покончив с платьем, Анна примерила овальную стеганую шапочку с высоким бархатным валиком. Валик был обвит тонкой золотой цепочкой, которая удерживала складки свисающей сзади черной креповой вуали.

Когда Анна, изящно подхватив шлейф, спустилась по лестнице, на нее устремилось столько взглядов, что она почувствовала себя стесненно. Солдаты в касках и вытертых куртках, крестьяне в дерюге и овчинных безрукавках, немытые и взъерошенные детишки в лохмотьях, сквозь которые просвечивало голое тело, – все замерли, не в силах отвести глаз от ослепительной госпожи, Бог весть каким чародейством занесенной в этот дикий край. Они привыкли видеть Анну в монастырской церкви или одиноко прогуливающейся вдоль ручья, теперь же их руки сами потянулись к войлочным колпакам.

Ричард приблизился и осторожно поцеловал кончики ее пальцев.

– Подумать только, леди Анна, когда-то я имел дерзость дразнить вас лягушонком!

На губах Анны появилась улыбка. Она была немного выше горбатого герцога и глядела на него сверху вниз. Ричард предложил руку, она изящно оперлась на нее, и они прошли туда, где, звеня наборной сбруей, нетерпеливо бил копытом Мираж. На иноходце были дамское седло из красной кордовской кожи и шитый галуном чепрак.

Джон Дайтон был единственным, кто никак не отреагировал на перемену, происшедшую с Анной. Он невозмутимо подвел к ней коня и придержал стремя. В стороне стоял белый нормандский жеребец Ричарда, а трое копейщиков, которые должны были сопровождать герцога во время прогулки, уже держали под уздцы своих взнузданных коней.

Ричард хотел, чтобы прогулка выглядела не менее пышно, чем королевский выезд. Но здесь он совершил ошибку. Анна и без того была слишком возбуждена своим превращением из послушницы в знатную даму. Поэтому, едва оказавшись в седле, она почувствовала необыкновенное оживление. Словно шквал пронесся по глади уснувшего озера ее души. И пока Ричард, прихрамывая, шел к своему коню, а копейщики подтягивали подпруги, Анна, отдавшись неукротимому порыву, отпустила поводья и, хлестнув коня, ринулась вперед.

– Догоняйте, сэр Ричард!

Герцог Глостер на мгновение застыл, глядя ей вслед. Он видел, как Анна стремительно несется по склону прочь от селения, как легко заставляет коня взять с разбега небольшую изгородь, а затем, рассыпая тысячи сверкающих брызг, вброд пересекает ручей. Здесь всадница задержалась, заставив Миража кружить на месте, словно выбирая дорогу, а затем вновь дала шпоры иноходцу, слегка откинувшись в седле, галопом пронеслась у подножия известняковых скал. Темная вуаль плескалась на ветру. Мираж возбужденно ржал.

Конь Ричарда фыркнул, звеня удилами, и Ричард очнулся. Рывком поднялся в седло и, дав знак копейщикам следовать за ним, сжал коленями бока лошади, бросив ее в галоп.

«Дьявол! Мне не следовало забывать, что в Анне сидит семейный бес Невилей и никогда нельзя предсказать, что она может выкинуть в следующую минуту».

Темная фигура Анны маячила далеко впереди. Она неслась, как истинная амазонка. Вмиг все навыки верховой езды вернулись к ней. Ричард, приподнявшись на стременах и почти лежа на загривке коня, то и дело пришпоривал его. Все больше отставая, позади скакали охранники.

Ричарду эта бешеная скачка была совершенно ни к чему. Он затевал всего лишь изящную верховую прогулку, которая оживила бы Анну и настроила ее на элегический лад. Возможно, тогда удалось бы заговорить с ней о главном, взывая одновременно и к чувствам, и к рассудку. Насилие он приберегал на крайний случай, поскольку опыт подсказывал ему: ни к чему хорошему с такой женщиной, как Анна, это не приведет. Правда, прежде у него на руках не было такого козыря, как Кэтрин. И вот теперь эта взбесившаяся амазонка несется так, словно за ней гонятся все демоны преисподней, и, судя по всему, вовсе не расположена вести задушевную беседу с кузеном.

Герцог снова пришпорил коня. Он видел, как Анна на секунду придержала иноходца и оглянулась. До него донесся ее смех, а затем она круто повернула Миража в сторону от проезжей дороги и заставила взбираться по склону холма к темнеющему на вершине лесу. Ричард выругался сквозь зубы. Он надеялся, что, достигнув края долины, Анна все же остановится у водопада, однако вместо этого она затеяла какую-то нелепую игру.

Вскоре герцог обнаружил, что его нормандский жеребец тяжеловат и значительно уступает в скорости арабскому иноходцу, который, хотя и был много старше коня Ричарда, но все еще не растерял присущей лошадям его породы резвости. Расстояние между герцогом и Анной продолжало увеличиваться. Ричарду ничего не оставалось, как попытаться догнать ее, срезав путь. Но местность здесь оказалась непригодной для скачки, ему пришлось объезжать покрытые плющом валуны и размытые ложбины, поэтому, когда он достиг края леса, его встретила лишь тишина.

Глостер осадил коня и, сдерживая дыхание, прислушался, надеясь различить топот копыт Миража. Однако не услышал ни звука. Пуп Вельзевула! Наместник Севера Англии, брат короля, Верховный стюарт королевства вынужден, будто мальчишка, гоняться за этой охмелевшей от скачки вдовушкой. Ричард оглянулся. Отставшие копейщики скакали далеко в долине. Он решил не дожидаться их, поправил сбившийся от скачки упланд и медленно поехал среди замшелых стволов.