Текст книги "Тяжесть венца"

Он умолк, задыхаясь от бешенства, обиды и отчаяния. Постепенно его дыхание стало более ровным, в глазах мелькнуло нечто похожее на сострадание. Анна сидела, слегка раскачиваясь, взгляд ее странно блуждал. Оливер ощутил страх за нее.

– Анна!..

Она подняла на него огромные глаза, и его поразило выражение затравленности в них. Оливер растерялся. Он хотел унизить, оскорбить ее, но не мог вымолвить больше ни слова. Анна отвела взгляд, судорожно сглотнула. Потом лицо ее стало необъяснимо меняться. Он не мог понять, как это произошло, но, когда она вновь посмотрела на него, ее взгляд напоминал сверкающее лезвие клинка.

– Ступай за мной, – каменным голосом произнесла она.

Она шла так прямо и твердо, словно ее вела сама судьба. Пересекла двор, поднялась в зал, где когда-то пыталась убить короля. Подняла глаза на свод, где уже не было люстры. Здесь зародилось ее доверие к Джеймсу. Она поднялась по винтовой лестнице и вместе с Оливером вошла в комнату, где у камина беседовали Дебора и Джеймс.

– Леди Шенли, отойдите от этого человека, – спокойно проговорила Анна.

Дебора растерянно взглянула на королеву, потом на Тирелла, но повиновалась. Джеймс стоял не шевелясь, лишь его прозрачные глаза светились особым, напряженным светом. Потом в них мелькнуло еще что-то – страх, отчаяние.

– Ваше величество, ради всего святого, выслушайте меня…

Он шагнул было к ней, но остановился, словно натолкнувшись на ее взгляд.

– Сэр Джеймс, давал ли вам Ричард Глостер приказ убить Филипа Майсгрейва под Барнетом?

Теперь он отшатнулся. Лицо Оливера выражало жестокое торжество.

– Сэр Джеймс, вы встречались с Джоном Дайтоном, когда он вез горбуну план, как сдать Нейуортский замок?

У Тирелла задрожали губы.

– Джеймс Тирелл, это вы помешали графу Нортумберленду послать помощь в Нейуортскую долину?

Она скорее почувствовала, чем увидела, как Тирелл дрожит.

– Я выполнял приказ, – глухо проговорил он. – Я был человеком с проклятой душой. И я еще не знал вас, Анна!

В его голосе слышалась мольба, но это еще больше разожгло ярость королевы.

– Будьте же вы прокляты!

Он вдруг рухнул на колени, простер к ней руки.

– Нет! Я люблю вас… Я не смогу жить без вас!..

На ее лице появилась гримаса отвращения.

– Убирайтесь!

– Нет! О, умоляю, выслушайте меня!..

Он пополз к ней, из его глаз текли слезы, но Анна отшатнулась. Оливер заслонил ее.

– Разве ты не слышал, мерзавец, что тебе велела королева?

Тирелл закрыл глаза и со стоном втянул воздух.

– Ради Спасителя, позвольте мне только увезти вас из Англии. Потом я исчезну.

– Убирайся, – снова сказала Анна. – Я скорее вверю свою судьбу воле Провидения, чем такому презренному лжецу!

Он тяжело дышал, горбился, руки его бессильно свисали вдоль тела.

– Моя королева… О моя королева, я готов умереть за вас! Что мне совершить, чтобы вы поверили мне? Что совершить, чтобы вы хоть на миг сменили гнев на милость? Неужели нет ничего такого, чем бы я мог заслужить хотя бы вашу снисходительность?!

Анна вдруг шагнула к нему и, схватив за волосы, резко вскинула его лицо.

– Есть! Вы спасли Джона Дайтона, отослав его подальше. Докажите же свою преданность. Мне нужна его голова!

В глазах Тирелла мелькнуло нечто похожее на надежду.

– Да! О да! Я сделаю это!

Анна разжала пальцы и брезгливо вытерла руку о складки платья.

– Но это еще не все, палач. Выполни еще один мой приказ. Мне нужна еще одна голова – короля Ричарда Третьего!

Дебора испуганно ахнула, даже Оливер вздрогнул, взглянув на королеву, как будто опасаясь, в своем ли она уме. Лицо Анны было словно из мрамора, глаза лихорадочно блестели. Тирелл же тотчас успокоился и встал.

– Да. Клянусь своим последним дыханием, я исполню ваш приказ, моя королева.

Он поклонился и молча вышел. Анна бессильно опустилась в кресло.

– Дебора, умоляю, дай мне воды!

После этого она погрузилась в какое-то странное оцепенение. Ее перестало интересовать все происходящее. Она так устала сносить бесконечные удары судьбы, что в ней как будто что-то надломилось. Исчезло даже желание мести. Душа Анны словно умерла. Она не думала ни о будущем, ни о прошлом. Она была уничтожена настолько, что не могла ни плакать, ни молиться.

Однажды, как сквозь сон, она услышала, что Дебора выговаривает Оливеру:

– В вас просто заговорила ревность! Как вы осмелились открыть это королеве? Она верила этому человеку, и он мог ее спасти, ибо любил. Вы же окончательно погубили ее своей правдой.

– Анна Невиль должна была узнать все. Джеймс Тирелл был одним из убийц ее мужа и сына. Когда-то я скрыл от Анны это предательство, и она оказалась в руках чудовища. Тирелл такой же изверг, как и его господин. Он мог бы стать ее убийцей!

– Но он готовился ее увезти, и я уверена, что сделал бы это. Теперь же она вновь беззащитна перед королем.

– У короля сейчас другие заботы. Он даже перестал присылать гонцов в Вудсток. И сейчас, когда вся Англия говорит о Тюдоре и еще бродят слухи, что король хотел убить Анну Невиль, – он не рискнет запятнать себя новым преступлением. Именно сейчас она в безопасности.

– Вы так говорите, чтобы успокоить свою нечистую совесть. Ах, зачем я привела вас к королеве, Оливер Симел!

– Разве было бы лучше, чтобы она и дальше пребывала в неведении и служила игрушкой в руках этого исчадия ада?

– Да. Тысячу раз – да! Даже вы не знаете всего, сэр Оливер.

Анна нахмурилась. Она понимала, что имеет в виду Дебора. Ребенок. Ее ребенок от Тирелла. Чудовищно! Она сжималась, обхватывала живот и начинала стонать. Когда-то ребенок от Ричарда вызывал у нее чувство неприязни. Теперь ей казалось, что внутри нее поселился сам Сатана.

– Я не рожу тебя, дьявол! Ты умрешь во мне…

И только эта глухая ненависть давала ей силы что-то делать. Она не верила, что Тирелл вернется, она не верила в его клятву и не ждала его. Но она страстно не желала носить в себе это дитя.

Март выдался восхитительным. Пахло свежими травами, лесной сыростью, набухающими почками. Анна стояла у открытого окна и хмурилась, вглядываясь в лес.

– Дебора, я хочу погулять.

Баронесса вздрогнула. Это были первые слова королевы за минувшие три недели.

– О да, конечно! Я доложу сэру Несфильду.

Комендант, которого также беспокоило странное поведение королевы, даже обрадовался.

– Прикажете принести паланкин или оседлать лошадь, ваше величество?

– Нет. Я хочу прогуляться пешком.

В лесу охранники и Оливер с трудом поспевали за ней. Анна шла торопливо, словно точно знала, куда направляется. Лесную землянку едва можно было различить под грудой пожухлых прошлогодних листьев. Здесь она впервые протянула убийце руки. «Этот человек черен. Он проклят. Остерегайся его», – сказала тогда Мэдж. Анна не придала тогда значения ее словам.

Оставив охрану в лесу, королева решительно постучала в двери вудстокской ведьмы.

– Я не сделаю этого, – решительно заявила Мэдж, когда королева сообщила ей о цели своего визита. – Избавляться от ребенка – величайший грех.

– И все же ты поможешь мне. Ты ведь не хочешь, чтобы я сама вспорола себе живот кинжалом.

Мэдж, сгорбившись, сидела у слабо тлевшего очага. Королева в меховом плаще стояла перед ней, и лицо ее выражало отчаянную решимость. Мэдж угрюмо взглянула на нее из-под нависавших косм.

– Убить еще не родившегося ребенка – грех. Закончить свою жизнь раньше намеченного срока – еще больший грех. Что произошло с Анной Невиль, если она стала прислужницей нечистого?

– Нечистый сидит внутри меня! – зло возразила Анна. – И с каких это пор ведьма Ульрика стала такой богобоязненной? Мне ведь известно, что ты не отказываешь в этой просьбе за малую плату даже простым селянкам. Я же по-королевски одарю тебя.

Мэдж отрицательно покачала косматой головой.

– Зачем? Когда-нибудь это дитя будет тебе в радость. Ты ведь искала и обрела утешение в объятиях его отца.

Королеву передернуло.

– Нет! Я ненавижу его! И ты сама говорила, что он проклят. А проклятой оказалась я сама. Умоляю, Мэдж, сделай то, о чем я тебя прошу. Помоги мне!

– Нет. Это опасно. От этого нередко умирают.

– Я наверняка обречена, если оставлю его. Король убьет меня.

– Король этого не сделает. Сейчас хромой Ричард боится за твою жизнь. Твоя смерть подрубит и без того тонкий ствол его власти.

– О, тогда меня тем более ничего не страшит! Но и ты пойми меня. Сколько я могу предавать свое прошлое? Сколько я должна рожать детей от убийц Филипа! Помоги, Мэдж. Этот ребенок не должен увидеть свет. Вспомни, ты сама предрекла мне когда-то, что у меня будет только трое детей.

Почему-то это напоминание особенно подействовало на ведьму. Она вдруг вскочила и оскалилась так, что Анна даже попятилась.

– Убирайся! Вон! И никогда больше не приходи сюда. Никогда не жди от меня помощи!

Старая и немощная, она почти вытолкала королеву за дверь. А когда та ушла, набросала столько валежника в очаг, что пламя поднялось до самой кровли землянки. Согнувшись у огня, колдунья долго разглядывала свою скрюченную темную ладонь. По ее морщинистым щекам текли слезы.

– Я никогда не сделаю этого, моя девочка. Никогда. Иначе случится то, что предначертано. И я стану твоей убийцей. Но порой стоит попробовать и поспорить с судьбой!..

На следующий день королева пришла к ней вновь.

15. День солнечного затмения

Они галопом неслись между еще голыми весенними деревьями – всадник в черном плаще и, чуть поотстав, мальчик на светлой соловой лошадке с откинутым на спину капюшоном наплечья. Когда они проезжали через небольшой овраг, прямо над головой у них резко закричала сойка, лошадь второго всадника испуганно шарахнулась, и мальчик, не удержавшись в седле, свалился в ворох прошлогодней листвы. Всадник в черном плаще тут же оказался рядом.

– Как ты, Дэвид?

Мальчик хмуро глянул на него из-под падающих на глаза темно-каштановых густых волос. Глаза его были слегка раскосые, ярко-зеленые. Чуть вздернутый нос усыпан веснушками. На его темном шерстяном наплечье ярко выделялась расшитая золотом ладанка. Мальчик поправил ее, стал подниматься.

– Лучше помогите поймать мою лошадь, сэр Джеймс.

Когда Дэвид вновь оказался в седле, Тирелл решил, что не следует так гнать. В конце концов, в этом мальчике заключалось все его будущее, все надежды на счастье. И не дай Господь, чтобы из-за спешки с Дэвидом что-то случилось.

Теперь они ехали почти шагом. Лошади устало всхрапывали. Под их копытами похрустывали раздавленные желуди.

– Далеко ли еще?

– Сейчас покажется постоялый двор, там мы передохнем, а за ним уже начинается Вудстокский лес.

– О, тогда поехали скорее!

Джеймс Тирелл понимал нетерпение этого мальчика. Увидеть мать, после того как много лет считал ее умершей… После стольких лет жизни в глуши и безвестности узнать, что его мать – королева… Тирелл и сам еще не мог до конца поверить, что в отдаленном Йоркшире, среди Кливлендских холмов, в старом Тонвильском замке оказался живым и невредимым сын Анны – Дэвид Майсгрейв.

Джеймс бросил быстрый взгляд на мальчика. Дэвид был очень похож на свою мать. Пожалуй, во всей старой Англии ни у кого больше не было таких необычных глаз, как у Анны и ее сына. Эта пронзительная зелень – цвет молодой листвы… Немудрено, что догадка о том, кем является подросток, открывший ему ворота Тонвильского замка, тотчас пришла на ум Тиреллу.

Он приехал в Тонвиль совсем один. Уже приближаясь к замку Джона Дайтона, Тирелл свернул в небольшую церквушку, затерявшуюся среди этих безлюдных просторов, чтобы помолиться, перед тем как выполнить первый приказ своей королевы. Ближе к ночи он поднялся к замку, неуютному нагромождению камней на вершине холма, где лишь в одном оконце слабо мерцал свет. Стоял конец февраля, подмораживало, но вечер выдался на удивление тихим и безветренным. Казалось, весь мир замер в молчании, когда Тирелл, не снимая руки с рукояти меча, громко постучал в ворота замка. Его сердце билось ровно и сильно.

И тут он увидел этого мальчишку. В полумраке Джеймс не сразу разглядел его. Понял лишь, что мальчик не намерен впускать в замок незнакомого человека. Он стоял, держа за ошейник захлебывающегося яростным лаем пса, а за его спиной возвышались два здоровенных парня с факелами и дубинками в руках. Голос мальчика был резким – голос господина, не терпящего возражений.

– Моего отца нет дома.

Тирелл был удивлен. Он слышал, что у Джона Дайтона есть сын, но что-то в облике этого рослого, стройного мальчика не вязалось в сознании Тирелла с тем, что его отцом является коренастый и угрюмый Дайтон. Более того, когда подросток повернулся и свет факелов озарил его лицо, Тирелл вдруг почувствовал, что не может отвести от него взгляд. Он был настолько потрясен, что ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, о чем говорит ему подросток.

– Что с вами, сэр? Вы разве не слышите меня? Я ведь сказал, что отец уехал несколько месяцев назад, и никто не знает куда.

Тирелл пришел в себя.

– Ты сейчас солгал мне, юный майстер. Ибо, когда я отправлял твоего покалеченного отца сюда, он не мог двигаться, и даже речь давалась ему с трудом. Неужели случилось чудо и увечный Дайтон встал на ноги?

Мальчик, похоже, смутился, прикрикнул на пса, заставив его уняться. Снова взглянув на приезжего, он откинул со лба волосы. И стал еще более похож на королеву. Сын Джона Дайтона! «Это наваждение!» – пронеслось в мозгу Тирелла.

– Ты, кажется, что-то сказал? – заставив себя очнуться, спросил Тирелл.

– Я говорю, что он отбыл на телеге. Приказал слугам, чтобы его перевезли в какое-то аббатство, где бы он мог замолить свои грехи. У него их много, – тихо добавил мальчик с каким-то недетским осуждением в голосе.

«Что-то здесь не так», – подумал Тирелл. Вопреки законам гостеприимства, его не пригласили переночевать в замке и, более того, старались дать понять, чтобы он покинул его как можно скорее.

Джеймс опять стал приглядываться к мальчику. «Сколько ему лет? Двенадцать-тринадцать, не больше». Однако что-то в его напряженной решительности, в том, что он, как взрослый, как хозяин, разговаривал с приезжим, указывало на то, что этому ребенку довелось повзрослеть раньше срока. Он был серьезен и осторожен, слуги, по-видимому, слушались его и почитали. Кливлендское нагорье – дикий край, и здесь распоряжается лишь тот, за кем сила.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь, где замаливает грехи твой отец? Это несколько странно… майстер Дайтон.

– Тонвиль, – поправил мальчик. – Я ношу имя матери. Дэвид Тонвиль.

«Дэвид!» – еще сильнее удивился Тирелл и вдруг почувствовал, как отчаянно колотится сердце.

Он наклонился, внимательно разглядывая расшитое золотом украшение – ладанку для святых мощей – на темной замшевой курточке мальчика. «Дэвид», – опять подумал Черный Человек, с неожиданным смятением вспомнив, как королева, рассказывая ему о погибшем сыне, не раз сожалела, что даже охранявшая его частица Гроба Господня в ладанке не спасла Дэвида.

– Откуда у тебя эта ладанка? – неожиданно спросил Тирелл. И тут же новый вопрос сорвался с его уст, прежде чем он успел подумать: – Дитя мое, а ты уверен, что Джон Дайтон отец тебе?

Поистине странный и оскорбительный вопрос. Тирелл сам ощутил неловкость, но что за странная реакция последовала за его словами! Мальчик был напуган, а еще больше взволнован.

– Кто вы, сэр?

– Мое имя Джеймс Тирелл.

Казалось, это имя ни о чем не говорит Дэвиду. Но теперь и он внимательно вгляделся в человека, лицо которого скрывалось тенью капюшона.

– Вы из Пограничья? – вдруг с какой-то надеждой спросил Дэвид и тотчас отрицательно покачал головой. – Нет. Я вас не помню там.

Тирелл стоял, словно оглушенный этим вопросом. Буря чувств поднялась в нем при одном лишь упоминании этого слова – Пограничье.

Откуда-то возникла маленькая перепуганная женщина. Обняла Дэвида, притянула его к себе, словно стараясь защитить.

– Кто вы, сэр? Уходите! Слышите, поворачивайте коня, не то я велю спустить на вас псов.

– Погоди, ма! – остановил ее Дэвид. – Этот человек что-то знает.

– Нет, пусть он уходит. Я не отдам тебя им, Дэвид! Ты только мой!

И тем не менее эта женщина не могла быть его матерью. Маленькая, невзрачная, вся в морщинах, она, как и Джон Дайтон, не имела ничего общего с этим красивым, словно юный принц, мальчиком.

И тогда Тирелл сказал:

– Ты – Дэвид Майсгрейв.

Мальчик был потрясен. Некоторое время он глядел на приезжего и вдруг почти закричал:

– Да!.. Да! Я вспомнил! Я Майсгрейв! Как же долго я не мог отыскать в памяти это имя!

Женщина рыдала, мальчик был взбудоражен, пес глухо рычал, а слуги ничего не понимали.

И лишь поздней ночью, когда они сидели в старой и неуютной башне замка, Тирелл узнал, как вышло, что здесь оказался давно считавшийся погибшим сын Филипа и Анны.

Несколько лет назад Джон Дайтон привез в Тонвиль-Холл находившегося без сознания, но еще живого ребенка. Он велел жене ухаживать за ним, сказав, что когда-нибудь они смогут получить за этого щенка хорошие деньги. Леди Элисон уже имела некоторое представление о делах своего супруга, но, будучи забитой и запуганной, давно привыкла во всем подчиняться ему. И она стала ухаживать за мальчиком. Никто не думал, что он выживет. Он был в беспамятстве, голова его была разбита, он потерял много крови. Но леди Элисон все же удалось вернуть его к жизни, и, когда это беспомощное дитя открыло глаза и взглянуло на нее, с уст его сорвалось лишь одно слово:

– Матушка!..

И сердце одинокой, не имевшей своих детей женщины растаяло от нежности. Этот мальчик принял ее за свою мать. Она не знала, кто он и откуда. Но и он этого не помнил. Он ничего не помнил из своей прошлой жизни. И она решила воспользоваться этим, сделав его своим сыном. Однако когда она стала называть его Джоном, мальчик улыбнулся и заявил, что зовут его Дэвид. Но это и все. Больше никаких воспоминаний.

Джона Дайтона в Тонвиль-Холле не было около двух лет. За это время Элисон Тонвиль окончательно убедила всех, что Дэвид – сын ее супруга, бастард, которому они хотят передать имение, поскольку у них нет собственных детей. От Дайтона по-прежнему не было вестей, и его супруга, беря грех на душу, изо дня в день ставила свечи в часовне, моля Пречистую, чтобы он никогда не вернулся, ибо не была уверена, что он примет Дэвида и согласится с решением усыновить ребенка. Она еще не забыла, как он грубо швырнул бесчувственное тельце мальчика, когда весь в крови и грязи прискакал на несколько часов в Тонвиль. Дэвида же она боготворила. Он был такой веселый, такой сообразительный и шустрый. И он звал ее матерью! Правда, временами смотрел на нее со странным изумлением.

– Раньше вы были другой, матушка.

У несчастной Элисон сжималось сердце. Она боялась, что когда-нибудь Дэвид вспомнит, кто он и откуда. Она понимала, что с этим ребенком дело нечисто. Он был слишком хорош собой, его манеры и речь, несмотря на детскую непосредственность, выдавали в нем ребенка не из простой семьи. Да и ладанка со святыней, которая была на мальчике, говорила о том же. Порой Дэвид становился задумчивым, задавал неожиданные вопросы.

– Матушка, а где моя сестра? Где моя Кэтрин?

Элисон была слишком простодушна, чтобы солгать. Она начинала сердиться, даже кричать на него.

– Никакой сестры у тебя нет! А если будешь выдумывать Бог весть что, я позову священника, чтобы он изгнал из тебя злых духов!

Но она ничего не могла поделать, когда Дэвид однажды с недоумением заметил, что прежде жил в другом замке, знавал других людей и другую мать… Последнее воспоминание сразило его, и он несколько дней пролежал в горячке. Элисон не отходила от него ни на минуту. Если Дэвид умрет – этот грех ляжет на нее. Но когда мальчик стал поправляться, она уже решила, что именно следует ему сказать. Да, раньше он жил в другом замке и у него была другая мать. Но та женщина умерла, и его батюшка привез его к своей второй жене.

Ребенок посмотрел на нее странным, словно обращенным внутрь взглядом.

– Та матушка была красивее.

Теперь он часто и сам рассказывал ей то, что вспоминал. Каких-то слуг, шута, хромого Освальда, огромную бомбарду, которая так громоподобно била в шотландцев, что рушились Чевиотские горы. И Элисон догадалась, откуда он. Из Пограничья. А когда Дэвид упомянул замок Олнвик и графа Нортумберленда, Элисон и вовсе перепугалась, решив, что украденный мужем ребенок чуть ли не из рода Перси. Но было в прошлом этого мальчика нечто, о чем он панически боялся вспоминать. Он часто пугался по пустякам и бежал к Элисон, ища в ее объятиях спасения. Элисон обнимала его и плакала вместе с ним, ибо сама опасалась за жизнь своего Дэвида. Она боялась, что вернется супруг и причинит мальчику вред, а ее покарает за своеволие – ведь она сказала всем, что Дэвид его сын.

Когда же пришло известие, что вскоре прибудет Дайтон, ее охватила растерянность. Она суетилась в замке, пропадала на ферме, словно пытаясь доказать мужу, что сама вполне справляется с хозяйством. Дэвиду было сказано, что едет его отец.

Но Дэвид не признал в Джоне Дайтоне отца. Более того, едва Дайтон вошел в старый зал Тонвильской башни, Дэвид, не издав ни единого звука, как подкошенный рухнул на пол. Его обморок продолжался несколько часов, и Элисон вдруг пришла в ярость и, как кошка, набросилась на мужа. Она была в таком состоянии, что скорее убила бы его, чем позволила тронуть хоть волос на голове своего малыша.

Дайтон так изумился, когда она объявила, что выдала Дэвида за его бастарда, что не мог несколько минут вымолвить ни слова. Но потом вдруг расхохотался. Стал расспрашивать о мальчике, а когда узнал, что тот не помнит, кто он и откуда, то, посмеиваясь, одобрил ее решение.

– Он останется бастардом до тех пор, пока я не решу продать его матери, – только и добавил он, и у Элисон замерло сердце при мысли, что мать Дэвида жива.

Мальчик и его «отец» увиделись лишь вечером. Когда мальчик пришел в себя, Элисон потратила весь день на то, чтобы убедить его, что Джон Дайтон и есть подлинный отец Дэвида. И хотя ребенок панически боялся «батюшки», а ночью шептал Элисон, что его отец хотел его убить, славной женщине все-таки удалось доказать мальчику, что он ошибается.

В последующие несколько лет Дайтон редко наведывался в Кливлендские холмы. Элисон рассказывала Дэвиду, что его отец занимает очень высокий пост, что он рыцарь и состоит в свите самой герцогини Глостер. Дэвид слушал ее хмуро. С одной стороны, он был обыкновенный мальчишка: любил побегать с крестьянскими детьми у пруда, любил разъезжать на пони или возиться с новорожденными ягнятами. Но иногда он становился очень странным, усаживался, свесив ноги, на деревянной галерее Тонвиля и, разглядывая свою ладанку, о чем-то задумывался, да так глубоко, что приходилось чуть ли не кричать, чтобы он очнулся.

Элисон обычно оставляла его в покое, но часто просто пугалась и бранила его. Она боялась его задумчивости, ей казалось, что эти воспоминания отнимают у нее ее сына. Священная реликвия у него на груди даже злила ее, словно эта святыня подчеркивала, что нет у нее прав на этого красивого ребенка. Порой она испуганно вслушивалась в то, о чем растерянно и удивленно рассказывает мальчик:

– Когда-то я жил в большом замке, который все называли Гнездом Орла.

– Нет такого замка! – сердилась Элисон, холодея от мысли, что он отправится его искать.

Дэвид задумчиво продолжал:

– В замке было множество слуг, и все звали меня господином или юным лордом. Были еще какие-то люди, и я знал, что это мои отец и мать. Я не помню их имен, не помню лиц. Еще была девочка Кэтрин, которую я звал сестрой. В замке всегда толпились воины, и я тоже должен был когда-нибудь стать воином и защищать этот замок. Но однажды ночью на меня напал мой отец… Тот, который приезжает сюда… Да, точно, тогда он хотел убить меня. О матушка Элисон, защити меня от него!

И снова она корила его за эти нелепые выдумки. В следующий раз, когда нечто подобное придет ему в голову, говорила она, стоит только прочесть молитву, и все пройдет. Дэвид так и поступал, но это не помогало.

Время шло. Мальчик рос. Когда герцогиня Глостер стала королевой Англии, Джон Дайтон и вовсе перестал посещать Тонвиль. Элисон с гордостью говорила Дэвиду, что теперь его отец входит в свиту короля Ричарда III и следует гордиться им, сама же молила небеса, чтобы служба удержала Дайтона при дворе как можно дольше, ибо даже эта неграмотная леди не могла не видеть, что отношения между ее супругом и Дэвидом становятся все напряженнее и Дэвид не зря убегает из замка, когда становится известно, что в Тонвиль приезжает его «отец».

Все это Джеймс Тирелл узнал в ту долгую февральскую ночь, которую провел с Элисон и Дэвидом в холодной башне старого замка. Говорил большей частью Дэвид. И хотя на первый взгляд он казался довольно неотесанным подростком, какое-то поразительное благородство отличало его от простоватой приемной матери. Да и говорил он о вещах серьезных и с такой рассудительностью, какую нечасто встретишь у детей. Этот двенадцатилетний мальчик уже скоро год как нес на своих плечах бремя управления имением, груз ответственности за жизнь его обитателей, держал в полном повиновении дворню и хранил тайну подземелья Тонвиль-Холла, где с прошлой зимы содержал узником Джона Дайтона.

Разумеется, это было открыто Джеймсу Тиреллу не сразу. Поначалу ему пришлось рассказать Дэвиду о его прошлом: о матери, отце, сестре, о замке Нейуорт. Пересилив себя, он признался ему и в том, какую роль сам сыграл в падении Гнезда Орла и кем на самом деле являлся сэр Джон Дайтон.

Мальчик слушал с недетской серьезностью в глазах. По лицу Элисон безостановочно текли слезы.

– Не забирайте его у меня! Как же мне жить без него теперь?

А потом и они поведали Тиреллу обо всем. Он с необычайной теплотой смотрел в зеленые глаза этого ребенка.

– Твоя мать так долго считала тебя мертвым, Дэвид! Много лет в своих снах, в ночных кошмарных видениях она искала твое мертвое тело.

Элисон Тонвиль, перестав плакать, испуганно перекрестилась. Дэвид же все еще не мог опомниться.

– Моя мать – королева Анна! – без конца повторял он то пораженно, то с гордостью, то с каким-то детским смешком. Однако вскоре стал серьезным. – Хотите узнать, где находится Джон Дайтон?

И Дэвид рассказал, как под Рождество в Тонвиль привезли Джона Дайтона, и тот, сам беспомощный, попытался убить Дэвида. Даже Элисон перестала плакать, глаза ее гневно сверкнули.

– Силы небесные, я сразу поняла, что он что-то задумал! Я ухаживала за ним, а он без конца требовал к себе мальчика. Но я строжайше запретила Дэвиду приближаться к его постели. Мой супруг так часто бывал жесток со мной, что, да простит мне Всевышний, я тоже решила не церемониться с ним и стала запирать его комнату на щеколду. И хотя он был крайне слаб, я боялась его и не желала повиноваться его приказам. А однажды, когда я была в подвале, я вдруг почувствовала, что наверху что-то случилось. Не помня себя, я кинулась вверх по лестнице и стала звать сына. И увидела, что дверь комнаты мужа слегка приоткрыта…

Она вдруг разрыдалась так, что Дэвиду пришлось подать ей воды. Дело было так. Услышав зовущий крик из комнаты Джона Дайтона, мальчик из жалости решил войти к тому, кого все еще считал своим отцом. Джон Дайтон попросил его подойти ближе и наклониться, сказав, что хочет сообщить ему что-то важное. Когда же Дэвид наклонился к нему, он внезапно схватил мальчика здоровой рукой за шнур ладанки и, рывком подтянув к себе, стал душить его, словно удавкой.

– Он оказался таким сильным, что я не мог ни вырваться, ни закричать. И он наверняка справился бы со мной, если бы в этот миг не вбежала матушка и не стала бить его по голове кочергой, пока он не потерял сознание и не ослабил хватку.

Тогда Дэвид и его приемная мать поняли, что жизнь мальчика в опасности до тех пор, пока Джон Дайтон находится в замке. Поправится он или нет, но все равно не откажется от попыток погубить Дэвида. Тогда Элисон рассказала мальчику, что Дайтон никогда не был его отцом, и они решили избавиться от него, заточив в подвал. Всем сообщили, что сэр Джон отбыл для лечения в некое отдаленное аббатство, а самого его перенесли в подземелье, куда, кроме супруги и двух верных слуг, никто не спускался.

– Могу ли я его видеть? – холодно осведомился Джеймс Тирелл.

После некоторого колебания они согласились. Правда, Элисон начала было испуганно креститься, заметив, как решительно положил руку на рукоять меча этот рыцарь в черном.

Однако, увидев холод и мрак подземелья, Тирелл решил, что смерть будет слишком легкой карой Дайтону за все его преступления. Тот же, поняв, что сэр Джеймс спустился в подвал отнюдь не для того, чтобы спасти его, сам стал молить его об избавлении – смерти. Тирелл же пожелал узнать, как вышло так, что сын Филипа и Анны остался жив. И Дайтон заговорил:

– Не знаю, что тогда спасло этого змееныша: реликвия ли у него на груди, воля небес, его детский шлем или ветка, за которую зацепилась секира, когда я наносил удар. Но оказалось, что я лишь оглушил его. Однако тогда я не понял этого, а просто сбросил мальчишку Майсгрейва вместе с перерубленной веткой со стены, но Господь Бог, зачастую столь равнодушный к тому, что творят смертные, этой ночью вдруг послал щенку ангела-хранителя. Как иначе можно объяснить тот факт, что он не свалился вниз, а повис на кривой сосне, проросшей сквозь нейуортскую стену? Я узнал об этом лишь утром, когда взошло солнце и я заметил его тело, висящее на корнях сосны. Тогда я решил убрать его, чтобы не вызвать подозрений, но, спустившись по веревочной лестнице вниз, я понял, что щенок Майсгрейвов еще жив. Он застонал, когда я стал снимать его. Видимо, сам бес попутал меня, ибо вместо того чтобы докончить начатое, я решил сохранить мальчишку. Герцог Ричард мог заплатить мне за него немалый куш, поэтому я спрятал его, бесчувственного, в соседней роще, завалив буреломом. Потом я пришел к своему господину и хотел рассказать о Дэвиде, но он, даже не выслушав, услал меня к вам, Черный Джеймс. А я ведь столько сделал!.. Никто не сможет понять, что я совершил ради него в ту дьявольскую ночь. И тогда… Я впервые в жизни был обижен на своего господина и решил до поры до времени спрятать ото всех щенка. Я увез его, еле живого, в Тонвиль и стал ждать удобного случая, чтобы сообщить о нем, но мой господин Ричард так нянчился с Анной Невиль и с ее девчонкой, что мне казалось: мое время еще не пришло. Как я был глуп! Эта зеленоглазая сука опередила меня. А ведь я уже был готов открыться моему королю!

Тирелл спокойно поднялся.

– Довольно, сэр Джон. Я поклялся доставить королеве вашу голову и выполню свою клятву. Если еще есть молитва, которую вы не забыли, – молитесь.