Текст книги "Тяжесть венца"

Однажды в конце октября Анна вместе с другими монахинями отправилась в сосновый бор, чтобы собрать с поваленных ветром старых сосен древесный лишайник для изготовления зеленой краски для шерсти. День стоял сухой и ясный, пахло хвоей, и было так тихо, что женщины еще издали услыхали лязг железа и дробный топот копыт. Вскоре на тропинке под скалой показался небольшой отряд.

– Кто бы они ни были, надо как можно скорее сообщить стражникам в долине, – пугливо крестясь, сказала сестра Геновева.

Анна молча поставила свою корзину на плечо и двинулась в сторону монастыря. Она подумала прежде всего о дочери, которая вместе с настоятельницей поехала на мельницу.

Она ушла уже далеко вперед, когда монахини, замешкавшиеся из любопытства, вдруг стали кричать ей, что это приехал герцог Глостер.

Если Анна и испытывала волнение, то внешне это никак не проявилось. Она продолжала стоять с корзиной на плече, глядя на приближающихся всадников. Вскоре она поняла, почему не сразу узнала герцога. Анна привыкла видеть его во главе вооруженной свиты, на копьях которой развевались флажки с эмблемой Белого вепря, восседающим на великолепном, словно мифический единорог, белом скакуне, и как было признать теперь Ричарда в простой запыленной накидке купца, восседающего на обычном низкорослом муле? На его спутников она и вовсе не обратила внимания, ибо они, как и герцог, были в пыли, а их мулы выглядели изможденными. И лишь когда они оказались совсем близко, Анну вывел из оцепенения высокий женский голос:

– Помилуй Бог, милорд! Но ведь это она! Клянусь небом, это так же верно, как и то, что я сама из рода Невилей!

Чуть подняв бровь, Анна с некоторым удивлением взглянула на сидевшую по-мужски в седле женщину в простой суконной накидке. Та, в свою очередь, не сводила с нее удивленных глаз.

Ричард Глостер первым соскочил с седла и, учтиво поклонившись Анне, помог сойти с мула своей спутнице – невысокой немолодой даме. Та, слабо охнув, ступила на землю и несколько минут покачивалась, разминая ноги после непривычной езды. Однако вскоре выпрямилась и, сбросив капюшон, шагнула к Анне. Несмотря на усталость и запыленную дорожную одежду, дама держалась с достоинством, свидетельствующим, что она принадлежит к высшему кругу. У нее были спокойные зеленые глаза и улыбка, напоминающая Анне кого-то.

– Вы не узнаете меня, милая племянница?

Анна опустила на землю корзину и смущенно извинилась. Женщина продолжала улыбаться.

– Немудрено, что вы не узнали свою тетушку Кэт, милая девочка. Ведь последний раз мы виделись, когда вам было не больше десяти лет, и, видит Бог, я и сама не признала бы вас, не будь вы так похожи на моего дорогого брата.

Анна окончательно растерялась, но тут на выручку ей пришел Глостер, представив супругу лорда Гастингса Екатерину Невиль. Анна почувствовала себя окончательно сконфуженной. Она совершенно забыла о существовании этой своей тетушки. Да и немудрено – после свадьбы с Уильямом Гастингсом та крайне редко появлялась при дворе. В памяти Анны всплыло некое безликое существо, абсолютно незаметное рядом со своим рослым и привлекательным супругом.

Мягкий мужской голос отвлек Анну от лицезрения леди Гастингс.

– Надеюсь, что меня вы все-таки вспомните, милая племянница?

Высокий крепкий воин не спеша сошел с мула. Он тоже был в запыленной бесформенной одежде, но на его лоб падала белоснежная челка, а карие глаза под черными бровями смотрели на Анну с нескрываемой иронией.

Разумеется, Анна узнала его.

– Милорд Томас Стэнли? Вот странно, никогда раньше вы не называли меня племянницей, хоть и были женаты на другой моей тете – Элеонор Невиль.

Стэнли молча коснулся губами ее руки. Когда же он выпрямился, Анна заметила, что ее родственник очень изменился. Прежде, несмотря на раннюю седину, он казался похожим на мальчишку, и ей было легко с ним, как с равным. Сэр Томас был ей другом, и Анна доверяла ему. Однако человек, который сейчас стоял перед ней, разительно отличался от того Стэнли, который когда-то явился за ней в Кентербери и едва не похитил, затащив в какой-то кабачок, где они лакомились лососиной. Сэр Томас осунулся, как-то полинял, потерял былую яркость. Его осанка по-прежнему была благородной, а широкая выпуклая грудь свидетельствовала о силе, но плечи его уже ссутулились, движения стали медлительными и степенными. Между бровей и у губ залегли глубокие складки, и это придавало лицу Томаса выражение горького разочарования.

– Вы изменились, милорд.

– Вы также, моя принцесса. Но вы стали еще обворожительнее. Наверное, только жизнь в святой обители придает женщине такое совершенство.

Анне показалось, что, несмотря на сказанное, Стэнли глядит на нее с состраданием.

– Я не всегда жила здесь, милорд. Было другое время…

– Ради всего святого, миледи!

Ричард выступил вперед и взял ее под руку.

– Мы проделали слишком долгий путь, принцесса, и поэтому будьте милосердны и проводите нас в обитель. Видит Бог, и я, и леди Гастингс, и сэр Томас нуждаемся в отдыхе, к тому же мы так голодны, что, кажется, готовы съесть собственных мулов.

Он говорил неторопливо и с улыбкой, но у Анны создалось впечатление, что Ричард просто поспешил прервать ее, чтобы его спутники не услышали лишнего. Она убедилась в этом, когда герцог после вечерней службы попросил уделить ему немного внимания. Они прошли в монастырский сад, где с деревьев уже облетали последние листья.

Леди Гастингс и Томас Стэнли отдыхали в отведенных им покоях, а сопровождающей их страже выделили место в сенном сарае, против чего те вовсе не возражали, в особенности когда розовощекая сестра Агата отнесла туда гору всяческих закусок и кувшин монастырской настойки.

Герцог объявил Анне, что сэр Стэнли и леди Гастингс прибыли, дабы самим удостовериться в том, что обнаруженная им, Ричардом, дама действительно является младшей дочерью Делателя Королей. Поведал герцог Глостер и о том, в какой гнев пришел Джордж Кларенс, как пытался доказать парламенту, что имеет права на свояченицу, как его люди выслеживали их по дороге сюда и как им пришлось прибегнуть к маскараду с переодеванием и изрядно попетлять по дорогам Англии, прежде чем убедиться, что удалось отделаться от шпионов. При этом Ричард с иронией заметил, что леди Кэтрин Невиль, кажется, просто в восторге от подобных приключений, поскольку ее жизнь проходит в полной изоляции в одном из замков сэра Уильяма Гастингса, и даже в Лондон супруг привозит жену крайне редко.

– По-видимому, не вам одной из рода Невилей, леди Анна, присуща страсть к переодеваниям и скачкам по опасным дорогам в компании мужчин.

Он лукаво улыбнулся, Анна же лишь грустно вздохнула, вспомнив ту одиссею своей юности.

Они неторопливо шли среди сырых облетавших деревьев. Наконец Ричард остановился и заговорил с необыкновенной серьезностью:

– Вы в смертельной опасности, Анна. Джордж Кларенс никогда не простит вам вашего «воскресения». Его люди днем и ночью ищут Анну Невиль. Я уверен, что сейчас они рыщут во всех моих замках, во всех монастырях, где, по их мнению, я могу скрывать вас. Литтондейл – уединенное место, но и сюда могут проникнуть его шпионы. Надеюсь, Кларенсу не придет в голову, что бывшая принцесса Уэльская скрывается в такой глухой обители, как Сент-Мартин, тем не менее вы должны быть крайне осторожны и как можно реже покидать пределы монастыря. Джону Дайтону уже даны необходимые указания. Он верный пес, этот Дайтон, и я ему доверяю. Рядом с ним вы можете быть спокойны.

– Мой муж Филип Майсгрейв погиб, когда этот верный слуга находился рядом с ним.

Ричард пристально взглянул на нее.

– А вы недолюбливаете Дайтона, миледи. Впрочем, вас можно понять, клянусь Распятием. Насколько мне известно, этот Джон был последним, кто видел вашего супруга живым. Мне рассказывали, что барон Майсгрейв при взрыве пороха выпал из башенной амбразуры, а внизу на него набросились шотландцы. Дайтон же спасся, потому что его оглушило и отшвырнуло в другую сторону. Не его вина, что небесам было угодно призвать к себе душу вашего супруга.

Анна резко остановилась, из груди ее вырвался отчаянный стон:

– О Господи!..

Она сцепила руки и прижалась к ним лбом, закрыв глаза. Ричард деликатно отступил к ограде сада, а когда вернулся, она уже вполне овладела собой.

– Простите меня, миледи. Я не должен был касаться этого.

Они шли в молчании. Первым заговорил герцог:

– Завтра мы уедем, чтобы никто ничего не заподозрил и люди Кларенса не напали на наш след. У вас будет не так уж много времени, чтобы побеседовать с родственниками. Однако, ради всего святого, леди Анна, не открывайте им, что вы были замужем за воином из Пограничья.

Анна ответила не сразу, но по ее взволнованному дыханию Ричард понял, как она возмущена.

– Вы не можете требовать этого от меня, Дик! Мой брак с Филипом Майсгрейвом был освящен законом и Церковью, я была леди Майсгрейв и горжусь этим! Я буду говорить то, что сочту нужным.

Ричард встретил эту вспышку гнева с совершенным спокойствием.

– Я прекрасно понимаю вас, кузина. Вы любили этого человека и никогда не откажетесь от своей любви. Однако при дворе о вас ходили самые противоречивые слухи. Поговаривали даже, что вы повредились рассудком, и герцог Кларенс с готовностью поддерживал эти толки, если, конечно, не сам их и распускал. Поэтому, если лорды в Совете узнают, что принцесса Уэльская решилась отказаться от титулов и благ высокого рождения, предпочла, чтобы ее сочли умершей, и все это ради жизни в разбойном Пограничье, нам не удастся объяснить, что вас вела высокая любовь. Они скорее поверят болтовне о вашем помешательстве. И тогда мы не только не выиграем тяжбу, но и вас в самом деле сочтут слабоумной, даже могут отдать под опеку Джорджа Кларенса.

Анна судорожно вздохнула.

– Когда-то вдова Генриха V смогла выйти замуж по любви за простого рыцаря из Уэльса Оуэна Тюдора.

– Не самый лучший пример, мадам. Это дело закончилось скандалом, а саму Екатерину Французскую тоже считали, мягко говоря, особой чудаковатой. И ваш тесть, ее сын Генрих IV Ланкастер, послужил наглядным подтверждением ее психического расстройства. Увы, Анна, наша знать не выносит неравных браков. И лучшее, что мы с вами можем сделать, чтобы выиграть дело и поддержать славу легендарной Анны Невиль, любимицы Делателя Королей, – это скрыть брак, который не примут двор и аристократия.

Он говорил, как всегда, веско и убедительно, но Анна не желала сдаваться.

– Все это так, Ричард, но, ради всего святого, не заставляйте меня отказываться от Филипа. Это будет подлым предательством!

– Я и не заставляю. Однако вовсе не обязательно сообщать всем и каждому о вашем браке. Останьтесь для нашей титулованной знати принцессой Ланкастерского дома. В их глазах в этом больше чести для дочери Уорвика, чем если бы после принца королевской крови она стала супругой неведомого барона из Пограничья. К тому же, как ни прискорбно, многие по сей день считают, что именно Филип Майсгрейв сразил под Барнетом Делателя Королей. И сейчас, когда в Королевском совете так накалены страсти, не самое лучшее время пытаться доказать обратное. В свое время я поверил вашему рассказу о том, что Уорвик был убит арбалетной стрелой. Я хорошо знаю ваш нрав. Не будь так, вы никогда не стали бы супругой убийцы отца. Но слишком трудно убедить в этом других. С тех пор прошло много лет, поэтому даже в то, что барон Майсгрейв пытался спасти Уорвика, оттеснив его с поля битвы, никто не поверит. Все это мы сможем доказать позже, когда вы вновь станете наследницей отца. Пока же, утверждая, что вы были женой человека, считающегося убийцей Делателя Королей, вы будете лить воду на мельницу герцога Джорджа.

Анна зябко поежилась, но тут же резко вскинула голову.

– А моя дочь? Как можно скрыть столь очевидный факт?

– Весьма просто. Кэтрин Майсгрейв не похожа на вас. Поэтому я сообщил лордам, что при вас живет ваша воспитанница, сирота из благородного рода, которую вы намерены удочерить.

– Все это ужасно, – тихо проговорила Анна.

Ричард осторожно взял ее руку.

– Обдумайте то, что я вам сказал, кузина. Это не так тяжело, как кажется. Вы должны мне помочь хотя бы на первых порах – пока мы не сумеем рассчитаться с Джорджем и не получим вашего наследства. И пусть все остается в тайне. Увы, миледи, чтобы понять, почему вы стали женой барона Майсгрейва, надо было бы, подобно мне, увидеть вас в Нейуорте над телом супруга. Человеческие слова не объяснят лордам в Вестминстер-Холле, почему вы предпочли Пограничье всему, что могли по праву иметь в Лондоне.

На другой день Анна ни словом не обмолвилась о том, как прожила минувшие годы. Она слушала Кэтрин Гастингс, которая, умиленная встречей с племянницей, без устали вспоминала, какой озорной и избалованной была Анна в детстве. Правда, пыл ее несколько угас, когда она увидела, как печальна и задумчива ее некогда взбалмошная племянница и как чужды ей родственные восторги тетки.

С лордом Стэнли Анна поговорила, лишь когда посланцы парламента уже отъезжали. Ричард Глостер и леди Гастингс неторопливо ехали впереди, за ними следовал немногочисленный эскорт. Томас Стэнли и Анна шли в конце кавалькады, и лорд вел своего мула за поводья.

Анна спросила, как поживает супруга лорда леди Маргарита Бофор. Стэнли горько улыбнулся и поблагодарил Анну за внимание к его семье.

– Мне кажется, у вас не все ладно, сэр Томас, – мягко проговорила Анна. – Простите мое любопытство, но мы были друзьями, и я радовалась, когда до меня дошли слухи, что вы обвенчались с той, из-за которой готовы были даже взойти на плаху.

Стэнли покосился в ее сторону.

– Откуда вам это известно? От герцога Глостера?

– Нет. Ведь я была в Барнете, когда по приказу короля казнили ланкастерцев. И я сама видела вас рядом с палачом.

Стэнли кивнул.

– Да, тогда все было иначе. Мы сами были другими. И вы, и я. Вы называли меня другом, а мне нравилось вас веселить, моя принцесса. Я был влюблен и совершенно счастлив. Когда же моя первая супруга Элеонор Невиль – упокой, Господи, ее душу – почила с миром, я испытал только облегчение, ибо мог наконец воссоединиться с той, кого так любил. Увы, Господь мудрее нас, и он сумел наказать меня за преступное легкомыслие, с каким я воспринял кончину Элеонор.

– Что это значит, сэр Томас?

В воспоминаниях Анны Маргарита Бофор оставалась элегантной дамой, властной и суровой с приближенными и безмерно любящей своего сына Генри Тюдора. Что, однако, не мешало ей мило кокетничать с обаятельным лордом Стэнли. Тогда они были замечательно красивой парой, и, когда стало известно, что они поженились, Анна порадовалась за них. Теперь же, слушая неторопливую речь сэра Томаса, она была глубоко огорчена.

– Еще до брака мы нередко вступали в споры, но это были просто блестящие словесные поединки, которые забавляли нас, как легкое игристое вино. В этом была своя прелесть, своя острота. Однако уже вскоре после свадьбы эти споры все чаще превращались в ссоры, и моя супруга день ото дня все больше становилась похожа на фурию. Ее надменные речи по поводу ее королевского происхождения надоедали мне сильнее, чем бобовая похлебка во время поста. К этому добавилось и непомерное религиозное рвение. Представьте себе, каково приходится человеку, чья супруга вдруг начинает грезить о крестовых походах, облачается во власяницу и запирает двери своей спальни на время всех малых и великих праздников, не говоря уже о средах, пятницах и воскресеньях!.. – Стэнли внезапно умолк, глядя на мраморный профиль шагающей рядом Анны. – Странно, что я все это вам рассказываю… Наверное, мне просто давно хотелось выговориться перед кем-то, кто далек от суеты двора.

Анна повернулась к нему, и тень былой улыбки скользнула по ее лицу.

– Вы забываете, что я невеста герцога Глостера. И однажды могу появиться при дворе.

Стэнли лишь пожал плечами.

– Да, это так. Но я позволю себе усомниться, что дело зайдет дальше помолвки. – Поймав вопросительный взгляд Анны, он пояснил: – Когда у женщины такая безысходная печаль в глазах, с трудом верится, что она помышляет о замужестве.

Анна была благодарна Томасу Стэнли, но предпочла более не распространяться на эту тему. Она поинтересовалась, как поживает его сын от Элеонор Невиль. Выражение лица барона потеплело, и он сказал с улыбкой, что мальчик очень похож на отца, хотя у него и зеленые глаза, как у всех Невилей. Сейчас он в замке Понтефракт, в резиденции Ричарда Глостера, служит пажом. Анна удивилась, почему не при дворе короля. Стэнли, щурясь от солнца, глядел вперед. Ричард, въехав на пригорок, махал ему, чтобы он поторопился. Сэр Томас легко прыгнул в седло.

– Видите ли, миледи, – проговорил он, подбирая поводья, – все дворяне, чьи сыновья находятся в том возрасте, когда нужно проходить службу, стремятся, чтобы они прошли ее у Ричарда Глостера, а отнюдь не у короля. Увы, двор Эдуарда IV, при всем его блеске, известен и своими пороками, в то время как у герцога Ричарда соблюдают старые добрые традиции и юноши получают блестящее воспитание, не приобретая при этом скверных привычек. Ричард Глостер крайне строг, и его двор слывет самым благонравным в королевстве.

Анна испытывала смешанное чувство. Восторженным словам о Ричарде монахинь из обители она не слишком доверяла – за ними стояла прямая корысть. Но Стэнли был в гуще всех событий, и, уж если он решился доверить сына Глостеру, значит, и она может положиться на горбатого Дика.

После отъезда гостей Анна, как и велел Ричард, не покидала обители. Да и внезапно испортившаяся погода не располагала к прогулкам. Все дни дул резкий северный ветер, неся тяжелые тучи с дождем, а затем и со снегом. Вздувшаяся речушка в долине бурлила, а земля превратилась в грязное месиво, пока ее не сковало морозом и не затянуло снежной пеленой. Урожай был убран, и монахини вели жизнь затворниц, проводя время за рукоделием и в молитвах. Церковные службы в монастыре посещали лишь арендаторы и монастырские работники из долины, да еще разве что стражники во главе с Джоном Дайтоном. Этот высокий сутулый воин с длинными мускулистыми руками, в обшитой металлическими пластинами куртке из бычьей кожи, обычно держался в стороне от прихожан, словно желая оставаться незамеченным. Однако Анна кожей чувствовала его тяжелый взгляд. Она никогда не заговаривала с Дайтоном, понимая, что она должна испытывать известную благодарность за то, что он охраняет ее, но не могла преодолеть себя. Этот человек стал для Анны молчаливым напоминанием о гибели ее мужа в Нейуорте.

Долгие часы Анна проводила за чтением. На этот раз Ричард привез ей новую книгу.

– Не знаю, стоит ли это читать женщине, подумывающей о монашеском покрывале, – лукаво улыбаясь, сказал герцог. – Но сейчас весь Лондон в восторге от «Смерти Артура», и я подумал, что и вам книга доставит удовольствие. К тому же написал ее ваш земляк, некий Томас Мэлори. Он из Уорвикшира и был приверженцем вашего отца. Впрочем, вряд ли вы помните его.

Оказалось, что Анна помнила. Томас Мэлори, рыжий пузатый весельчак, отчаянный дебошир и пьяница. Он всегда громогласно чертыхался и раскатисто хохотал, а однажды при всех задрал подол одной из наставниц маленькой Анны и накинул его на ее рогатый чепец, чем привел девочку в неописуемый восторг. Просто невероятно, что этот человек оказался писателем.

Удивительной была и сама книга. Анна никогда прежде не видела столь изумительно красивого и ровного письма, но Ричард пояснил, что эта книга – одна из первых, выполненных Уильямом Кэкстоном на печатном станке в Вестминстерском аббатстве. Листы «Смерти Артура» были снежно-белыми, иллюстрации поражали красочностью, а каждую страницу обрамлял богатый орнамент.

По вечерам, когда за окном выл ветер, в очаге трепетало пламя и дым клубился под сводами старого монастырского рефектория[23]23
  Рефекторий – помещение в монастыре, предназначенное для трапез и чтения.


[Закрыть], Анна читала вслух увлекательные истории о том, как юный Артур легко вынул из камня вонзенный в него меч и все признали его королем, о том, как маг Мерлин помогал юному королю и сам оказался в любовных сетях прекрасной Девы Озера. Рассказы о странствиях рыцаря Балина, о прекрасной даме, убитой возлюбленным за измену, коварстве феи Морганы и волшебном плаще, который испепеляет того, на кого он накинут, описания бесчисленных поединков благородных рыцарей – все это очаровывало слушателей, и старые монахини, жизнь которых прошла в благочестии, замирали с шитьем в руках, слушая чтение Анны.

За стенами рефектория гудел ветер, и ему вторил вой посаженного на цепь Пендрагона. Теперь монахини знали, в чью честь назван огромный дог. В особенно ненастные дни сестры впускали его в сени, но пес стремился пробраться поближе к огню. Короткая шерсть не грела, и все массивное тело Пендрагона содрогалось от озноба. Пес растягивался у очага и подремывал, лишь временами недоуменно поглядывая на Анну, когда та, читая Мэлори, вдруг произносила имя короля Пендрагона.

Кэтрин сидела напротив матери и слушала чтение как завороженная. Она очень выросла за этот год, так что Анне пришлось перешивать для нее старые монастырские платья. Кэтрин, как и ее мать в свое время, стала угловатой, худенькой, с длинными руками и ногами, но с лицом ангела. Анна никогда не была так хороша, как ее дочь. У девочки были длинные шелковистые ресницы, лилейно-белая кожа, пышные, рассыпающиеся волнами пепельно-русые волосы. Это были волосы Филипа… Его черты проступали и в лице Кэтрин: тонкий нос, прямые, как стрелы, брови над мечтательными темно-карими глазами южанки – матери Филипа. И ничего от Невилей. Маленький алый, как вишня, рот Кэтрин был очарователен и по-женски слаб. Все в ней говорило скорее о нежности натуры, чем о силе и цельности характера матери или твердости отца. Кэтрин казалась хрупким, эфемерным созданием, и у Анны сжималось сердце от осознания незащищенности дочери. И лишь присущая девочке живость характера и открытость делали ее не феей, а обычным ребенком, а доброта и врожденное благородство говорили о щедрости натуры.

Этой зимой Анна много времени уделяла Кэтрин. Она учила ее всему, что положено благородной леди: изысканным манерам, знанию латыни, умению достойно держаться, вести учтивые речи, красиво вышивать. Девочка училась охотно. В ее возрасте Анна, с ее своенравным характером, куда больше сопротивлялась обучению. К ней это пришло вместе с расцветающей женственностью, когда она пожелала стать красивой. Кэтрин же с детства знала, что хороша, и всегда мечтала стать той прекрасной девой, ради которой ее рыцарь совершит множество подвигов. Поэтому она с таким вниманием слушала истории Томаса Мэлори и с такой охотой обучалась чтению. Она была поразительно способной, легко все схватывала и вскоре сама стала читать матери.

Однажды ночью Анна заметила в рефектории свет и, накинув плащ, спустилась вниз. Деревянные ступени лестницы громко скрипели у нее под ногами, однако Кэтрин даже не повернулась на звук ее шагов. Укутавшись в овчинную накидку, поджав под себя ноги, девочка сидела перед раскрытой книгой. Лампа коптила, бросая на страницы книги тени. Кэтрин беззвучно шевелила губами и, когда мать погладила ее по голове, вздохнула разочарованно.

– Дитя мое, ты погубишь свои красивые глазки, если будешь читать в такой темноте.

Девочка смотрела на мать серьезно и отрешенно. Она вся была во власти истории любви Тристана и Изольды. Анна догадалась об этом, взглянув на миниатюру на пергаменте. Изящные, несколько удлиненные фигуры влюбленных на борту корабля, обращенные лицами к читателю. Длинные белые волосы Изольды спадают до земли из-под зубчатого венца… Золотые кудри Тристана касаются плеч. Он изображен в модном ныне пурпуане[24]24
  Пурпуан – короткая стеганая куртка, стянутая в талии поясом.


[Закрыть] с широкими рукавами, в черных штанах-чулках и узких башмаках с длинными носами.

Рука Кэтрин с неровно обкусанными ногтями ласково погладила Тристана.

– Какой красивый, правда? Я буду просить Пречистую Деву, чтобы она помогла мне стать женой такого же принца.

Анна улыбнулась. Девочка всегда мечтала в один прекрасный день проснуться принцессой. Что ж, если то, что задумал Ричард, сбудется, ее мечта может стать явью.

«Смерть Артура» произвела впечатление и на Анну. В отличие от монахинь и маленькой Кэтрин, она ясно видела нереальность и наивность многих коллизий романа. Вместе с тем они были полны и чарующего простодушия, и бесхитростного изящества. Замысловатая комбинация древних легенд и модной куртуазности. Особенно забавно было это отмечать, вспоминая самого автора – пьяницу, блудника и смутьяна. Однако постепенно Анна увлеклась сюжетом и ее стали волновать любовные злоключения героев Мэлори. Они любили, мучились ревностью, страдали, как некогда и они с Филипом. Но их чувствам не понадобились ни чары, ни любовные зелья, ни ворожба. Они полюбили друг друга в скитаниях, как легендарные девы и рыцари сказаний, но им не повстречались заколдованные замки, на них не нападали таинственные воины и злые волшебники… Хотя… хотя именно так все и было.

На Рождество, когда в очаге запылало святочное полено[25]25
  Обычай, сохранившийся еще со времен язычества. В камин клали целый ствол дерева или очень крупное полено (в зависимости от размеров очага). Если оно сгорало за полные сутки – ожидался хороший год.


[Закрыть], Анна вдруг принялась рассказывать, как в Нейуорте укладывали в камин самое большое дерево, какое только находили в округе, и никто не покидал зала, пока оно не сгорало, так что челядь, дети, собаки устраивались спать здесь же, на лавках, или прямо на полу. Многие были навеселе, пение, смех и шутки сливались в сплошной гул. Просто удивительно, как умудрялись засыпать среди подобного шума дети, однако увести их из большого зала в эту ночь было невозможно.

Кэтрин, разомлев от тепла и сытного пудинга, уже начала дремать, привалившись к боку сестры Агаты, но тут же встрепенулась и стала, в свою очередь, вспоминать Рождество в Нейуорте. Анна улыбалась, слушая дочь, и вдруг поймала светлый взгляд матери Эвлалии.

– Да будет благословен святой Мартин! Наши мольбы услышаны!

Она улыбнулась и прикрыла ладонью безобразную губу.

– Это значит, что скоро вы оживете, миледи Анна!

Анна привыкла к монастырю, и порой ей даже не верилось, что в ее жизни что-то может измениться. Зато Кэтрин буквально трепетала от мысли, что однажды приедет герцог Ричард и увезет их в свой прекрасный замок Понтефракт. О, Кэтрин так рвалась отсюда, ее утомляла зима, и почти каждый день она допытывалась у матери, когда же они наконец уедут.

– Но разве ты не хочешь вернуться в Нейуорт? – спрашивала Анна.

Кэтрин терялась.

– О да, конечно, – говорила она без особого воодушевления. – Но ведь в Нейуорте я никогда не стану принцессой. А с герцогом Глостером я побываю и в Йорке, и в Понтефракте, и даже в Лондоне. Добрый герцог Ричард обещал мне это. Он сказал, что я скоро стану сказочно богатой, у меня будет без числа золотых монет и красивых платьев и все будут величать меня «ваше высочество».

Зимнее ненастье сделало дороги непроходимыми, и Сент-Мартин словно потерялся в глухой долине. Анне даже не верилось, что сейчас где-то за горизонтом решается ее судьба, кипят страсти и Ричард Глостер, объявив ее своей невестой, ведет упорную тяжбу со своим братом Джорджем Кларенсом.

За ненастьем неожиданно вернулось тепло. Словно по мановению жезла королевы фей, рассеялись тучи, и весна вступила в свои права на месяц раньше положенного срока.

Анна по-прежнему продолжала неторопливо читать монахиням книгу Мэлори. Теперь в рефектории открывали ставни, и теплые солнечные лучи врывались в помещение вместе с запахами этой февральской весны, перезвоном колокольцев возвращающегося стада, звуками пастушьего рожка.

– «…И вошел Гарет к леди Лионессе, целовал ее без счета, и радости обоих не было границ…»

Слушавшая это сестра Агата ерзала за прялкой, строгая сестра-ключница сопела, а кривобокая старушка Геновева смахивала слезы умиления краем головного покрывала.

У Анны слегка дрожал голос:

– «…И так они оба сгорали от пылкой любви, что уговорились тайно утолить свое желание. Леди Лионесса наказала сэру Гарету, чтобы он лег на ночь непременно в зале, и обещала перед полуночью пробраться туда к его ложу».

Гулко зазвонил колокол. Мать Эвлалия тотчас поднялась.

– Довольно, довольно! Наступил час молитвы.

Она торопливо вышла, и сестры, перебирая четки и стараясь не глядеть друг на друга, поспешили за ней.

В этот вечер Анна не пошла к вечерне. Она осталась стоять на крытой галерее монастырского дворика. Держась руками за две колонны, соединенные вверху аркой, Анна глубоко вдыхала влажный, напоенный запахами травяных и древесных соков вечерний воздух. Ей никак не удавалось унять сердцебиение и смутный гул в крови. И вместе с тем Анна испытывала сладкую слабость во всем теле, кости ее словно истаяли, а голова сделалась невесомой и пустой.

«…И явилась к нему леди Лионесса, закутанная в плащ на горностаевом меху, скинула его и легла подле сэра Гарета. Он заключил ее в объятия и стал целовать…»

Анна с дрожью вздохнула.

«Успокойся! – приказала она себе. – Успокойся!»

Она постаралась отвлечься, вслушиваясь в отдаленный шум воды у мельницы, в гулкий лай Пендрагона, с которым убежала в долину Кэтрин, в тихий пересвист собирающихся на покой птиц. Все это таило в себе какое-то очарование…

Кто знает, как все случилось, но в этом небывалом феврале внутри ее существа словно что-то пробудилось. Анна вновь стала ощущать свое тело. Она чувствовала, как касается кожи грубая рубаха и от этого твердеют груди и тянет внизу живота. Когда по вечерам она погружалась в теплую воду в лохани, то испытывала необычайно сильное и полузабытое наслаждение.

И еще – сны. Ей снился Филип, она словно чувствовала кожей его кожу, ощущала тяжесть его тела, ловила ртом его поцелуи. Просыпаясь, дрожа и всхлипывая, она все еще продолжала чувствовать на теле горячее прикосновение его ладоней, а приходя в себя, еще сильнее страдала от одиночества. Пробуждение тела не принесло радости, оно словно вынуждало ее предать память о том, кого она любила. Что значила ее страдающая одинокая душа перед слепой силой плоти!..

– Мы будем молиться за вас, – сказала мать Эвлалия, когда Анна в смятении поведала о том, что с ней происходит. – Мы будем молиться, чтобы демоны оставили в покое вашу душу. Впрочем, все это старо как мир, миледи. После зимы всегда наступает весна: кровь обновляется, и человек оживает.

Мать Эвлалия немного гнусавила, и, несмотря на мягкость ее речей, слова настоятельницы нестерпимо раздражали Анну. Не поднимая глаз на ее обезображенное лицо, она отвечала резко, с нетерпением и досадой:

– Но я не хочу этого! Сейчас не весна, за окном февраль – и все в нем ложно!

Мать-настоятельница со вздохом повторила:

– И все же мы будем просить святого Мартина и Пречистую Деву Марию заступиться за вас, Анна…