Текст книги "Простой план"

– Фотоаппарат?

Я кивнул. Ложь сама, не дожидаясь моего одобрения, соскальзывала с языка.

– Я одалживал его шерифу. – Я уже повернулся, чтобы следовать дальше, но передумал и остановился. – Хотите, вас сфотографирую? – предложил я.

Агент Бакстер попятился и ступил на лестницу, ведущую к входу.

– Нет, спасибо. Не стоит.

– Вы уверены, что не хотите? Мне не составит труда… – И я начал разворачивать пакет.

Он покачал головой, продолжая отступать.

– Только испортите пленку.

Я пожал плечами и свернул пакет, вновь прижав его к груди.

– Как хотите, – сказал я.

Собираясь переходить улицу, я краем глаза уловил свое отражение в окне припаркованного автомобиля. Разглядел я и агента Бакстера, приближавшегося к массивным деревянным дверям при входе в ратушу.

Даже не успев как следует все обдумать, я выкрикнул:

– Вернон!

Его отражение в мокром стекле было расплывчатым и тусклым, но все равно я заметил, как он на мгновение замер у входа. Потом чуть повернул голову в мою сторону. Жест был маловыразительным, но мне удалось увидеть в нем то, что я и ожидал.

– Эй, Вернон, – снова заорал я, помахав рукой Тому, который в этот момент как раз скрывался за дверями магазина. Я выскочил на дорогу. Том обернулся; под мышкой у него все еще была зажата картонная коробка. Он ждал меня, придерживая ногой дверь.

– Ты назвал меня Верноном? – спросил он.

Я стряхнул с куртки капли дождя, вытер сапоги о резиновый коврик и недоуменно уставился на Тома.

– Верноном? – Я покачал головой. – Я крикнул: «Подожди, Том».

Когда я оглянулся, на ступеньках у входа в ратушу уже никого не было.

В моем кабинете было сумрачно, жалюзи опущены, но я не стал зажигать свет. Я сразу прошел к столу и вытащил из пакета пистолет. Он весь был в крошках от булочек.

Часы на стене показывали: 9.01.

Я потер пистолет о брюки, смахивая крошки. Потом загрузил патронами.

Когда на циферблате часов высветилось 9.02, я поднял трубку телефона, чтобы позвонить Саре. Линия была занята.

Повесив трубку на рычаг, я снова вернулся к пистолету. Я попытался запихнуть его в правый карман куртки, но он оказался слишком громоздким: рукоятка высовывалась, а сам карман отвис, и куртка как-то странно перекосилась.

Я разделся, расстегнул рубашку и заткнул пистолет за пояс. Он лег мне на живот, и я ощутил его холодное прикосновение к коже. Его тяжесть словно и мне придала весу, наполнила каким-то странным волнением, я почувствовал себя эдаким гангстером, героем крутого боевика. Я застегнул рубашку, но не стал заправлять ее в брюки, так чтобы она прикрывала оружие. Потом надел куртку.

На часах было 9.03.

Я вновь набрал номер домашнего телефона. Сара тут же сняла трубку.

– Это он, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

Я быстро передал ей свой разговор с Карлом об удостоверении, рассказал о том, как Бакстер отказывался фотографироваться, как я выкрикнул его имя. Сара слушала внимательно, не перебивая, но по мере того как я говорил, уверенности в собственной правоте во мне заметно поубавилось. Я вдруг понял, что всему случившемуся можно найти и другие объяснения, которые будут выглядеть более правдоподобно, нежели предположение о том, что агент Бакстер – самозванец.

– Я звонила в ФБР, – сообщила Сара.

– Ну, и?..

– И мне сказали, что он на задании.

До меня не сразу дошел смысл сказанного.

– Так, выходит, агент Бакстер существует?

– Так мне сказали.

– Ты спрашивала Нила Бакстера?

– Да. Агента Нила Бакстера.

Я застыл на месте, прижав к щеке телефонную трубку. Меня обуял ужас; такого поворота событий я никак не ожидал.

– И что, по-твоему, это означает? – спросил я. Даже по телефону я угадал, что она пожимает плечами.

– Вполне возможно, что это не более чем совпадение.

Я попытался заставить себя поверить в это, но тщетно.

– Бакстер – не такая уж редкая фамилия, – добавила Сара.

Я чувствовал, как врезается в живот пистолет и, словно живое существо, массирует меня. Я чуть передвинул его в сторону.

– Может, он и знал, что есть такой агент, Бакстер, – продолжала она. – Он мог намеренно выбрать это имя.

– Так ты хочешь сказать, что это все-таки он?

– Подумай о том, что ты мне только что рассказал, Хэнк. Что у него нет документов и все прочее.

– Я не говорил, что у него нет документов. Я лишь сказал, что он не показывал их Карлу.

Сара промолчала. Я расслышал, как где-то за ее спиной поет медвежонок Джекоба.

– Так скажи мне, – поторопил я ее.

– Что ты хочешь услышать?

– Думаешь ли ты, что это он.

После некоторых колебаний она произнесла:

– Думаю, что да, Хэнк. Я даже почти уверена в этом.

Я удовлетворенно кивнул, но ничего не сказал.

– А ты? – спросила она.

– Я тоже так подумал, – ответил я. И подошел к окну. Подняв жалюзи, я выглянул на улицу. Все было окутано дымкой. Ворота кладбища проступали в ней черной сеткой, а надгробия вырисовывались Неясными, серыми и холодными силуэтами. – Пожалуй, и до сих пор так думаю, – добавил я.

– Так ты возвращаешься домой?

– Нет. Я еду с ними.

– Но ты же только что сказал…

– Я раздобыл пистолет, Сара. Взял у Карла на время.

На другом конце провода воцарилось молчание; я чувствовал, что Сара напряженно думает. Казалось даже, что она не дышит.

– Я хочу защитить его, – сказал я. – Хочу быть уверенным в том, что он не пострадает.

– Кто?

– Карл. Если этот парень окажется Верноном и вытащит пистолет, я убью его.

– Ты не сделаешь этого, Хэнк, – воскликнула Сара. – Это же безумие.

– Нет. Это не безумие. Я все продумал, и мое решение кажется мне единственно верным.

– Но, если это Вернон, для нас очень важно, чтобы он исчез. Тогда никто больше не узнает, сколько денег было в самолете.

– Если это Вернон, он убьет Карла.

– Это не наше дело. Мы ничем не можем ему помочь.

– О чем ты говоришь? Только мы и можем помочь. Мы ведь знаем о замысле Вернона.

Это всего лишь догадки, Хэнк. Наверняка мы ничего не знаем.

– Я смогу остановить его, если пойду с ними.

– Может быть, сможешь, а может, и нет. Пистолет – это не ружье. С ним гораздо легче промахнуться. И если ты промахнешься, он убьет вас обоих.

– Я не допущу осечки. Буду все время держаться у него за спиной. С близкого расстояния не промахнусь.

– Он убийца, Хэнк. И знает, что делает. Тебе его не перехитрить.

Медвежонок все пел за ее спиной, правда, уже не так бодро; голосок его чуть подрагивал. Я заткнул пистолет поглубже. Мне не хотелось слушать Сару, я жаждал идти и действовать, но ее слова, словно крошечные семена, оброненные в мое сознание, уже прорастали первыми сомнениями. Я начал колебаться. Я все еще пытался обрести былую решимость и уверенность в себе, мысленно представляя, с каким упоением я достану из-под куртки пистолет и, припав на одно колено, как полицейский, герой телебоевика, прицелюсь Вернону в грудь и нажму курок, но вместо этого перед глазами вставали совершенно иные картины: пистолет цепляется за рубашку; сапоги мои скользят по снегу; пистолет не стреляет, а если стреляет, то мимо цели, и Вернон оборачивается ко мне с ледяной улыбкой на лице.

Я вдруг с ужасом понял, что боюсь его.

– Ты должен подумать о ребенке, Хэнк, – сказала Сара. – И обо мне тоже.

Дилемма, стоявшая передо мной, казалась удивительно простой: пойти или остаться. Конечно, первый вариант был благороднее и честнее, но и более рискованным. Если и в самом деле нашим спутником окажется Вернон, то он наверняка планирует убить и Карла, и меня. Останься я дома – и можно избежать трагедии. Да, в этом случае я бы бросил Карла на произвол судьбы, зато спас бы свою жизнь.

Я стоял у телефона, мучительно выбирая между двумя вариантами. Сара молчала, ожидая моего решения. Левую руку я держал в кармане, перебирая какие-то монетки, ключи от машины, маленький перочинный ножик, который принадлежал еще моему отцу. Я вытащил первую попавшуюся монету. Ею оказались двадцать пять центов.

«Если упадет лицевой стороной, – загадал я, – пойду с ними».

Я подбросил монету в воздух и на лету поймал ее. Выпала лицевая сторона.

– Хэнк? – раздался в трубке голос Сары. – Ты здесь?

Я уставился на монету, чувствуя, как в животе расползается холодок. Я вдруг понял, что хотел увидеть другую сторону, втайне молил об этом. Нахлынули сомнения – может, стоит подбросить еще раз, принять решение по принципу «два из трех», но я знал, что, в сущности, это ничего не изменит. Я ведь мог сколько угодно подбрасывать монету, добиваясь того результата, которого хотел. Все это было самообманом, уловкой, попыткой успокоить совесть, оправдать собственную трусость. Что и говорить: я просто боялся идти.

– Да, – ответил я. – Я здесь.

– Ты же не полицейский. Ты ничего не смыслишь в оружии.

Я промолчал. Подбросив в очередной раз монетку, я добился того, что она легла на ладонь обратной стороной.

– Хэнк?

– Все в порядке, – тихо произнес я. – Я еду домой.

Я позвонил Карлу и сказал, что у ребенка сильная рвота и Сара в панике.

Карл был полон участия.

– Линда сейчас здесь, – сказал он. – В свое время она работала медсестрой. Я уверен, что она не откажется поехать с тобой, если тебе нужна помощь.

– Очень любезно с вашей стороны, Карл, но не думаю, что это так уж серьезно.

– Ты уверен?

– Конечно. Тем более что на всякий случай я сегодня же покажу девочку доктору.

– Тогда езжай скорее домой. Я уверен, что мы и сами справимся. Ты ведь действительно ничего не видел?

– Нет. Совсем ничего.

– Ты говорил, что гул был слышен на южной окраине заповедника? У фермы Педерсона?

– Надо проехать немного вперед.

– Хорошо, Хэнк. Может, я позвоню тебе, когда мы вернемся, расскажу, как все прошло.

– Буду рад.

– И надеюсь, с ребенком все будет в порядке. Он уже собирался повесить трубку.

– Карл? – остановил я его.

– Что?

– Будьте осторожны, о'кей?

Он рассмеялся.

– С чего это вдруг?

Я помолчал. Мне хотелось предупредить его об опасности, но я не мог сообразить, как это сделать.

– Да, дождь моросит, – вымолвил я наконец. – А днем обещают похолодание. Дороги подмерзнут.

Он опять рассмеялся, но, казалось, был тронут моим участием.

– Тогда и ты будь поосторожней, – сказал он.

Грузовичок шерифа был виден из моего окна – он был запаркован напротив входа в церковь, – так что я, притаившись за жалюзи, стал ждать, пока Карл и Бакстер уедут. Они появились почти в тот же миг. На Карле была зеленая форменная куртка и фуражка лесничего. Дождь уже хлестал вовсю, превращая талый снег в лужи, добавляя сырости, которая проникала даже сквозь плотно закрытые окна.

Грузовичок Карла ничем особым не выделялся, разве что на крыше была установлена сигнальная лампа, а в салоне имелся полицейский радиопередатчик, да на крюке у заднего окна висела двенадцатикалиберная винтовка. Она была темно-синяя, с надписью, сделанной белыми буквами: «ПОЛИЦИЯ АШЕНВИЛЯ». Я проследил, как Карл уселся за руль, потом перепрыгнул через сиденье, чтобы открыть дверцу агенту. Я слышал, как заработал мотор, видел, как они накинули привязные ремни, потом заскользили по стеклу щетки, очищая его от капель дождя. Карл снял фуражку и пригладил волосы рукой.

Я все стоял у окна, пока они не выехали на дорогу, направившись на запад, в сторону фермы Педерсона и заповедника, к заброшенному саду Бернарда Андерса и самолету, притаившемуся среди его деревьев в ожидании скорого визита гостей.

В конце Мейн-стрит грузовичок мигнул фарами, словно на прощание, и тут же растворился в пелене дождя, оставив моему взору лишь холодные пустынные тротуары, серые фасады домов и царствующий над этим безмолвием шуршащий, пенящийся в грязных лужах дождь.

Я поехал домой.

Форт-Оттова был объят тишиной. При въезде в городок у меня возникло ощущение, будто я попал на кладбище – те же извилистые дороги, пустынные лужайки и глиняные курганы, крошечные, похожие на склепы, домики. Детишки сидели по домам, прячась от дождя. Кое-где в окнах горел свет, голубыми бликами мерцали включенные телевизоры. Проезжая по вымершим улицам, я мысленно представлял себе, как протекает субботнее утро за стенами окружавших меня домов: карточные столики завалены кроссвордами и настольными играми; родители, еще в халатах, потягивают кофе из массивных кружек; подростки отсылаются в своих комнатах наверху. От этих сценок веяло покоем и уютом, и когда я подъехал к своему дому, то с облегчением отметил, что, по крайней мере, снаружи он ничем не отличается от других.

Я припарковал машину на подъездной аллее. В гостиной горел свет. Мэри-Бет сидел под деревом, застыв, словно Будда, его мокрая шерсть липла к озябшему телу.

Я вылез из машины и прошел в гараж. Там на стене висела маленькая саперная лопатка, и я как раз протянул руку, чтобы снять ее, когда дверь в гараж открылась и за моей спиной возникла Сара.

– Что ты делаешь, Хэнк? – спросила она.

Я повернулся к ней, держа в руке лопатку. Сара продолжала стоять в дверях. Аманда лежала у нее на руках, посасывая пустышку.

– Хочу пристрелить собаку, – сказал я.

– Здесь?

Я покачал головой.

– Отвезу его в Ашенвиль. На старую отцовскую ферму.

Она нахмурилась.

– Пожалуй, сейчас не самое подходящее время для этого.

– Я сказал Карлу, что верну пистолет до конца дня.

– Почему не подождать до понедельника? Ты смог бы отвезти собаку к ветеринару, и тогда тебе не понадобилось бы оружие.

– Я не хочу, чтобы это делал ветеринар. Я должен сам.

Сара переложила Аманду на другую руку. Одета она была в джинсы и темно-коричневый свитер. Волосы связаны на затылке в «конский хвост», как у девочки.

– Почему? – спросила она.

– Такова была воля Джекоба, – ответил я, так и не решив для себя, правда это или продолжение лжи, которой я до этого потчевал Карла.

Сара, казалось, была в растерянности, не зная, как реагировать на мои слова. Не думаю, чтобы она мне поверила. Сдвинув брови, она уставилась мне в грудь.

– Пес такой несчастный, – сказал я. – Это несправедливо по отношению к нему – держать его здесь, на холоде.

Аманда, заслышав мой голос, завращала головкой, как совенок. Она заморгала, пустышка выпала изо рта и скатилась по ступеньке прямо в гараж. Я шагнул вперед и поднял ее. Соска была влажной от слюны.

– Я вернусь примерно через час. Это не займет много времени.

Я протянул пустышку Саре, и она взяла ее у меня, зажав между пальцами. Наши руки не соприкоснулись.

– Ты ведь не поедешь мимо заповедника? – спросила она.

Я покачал головой.

– Обещаешь?

– Да, – ответил я. – Обещаю.

Она следила из окна, как я отвязывал Мэри-Бет и вел его к машине. На заднем сиденье все еще стояли коробки с вещами Джекоба, и, когда пес оказался в машине, он начал их обнюхивать, повиливая хвостом. Я сел за руль. Сара поднесла Аманду к окну и помахала ее крошечной ручонкой мне вслед.

Я разглядел, как она старательно выводит губами:

– Прощай. Прощай, песик.

Мэри-Бет, свернувшись клубочком на заднем сиденье, проспал всю дорогу до фермы.

Погода так и не прояснилась. С неба сыпалась изморось, и все вокруг было по-прежнему затянуто дымкой. Вдоль дороги, словно привидения, выныривая из серой пелены дождя, выстраивались дома, окруженные амбарами и надворными постройками; их фасады потускнели, с крыш капало, во дворах мокли под дождем припаркованные старые автомобили. Кое-где уже обнажилась земля, ее слежавшиеся комья выглядывали из-под снега; на полях эти прогалины тянулись бесконечными параллелями, обозначая прошлогодние борозды и уходя в туман.

Когда мы прибыли на место, пес отказался вылезать из машины. Я открыл ему дверцу, но он отпрянул от меня, начал скулить и скалить зубы, шерсть на его загривке вздыбилась. Мне пришлось тащить его, ухватившись за бельевую веревку.

Спрыгнув на землю, он встряхнулся и рванул вперед, в поле.

Я бежал за ним, держа веревку в левой руке, а лопатку – в правой. Пистолет был заткнут за пояс.

Снег, хотя и таял, местами оставался еще довольно глубоким и доходил мне до колен. Он был тяжелым и влажным, как белая глина, и продвигаться вперед с каждым шагом было все труднее. Брюки мои намокли и липли к икрам, так что со стороны, наверное, могло показаться, будто на мне спортивные штаны и гольфы. Мелкий дождичек сеял мне на голову и плечи, вызывая озноб.

Я поднял воротник куртки. Мэри-Бет бежал впереди, обнюхивая снег и довольно виляя хвостом.

Мы продвигались к середине поля, где когда-то стоял отцовский дом. Ветряная мельница осталась слева, ее почти невозможно было различить в пелене дождя.

Я остановился на том месте, где, как мне казалось, когда-то находилось крыльцо, и бросил веревку и лопатку на снег. На конец веревки я наступил ногой, чтобы собака не убежала. Потом вытащил из-за пояса пистолет.

Мэри-Бет начал пятиться к дороге, но смог удалиться лишь футов на десять – веревка натянулась, и ему пришлось остановиться. В снегу выделялись извилистые полосы наших следов; они, словно нити, соединяли нас с фургоном, оставленным у дороги. Зрелище представлялось довольно зловещим: густой туман серовато-белой стеной преграждал нам обратный путь, превращая нас в пленников этого грязного поля. Со странным чувством, близким к страху, я наблюдал эту картину, так напоминавшую сцену из сказки, в которой смешались ужас и предчувствие надвигающейся беды.

Я вдруг подумал о том, что Карл, вполне вероятно, уже мертв. Мне не хотелось в это верить – гораздо спокойнее было бы представить себе, что, бесцельно прослонявшись все утро по лесу, они с Бакстером сейчас возвращаются в город, но разум отказывался подчиняться моим тайным желаниям. Вопреки воле, воображение упорно рисовало заброшенный сад, приютивший самолет. Снег, укрывавший его, уже наверняка растаял, и теперь не заметить его в лесу было просто невозможно. Я видел перед собой ворон, искривленные чахлые деревца. Видел, как Вернон – очень спокойно, отработанным жестом – достает из кармана пистолет и стреляет Карлу в затылок. Я отчетливо представил себе, как Карл падает и снег обагряется кровью. Птицы, напуганные выстрелом, взмывают в воздух. Их крики эхом разносятся по пустынному саду…

Убийство собаки, которое я замышлял как акт милосердия, вылилось в жестокую пытку.

Я обошел Мэри-Бет сзади и прицелился ему в загривок, но стоило мне спустить курок, как пес вдруг ринулся на меня. Пуля угодила ему в нижнюю челюсть, раздробив ее так, что она как-то нелепо повисла. Пес, заскулив, свалился на бок. Язык оказался перерезан – из пасти хлестала кровь.

Когда Мэри-Бет попытался подняться, я, испытывая ужас и отвращение, выстрелил снова. На этот раз я пробил ему ребра. Он перевернулся на спину, задрав лапы вверх, и так и застыл в этой позе. Грудь его тяжело вздымалась, из пасти вырывались глубокие, клокочущие звуки. Я решил было, что этого достаточно, что пес сдохнет и так, но вдруг он опять отчаянно засучил лапами, пытаясь перевернуться и подняться, издавая при этом дикие вопли, никак не похожие на лай. Они то затихали, то становились громче, но не смолкали ни на секунду.

Я шагнул вперед и склонился над истерзанным телом. Пот лил с меня градом, руки стали влажными и скользкими и предательски дрожали. Я приставил дуло пистолета к его голове. Закрыв глаза, напрягшись всем телом, я нажал на курок.

Раздался сильный треск, вдали отозвалось сдавленное эхо выстрела, и потом воцарилась тишина.

Дождь усилился, и его, теперь уже крупные, капли вовсю решетили слежавшийся снег.

Мэри-Бет лежал в луже крови; огромное розовое пятно расплылось вокруг его головы и плеч. Мне было стыдно смотреть на него. Я вспомнил отца, который отказывался забивать скот на ферме и потому не держал никакой живности; с завидным упорством следовал он этому принципу всю свою жизнь, невзирая на презрительные насмешки со стороны соседей. И вот сейчас я нарушил его табу.

Отступив от собаки, я устало вытер лицо перчаткой. Вокруг сгущался туман, отгораживая меня от внешнего мира.

Я поднял с земли лопатку и начал копать. Верхний слой земли глубиной дюймов в десять был мягким и влажным; потом возникло ощущение, будто я пытаюсь пробиться сквозь бетонную плиту. Лопатка со звоном вонзалась в мерзлую землю. Я попробовал долбить сапогами, но безуспешно: я не продвинулся ни на дюйм глубже. Что ж, оставалось лишь захоронить собаку в этой мелкой, десятидюймовой, могиле, иного выхода я не видел – не тащить же было окровавленное тело назад, к машине.

Я схватил Мэри-Бет за лапы, опустил его в выкопанную ямку и сверху закидал комьями грязи, которой едва хватило, чтобы прикрыть пса полностью. Затем подгреб снегу и слепил из него небольшой холмик. Конечно, сооружение это было недолговечным. Если весной труп не выкопает какой-нибудь хищник, то уж Джордж Мюллер, новый хозяин фермы, обязательно обнаружит его при вспашке поля. Я испытал угрызения совести, когда подумал о том, как отнесся бы Джекоб к такому кощунству. Я предал своего брата даже в этом.

По дороге домой я плакал – в первый раз после того, как убирал квартиру Джекоба. Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, чем были вызваны эти слезы, наверное, я оплакивал всех сразу – Карла и Джекоба, Мэри-Бет, Сонни, Лу и Ненси, Педерсона, родителей, Сару и самого себя. Я пытался успокоиться, думать только об Аманде, о том, что она никогда ничего не узнает, что моя дочь вырастет, окруженная всяческими благами, добытыми нашими преступлениями, но поверить в это было трудно. Все это казалось пустой фантазией, несбыточным счастливым концом волшебной сказки. Я вдруг понял, что мы слишком идеализировали будущее, и это усугубляло мою печаль, добавляя ощущение тщетности и никчемности наших притязаний. Новая жизнь никогда не будет такой, какой мы представляли ее в своих мечтах; нас ожидала тяжкая участь беглецов, жизнь, исполненная лжи, уловок и постоянного страха разоблачения. Мы никогда не уйдем от того, что совершили; наши грехи будут преследовать нас до самой могилы.

На въезде в Форт-Оттова мне пришлось притормозить у обочины и дождаться, пока поток слез иссякнет. Я не хотел, чтобы Сара узнала о моей слабости.

Когда я подъехал к дому, время уже перевалило за полдень. Я повесил лопатку на крюк в гараже, потом прошел в дом. Меня знобило, лицо распухло от слез, руки были ватными и слегка дрожали.

Сара окликнула меня из гостиной.

– Привет, – прокричал я в ответ. – Я уже вернулся.

Я услышал, как она встала, чтобы выйти встретить меня, но в это время зазвонил телефон, и Сара прошла на кухню.

Я уже снял сапоги, когда она выглянула в коридор.

– Это тебя, Хэнк.

– Кто? – прошептал я, двинувшись ей навстречу.

– Он не назвался.

Я вспомнил, что Карл обещал позвонить, когда они вернутся из заповедника, и испытал облегчение.

– Наверное, это Карл?

Она покачала головой.

– Не думаю. Он бы обязательно спросил про ребенка.

Сара была права, но мне все равно хотелось верить, что звонит именно он. Я прошел в кухню и взял трубку, ожидая услышать голос Карла.

– Алло? – сказал я.

– Мистер Митчелл?

– Да.

– Говорит шериф Маккеллрой из Фултонского окружного управления полиции. Я хотел узнать, не смогли бы вы ненадолго приехать в Ашенвиль. У нас есть к вам ряд вопросов.

– Вопросов?

– Если хотите, мы вышлем за вами машину, но будет проще, если вы сами приедете. У нас сейчас не хватает людей.

– Могу я узнать, в чем дело?

Шериф Маккеллрой замялся.

– Это касается офицера Дженкинса. Карла Дженкинса. Он мертв.

– Мертв? – воскликнул я с неподдельным ужасом и сожалением. Притворным было лишь удивление.

– Да. Убит.

– О, Боже. Не могу поверить в это. Я же только сегодня утром виделся с ним.

– Об этом, собственно, мы и хотели поговорить…

Кто-то за спиной шерифа прервал его, и я расслышал, как он рукой зажал телефонную трубку. Сара из другого угла кухни наблюдала за мной. В соседней комнате раздался плач Аманды, но она даже не обратила на это внимания.

– Мистер Митчелл? – вновь раздался в трубке голос Маккеллроя.

– Да?

– Вы вчера днем встречались с человеком по имени Нил Бакстер?

– Да, – ответил я. – Он из ФБР.

– Он вам показывал свои документы?

– Документы?

– Удостоверение. С фотографией.

– Нет. Ничего не показывал.

– А вы не могли бы описать его?

– Высокий. Приблизительно шесть футов четыре дюйма. Широкоплечий. Черные, коротко подстриженные волосы. Глаза… Нет, не помню, какого цвета.

– А помните, в чем он был одет?

– Сегодня?

– Да.

– В пальто. Темный костюм. Черные кожаные ботинки.

– А его машину вы видели?

– Да, сегодня утром. Я видел, как он выходил из нее.

– Вы ее запомнили.

– Голубого цвета, с четырьмя дверцами. Такие обычно дают напрокат. Номерные знаки я не видел.

– А марку сможете назвать?

– Нет, – сказал я. – Типа «седан», похож на «бьюик», но точно не назову.

– Ничего страшного. Мы вам покажем кое-какие фотографии, и, может, по ним вы сможете опознать машину. Вы могли бы приехать прямо сейчас? Мы находимся в ратуше.

– Я все-таки не понимаю, что же произошло.

– Запаситесь терпением. Вы все узнаете, когда приедете сюда. Так нам выслать за вами машину?

– Не надо. Я сам доеду.

– Вы скоро будете?

– Да, – ответил я. – Я выезжаю прямо сейчас.