Текст книги "Полина Виардо. Последняя волшебница"

По завершению гастролей, Полина Виардо приглашает Тургенева во Францию. И тот, против воли своей матери, без денег, еще никому не известный, уезжает со своей возлюбленной и ее мужем в Париж. Там он познакомился и подружился с семьей Виардо, жившей в Куртавнеле. В ноябре 1845 года он возвращается в Россию, чтобы в январе 1847 года, узнав о гастролях Виардо в Германии, вновь уехать: Берлин, затем Лондон, Париж, турне по Франции и опять Санкт-Петербург. Он мечется по Европе за тенью своей любимой: «Ах, мои чувства к вам слишком велики и могучи. Я не могу жить вдали от вас, – я должен чувствовать вашу близость, наслаждаться ею, – день, когда мне не светили ваши глаза, – день потерянный».

Жизнь в Куртавнеле текла интересно и весело: читали вслух, разыгрывали домашние спектакли, встречали гостей… Тургенев был счастлив, находясь рядом с любимой женщиной. И в тоже время это счастье вносило в его душу смятение: ведь он любил госпожу Виардо, и его мучило, что приходится жить на «краешке чужого гнезда». Русские друзья, навещавшие его во Франции, находили такое положение прискорбным. Одному из них он признался: «Она уже давно навеки затмила в моих глазах всех других женщин. Я заслужил то, что со мной происходит». Толстой, повидавши его в Париже, писал: «Никогда не думал, что он способен так сильно любить».

В 1864 году Полина Виардо оставила подмостки и вместе с мужем и детьми переселилась в Баден-Баден. Тургенев последовал за ними, построив себе дом по-соседству. С хозяином дома, месье Луи Виардо, Ивана Сергеевича связывала общая страсть – охота. Кроме того, они вдвоем переводили на французский произведения русских писателей, а впоследствии – и самого Тургенева.

Существует легенда о том, что любовь Тургенева была платонической, однако отдельные его письма не оставляют сомнений в достаточно близких взаимоотношениях Виардо и Тургенева: «Здравствуй, моя любимая, самая лучшая, самая дорогая моя женщина… Родной мой ангел… Единственная и самая любимая…».

Некоторые исследователи творчества писателя, и в их числе директор музея И. С. Тургенева в Бужевиле А. Я. Звигильский, связывают рождение у Полины Виардо в 1856 году сына Поля именно с такими близкими взаимоотношениями. Никогда рождение детей в семействе Виардо не вызывало у Тургенева такой бури восторга как при рождении Поля. Но мадам Виардо не разделяла его ликования. Уже осенью 1856 году она явно «за что-то» прогневалась на своего друга. И эта опала длилась почти пять лет.

Вопрос об отцовстве Тургенева до сих пор остается не выясненным. В тот период у Полины был еще один любовник – известный художник Ари Шеффер, писавший ее портрет. Большинство западных исследователей творчества Тургенева полагают, что все-таки это был его сын, кстати, и потомки рода Виардо склоняются к тому же. Видимо, есть на то основания.

Но, несмотря ни на что, и в то время, и позже, с годами, чувство Тургенева к Полине не ослабевало:

– Уверяю Вас, что чувства, которые я к Вам испытываю, – нечто совершенно небывалое, нечто такое, чего мир не знал, что никогда не существовало и что вовеки не повторится! – Тургенев по-прежнему и неустанно твердил своей возлюбленной обо всех чувствах, которые испытывал к ней. Полина, глядя ему в глаза, казалось, слегка охладила его пыл, фразой:

– Что я могу предложить Вам в ответ? Лишь дружбу, крепкую дружбу без обязательств.

– О мой горячо любимый друг, я постоянно, день и ночь, думаю о Вас, и с такой бесконечной любовью! Каждый раз, когда Вы будете думать обо мне, Вы спокойно можете сказать: «Мой образ стоит теперь перед его глазами, и он поклоняется мне». Это буквально так – подводил итог встречи Тургенев, увлеченный Полиной Виардо навечно, – Как я был счастлив, когда читал Вам отрывки из своего романа («Дым»). Я буду теперь много писать, исключительно для того, чтобы доставить себе это счастье. Впечатление, производимое на Вас моим чтением, находило в моей душе стократный отклик, подобный горному эху и это была не исключительно авторская радость – переводя разговор в более деловое русло, писатель верил, что когда-нибудь, «его богиня» все же примет его чувства, гораздо большие, чем просто дружба.

Любовь Тургенева доставляла ему не только душевные радость и страдания. Она была источником его творческого вдохновения.

Полина Виардо всегда проявляла живой, неподдельный интерес ко всем произведениям, выходившим из-под пера писателя. Сама Виардо заметила однажды: «Ни одна строка Тургенева не попадала в печать прежде, чем он не познакомил меня с нею. Вы, русские, не знаете, насколько вы обязаны мне, что Тургенев продолжает писать и работать».

А что же Полина Виардо, как сама относилась к такому положению в своей семье? Так называемую «дружбу» Полина дарила еще многим мужчинам. Говорят, что у нее был роман даже с сыном своей ближайшей подруги – Жорж Санд.

Интересно, что именно по рекомендации Гуно учителем музыки дочери Тургенева стал проживавший в Буживале мало кому тогда известный композитор Жорж Бизе. Именно в Буживале он и создал свою бессмертную оперу «Кармен». Дом, в котором жил Бизе, сохранился до нашего времени. Он расположен на улице, которая здесь названа в честь И. С. Тургенева.

А Полина… Она была просто счастлива, когда удавалось на какое-то время ускользнуть и от Виардо, и от Тургенева. Им двоим доставалась только ее дружба: «Я способна на постоянную дружбу, свободную от эгоизма, прочную и неутомимую».

В 60-е годы Тургенев постоянно в разъездах, маршрут почти всегда один: Россия – Франция – Россия. И все же после выхода в свет романа «Отцы и дети» (1862) писатель почувствовал, что теряет связь с молодым поколением своей страны. По воспоминаниям современников «большая часть молодежи приняла роман «Отцы и дети» с громким протестом. Многие видели в нем карикатуру на себя. Это недоразумение сильно огорчало Тургенева». Ко всему прочему, в тот период у Тургенева разладились отношения с Толстым, Достоевским и со своим старинным другом Герценом. В итоге, он все больше привязывался к семейству Виардо.

Однако, и до знакомства с Виардо, и во время своих приездов в Россию, Тургенев ни раз проявлял интерес и к другим женщинам. И все же, Полина Виардо безраздельно властвовала над ним. Даже в те минуты, когда Тургенев, казалось, бывал особенно счастлив в России, он мог неожиданно заявить друзьям: «Если госпожа Виардо сейчас позовет меня, я должен буду ехать». И уезжал…

Главным интересом Ивана Сергеевича по-прежнему оставалась семья Виардо. Как пишет Андре Моруа в своей монографии «Тургенев», «если бы ему предложили выбор быть первым в мире писателем, но никогда больше не увидеть семью Виардо или служить у них сторожем, дворником и в этом качестве последовать за ними куда-нибудь на другой конец света, он предпочел бы положение дворника».

Но все чаще им овладевало меланхоличное настроение: «Мне стукнуло шестьдесят лет: это начало «хвоста» жизни». Все больше тянуло на родину. Однако приезды его сюда были только для того, чтобы вновь и вновь возвращаться к Ней. По словам его близких друзей, ни раз «Тургенев начинал заговаривать о том, чтобы подольше остаться в России, пожить у себя в Спасском. Но достаточно было малейшего подозрения там, в Париже, довольно было одного письма оттуда – и все завязавшиеся связи мгновенно разрывались, Тургенев бросал все и летел туда, где была Виардо…

Тургенев – один из тончайших певцов первой любви во всей мировой литературе и в первую очередь в прозе. Он создает очаровательные женские образы, вошедшие в золотой фонд русской литературы под романтическим названием «тургеневских девушек»: самоотверженных, искренних, решительных, не боящихся любить.

Однако, знакомясь ближе с его произведениями, замечаешь, что многие тургеневские герои-мужчины – прекрасные, тонкие, чуткие – не могут найти себе дело по плечу, по натуре, по убеждению совести. Они безынициативны, пасуют перед действительностью, боятся ответственности в делах семейных. Сфера их деятельности, как правило, ограничивается кругом личной жизни. Прежде всего, любви.

Такими мы видим Рудина и Шубина из «Накануне», Лаврецкого из «Дворянского гнезда», анонимного господина Н. Н. из «Аси», Санина из «Вешних вод», Нежданова из «Нови»… И в этом, без всякого сомнения, заключается отражение писателем личного опыта, личной драмы, личных переживаний.

Сгорая от страсти, Тургенев писал любимой: «Я ничего не видел на свете лучше Вас… Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благосклонность не имеет границ и умрет только вместе со мной». Всю свою жизнь писатель остался верен этому чувству, многое принеся ему в жертву. Иван Сергеевич любил всей душой, ему нравилось даже просто произносить ее имя. Она же позволяла себя любить.

Их встречи возобновились, когда Полина Виардо снова приехала на гастроли в Петербург зимой 1844–1845 года. Варвара Петровна писала из Москвы: «Иван уехал отсюда дней на пять с итальянцами, располагает ехать за границу с ними же или для них». После окончания гастролей в Петербурге и Москве итальянская опера стала готовиться к отъезду из России.

Тургенев ушел со службы в департаменте Министерства внутренних дел, получил заграничный паспорт отставного коллежского секретаря, отправляющегося в Германию и Голландию для лечения, и уехал за границу. Он много путешествовал, и однажды получил приглашение погостить в семействе супругов Виардо.

Начиная с конца 1840-х годов Тургенев постоянно живет во Франции. Эти годы биографы назовут «счастливым трехлетием». Именно искренность и глубокое уважение писателя к любимой женщине, основанное на принципе: я могу быть счастлив только потому, что она счастлива в своем браке, сделали возможным их отношения, переросшие в роман-дружбу. Русский писатель много путешествует, согласовывая свой маршрут с гастролями Полины Виардо. Семья Виардо постепенно стала частицей его жизни. В те годы Иван Тургенев практически жил в семье возлюбленной: он то снимал дома по соседству, то подолгу гостил у нее. С мужем знаменитой певицы у писателя сложились ровные приятельские отношения, несмотря на значительную разницу в возрасте. Луи Виардо, казалось, не замечал влюбленности русского писателя. Он полностью полагался на благоразумие жены, не изводя ее ревностью и подозрениями.

Полина Виардо, слывшая умной женщиной, сумела сохранить семью. В том, что это решение было продиктовано здравым смыслом и железной волей, нет никаких сомнений: «Я могла совершить большую ошибку – потому что лишилась воли… Понемногу мой разум вернулся ко мне, а с ним и воля. Обладая ею, я была сильнее всех». Она понимала, что на Тургенева – человека творческого – нельзя было положиться в жизни, поэтому держала его на расстоянии. Она даже ни разу не навестила измученного писателя, когда он, находясь в Париже, слег от желудочных колик. К тому же, дружба с Тургеневым имела и вполне ощутимые материальные выгоды: вопреки воли матери, Иван Сергеевич тратил на семейство Виардо крупные суммы денег.

Прожив в тесном общении с семьей Виардо около 40 лет, он все-таки чувствовал себя глубоко и безнадежно одиноким. На этой почве выросло тургеневское изображение любви, столь характерное даже для его всегда меланхоличной творческой манеры. Тургенев – певец любви неудачной по преимуществу. Счастливой развязки у него почти ни одной нет, последний аккорд – всегда грустный. Герои Тургенева всегда робки и нерешительны в своих сердечных делах: таким был и сам Иван Сергеевич. Вместе с тем, никто из русских писателей не уделил столько внимания любви, никто в такой мере не идеализировал женщину как он. Это было выражением его стремления забыться в мечтах, грезах, иллюзиях…

После смерти Полины Виардо в ее столике нашли рукопись, которая называлась «Тургенев. Жизнь для искусства». Рассказывают, что речь в ней шла о том, как эти два любящих друг друга человека все свои чувства, мысли, страдания, скитания мятущихся душ переплавляли в искусство. Роман пропал. Весь XX век пытались найти его в странах Европы. И не только Европы. Но пока безуспешно…

Глава 12
Эпистолярный роман

Особую нотку в отношения любящих людей привносят письма. В то время эпистолярные романы были очень модны. Письма играли особую роль в жизни и творчестве И. С. Тургенева. Все письма он бережно хранил, рецензировал и в дальнейшем издавал, как книгу мемуаров, здесь были любые письма: интересные, деловые, письма друзьям и от друзей, письма к матери, а иногда это были письма «дамам сердца»… Не сохранилось лишь писем от Полины Виардо. Как же так случилось, что ценная для истории целой эпохи информация не стала всеобщим достоянием? К большому сожалению публики, мадам Виардо не хотела никоим образом компрометировать себя, после смерти Тургенева всю переписку Полина Виардо бережно перебрала, лично сделала выборку для публикации и отредактировала в переводе с французского и немецкого языков. В результате из писем почти исчезла любовь, письма сохранили лишь настроение теплых дружеских отношений двух хорошо знающих друг друга людей. Полностью и без купюр письма были опубликованы сразу же после смерти Виардо. Во многих из них имеются вставки на немецком языке. Есть основания предполагать, что Луи – муж Полины, читал письма Тургенева к жене и Тургенев знал об этом, но в то же время Луи совсем не знал немецкого языка. Тургенев пишет: «Прошу, позвольте мне, в знак прощения, пламенно поцеловать эти дорогие ноги, которым принадлежит вся моя душа… У ваших милых ног хочу я вечно жить и умереть. Целую вас целыми часами и остаюсь навек вашим другом». Глубокую привязанность нельзя назвать обыкновенной влюбленностью. До последних дней жизни Иван Тургенев остался верен этому чувству, многое принеся ему в жертву… Его привлекали редкое богатство ее натуры, блестящий ум, начитанность, внутренняя тонкость и восприимчивость.

Полине Виардо, 1846, Петербург.

«Пишу Вам накануне отъезда в деревню… Собираюсь провести 4 месяца в полнейшем уединении, среди степей, которые я так люблю. Беру с собой несколько хороших книг; надеюсь, что воспоминания, планы насчет будущего, труд и охота помогут мне довольно приятно провести время. Смею думать, что вы не забудете сообщать мне время от времени, что у вас делается. Будьте здоровы и счастливы, насколько возможно. Работайте много и думайте немножко о тех, кто вас любит… Вот уже скоро 3 месяца, как вы уехали, сколько остается еще до вашего возвращения?… Вернетесь ли вы?… Прощайте пока. Возвращайтесь к нам такой же, какой уехали… Здесь вы найдете все так же, как вы оставили. Итак, до свидания, рано или поздно.

Весь Ваш, И. Тургенев».

Слова этих писем лучше всяких объяснений передают отношения Тургенева к Полине Виардо. Исполненные нежной любви, грустью разлуки, проникнутые заботой о здоровье и счастье любимой. Он умеет справляться с чувствами, он восхищенно пишет о блаженстве уединенного размышления, тихого чтения у камина, радости труда и охоты. Кстати, герой его книг, некто Базаров от несчастной любви лечится работой: ставит опыты, наблюдает, исследует.

«По всей вероятности, я буду иметь счастье увидать вас около половины января, будущего года…Я был очень занят все это время, занят и до сих пор благодаря нашему новому журналу. Но я постараюсь устроиться так, чтобы можно выехать из Петербурга с наступлением нового года. Потому и работаю изо всех сил. Я взял на себя некоторые обязательства, хочу их выполнить и выполню. А в конце этих двух месяцев упорной работы мне видится масса очаровательных вещей, ожидающих меня и придающих мне бодрость. Ведь какая превосходная вещь – уже одна возможность сказать вам до свидания! Преданный вам И. Тургенев».

Подкупает трогательная преданность, переданная фразой: я буду иметь счастье. Эти письма к Полине Виардо Тургенев писал в момент творческого подъема в работе над «Записками охотника». Даже здесь он использует художественный образ бедняка-трактирщика, которого застигает лавина гостей, рассказывая о себе и писательских идеях. «Я ничего не видел на свете лучше Вас. Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благодарность не имеют границ и умрут только вместе со мною». Какой «крик души» в этих письмах, радость встречи в письме выражается монологом, посвященном возлюбленной, которой он должен быть всего лишь другом. Вот благородство! Вот удивительная сила благородства!

Париж, воскресенье вечером, июнь 1849.

«Добрый вечер. Как вы поживаете в Куртавенеле? Держу тысячу против одного, что вы не угадаете того, что… Но хорош же я, держа тысячу против одного – потому что вы уже угадали при виде этого лоскутка нотной бумаги. Да, сударыня, это я сочинил то, что вы видите – музыку и слова, даю вам слово! Сколько это мне стоило труда, пота лица, умственного терзания, – не поддается описанию. Мотив я нашел довольно скоро – вы понимаете: вдохновение! Но затем подобрать его на фортепиано, а затем записать… Я разорвал четыре или пять черновых: и все-таки даже теперь не уверен в том, что не написал чего-нибудь чудовищно-невозможного. В каком это может быть тоне? Мне пришлось с величайшим трудом собрать все, что всплыло в моей памяти музыкальных крох; у меня голова от этого болит: что за труд! Как бы то ни было, может быть, это заставит вас минуты две посмеяться.

Впрочем, я чувствую себя несравненно лучше, нежели я пою, – завтра я в первый раз выйду. Пожалуйста, устройте к этому бас, как для тех нот, которые я писал наудачу. Если бы ваш брат Мануэль увидел меня за работой, – это заставило бы его вспомнить о стихах, которые он сочинял на Куртавенельском мосту, описывая конвульсивные круги ногой и делая грациозные округленные движения руками. Черт возьми! Неужели так трудно сочинять музыку? Мейербер – великий человек!».

Куртавенель, среда.

«Вот, сударыня, вам второй бюллетень.

Все вполне здоровы: воздух Бри положительно очень здоров. Теперь половина двенадцатого утра, мы с нетерпением ожидаем почтальона, который, надеюсь, доставит нам хорошие вести.

Вчерашний день был мене однообразен, чем позавчера. Мы сделали большую прогулку, а затем вечером, во время нашей игры в вист, произошло великое событие. Вот что случилось: большая крыса забралась в кухню, а Вероника, у которой она накануне съела чулок (какое прожорливое животное! Куда бы ни шло, если б еще это был чулок Мюллера), имела ловкость заткнуть тряпкой и двумя большими камнями дыру, которая служила отступлением крысе. Она прибегает и сообщает нам эту великую весть. Мы все поднимаемся, все вооружаемся палками и входим в кухню. Несчастная крыса укрылась под угольный шкаф; ее оттуда выгоняют, – она выходит, Вероника пускает в нее чем-то, но промахивается; крыса возвращается под шкаф и исчезает.

Ищут, ищут во всех углах, – крысы нет. Напрасны все старания; наконец, Вероника догадывается выдвинуть совсем маленький ящичек… в воздух быстро мелькает длинный серый хвост, – хитрая плутовка забилась туда! Она соскакивает с быстротой молнии, – ей хотят нанести удар, – она снова исчезает. На этот раз поиски продолжаются полчаса, – ничего! И заметьте, что в кухне очень мало мебели.

Утомившись войной, мы удаляемся и снова садимся за вист. Но вот входит Вероника, неся щипцами труп своего врага. Вообразите себе, куда спряталась крыса! В кухне на столе стоял стул, а на этом стуле лежало платье Вероники, – крыса забралась в один из его рукавов. Заметьте, что я трогал это платье четыре или пять раз во время наших поисков. Не восхищаетесь ли вы присутствием духа, быстротой глаза, энергией характера этого маленького животного? Человек, при такой опасности, сто раз потерял бы голову; Вероника хотела уже уйти и отказаться от поисков, когда, к несчастью, один из рукавов ее платья чуть приметно шевельнулся… Бедная крыса заслуживала того, чтоб спасти свою шкуру…

Это последнее выражение напомнило мне, что в National я прочел прискорбное известие: по-видимому, арестовали несколько немецких демократов. Нет ли в числе их Мюллера? Боюсь также за Герцена. Дайте мне о нем известие, прошу вас. Реакция совсем опьянена своей победой и теперь выскажется по всем своем цинизме.

Погода сегодня очень приятная, но мне хотелось бы чего-нибудь другого, вместо молочного неба и легкого ветерка, который наводит на мысль, не слишком ли он свеж. Вы привезете нам хорошую погоду. Мы не ждем вас раньше субботы.

Мы покорились этому… Маленькая заметка от дирекции в газете не оставляет нам насчет этого никаких иллюзий. Терпение! Но как мы будем счастливы снова увидеть вас!

P. S. Мы, наконец, получили письмо (половина четвертого). Слава Богу, все шло хорошо во вторник. Ради Бога, берегите себя. Тысячу дружеских приветствий вам и прочим.

Tausend Grusse. Ihr Ив. Тургенев».

Куртавенель, четверг, 19 июня 1849.

«Нет более тростника! Ваши канавы вычищены, и человечество свободно вздохнуло. Но это не обошлось без труда. Мы работали, как негры, в продолжение двух дней, и я имею право сказать мы, так как и я принимал некоторое участие. Если бы вы меня видели, особенно вчера, выпачканного, вымокшего, но сияющего! Тростник был очень длинен, и его очень трудно было вырывать, тем труднее, чем он был хрупче. В конце концов, дело сделано!

Уже три дня, что я один в Куртавенеле; и что же! Клянусь вам, что я не скучаю. Утром я много работаю, прошу вас верить этому, и я вам представлю доказательство.

Кстати, между нами будь сказано, ваш новый садовник немного ленив; он едва не дал погибнуть олеандрам, так как не поливал их, и грядки вокруг цветника находились в плохом состоянии;

я ему ничего не говорил, но принялся сам поливать цветы и полоть сорную траву. Этот немой, но красноречивый намек был понят, и вот уж несколько дней, как все пришло в порядок. Он слишком болтлив и улыбается больше, чем следует; но жена его – хорошая, прилежная бабенка.

Не находите ли вы эту последнюю фразу неслыханною дерзостью в устах такого величайшего лентяя, как я?

Вы не забыли маленького белого петуха? Так этот петух – настоящей демон. Он дерется со всеми, со мною – в особенности; я ему подставляю перчатку, он бросается, вцепляется в нее и дает нести себя, как бульдог. Но я заметил, что каждый раз, после битвы, он подходит к дверям столовой и кричит, как бешеный, пока ему не дадут есть. То, что я принимаю в нем за храбрость, может быть только наглость шута, который хорошо знает, что с ним шутят, и заставляет платить себе за свой труд! О, иллюзия! Вот как тебя теряют… г. Ламартин, воспойте мне это.

Эти подробности с птичьего двора и из деревни заставят вас, вероятно, улыбаться, вас, которая готовится петь «Пророка» в Лондоне… Это должно вам показаться «очень идиллическим»… А, между тем, я воображаю себе, что чтение этих подробностей доставит вам некоторое удовольствие.

Заметьте – какой апломб!

Итак, вы решительно поете «Пророка», и все это делаете вы, всем управляете… Не утомляйтесь чрезмерно. Заклинаю вас небом, чтобы я знал наперед день первого представления… В этот вечер в Куртавенеле лягут спать не раньше полуночи. Сознаюсь вам, я ожидаю очень, очень большого успеха. Да хранит вас Бог, да благословит Он вас и сохранит вам прекрасное здоровье. Вот все, что я у Него прошу; остальное зависит от вас…

Так как, впрочем, в Куртавенеле в моем распоряжении находится много свободного времени, то я пользуюсь им, чтобы делать совершенно нелепые глупости. Уверяю вас, что время от времени это для меня необходимо; без этого предохранительного клапана я рискую в один прекрасный день сделаться, в самом деле, очень глупым.

Например, я сочинил вчера вечером музыку на следующие слова:

 
«Un jour une chaste bergere
Vit dans un fertile verger
Assis sur la verte fougere,
Un jeune et pudique etranger.
Timide, ainsi q’une gazelle
Elle allalt fuir quand, tout a coup,
Aux yeux efl rayes de la belle
S’offre un epouvantable loup:
Al’aspect de sa dent qui grince
La bergere se trouva mal.
A lors pour la sauver, le prince
Se fit manger par l’animal».
 

Предложите знаменитому автору Offrande сочинить на это музыку. Я пришлю свою, и посмотрим, кто одержит верх, вы будете судьей.

Кстати, я у вас прошу извинения, что пишу вам подобные глупости».

Пятница 20-го, 10 часов вечера.

«Здравствуйте, что вы делаете сейчас? Я сижу перед круглым столом в большой гостиной… Глубочайшее молчание царствует в доме, слышится только шепот лампы.

Я, право, очень хорошо работал сегодня; я был застигнуть грозой и дождем во время моей прогулки.

Скажите, что в этом году очень много перепелов.

Сегодня я имел разговор с Jean относительно «Пророка». Он мне говорил очень основательные вещи, между прочим, что «теория есть лучшая практика». Если бы это сказать Мюллеру, то он, наверно, откинул бы голову в сторону и назад, открывая рот и поднимая брови. В день моего отъезда из Парижа, у этого бедняка было только два с половиной франка; к несчастью, я ничего не мог ему дать.

Послушайте, хотя я и не имею den politischen Pathos, но меня возмущает одна вещь: это возложенное на генерала Ламорисьера поручение для главной квартиры императора Николая. Это слишком, это слишком, уверяю вас. Бедные венгерцы! Честный человек, в конце концов, не будет знать, где ему жить: молодые наши еще варвары, как мои дорогие соотечественники, или же, если они встают на ноги и хотят идти, их раздавливают, как венгерцев; а старые наши умирают и заражают, так как они уже сгнили и сами заражены. В этом случаев можно петь с Роджером: «И Бог не гремит над этими нечестивыми головами?» Но довольно! А потом, кто сказал, что человеку суждено быть свободным? История нам доказывает противное. Гете, конечно, не из желания быть придворным льстецом написал свой знаменитый стих:

Der Mensch ist nicht geboren frei zu sein. (Человек не рожден для свободы – пер. с нем. – С. Бергман)

Это просто факт, истина, которую он высказывал в качестве точного наблюдателя природы, каким он был.

До завтра.

Это не мешает вам быть чем-то чрезвычайно прекрасным… Видите ли, если бы там и сям на земле не было бы таких созданий, как вы, то на самого себя было бы тошно глядеть… До завтра».

Вторник, 1 (13) ноября 1850, Петербург.

«Willkommen, theuerste, liebste Frau, nach siebenjahri-ger Freundschaft, willkommen an diesem mir heiligen Tag! Дал бы Бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня и чтобы и через семь лет наша дружба оставалась прежней.

Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; ваша квартира была на самом углу, – помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам… Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, – то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово… Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк… а теперь позвольте мне упасть к вашим ногам».

Петербург, четверг 26 октября (7 ноября) 1850.

«Дорогая моя, хорошая m-me Виардо, theuerste, liebste, beste Frau, как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? Нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен от того, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!

Работа моя для «Современника» окончена и удалась лучше, чем я ожидал. Это, в добавление к «Запискам охотника», еще рассказ, где я в немного прикрашенном виде изобразил состязание двух народных певцов, на котором я присутствовал два месяца назад. Детство всех народов сходно, и мои певцы напомнили мне Гомера. Потом я перестал думать об этом, так как иначе перо выпало бы у меня из рук. Состязание происходило в кабачке, и там было много оригинальных личностей, которых я пытался зарисовать a la Teniers… Черт побери! какие громкие имена я цитирую при каждом удобном случае! Видите ли, нам, маленьким литераторам, ценою в два су, нужны крепкие костыли для того, чтобы двигаться.

Одним словом, мой рассказ понравился – и, слава Богу!».

Зачем люди пишут друг другу письма? Во-первых, наверное, потому, что переписка – это второй способ общения между людьми, а во-вторых, в письме можно написать словами то, что трудно высказать, глядя человеку в глаза. Письмо несет в себе те чувства и мысли, которые испытывает человек, письмо является частичкой его души, именно излагая свои мысли на бумаге, человек полностью открывается.

Наверное, письма, заставляли этих людей помнить друг о друге. Полина Виардо не так проста, как кажется по истории ее жизни, пусть не осталось ни одного письма от нее к Ивану Тургеневу, можно только догадываться, что писала в них «черноглазая бестия», если он бросал все и шел к ней, бежал к ней. Бросал все, для того, чтобы быть рядом с ней, чтобы быть преданным и верным, чтобы показать всю любовь, которую не мог проявить при всех.