Текст книги "Песнь крысолова"

В этом звучала нешуточная угроза. Но слова уже кончились. Я резко дернула ее за руку и потащила за собой.

Часто я мысленно возвращаюсь в тот день и спрашиваю себя, что могла бы сделать иначе? Хотела ли Родика быть понятой и принятой… мною?

Да. Больше всего на свете.

Смогла ли я принять эту сторону своей сестры, которую любила, но боялась?

Я пытаюсь ответить на этот вопрос до сих пор. Может, я хочу найти ее и заботиться, чтобы сделать то, что должна была?

Только любовь безоговорочная – настоящая. Если ты не принимаешь человека, любишь ли ты его? Достойны ли мы любви, понимания, прощения, если нас не считают хорошими? Исправит ли любовь все изъяны и несовершенства души? Или же поощрит и даст им пустить корни еще глубже, в то время как вы будете поливать дерево зла?

Вот какие вопросы должен был задать Джокер-дурак вместо своей демагогии о природе зла. Зло там же, где все остальное. А выборкой занимаемся мы. Судим, разделяем мух и котлеты, грехи и добродетели.

Я сотворила столько ужасных вещей, что не уверена, что заслуживаю прощения.

Но мне кажется, что первый непростительный поступок я совершила, оставив близкого человека в беде, когда он во мне нуждался. Эта беда была в ней, и я побоялась понять больше.

Мне было четырнадцать, а ей семь, когда она устроила пожар. Девочка взяла не только спички. Она взяла и бензин. Когда я приехала и обо всем узнала, у меня пропала земля под ногами. Сидела на месте и слушала, слушала, не понимая ни слова.

Стоило Родике с довольной улыбкой предстать перед моими глазами, у меня сорвало все предохранители. Я трясла ее, и никто не мог меня остановить. Я ей плечо вывихнула. Меня оттаскивали санитары.

Родика все вытерпела. Последнее, что она сказала, показало, что во всем на самом деле была виновата я:

«Теперь, когда их нет, тебе больше некого любить, кроме меня. Тебе придется меня любить».

* * *

Я не знаю, сколько отсутствовала. Понимаю, что уже давно стою у маленького мутного окна, а в руке – догоревшая сигарета. Вижу на той стороне землю и мертвую траву. До неба еще выше, чем обычно.

Но жизнь в подвале для тех, кому это небо сдалось.

Возвращаться назад не хочется, потому что теперь я действительно перестаю понимать, что хочу сделать и зачем. Слова Родики больно жгут сознание. Я очень много лет их не вспоминала. Удавалось до недавнего времени неплохо: у меня есть режим автопилота.

«Тебе придется меня любить».

– Эй, Санда.

Ко мне, к моему большому удивлению, подходит Джей Пи. Он выглядит спокойным и даже заинтригованным. Вьющиеся волосы откинуты назад, и в который раз поражаюсь его симпатичной щербатой мордахе. Хорошенькой он был бы девочкой.

– Я ведь не закончил. Что ты вскочила?

– Чтобы не сидеть под светом.

– Давай тогда тут перетрем.

– Где Вертекс?

– Принимает душ. Под Мадонну.

Об этом можно и догадаться по смеси звуков из ванной. Хоть кто-то умеет расслабляться в любой обстановке.

Я ненадолго забыла, что Джей Пи – наш пленник. Мы будто уже сообщники. Домой он, похоже, не сильно хочет.

– Сейчас кое-что покажу.

Джей Пи лениво роется в снимках, а я отстраненно слежу за ним. Наконец, он разворачивает ко мне телефон. На экране странная, причудливая картина в бледных тонах. Изображение не знакомо, но образы – четкие, округлые – вызывают дежавю.

Слева стоит девочка, играющая на горне, и она так увлечена своим инструментом, что отвернулась от происходящего за ее спиной. А там творится что-то очень странное. Младенец с криками исчезает в распахнутом окне – его уволакивают маленькие фигуры в черном. В люльке позади девочки сидит странное существо синего цвета в детском чепчике. Оно осоловело смотрит на зрителя и словно видит в нем невольного свидетеля этой страшной сцены.

Картина тревожит. Я почти слышу музыку горна, слышу, как девочка играет, отвернувшись от всего света. Она играет с такой отдачей, словно хочет забыть, что мир за ней вообще существует. За нитью ее музыки реальность рвется напополам, и что-то важное уносят из ее дома.

– Симпатично, не правда ли? – картаво интересуется Джокер с лукавой улыбкой. – Это иллюстрация из книги Мориса Сендака[20]20
  Морис Сендак – американский иллюстратор, в этой главе упоминается иллюстрация из его книги Outside Over There.


[Закрыть], название примерно можно перевести как «Где-то снаружи». Книжка о том, как девочку Иду оставили сидеть с младшей сестричкой, но она заигралась на горне и не заметила, как малышку уволокли гоблины, а вместо нее подсунули черт знает что. Вот этого синего подменыша изо льда. И когда Ида это обнаруживает, она надевает желтую накидку матери и стремглав несется за похитителями. Но вылезает из окна задом наперед и попадает в странную страну «где-то снаружи», в которой потеряны все следы. И блуждать бы ей там вечно, если бы не голос отца, помогающий выбраться из заколдованной реальности. В итоге она догоняет гоблинов, отвлекает их музыкой горна, забирает свою сестричку, и они возвращаются домой. Конец. Никто не умер.

Экран не выдерживает и гаснет. Джей Пи играючи оживляет подсветку и передает телефон в мои руки.

– Сюрреалистично. Изображение похоже на загадку, – наконец, выдаю я.

– Символичный сюр – его фишка. Все рисунки имеют завершенность образа, но не действия! Почти в каждой иллюстрации присутствует захват процесса. Вот сестренку вытаскивают из окна, вот гоблины плывут по речке, вот Ида летит над городом. Везде ощущение настоящего времени. Сендак знал, как взорвать людям мозг. Меня это дико прет. Хотя смысл не в этом. – Джей Пи заглядывает в мое лицо с неким дружелюбным снисхождением. – Смысл заключен в одной-единственной картине, которую я тебе показал. Похищение и появление подменыша.

Перевожу взгляд на синее существо в чепчике, которое он окрестил «черт знает что». Оно смотрит осоловелым, тупым взором, но точно видит тебя.

– Ты уже начала догадываться о взаимосвязи твоей работы и клиники. Детей похищают на замену. Михи был вместо меня. Это значит… я вот это синее чучело изо льда. Понимаешь? – тихо вопрошает Джей Пи.

Он выглядит живым и настоящим. От него пахнет мятной жвачкой и немного потом. В глазах пробегает тысяча смыслов. Если это подменыш-пустышка, то он искусно сделан. Почти как человек.

– Значит, я – гоблин, ворующий настоящих детей?

– Да, – без тени смущения кивает он. – Только… о своей сестре ты тоже многого не знаешь. Она не та, кто ты думаешь.

Мы обе не Эдлеры.

Я прислоняюсь к стене, закуриваю снова. Джей Пи нервно поводит носом: ему тоже хочется. Но сигареты заканчиваются, и делиться я не хочу.

– Зачем подменяют детей? – спрашиваю я. – Куда уходят настоящие дети?

– Их подменяют, потому что это часть цикла. Мои родители – успешные люди, но мать бесплодна. Они очень хотели ребенка. Они принадлежат к той узкой прослойке человечества, которая может отдать за свое желание почти любые деньги. Через клуб нашелся источник исполнения желаний такого рода. У вас… был дилер, который мог почти все. Изначально кроме главного врача Вальденбруха, Крупке, за делом стоял еще один человек, которого ты, возможно, знаешь. Анджей Новак. Позже Шимицу взяла в свои руки этот бизнес по добыче детей для бездетных пар. Но не она все придумала.

Имя действительно знакомо. В «Туннеле» Новак – тот, о ком говорить боятся. Известен как некто очень близкий Мельхиору. Но у него есть и другая репутация. Учредитель подпольного клуба мазохистов, разработавший целую терапию болью, наркодилер и просто сволочь. Из-за него в «Туннеле» устраивали облавы, потому что он постоянно впутывался в темные истории. Последний раз, когда о нем слышали, был связан с его клиенткой. Ее замучили до такой степени (по ее же заказу), что она умерла прямо в подвале клуба. Мельхиор еле вышел сухим из воды. После этого, говорят, их дружбе пришел конец. По крайней мере, Новака больше никто не видел, хотя другие утверждали, что он все еще бывает в клубе. Присутствует, как тень на стене.

– Новак больше остальных приложил руку. Он… не просто дилер, – увлеченно продолжил Джей Пи. – А специалист по оккультным практикам. Хочешь верь, хочешь нет. И благодаря его дару… бесплодные женщины беременели. Или от бесплодия излечивались их мужья. Случалось чудо, рождались дети. Так появилась твоя Родика. Так родился и я.

Мы смотрим друг на друга с новым пониманием. Теперь мне становилось ясно, почему я все время ощущала в Джей Пи некую странность, чужеродность. Такую мне близкую и непостижимую.

– Но ничто не берется из ниоткуда, – продолжил он. – В этом принцип разработанного Новаком ритуала. Нужно отдать взамен что-то равноценное. Другое дитя. Очень похожее на твое собственное. Иначе… иначе подмена вскроется.

Я провела по его щеке ладонью и приподняла каждое веко. Оттянула губы, проверила зубы. Послушала пульс.

Подменыш.

А Михи, значит, настоящий.

– Да хоть препарируй, я – человек, – хмыкнул он.

– Потрясающая работа. Подмена не вскрылась.

– Нет. Ты украла Михи и передала его нужным людям до полнолуния. Теперь я выкуплен.

Все, что я слышала, должно было пугать и внушать отвращение. Но я испытывала только замешательство от того, что была частью такой огромной и сложной схемы.

– У каждого подменыша есть свои циклы. Это переломные моменты, когда ребенок начинает сходить с ума, – с веселой искрой в леденцовых глазах сообщает он. – С ним происходит что-то не то. Он каким-то образом… портится. Об этом родители уведомлены заранее. Они должны следить и принять меры. Это знак, что необходимо заложить в подменыша основу. Суть. Иначе он растает, как болванка гоблинов. А если серьезно, то принесет родителям много-много бед. И тогда бездетные люди, готовые на все ради рождения ребенка, дают обет: что, когда придет день и час, они найдут того, кто встанет на место их ребенка, и закроют ритуал.

– Одинаковый возраст и дата рождения, – вспоминаю я недавний намек о Михи.

– Именно. Это произойдет до восемнадцати лет. У кого-то в два года, у кого-то в семь, у меня началось совсем поздно. Родители знают об этом. Они ждут. Крупке, как врач, объяснял разнящиеся циклы индивидуальным генетическим набором каждого ребенка. Цикл задавался биоматериалом родителей. А у Шимицу была теория мертвых детей. Она считала, что ребенок-подменыш остается нормальным до того возраста, до которого мог бы быть жизнеспособным, родись он на свет без их помощи.

– Родика стала вести себя странно в пять-шесть лет… – припоминаю я, ощущая, что руки начинают трястись, а выводы уже опережают ломкие, неуклюжие слова.

– А я поехал в четырнадцать, – кивает Джокер. – Видел всюду глаза в стене, слышал крики и не мог спать. Походило на шизофрению, но у меня ее нет. Мои предки сразу встали на уши и начали названивать Шимицу. Та подобрала ребенка на замену и впрягла тебя.

Я впиваюсь в него воспаленными от дыма глазами и произношу:

– Значит, Родика требовала свой дубликат, а Эдлеры… игнорировали все симптомы. Или же не хотели искать замену. Они старались не верить до последнего.

По его губам пробегает короткая, сочувствующая усмешка:

– Ты лучше знаешь своих родителей.

Они никогда не смогли бы отправить на убой другого ребенка.

В голове сами собой возникают образы. Бедная Сюзанна, желавшая непременно родить, не смогла насытиться мной. Хреновое вышло плацебо. Она узнала, что есть способ родить самой, и согласилась на все. Нильс же соглашался, потому что любил ее больше жизни. Шимицу или Новак протягивают им контракт, ткется колдовство, и появляется Родика.

Я всегда думала, что они не замечали ее сдвигов. Все, что я им сообщала про фильмы, которые она смотрит, наших несчастных рыбок, ее злые выходки, не проходило мимо. Запоздало в памяти возникло мрачное лицо моей приемной матери после очередного такого разговора. Тень необъяснимых сомнений и страхов под глазами означали для меня, что она просто не хочет слышать плохое о дочери. Потому что не может в это поверить.

Но, кажется, в глубине души она все понимала. Просто пустила на самотек. Из любви, слабости и слепоты, но другого рода. Она верила, что все обойдется. Ее самое глубокое заблуждение.

Ничего не обошлось.

– Они не выполнили условие и умерли, – отчеканил Джей Пи. – А Родику забрали в клинику, как и некоторых других детей. Крупке всегда подтирал следы. Он забирал проблемных подменышей, и на самом деле их было больше. Не только Каин, Белоснежка и Девочка со спичками. Просто об этих пронюхала пресса, и это создало о Вальденбрухе неверное впечатление. Пришлось продумывать легенду клиники. Свои люди помогали определить подменышей именно к Крупке. И на самом деле никому это зачуханное место не было интересно до недавнего времени.

Вдруг вцепляюсь в него обеими руками и напряженно спрашиваю:

– Так что с Родикой? Они же все пропали недавно. Чьих это рук дело?

В ответ Джей Пи только разводит руками. В тишине мы слушаем тихое завывание ветра меж рамами. Где-то слышатся шлепки мокрых ног – Вертекс вышел из душа. А мы всё таращимся друг на друга. Гоблин и подменыш.

– Я не уверен, что они оставляют в живых этих детей. Они бракованный продукт. Знаю, что в клинике и впрямь кого-то держали, там была основа культа. А может, еще и крематорий. И я сам хочу понять, куда они все пропали. Может, «Туннель» прикрыл бизнес и я был последним. Спроси это лучше у своей Шимицу.

Руки сами разжимаются, и я отпускаю Джей Пи. Ноги не слушаются. Я оседаю и утыкаюсь лбом в колени. Не такая это история, неправильно Сендак все нарисовал. Девочка Ида не играла на горне, а на полном серьезе нянчилась с синим чучелом. Вместо желтой накидки матери она выбрала черную и однажды стала сама воровать детей, влезая к ним в окна из реальности «где-то там снаружи».

И мы все еще здесь. В мире за чужими окнами.

Мариус

С а н д а.

Набор звуков превращается в имя.

Санда живет одна. В ее квартире нет домашних животных. В стакане в ванной одна зубная щетка. На стенах и полках отсутствуют фотографии. Это дом человека, у которого нет прошлого.

Санда носит черное: практично. Она аллергик. Все средства гигиены без отдушек, нет парфюмерии и косметики.

В шкафу стандартный набор от IKEA, чашки и тарелки выстроены по идеальной линии.

В доме Санды нет пыли, нет жизни. Она и не жила здесь.

Пряталась.

Все жалюзи опущены, сверху занавешены плотными шторами. Выломанный дверной замок имеет цилиндровый запирающий механизм с двухсторонней боковой перфорацией, отмычку подобрать сложно. Да и дверь очень мощная, видно, что ее ставили специально, так как она отличалась от типовых на площадке.

Встроенная подсобка была хранилищем странных предметов. Банки с хлороформом, транквилизаторы и веревки. Некоторые препараты не достать просто так.

Еще имелись книги, их оказалось на удивление много. Документалистика и научно-популярная литература. Порядком книг и по математическому анализу, методологии науки и биологии. Из наиболее легкого чтения были мифы Древней Греции.

Он мог сказать, что человек, живущий в этом доме, очень старается объяснить себе окружающий мир. О складе характера или мотивах говорят вкусовые предпочтения. Люди читают книги, чтобы найти в них то, чего нет в их реальной жизни. Грезы, мечты, фантазии. Сублимация.

Человек, поглощающий такое количество специализированной литературы, хочет что-то понять о мире. И чем больше книг он читает, тем меньше ему ясно то, что его окружает.

Мариус тщательно изучил каждый миллиметр квартиры. Другим до Санды и дела не было. Шоу перетянул на себя Зверь, который вломился в чужой дом.

Почти трепетно Мариус перебрал письма в корзине для бумаг. Все отправлялось на корреспондентское имя Юргена Шмита, того, кто значился на табличке над дверным звонком. Однако главным адресатом была Санда, просто ее вроде как и не было в этом доме. Большинство писем были рекламой или счетами за доставку разных товаров хозяйственного назначения. Похоже, она не любила ходить по магазинам.

Но были и другие письма, которые мгновенно его насторожили.

Он едва верил своим глазам.

Вальденбрухская клиника для детей с психическими отклонениями, подпись врача – бесследно пропавшего вместе со своими пациентами Рихарда Крупке. Исходный адрес – адвокатское бюро «Хорн и Геббельс», опять корреспондентский ящик. А когда Мариус прочитал содержание писем, в голове что-то тревожно замкнулось.

Ее сестра Родика лечилась в этой клинике и пропала без вести вместе с остальными. При этом Санда – главная подозреваемая в многочисленных похищениях детей. Что-то здесь говорило само за себя, но Мариус не мог понять что. Просто уколы интуиции, вертящейся волчком в солнечном сплетении.

Виновата ли она в массовой пропаже?

Что вообще произошло в Вальденбрухе?

Он задумался, уставившись сквозь прорези в жалюзи на светлеющий Веддинг. Рассвет подкрадывался незаметно, полицейские машины уже разъехались. Все бросились дальше на поиски чудовища, а квартиру опечатали.

Вальденбрухом занимался другой следственный отдел, и дело почему-то считалось засекреченным. Мариус надеялся повыяснять в бюро, но чувствовал, что пока связь Санды с Вальденбрухом и похищениями лучше держать в секрете.

В первую очередь он намеревался пробить ее саму во всех базах данных. А также квартиру Юргена Шмита.

Оставаться здесь дальше было незачем. Мариус сделал последний обход, слушая скрип своих ботинок, и напоследок зашел в разгромленную спальню. При свете дня она выглядела совсем нежилой. Распахнутый настежь шкаф грустно смотрел на него своим черным содержимым.

Они все говорили, что от нее дивно пахло. Но она даже не пользуется духами.

Недолго думая, Мариус выудил один из длинных свитеров и ткнулся носом в колючую шерсть, пытаясь уловить то, что характеризовало эту дамочку.

Он не хотел, чтобы его кто-либо видел в этот момент.

Некоторое время он втягивал носом воздух, но чувствовал только аромат хорошей шерсти. На этикетке стояло: «100 % альпака».

Его даже взяла легкая досада: он не может постигнуть то, что так ярко чуяли Зверь и тот мальчик-подросток.

Мариус повесил свитер обратно и ушел из квартиры, не забыв забрать с собой все письма из Вальденбруха.

* * *

Удалось поспать всего пять часов, затем он помчался в бюро, потому что не мог оставаться в спокойном режиме, когда дело начинало принимать такой масштаб. Мариус явно нащупал ниточку, ведущую к очень запутанному клубку.

Каким образом могли быть связаны дети Вальденбруха и другие исчезновения? Ребенка похищают часто с целью выкупа. Дети, содержащиеся в клинике, уже были всеми отвергнуты. Когда отдают в такие заведения, это обычно навсегда. Но другие, здоровые дети из благополучных семей также исчезали с концами – только не все сразу. Ни одна семья не получала анонимных звонков, намеков, угроз. Их детей и не собирались возвращать. За них ничего не хотели.

Если деньги не конечная цель, то, выходит, сам ребенок.

В обоих случаях это могла быть продажа на органы.

Сексуальное рабство.

Эксперименты?

Ритуальное жертвоприношение?

Цепочка мыслей, начатая в шутку, вдруг начала казаться пугающе серьезной.

Луна все видела.

Похищения детей накануне полнолуния придавали истории оккультный ореол. Что общего между теми и этими детьми?

– Опаньки, – поприветствовали его нестройным хором Бианка и Лука.

Он даже не стал отвечать, усаживаясь за компьютер в лихорадочном состоянии.

– Он на батарейках или тяжелой наркоте? – скептически спросила Бианка свистящим шепотом. – Только ночью шнырял с патрулем за этим альбиносом, и нате вам, доброе утро.

– Я все слышу, – бросил Мариус через плечо.

Обнаглевшие ассистенты только похихикали.

– Что по сегодняшнему протоколу из Веддинга? Зверя отследили? – поинтересовался он, загружая базу данных.

– Это же не кино, – хмыкнул Лука. – Полицейские посветили фонариками в мусорках и разъехались по постам. Следов нет. Если оно еще живо… я мутанта имею в виду, то сидит где-нибудь в темноте с парой переломов. Сигануть с такой высоты – заявка на суицид.

Мариус на автомате проверил отчеты по делу. Что взять с копов: они не станут без особой причины шерстить по берлинским лабиринтам.

Он попытался получить доступ к делу Вальденбруха, но было отказано. Запрашивать разрешение означало, что у него есть причина, но ничем из найденного он пока не был готов делиться с руководством.

Тогда подождет.

Черед Санды.

– Запросите информацию по взломанной альбиносом квартире, – велел Мариус.

Оболтусы нехотя начали копаться в деле, а он занялся загадочной дамой.

И, оказывается, она не являлась никем.

* * *

За именем Санды Эдлер была история.

Жила девочка, которую удочерила из приюта в Поприкани пара обеспеченных немцев. Позже у нее родилась сестра, но что-то пошло не так. Родика Эдлер решила сжечь свою семью, и спящие отец с матерью задохнулись дымом раньше, чем сгорели. Их обугленные тела были найдены в спальне в идиллической позе. Голова к голове, руки сложены на груди.

Смышленая Родика заперла дверь их комнаты. Стояла какое-то время снаружи и слушала их крики. Затем покинула наполняющийся дымом и огнем дом и смотрела на пожар с улицы.

Такое стечение обстоятельств не могло быть случайностью, неосмотрительностью или детской глупостью. Малышка с конфетными глазами тщательно спланировала убийство и никогда не объясняла, почему совершила такой чудовищный поступок. У нее диагностировали тяжелую шизофрению.

Что же происходило с другой девочкой, которая тоже жила в этом доме?

Другая девочка пришла после полуночи. Она сидела допоздна в библиотеке, потом, по ее словам, несколько раз пропустила поезд метро, зачитавшись. Мариус смотрел на снимок, прикрепленный к давнему делу, и понимал, что этот мрачный подросток с матовыми, темными глазами, возможно, вообще не хотел возвращаться домой, и книжки тут ни при чем.

Что с ней стало бы, приди она за минуту до?

Санда отказалась от комментариев. Она перестала говорить с кем-либо: врачами, службой опеки, соседями.

Так разошлись дорожки. Плохая сестра решением суда была определена в Вальденбрух. Хорошая сестра должна была отправиться в приют. Но когда временный опекун из местных органов попечения пришел забрать ее, дом был пуст. Санда ушла раньше. Ее не смогли найти. Она числится в розыске до сих пор.

Мариус почувствовал, как пыль забирается куда-то глубоко в нос, и, не удержавшись, чихнул. Пребывание в архиве забивало ему все легкие. Его взгляд снова упал на снимок Санды Эдлер, взятый из семейного альбома. Этот сиротский голод и настороженность в глазах не излечит никакая приемная семья. Санда была воспитанным волчонком. Когда стая разрушилась, она и поступила как волк: ушла до того, как ее снова посадят в клетку.

В деле оставалась последняя страница. Девочку искали в течение нескольких лет. Два года спустя после пропажи кто-то из опеки случайно заметил ее на Александерплац вместе с цыганами, высматривающими туристов. Один из попрошаек по имени Дануша подтвердил ее имя.

Значит, волчок побежал к своим. Ее дальнейший путь оставался неизвестным. Спустя несколько безвестных лет она всплывает на видеозаписи в «Туннеле», но от местных и слова правды не услышишь – фрики только качали разноцветными головами. Шимицу тоже ясно дала понять, что Мариус доставил ей множество проблем, и видеть его более она не желает.

Странно, что только Рихард Крупке знал, где она. Его письма о Родике находили ее даже под чужим именем.

Так где Санда была все это время? Жила под чужим именем, драпировала окна, ходила в черном и воровала детей. Почему предпочла этот путь, ведь у нее был выбор?

* * *

– Юрген Шмит – просто обычный дед, – в своей обобщающей манере заявил Лука. – Позвонил ему, а в ответ – часовой спич о том, что он не сдает кому попало, и с арендатора он спрашивал все документы, включая шуфу. А раз шуфа[21]21
  Шуфа (нем. Schufa) – немецкий аналог кредитной истории.


[Закрыть] есть, то он сдает квартиру.

– И какие еще документы она предоставляла?

– Мариэль Пежич, съемщица? Ну, он говорит, что все. Копий он не делал. Сказал, что в состоянии отличить подделку и что она оставила ему залог за квартиру: две тысячи евро. Теперь он собирается потратить эти деньги на ремонт.

– Прекрасно. Особенно учитывая, что прописана она там не была.

– Думаете, имя липовое? – сощурился Лука, заискивающе заглядывая в лицо Мариуса.

– Скорее всего. Дамочка же пока не объявлялась в своем доме, – сквозь зубы пробормотал следователь.

– Ну, может, в отпуске.

– Ну, что… ждите ее тогда.

Прозвучало издевательски, но Лука, удовлетворенный этой версией, вернулся к бумагам. Мариус оставил офис и отправился на Александерплац. В глазах двоилось от кофе и недосыпа, и ощущение было подобно блужданию на грани сна и яви.

Но он не мог поехать домой, не проверив последнюю ниточку.

Попрошайки и карманники в Берлине всюду. Встречались среди них и одиночки, но в основном это группировки или кланы. Мариус знал, что цыгане часто обитают в палатках в районе Панков. Это слам[22]22
  Слам (англ. Slum) – густонаселенный, неблагополучный район города.


[Закрыть] -Берлин. Подпольный город из спальных мешков, тентов и одеял. Они селились на отшибах, в полуразрушенных домах, исписанных провокационными граффити. И такой мини-городок можно разгонять десятки раз, но он соберется снова. Однажды слам пожрет весь Берлин.

Хитростей по общению с попрошайками не было: просто отсыпь деньжат, и они тебе все выложат. В том числе историю своей жизни.

«Алекса», как всегда, полнилась туристами и праздными подростками, околачивающимися у магазинов. Побирушек бродило несколько.

Маленькие чумазые ребятишки подбегали с жалостливыми лицами к туристам и женщинам в надежде вызвать у последних материнский инстинкт. У метро сидел калека с оттопыренной культей руки.

– Герр, пожалуйста, на маленький кусочек хлеба… – прогундосил кто-то под боком.

Мариус уронил взгляд на щуплого подростка, взирающего на него слезящимися глазами.

– Vă rog[23]23
  Vă rog (рум.) – прошу вас.


[Закрыть], – прошептали растрескавшиеся губы.

Мгновение они смотрели друг на друга в упор, понимая, что говорят на одном языке. Мариус молча достал кошелек из внутреннего кармана пальто и дал мелкому пять евро. Тот открыл рот, намереваясь рассыпаться в благодарностях, но Мариус его опередил, негромко спросив на румынском:

– Давно тут?

Паренек шмыгнул носом.

– Год.

– Знаешь кого-то из стариков? Может, кто курирует место около десяти лет?

– Я ничего не знаю, – замотал головой попрошайка, неуверенно отступая. – Спасибо за помощь, герр. Благослови вас Бог!

Мариус ловко поймал его за руку и сообщил:

– Я дам тебе еще двадцать, если скажешь. Только не ври. Сразу увижу.

Разлилось молчание, и мальчишка смотрел в сторону непонимающим взглядом. Но его губы разомкнулись и сказали:

– Деньги сразу давай.

Мариус подавил циничную ухмылку и сунул ему десятку.

– Получишь еще десять, когда приведешь к старшему. Знаешь кого-нибудь по имени Дануша?

– Этих Дануш тут завались, – огрызнулся «Оливер Твист». – Под станцией видишь закусочную? Мужик там жрет в кожанке. Он нас пасет. К нему и топай, чудила, и деньги мои гони.

– Пойдешь со мной? – спросил он.

– На фиг иди!

Мариус внимательно посмотрел на обедающего мужчину, по-прежнему крепко держа за руку попрошайку. Тот спокойно ел, периодически глядя в телефон. Но присмотревшись к округе внимательнее, можно было заметить, что на скамье торчит мрачный тип в спортивном костюме и смотрит прямо на них.

– Ты же соврал мне, – тихо сказал Мариус. – Мужик в кожанке вообще ни при чем. А вон тот, что на нас смотрит, и есть твой хозяин.

– Отпусти, – взмолился вдруг подросток. – Он же меня взгреет потом. И деньги твои отберет.

– Ладно, вали.

Мариус разжал руку и двинулся к типу в кепке. Самый простой способ найти главного – устроить ловлю на живца. Они всегда рядом со своими ребятишками, и пока те работают на них с жалостливыми лицами, тюремщики следят из-под козырьков своих кепок и ждут.

– А где вторая десятка? – разочарованно проворчали ему в спину, но настаивать не стали.

Мужчина явно занервничал, поняв траекторию движений Мариуса. Они оказались друг против друга, и следователь без переходов показал удостоверение.

– Есть вопрос. Ответишь, будешь работать тут дальше, – тихо сказал он по-немецки, садясь рядом.

На него посмотрели с плохо скрываемой ненавистью и непониманием. Для надзирателя такой ход оказался неожиданным.

– Я еще издалека понял, что ты легавый. Прямо ходишь, землю роешь, – неприветливо хмыкнул он.

Акцент смахивал на албанский.

Мариус достал снимок четырнадцатилетней Санды.

– Глянь на фото. Она здесь работала, как твой мелкий, – негромко сообщил он, отвлеченно смотря на фигуру часов мирового времени на Александерплац, но продолжая говорить со спокойной уверенностью: – Примерно десять с лишним лет назад.

– Ты думаешь, я тут столько торчу? – цыкнул надзиратель золотым зубом.

– Знаешь какого-нибудь Данушу из давних? – вопросил Мариус.

– Ну, допустим.

– Сможешь найти?

Тип откинулся на скамью, запрокинув подбородок в щетине.

– А что искать, Дануша в метро работает.

Он встал и повел Мариуса за собой, периодически оглядываясь туда-сюда. Они спустились на станцию, и албанец свистнул мятого парня с бегающими глазами.

– Вот твой Дануша. И не докапывайся до нас, уроем, – дружелюбно сообщил ему он. – Ты тут один, а нас до фига.

На эту угрозу Мариус даже не среагировал. Сотрудничество с Шимицу научило его некоторым тонкостям. Хочешь узнать что-то от таких, как они, делай уступки. Дай им понять, что умеешь иногда закрывать глаза.

– Ионеску, старший следователь, – прочитал по слогам этот Дануша и испуганно уставился на него. – Что за подстава? Тебя зачем Павли привел?

Прежде чем тот дернул от него на всех парах, Мариус показал фото, и внезапно Дануша замер. Хороший знак.

– Я ищу ее. Санду. Говорят, она была с вами какое-то время.

Дануша искривил пластилиновые губы в мутной ухмылке, и в глазах даже появилась ностальгия.

– Санда… Конечно, помню. Хоть это почти тринадцать лет назад было.

– Вот и рассказывай.

Мужчина потер нос пальцем и пару раз оглянулся на попрошайку в розовом одеяле у лестницы. Видно, пас ее.

– Санда… она это… пришла и ушла. Не прижилась. Я ее на станции нашел. Сидела с вещами в сумке, хорошие вещи были, дорогие. Вижу, что одета как немка, но душа другая. Я сам из Бухареста сюда попал. Заговорил с ней. Румынский еще помнила. Сказала, что ушла из дома. Я ее к нам привел. К Даде. Тогда Дада всем заправлял, – сбивчиво бормотал он. – И он нас пристроил втроем работать. Я, Лиллак и Санда.

После этого воцарилась пауза, и Дануша точно спохватился.

– Ты же… – неуверенно продолжил он, – …не рома, но румын, по ходу. Я ж вижу.

– Важно, что я – следователь, – оборвал его Мариус, ненавидящий любую фамильярность. – Нам нужна Санда. Вас пока никто не тронет. Говори все, что о ней знаешь. Я в курсе, что вы тут не хлеб сеете. Чем вы конкретно занимались? Попрошайничали?

– Ну, понемногу, – застопорился Дануша.

– Общипывали?

– Не-е-е-т.

– Ладно врать-то, – не выдержал Мариус. – Почему Санда ушла?