Текст книги "Время шакалов"

Обменявшись мнениями о прошедшем дне, все признали, что он был вполне удачен: и денег немного собрали, и едой запаслись на завтра. Михаил Ефимович предложил ужин из лапши, но разогреть её было не на чем и негде.

Иванов прошелся по квартирам подъезда и нашел жестяную банку, в которой вполне можно было подогреть воду. Друзья решили разжечь небольшой костер в соседней квартире, окна которой выходили на пустырь, чтобы не привлекать внимание прохожих дымом: увидев дым, кто-нибудь мог позвонить о загорании в заброшенном доме, что им было совсем не нужно

В итоге, воду подогрели, лапшу съели и Иванов сказал, что теперь всегда будет ужинать горячей пищей – надоело есть всухомятку, запивая холодной водой.

–Была бы водка, тогда закусывать можно и холодной едой – на то она и закуска. А без водки еда должна быть человеческая, горячая: мы же не собаки, чтобы есть только холодную пищу, – пояснил Иванов, закуривая сигарету.

– За недельку соберем рублей пятьсот, и я поеду на перекладных, электричками: здесь и ехать-то часов восемь на поезде, потом на автобусе два часа, – сказал Учитель, откинувшись в кресле. – Вам спасибо, но если в тягость, то я сам себя соберу в дорогу. Хотелось бы успеть к началу учебного года: вдруг удастся устроиться на работу учителем, как говорила моя знакомая учительница вчера по телефону. Тогда и внучке я буду в помощь, а если что не так, то сниму комнату – у нас это дешево, не то, что в Москве.

– Как же ты без подарка приедешь к внучке? – спросил Иванов, – придется рассказать, что бомжовал без денег.

– Нет, нет, – возмутился Учитель, – это говорить никак нельзя. Скажу, что деньги вытащили на вокзале, когда билет покупал. А насчет подарка – так он есть.

Понимаете, друзья, – обратился Учитель к присутствующим, – есть у меня заначка на черный день, которая хранится там, в доме, в который меня не пускали. Когда началась вся эта заваруха, рынок и капитализм, первыми наверх вылезли всякие преступники и человеческие отбросы: даже у нас в городке стали лазить воры по домам и красть всё ценное.

Мы с женой, тогда собрали все золотые вещи, что были у нас в семье и спрятали их в доме так, что чужой не найдет никогда. Дом-то у меня кирпичный и пожар ему не страшен – до конца не сгорит. Жена, как строитель, всё строила из негорючих материалов: бетон и кирпич и никакого дерева и пластика.

И много вы золотишка подкопили? – поинтересовался Иванов.

– Много, не много, но на первое время хватит, – ответил Учитель, – понимаешь, Иванов, была такая жизнь при Советской власти, что простые люди могли покупать золотые вещи себе или в подарок, не экономя на еде. Зарплата учителя, моя зарплата – была 150 рублей и у жены столько же, но смогли мы и дом построить, и мебель купить – даже машину «Запорожец» купили, пусть маленькая, но для села в самый раз. И золотишко, как ты говоришь, иногда покупали друг другу в подарок.

– А что? – Дом у нас свой, платили только налог на дом – около пяти рублей в год, – продолжал вспоминать Учитель свою прежнюю жизнь, – отопление газовое – ещё 10 рублей в месяц, водопровод – 2 рубля, туалет свой – раз в два месяца я вызывал машину для откачки нечистот, ещё 5 рублей.

Еда тоже стоила немного: мясо– 2 рубля за килограмм, масло – 3,5 рубля, сахар – 1рубль, хлеб – 20 копеек буханка, да и не нынешнего, а хорошего хлеба. И всё остальное, хорошего качества и без химии, стоило примерно также.

В кино сходить, билет стоил у нас 30 копеек, автобус по поселку ходил – 5 копеек, в город съездить – 2 рубля на автобусе, хороший костюм -100 рублей.

Овощи и фрукты: яблоки, слива, малина, смородина, картошка, морковь и прочее – росли в огороде, можно было и живность держать, но от свиней запах по двору, поэтому жена держала только кур, чтобы яйцо своё было.

Вот и прикидывай, Иванов, как мы жили. Школа, больница – всё было бесплатно и. главное, что этого было в достатке в начале 80 –х годов. Тогда мы и дом свой новый строить начали и построили.

И учтите, что нынешний рубль он гроша ломаного советского не стоит, то есть меньше чем полкопейки. Что можно купить сейчас на рубль? Ничего. А на советскую копейку можно было купить коробок спичек, попить газированной воды; на две копейки купить газету или позвонить по таксофону; за три копейки проехаться на трамвае или попить лимонада и кваса и так далее.

Потом уже, когда появился этот гад, Горбачев, всё начало куда-то пропадать: и продукты, и товары. Помню, в 1990-м году купили мы цветной телевизор за 700 рублей, а потом и холодильник сменили, на новый – за 500 рублей: это считались очень дорогие товары.

Пришлось записаться в очередь и ждать целый год, прежде чем купили. Все товары и продукты были отечественного производства и хорошего качества. Конечно, одежда была не писк моды, но вполне приличная и для всех возрастов, а детские вещи вообще стоили копейки – их дотировало государство.

Потом уже, после ельцинского переворота, прочитал в газете, что горбачевцы начали гнать товары и продукты на продажу за границу по смешным ценам, чтобы была их нехватка в стране, народ стоял в очередях и возмущался, а предатели и ренегаты спокойно уничтожали советскую власть.

Помнится, что в нашем городке был маслозавод, который в летние месяцы производил до двадцати тонн масла в сутки. Так вот, уже через два года правления Горбачева, с 1987 года, как говорил мне бывший директор этого завода, всё масло стало упаковываться в картонные ящики с надписью «Made in USSR» и вывозиться за границу. Наверное, то же делалось и с другими товарами и продуктами.

В тот год, когда мы купили телевизор, узнаю, что только в Турцию и за бесценок было продано полмиллиона телевизоров и столько же холодильников в Англию. Недаром Горбачев как-то похвалялся, что его целью было уничтожение советской власти и это ему удалось, пока мы стояли в очередях, которые горбачевцы и устроили для народа.

Ну, а при ЕБоНе всё уничтожили под корень: лишь бы ничего советского не осталось. Где теперь наши телевизоры, холодильники, еда и прочее? Нет их: уничтожили производство и теперь кормимся от продажи нефти и газа.

До Горбачева – этого пятнистого чёрта с сатанинской отметиной на лбу, я, учитель, мог купить жене золотое украшение: кольцо, сережки или цепочку с кулоном – рублей за сто каждое, а можно и подороже.

Вот и считай, Иванов, нашу советскую зарплату в те советские времена и сопоставляй с ценами, что я тебе назвал. Ты вырос, когда всё это уже уничтожили и наши враги вбили молодым людям в головы, что мы жили нищими, голодными и почти все сидели в тюрьме.

Подлое это враньё прошлых и нынешних врагов Советской власти. Я уж не говорю об уважении к человеку труда. У учителей и врачей зарплата, конечно, была небольшая, но были ещё почет и уважение от людей.

Я считаю, что когда снова наступит народная власть и изгонит всех этих предателей, рвачей и выжиг – как писал поэт Маяковский, когда снова будет всем хватать товаров и еды: в разумных, конечно, пределах, тогда основным стимулом труда будет не зарплата и доходы, а моральное удовлетворение человека от работы, уважение и почет.

Сейчас, во времена шакалов, человек ценится по его деньгам: чем больше у человека денег – тем лучше этот человек. Но неужели капитализм, когда одни грабят других по закону и есть лучшее устройство общества, что придумало человечество? Конечно, нет.

И бомжей при советской власти почти не было. Хотя ты, Иванов, может и пропил бы в советские времена, всё что имел, но квартиру продать и пропить бы не смог – нельзя было, квартиру, полученную бесплатно от государства, то есть от Советской власти – продать и пропить.

И о золоте, что мы спрятали с женой. Хотел я эти украшения детям подарить на совершеннолетие, но не получилось: сын стал выпивать и я опасался давать ему хорошие и дорогие вещи, например, крест с цепочкой, что мы купили и сыну и дочери ещё давно, чтобы потом подарить.

Дочери, вообще, хотел все материнские украшения подарить, но тоже не привелось. Так и остались эти вещицы в тайнике, а теперь, глядишь, и пригодятся.

Буду понемножку продавать, и жить сам и помогать внучке с правнуком. Она хоть и не сказала вчера, как ей живется, но чувствую, что не очень хорошо. Все сейчас трудно живут в глубинке, кроме торгашей. Но вместе справимся – у меня теперь появился смысл в жизни и, надеюсь, что вместе выкарабкаемся. Может и сын с дочерью тоже найдут в себе силы исправить свою жизнь – я для этого ничего не пожалею.

У меня дочка родила в шестнадцать лет – как раз было мутное время, теперь и внучка мамой стала – я ещё не дожил до пенсионного возраста, а уже прадедушка: как жизнь бежит. – Учитель умолк, а его товарищи задумались о сказанном.

Михаил Ефимович тоже вспомнил 1980 –й год: он тогда учился уже в аспирантуре, куда поступил не совсем честно, по комсомольской протекции, чтобы не уезжать из Москвы.

Аспирантская стипендия в 90 рублей и жизнь в общежитии в комнате на двоих были, конечно, далеки от коммунизма, о котором говорил Учитель, но вспоминая сейчас те давние уже годы, Михаил Ефимович помнил свои надежды на успешное устройство своей профессиональной карьеры, личной жизни и твердую уверенность в исполнении этих надежд.

Наверное, всё так бы и исполнилось, но он решил ускорить своё устройство в Москве женитьбой по расчету на дочери своего научного шефа, что, в итоге, и привело его через много лет, к обитанию на чердаке заброшенного дома.

Впрочем, если бы не крушение Советской власти и того устройства общества, которое тогда было, он, вероятно, жил бы сейчас жизнью благополучного мещанина и средней руки научного сотрудника.

Хромой вспомнил, что в этот год он работал после окончания института инженером в проектной организации, зарплаты хватало на личную жизнь, а квартира родителей, летом, была в полном его распоряжении с женой, когда родители уезжали на дачу. Действительно, ему не надо было ни о чем думать, кроме добросовестного отношения к своей работе, старания к которой он, однако, не проявлял.

Иванов в те годы поступил работать на завод после окончания профессионального училища, где получил специальность слесаря – инструментальщика. На заводе ему дали место в общежитии, в комнате было ещё двое ребят старше его по возрасту, которые и приучили его, постепенно, к употреблению вина по всякому поводу и без повода.

И далее его жизнь легко покатилась по проложенному руслу: женитьба – ребенок – получение жилья – бытовое обустройство и обязательный стакан портвейна, а затем и водки, после окончания заводской смены. И так бы всё и продолжалось до скончания жизни, если бы не переворот власти в Москве, а потом уничтожение завода новыми хозяевами и разрушение привычного уклада жизни.

– Ладно, хватит воспоминаний, – сказал Хромой, – ложимся спать, чтобы завтра продолжить сборы Учителя в дорогу домой.

– Хорошо бы ко сну махнуть стаканчик водки, но не получается по нашим доходам, – вздохнул Иванов, укладываясь на ночлег.

– Проводим Учителя, тогда и наскребем нам на стаканчик водки – так что потерпи, – успокоил его Хромой.

      XVI

Прошло несколько дней. Артель бомжей старательно собирала выходное пособие своему товарищу для поездки домой.

Хромой собирал милостыню у ворот церкви. Он пробовал несколько раз устраиваться у самого входа в церковь, но был гоним оттуда церковными служками, охраняющими свои церковные права на подаяние верующих.

Поэтому он устраивался вне церковной территории, слева от ворот и, положив кепку на асфальт, терпеливо простаивал там с утра и до вечера, с перерывом на обед, который совершал в одиночестве в их убежище, где и отдыхал час – другой.

Учитель с Ивановым методично обходили мусорки и уличные урны в поисках бутылок и жестяных банок из-под пива и прочих напитков, которые потом сдавали в пункт приема, располагавшийся за рынком. Иванов успевал и пробежаться по рынку в поисках торговых отходов продуктов, которые лавочники выбрасывали в мусорные контейнеры. К вечеру он собирал достаточное количество еды, вполне пригодной к употреблению, которой хватало всей артели на ужин и завтрак.

Михаил Ефимович торговал у остановок транспорта книгами, запасы которых ему пополняли товарищи при своих обходах мусорных контейнеров вблизи жилых домов.

Все собранные средства бомжи передавали ему: как непьющему человеку, который случайно не прогуляет общественные деньги. Чтобы не рисковать, Михаил Ефимович носил деньги с собой, а потому переселился временно жить к товарищам, взяв с чердака мыло, тряпки и бритву, чтобы поддерживать свой вид, как благочестивого продавца книг.

За эти несколько месяцев бездомной жизни, его волосы отрасли и он, с зачесанными назад волосами был издали похож на поэта или артиста, какими их показывали раньше в кино. Это, по-видимому, способствовало успеху торговли и пополнению собранных средств, основную долю которых и обеспечивала его книготорговля.

Через неделю собранная сумма превысила две тысячи рублей, что вполне хватало на билет для поездки Учителю домой. На очередном вечернем совещании, бомжи решили завтрашний день посвятить сборам и через день отправить Учителя в дорогу домой.

Утром следующего дня, перекусив остатками еды, принесенной Ивановым с рынка, начались сборы Учителя в дорогу. Собирать вещи, конечно, не приходилось – всё, что было на нем и составляло его гардероб, но была задача потруднее: надо было привести Учителя в обычный вид обычного человека, а именно – помыть, подстричь и переодеть в чистую одежду.

Начали думать: где Учителю вымыться? В баню не пустят, да и дорого, здесь холодной водой не вымыться так, чтобы избавиться от специфического запаха бездомной жизни, что пропитал их всех, кроме Михаила Ефимовича, как бы насквозь.

Хромой посоветовал пойти на ближайшую стройку жилого дома и там попроситься у строителей помыться – хотя бы одному. Так и порешили. Иванов посоветовал прихватить бутылку водки, чтобы просьба была убедительнее, что и было сделано по дороге.

Поход до ближайшей стройки был недолог: тут и там между старыми домами торчали башни новостроек, которые втискивались вместо скверов и дворов внутри кварталов – это была знаменитая лужковская точечная застройка, при которой, не спрашивая жильцов, им под окна вставляли новые дома для продажи квартир обеспеченным людям.

Артель бомжей обошла несколько строек, но безрезультатно: в недостроенных домах строителям самим негде было вымыться, а в домах, где уже производилась отделка квартир по заказу владельцев, ремонтники, в основном, азиаты, боялись без разрешения хозяев впустить грязных бомжей в дом.

Учитель сказал, что пойдет мыться в жилище холодной водой или разведет костер, согреет воды и помоется, но в таком виде, как есть, он домой не поедет.

Тогда Иванов предложил пройтись в старые дома. -Зачем? – удивился Хромой.

– Пойдемте, увидите, – настаивал Иванов, – не знаете вы русского человека, хоть и интеллигенты.

Они зашли в ближайший квартал пятиэтажек и в первом же дворе увидели у входа в подъезд двух пожилых мужчин, маявшихся с похмелья. Иванов подошел к ним и спросил: «Кто из вас живет здесь»? Оказалось, что оба живут в этом доме, но в разных подъездах. – А кто живет один? – уточнил Иванов свой вопрос.

– Зачем тебе это знать, бродяга? – спросил местный житель.

– Вот, товарищу надо помыться, чтобы домой вернуться в приличном виде, – ответил Иванов, – а за помыв мы заплатим бутылочкой водки, – и он показал из кармана горлышко бутылки, спрятанное до этого под свитером.

Местные жители оживились и начали, наперебой, приглашать Учителя к себе: один из них жил в одиночестве, а у другого жена была на работе. Наконец, договорились идти к одинокому, чтобы избавиться от всяких неожиданностей.

Михаил Ефимович передал Учителю пакет с мылом, мочалкой и полотенцем, а другой – с костюмом и рубашкой, которые он принес накануне со своего чердака. Вместо нижнего белья там лежал тонкий спортивный костюм, подобранный им по случаю и тщательно выстиранный ещё весной, в начале его чердачной жизни, но так и не пригодившийся ему. Вместо ботинок, Учителю подобрали кроссовки, одна из которых была с треснутой подошвой, но вполне пригодная для небольшого путешествия.

Учитель с хозяином квартиры скрылись в подъезде, а остальные расселись на скамейках во дворе у детской площадки, на которой не было никаких детей.

Михаил Ефимович давно заметил в своей бездомной жизни, что дети заводятся только в новых домах, куда переселяются молодые и успешные люди. В старых домах советской постройки прозябают, в основном, пожилые люди и среднего возраста, дети которых выросли и разбежались кто-куда: кто за границу, кто на панель, а некоторые и в новые дома.

Через полчаса появился Учитель: вымытый и в чистой одежде, но заросший волосами и бородой, которые распушились от мытья и торчали клочьями во все стороны.

– Ты прямо, Карл Маркс, какой-то, – осмотрев Учителя, сказал Хромой, – надо тебе подстричься, чтобы походить на учителя истории.

Бутылка водки была передана хозяину квартиры, который, на радостях от получения спиртного, предложил помыться и остальным.

Предложение было принято и пока местные жители сидели и распивали водку, а Учитель отдыхал, наслаждаясь своей чистотой, трое остальных бомжей тоже помылись один за другим, входя и выходя из квартиры хозяина, дверь которой не запиралась и, судя по обстановке, из которой, даже при желании, нельзя было вынести что-либо ценное – по причине почти полного отсутствия вещей и мебели.

Похоже, что хозяин квартиры занимался выпивкой всерьёз и надолго, а потому и отличался от бомжей лишь наличием жилья, с перспективой лишиться и его в ближайшем будущем.

Последним помылся Иванов и бомжи покинули хозяев, но Иванов пообещался зайти ещё, когда подберет себе чистую одежду и решит начать новую жизнь, на что получил любезное приглашение хозяев двора заходить в любое время: при наличии бутылки водки.

Теперь Учителю надо было подстричься, что и было сделано в ближайшей парикмахерской, самой дешевой стрижкой за 250 рублей. Заодно подстригли ему и бороду машинкой, так что осталась лишь щетина трехдневного вида – какая бывает у бизнесменов из телесериалов.

Когда Учитель вышел из парикмахерской, товарищи его не узнали: перед ними стоял чистый и аккуратно подстриженный пожилой человек вида сельского учителя с правильными чертами лица, ранее скрытыми в зарослях бороды. Если бы Михаил Ефимович встретил его на улице, то ни за что не признал бы в нем своего коллегу по бездомной жизни, с которым провел много вечеров за разговорами на всякие темы.

Закончив эти дела, они пошли в свое убежище, а Иванов забежал на рынок в поисках съестного. Вскоре он появился на дому с пакетом еды и бутылкой водки, которую выпросил у знакомого лавочника в долг по случаю отъезда Учителя.

Он предложил распить бутылку немедленно в честь отъезда, но Учитель отказался, чтобы после недельного воздержания, которое они провели собирая деньги, от него, завтра не разило бы перегаром. Хромой тоже предложил перенести выпивку на завтра после отъезда Учителя и отобрал бутылку у Иванова, который обиделся и замолчал на весь вечер.

Учитель позвонил по телефону Михаила Ефимовича своей внучке и сказал, что через день приедет домой. Внучка обрадовалась и пообещала встретить его у автовокзала, и, если позволит погода, пройтись с коляской и сыном.

Они ещё посидели и поговорили ни о чем: вспоминать свою прошлую жизнь каждому из них уже не хотелось, обсуждать нынешнюю было ни к чему, а строить планы на будущее, которое уже наступило для Учителя – остальным было обидно с завистью.

Михаил Ефимович предложил Учителю побриться окончательно, чтобы завтра появиться дома со вчерашней щетиной, но решено было сделать это завтра: гладко выбритый и чистый человек будет вызывать больше доверия у ментов, если будут проверять документы: паспорта у Учителя не было, а только ксерокопия, износившаяся на сгибах.

Хромой посоветовал говорить при проверках, что он едет домой восстанавливать утерянный в Москве паспорт. Это предложение одобрили и улеглись спать.

Как спал Учитель, неизвестно, но Михаил Ефимович долго не мог уснуть, пытаясь представить своё возвращение на родину и свою жизнь там, после многолетнего отсутствия, но так и не смог, потому, что забыл свою прошлую жизнь в поселке и не знал нынешней жизни людей – там, у себя на родине.

В день отъезда, раньше всех поднялся Учитель. Он прошелся по подъезду, собрал обломки мебели, развел в соседней квартире небольшой костерок, согрел воды и начал бритье бороды безопасной бритвой, которую ему принес Михаил Ефимович из своих запасов.

После бритья, помолодевший и посвежевший Максимыч присоединился к своим товарищам, которые уже встали вслед за ним и собирались завтракать, успев подогреть воды к чаю, на огне, разведенном Максимычем.

Позавтракав, он засобирался в дорогу. Взяв рюкзак, он положил туда свежую рубашку, принесенную Тихим, зайчика и детскую книжку, подобранные на свалке, но совершенно новые и чистые, кепку – тенниску от солнца и пластиковый дождевик на случай непогоды, чем сборы и завершились.

Михаил Ефимович передал Учителю все деньги, что они собрали за минувшую неделю, они присели на дорожку и отправились в путь к метро.

Накануне они решили, что проводят Максимыча только до метро: ехать всем на метро до вокзала и обратно было дороговато для тощего кошелька Максимыча – это вам не советские времена, когда метро стоило пять копеек, но всегда можно было пройти и бесплатно, если попросить контролера. Сейчас везде поставили заборы, заслоны и ограждения – чтобы и мышь бесплатно не прошмыгнула.

Максимыч решил ехать электричкой до самой дальней станции – Можайска, а там перебраться на другой поезд и добраться до Смоленска и оттуда в свой городок. Так было дешевле и для проезда на электричке не надо предъявлять паспорт.

Электричкой он тоже решил ехать без билета, но для прохода на вокзал взять билет до ближайшей остановки, а дальше будет просить контролеров или возьмет билет в вагоне – всё равно получится дешевле.

Незаметно подошли к метро, попрощались, пожелали Максимычу легкой дороги, он сдержанно простился с остающимися товарищами и, напомнив им ещё раз телефон своей внучки, что они записали накануне, нырнул в дверь метро и исчез.

– Пересеклись наши пути и разошлись навсегда, – подумал Михаил Ефимович, – Учитель, своими разговорами на всякие, казалось бы, ненужные нам темы, поддерживал в нас интерес к жизни, чтобы совсем уж не опуститься, как наши соседи – бомжи, что живут в этом же доме– коллективом из трех мужчин и одной женщины. Они всегда пьяные или обкуренные, какие-то невменяемые, пристают к прохожим, выпрашивая деньги, а женщина однажды оправлялась прямо на тротуаре, бесстыдно присев рядом с урной.

– Ну что? Пойдем, вмажем водочки за отъезд Максимыча, – предложил Иванов, – надеюсь, бутылку никто не нашел, пока мы здесь размусоливали проводы. Если бутылку украли, то я повешусь от обиды, – весело закончил он в твердой уверенности, что его бутылка цела и её не найти даже с собакой – ищейкой.

– Вы идите, а я пойду к себе на чердак, давно не жил там. Надо прибраться, а потом буду себе собирать на отъезд.

– Может помочь? – предложил Хромой, но Михаил Ефимович отклонил предложение, попросив собирать, при случае, книги, а он сам соберет, не спеша, денег на поезд: ему ехать дальше и денег нужно больше. Друзья не знали, что у него есть паспорт и в нем целая тысяча рублей: ещё две-три тысячи и можно уезжать по билету до конца.

Они простились и разошлись по своим обителям: двое пить водку за отъезд Максимыча, а один на свой чердак, приводить мысли и вещи в порядок – как он привык.

XVII

Два следующих дня Михаил Ефимович, нехотя, занимался торговлей книгами и жил на своем чердаке, ожидая известий от Учителя, который обещался позвонить сразу по приезду. Михаил Ефимович хотел убедиться, что его товарищ вернулся к нормальной жизни, тогда и он начнет организовывать своё возвращение на родину.

К исходу второго дня после отъезда Учителя, зазвонил телефон, когда Михаил Ефимович уже собирал с асфальта свои книги, и бодрый голос Учителя поприветствовал его и сообщил, что всё у него в порядке.

Приняли радушно, обида у него пропала, внучка живет с ребенком в нужде, без постоянной работы, муж, бывший, помогает мало и он, Учитель, успел сходить в школу и поговорить о работе учителем. Его встретили благожелательно и новый директор, бывшая завуч – его знакомая, обещала согласовать прием на работу с районными чиновниками от образования: потому он и задержался со звонком. Напомнив свой телефон, Учитель попрощался и отключился: звонок из региона в Москву был дороговат для бывшего бомжа и его безработной внучки с ребенком на руках.

Собрав книги, Михаил Ефимович пошел к товарищам Учителя, сообщить им об успешном возвращении их лидера – Максимыча, домой. Войдя в берлогу бомжей, он нашел их в распластанном состоянии, неподвижно лежащими на своих лежанках с лицами желто-зеленого цвета.

Увидев вошедшего, Хромой привстал с лежанки и попросил принести воды – у них она закончилась. Взяв пустые бутыли, Михаил Ефимович спустился в подвал, нацедил воды из пожарного гидранта и принес наверх.

Оба жителя уже сидели у стола и, взяв баллоны с водой, стали жадно пить прямо из них. Наконец, остановившись. Хромой сказал:

–Понимаешь, Тихий, сегодня Иванов притаранил какой-то водки в пластиковой бутылке, мы выпили половину – остаток стоит там, на столе, и как начало нас выворачивать наизнанку: думали всё, конец, отравились метилом. Но ничего, обошлось, отлежались немного – только мутит и слабость. Говорят, что от отравления водкой – надо лечиться водкой: у тебя этого лекарства нет с собой?

Михаил Ефимович сообщил, что водки у него нет, но есть активированный уголь в таблетках, который он всегда носит с собой: при той пище, чем они питаются, ему частенько приходится пить эти таблетки, чтобы остановить отравление – эти таблетки он рекомендует и им. Товарищи взяли по упаковке угля, и разом выпили эти таблетки – так измучила их неизвестная водка.

Отравление стало проходить, и друзья повеселели. Иванов сказал, что если сразу не померли, то будут жить, а с полгода назад, на том же рынке, менты изъяли машину водки с Кавказа: этой водкой, насмерть, отравилось несколько человек – она была на метиловом спирте.

– Прав был Маркс, когда говорил, что нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради прибыли, – заметил Хромой, – вот и нас чуть не отравили из-за 50-ти рублей, что стоила та самая пластиковая водка. Давай – ка, я вылью её остатки.

– Не надо, – остановил его Михаил Ефимович,– надо проверить, может она горит: тогда я на этой водке буду себе чай разогревать. А зашел я к вам, с известием от Учителя. Он доехал, поселился в своем бывшем доме с внучкой и даже пытается устроиться работать учителем, чтобы зарабатывать на жизнь себе и внукам.

– Сколько там зарабатывает учитель? – спросил Иванов.

– Максимыч как-то говорил, что два года назад он получал учителем 5-7 тысяч рублей, – ответил Хромой.

– Так и мы, бомжи, добываем из мусора, примерно, столько же, – удивился Иванов, – выходит, что учитель приравнен к бомжу!

– Столько же зарабатывают врачи, а медсестры ещё меньше, – дополнил Хромой.

Я учился неважно, – продолжал Иванов, – но учителей уважал: что не спросишь, всё они знают, а теперь, их, как бомжей, смешали с грязью! Что же за страна такая у нас стала?

–Страна называется Россияния и, как говорит президент, у нас суверенная демократия, что означает: каждый сам за себя, а государство у нас само по себе и отделено от народа.

В общем, банда негодяев захватила страну и глумится над людьми, защищая воров и проходимцев и опуская учителей и им подобных до уровня бездомных.

– Не знаю, не знаю, как Максимыч будет с такой зарплатой учителя – если найдет работу, помогать внучке, – закончил Иванов.

– Ничего, Иванов, – сказал Хромой, – главное они вместе и Максимыч больше не бомжует: есть там огород, да и пенсия у него через год будет – выкарабкаются как-нибудь.

Нам бы выкарабкаться из этих развалин и водки отравленной больше не пить: хорошо Тихому, у него организм водки не принимает, а нам, что влезло – то и полезно. Кончать надо с такой жизнью, по примеру Учителя, – закончил Хромой и улегся снова на лежак – отрава всё ещё давала о себе знать.

Михаил Ефимович остался с ними на всякий случай. Он вскипятил на остатках водки воды, заварил чай и дал друзьям по кружке горячего напитка и ещё по упаковке угля. Это помогло, и обитатели логова успокоились за свою жизнь, а Михаил Ефимович поужинал в одиночестве остатками еды, принесенной жильцами, но не съеденной по причине отравления.

Ночевать он также остался у друзей, чтобы с утра заняться книгами: несколько штук принес Хромой из своей вылазки по помойкам, стопка оставалась здесь с прошлого раза, и сегодня он принес – всё это надо было рассортировать и подготовить к продаже.

XVIII

Следующую неделю Михаил Ефимович усердно работал, чтобы скопить денег на поездку домой: наступил сентябрь, ночами на чердаке становилось прохладно, он кутался в старые одеяла, которые принес со свалок, отбирая книги.

Но книг становилось меньше – видимо сезон ремонтов и чистки квартир закончился и жильцы оставляли квартирный хлам до будущей весны. Иногда моросил дождь, и торговлю приходилось сворачивать, а два дня назад ему не удалось выйти с чердака – весь день шел дождь. Он провел его в бесцельном сборе вещей, отбирая и перекладывая их, чтобы оставить здесь навсегда: в поездку домой он решил взять лишь самое необходимое, и приличного вида одежду, а уже на месте купить что-то к зиме, достаточно теплой в тех местах.

Дважды Михаил Ефимович заходил к товарищам: однажды не застал их дома, где был полный беспорядок, а во второй раз оба приятеля были на месте и удалось пообщаться.

Оказалось, что к ним, в отсутствие, заходили бомжи из соседнего подъезда, забрали всю еду и что-то из теплых вещей, а остальное раскидали и переломали, чтобы выглядело как вылазка наркоманов, которые иногда заглядывали в эти развалины, оставляя на подоконниках шприцы и пустые пивные банки. Хромой видел потом на одном из бомжей свой свитер, но пришлось смириться: тех было трое, а их осталось только двое.

Иванов, пока был чист после помывки при отъезде Учителя, зашел к родственникам, которые обещали ему поискать работу с общежитием и через неделю он снова собирался навестить их.

Хромой, тоже заходил к своей соседке насчет жилья, но она просила за комнату десять тысяч рублей в месяц – хотя и в два раза ниже, чем рыночная цена, но денег на задаток у него не было, да и работы, чтобы платить за жильё он так и не подыскал.