Текст книги "Пилоты Его Величества"

* * *

Телеграф принес печальное известие о гибели в Иоганнистале (близ Берлина) одного из самых видных представителей современной авиации – 11 апреля, при спуске на аэроплане Райта, пилотируемом княгиней Е.М. Шаховской, потерпел серьезную аварию небезызвестный петербуржцам наш соотечественник Всеволод Михайлович Абрамович. От полученных увечий и сотрясения всего организма отважный авиатор на другой день скончался.

Покойный был еще совершенно молодой человек – он родился в Одессе в 1890 году. Заинтересовавшись авиацией, как и многие другие в эти годы, В.М. Абрамович в 1911 году отправился в Германию и в скором времени сдал пилотский экзамен в школе «общества аппаратов Райта» под руководством известного инструктора капитана Энгельгардта, в скором времени погибшего во время одного из его необычайно смелых полетов.

Его место занял его достойный ученик В.М. Абрамович, усвоивший от своего учителя как манеру летания, так и необычайное хладнокровие и выдержку. Из него выработался в полном смысле слова «бурелетчик», не знавший такой погоды, в которую он не мог бы подняться.

Между тем дела «общества аппаратов Райта» пошли неважно, так как аппараты этой системы уже устарели. Абрамович усовершенствовал аэропланы Райта и для пропаганды их принял участие в огромном перелете Берлин – Петербург (в июле 1912 года), составившем ему большое имя. Отважный летчик пролетел весь путь между столицами Германии и России в течение 24 дней, пробыв в воздухе около 17 часов.

В Петербург он попал как раз ко времени военного конкурса аэропланов (на Корпусном аэродроме). Его полеты вне конкурса приводили в восхищение самых глубоких скептиков. Уже в самом конце конкурса он потерпел при спуске аварию и сломал себе ключицу. Во время конкурса он установил, между прочим, всемирный рекорд полета с четырьмя пассажирами – 45 минут 8 секунд.

Уехав осенью прошлого года за границу для сдачи аэропланов и обучения офицеров (из которых он также обещал сделать «бурелетчиков»), Абрамович сначала долго возился со своим переломом, а потом заболел воспалением легких.

Едва оправившись от всех перенесенных болезней, отважный «бурелетчик» нашел свою смерть в той самой стихии, которую любил, как птица, и вне которой ему чего-то недоставало.

Мир праху твоему, отважный «бурелетчик», так высоко державший славу отечественной авиации!

* * *

В 1912 году сын профессора Киевского университета Игорь Сикорский поделился идеей постройки многомоторного аэроплана с директором Русско-Балтийского вагонного и аэропланостроительного завода М.В. Шидловским и просил его совета. На вопрос, когда лучше приступить к осуществлению этой идеи, Шидловский ответил: «Приступайте к выполнению вашей идеи немедленно». И в тот же день, ознакомившись с чертежами и планами, Шидловский отдает распоряжение приступить к постройке первого в мире многомоторного самолета, которому было дано название «Русский витязь».

13 мая 1913 года воздушный гигант безукоризненно оторвался от земли и, плавно описав над аэродромом несколько кругов, благополучно приземлился. Петербург узнал имя конструктора – им был 23-летний студент Политехнического института Игорь Сикорский…

* * *

6 июля на Московском аэродроме состоялся экзамен на звание пилота-летчика Е.П. Самсоновой, подготовившейся в школе Б.С. Масленникова. Испытание производилось в присутствии комиссии Общества воздухоплавания по принятой в России программе. Требовалось, чтобы летчица, поднявшись на высоту не менее 50 метров, описала 10 восьмерок около двух укрепленных на поле флагов и совершила два планирующих спуска в намеченный круг диаметром 50 метров. Е.П. Самсонова поднялась на аппарате Фармана на высоту до 300 метров и прекрасно выполнила всю программу испытания. Испытательная комиссия признала ее достойной звания летчика. Г-жа Самсонова – первая женщина-летчик, получившая диплом на Московском аэродроме, и пятая в России – после г-жи Голанчиковой, княгини Шаховской, Зверевой и Л. Анатра. Е.П. Самсонова – дочь военного инженера, окончила с золотой медалью курс в Белостокской гимназии, а в настоящее время состоит слушательницей Бестужевских курсов в Петербурге. Она занимается и автомобильным делом и недавно получила шоферский диплом.

* * *

На границе Бельгии и Франции контрабандисты остроумно разрешили задачу перевозки запрещенных товаров. Приобретя два аэроплана в собственность, они нагружают их невдалеке от французской границы, близ городка Армантьер. Табак, кружева, спички и прочие контрабандные товары взвиваются на воздух и несутся над спокойно охраняющими границу и ничего не подозревающими пограничниками.

Аэроплан направляется в окрестности Па-де-Кале, где пограничная стража рассеяна на большом пространстве. Пилот внимательно оглядывает окрестности, кружа над ними, и спокойно спускается в указанное место, где его ждут товарищи. В случае неудобного места для спуска товары попросту выбрасываются за борт аэроплана…

Таможни были весьма подавлены этим доносом, и в настоящее время производится энергичное следствие по этому поводу.

* * *

27 июля на Комендантском аэродроме впервые летал аппарат конструкции Кеннеди. Три года назад англичанин Кеннеди построил аппарат собственной оригинальной конструкции. Аппарат – это биплан с двумя пропеллерами, длина их (они самые большие во всем мире) 3 метра 900 миллиметров. Такая величина пропеллеров очень увеличивает тягу воздуха; при моторе ENW в 60 сил пропеллеры делают 324 оборота в минуту и тянут 230 килограммов (а 100-сильный «Гном» с обыкновенными винтами вытягивает 235 килограммов). Весит биплан 51 пуд и развивает скорость до 91 километра в час. Аппарат очень красив; в его составные части входит много металла, сконструирован он очень прочно. Но до сего времени он ни разу за все три года не мог подняться на воздух. 27 июля авиатор Н.Д. Костин совершил на нем два полета. При третьем полете остановился один из пропеллеров. Аппарат накренился влево и, так как высота была небольшая – 3–4 метра, задел крылом за землю, поломал шасси и повредил крыло. Н.Д. Костин даже не почувствовал толчка и остался сидеть на пилотском месте.

* * *

Оригинальный полет совершил недавно в Москве инженер Прохоров. Он неоднократно совершал на «Фармане» перелеты из своего имения в Москву.

29 сентября авиатор, желая отправиться в балет, приказал подать лошадей. Но когда он приехал на станцию, поезд уже ушел. Тогда инженер Прохоров приказал вывести свой аэроплан и во фрачном костюме уселся на пилотское место и улетел в Москву.

В 7 часов вечера авиатор уже был на Московском аэродроме, откуда преспокойно уехал в театр. Интересно отметить, что в Москву он прибыл на 20 минут раньше поезда.

Биржевые ведомости. 1912. 15, 28 июля.

Ревельские известия. 1912. № 146.

Петербургский листок. 1912. № 286.

Синий журнал. 1913. № 23.

Воздухоплаватель. 1913. № 2–5, 8, 10; 1914. № 3.

Письма Нестерова жене

Дорогая Дина! Посылаю тебе вырезку из газет о полетах. Открытие сезона было в большой ветер, так что долго не пришлось летать. Как я говорил тебе, так и вышло. Первым собрал аппарат я. Теперь с завтрашнего дня начнем полет на «Ньюпорах». Аппараты уже собраны не того типа, который я видел раньше, и мне очень нравятся. Столоваться стану у своей хозяйки. 14 ноября назначен дежурным, но это, конечно, не помешает мне приехать, если будут деньги, которые приходят к концу. Поменяться на дежурство я, наверное, смогу, а денег достать едва ли, так как с переездом денег ни у кого нет. Детишек целуй крепче и будь с ними поласковей.

Хорошо, если бы ты прислала мне карточку нашу с Дукой и хоть снимки с Петуха, а то скучаю без них. Если можно сняться во Владове, снимитесь в зимних нарядах все втроем. Ну, пока, целую вас всех крепко, будьте здоровы и веселы…

О войне ничего не слыхать.

Дука пишет очень неразборчиво, разобрал только, что ей без меня весело. Как у Петушка горбушка?

Дуке

Дорогая моя детка Дукочка! Я знаю, что тебе и без меня весело, но все-таки ты не забывай своего папку, или своего детку. Мне же очень бывает скучно по вечерам одному в своей комнатушке без моей детки-мамки; не с кем делать гимнастику, а надоедает мне иногда только гимназист 3-го класса… у которого много игрушек, но баловень он большой и капризник. Целую мою деточку, пиши мне почаще, целуй своего братишку – Петю и маму.

Твой папа.

11 октября 1912 г.

Варшава, Мокотово поле

* * *

Как я ни стараюсь, милая Дина, подыскать для нас что-либо подходящее, все безрезультатно. Те две комнаты за 33 рубля были очень для нас хороши, но жильцы отказались съехать из них до 20 февраля, ввиду того что не могут найти для себя подходящей отдельной квартиры. Есть много комнат, но отдельных. Есть и по 2, но детей не пускают, или цены адовые… На днях освободится квартира – две комнаты за 33 рубля, но без мебели, без освещения и отопления, придется остановиться на ней и взять обстановку напрокат, как это ни дорого будет стоить, зато будем в своей квартире и со своим столом.

Теперь по поводу моих дел. После полета на учебном аппарате для земли[19]19
  Аппарат для руления по земле. Часть обшивки с крыльев снималась, и аппарат мог только двигаться по земле, но взлететь не мог.


[Закрыть] меня выпустили на летучем «Ньюпоре». Присутствовали подполковник Ульянин и много офицеров. Взлетел я после Ушакова и еще одного. Ушаков волновался, и взлет сделал очень опасный, чем нас всех очень напугал, но потом выправился и закончил благополучно. Потом полетел и я, хотя чувствовал себя не так, как на «Фармане», но производил те же манипуляции, как и на «Фармане», т. е. применил свой принцип управления с большими кренами и спокойно спланировал.

Когда я подошел к офицерам, то меня все начали поздравлять за «превосходный первый полет», как будто летал старый пилот и т. д., но тут же Горшков после рукопожатия заметил, что если я буду «такие крены загибать», то он не даст мне аппарата. В общем, имел успех. Если так все пойдет и дальше, то, я думаю, мне и до апреля не придется здесь быть, смотришь, в марте в Киев поедем на штатную службу. Из всех наших, вышедших в Киев, я самый старший и по списку и по старшинству, поэтому можно быть спокойным, что буду получать штатное содержание летчика или начальника отряда.

Ну вот и все пока; сам я переехал к Ушакову и сплю на полу на спинке от дивана. При переезде с той квартиры там было получено письмо и потеряно прислугой; если ты писала, то повтори. Пиши, как дела, как здоровье детей. Целую всех.

Твой Петя.

Ноябрь 1912 г.

* * *

Получил твое письмо, третье. Очень рад, что вы снялись, очень жаль, если Петух выйдет скверно. Почаще выводи гулять ребят и дольше будьте на воздухе. Насчет войны – пустяки! Сегодня летал для проверки 4 анероидов, поднялся в 30 минут на 1600 метров и оттуда спланировал, т. е. остановил мотор. Такого полета еще у нас не было. Другие на этом же аппарате за 1,5 часа на экзамене не могли подняться до 1000 метров. Планировка над городом кругами и восьмерками, чем привел товарищей в трепет. Наслаждение, когда полет необыкновенен, прямо-таки какое-то блаженство лететь без мотора долго-долго и бесшумно.

Постараюсь все сделать, чтобы приехать.

Целую, твой Петя.

11 декабря 1912 г.

П. Нестеров
Как я совершил «мертвую петлю»

Постараюсь теперь сам изложить вам свои побуждения и впечатления от своего полета.

Петлю свою я действительно задумал совершить очень давно для доказательства своих принципов управления аппаратом, в корне расходящихся с господствующими взглядами.

Ввиду сильных нападок и неправильных, временами прямо-таки оскорбительных для меня объяснений и сравнений, прочитанных мной в разных газетах, мне не придется в своем описании быть «скромным», как написано у вас, – мне нужно наконец высказаться!..

Начал я свою авиационную деятельность в 1910 году, после того как первый раз увидал полет одного из наших известных авиаторов.

Авиатор летал на «Фармане», делая поворот совершенно без кренов. Каждый поворот аэроплана заставлял сжиматься мое сердце; я боялся, что аэроплан опрокинется в наружу кривой.

Каждый день мы можем наблюдать, как летают птицы, видим все их эволюции в воздухе: повороты, взлеты, спуски и т. д.

Казалось бы, летая, нужно было брать пример с них – природных летунов; а что же я увидел?

Летательный прибор, управляемый рулями-плавниками (которых ни одна птица не имеет!), двигается в воздухе, как будто в нем не действуют законы инерции или центробежных сил.

С этого дня я начал серьезно изучать авиацию, вечерами по книгам, а днем – наблюдая за полетами птиц.

Прежде всего я теоретическим путем доказал себе, что поворот на аэроплане должен быть непременно с соответствующим креном, то есть наклоном внутреннего к повороту крыла вниз, и что, как бы с другой стороны ни был велик крен аппарата, он не опасен, если угол крена соответствует крутизне поворота.

Затем я начал разбираться в принципе управления аппаратом и прежде всего задал себе вопрос: откуда заимствованы эти специфические рули?

Оказывается, это самый примитивный способ управления движением, прежде всего появившийся в культуре человека, а именно: рулями пользовались при первых средствах передвижения, то есть на плотах, потом на лодках и пароходах… вообще на воде.

Но ведь этот способ и на воде далеко не совершенен, так как рыба пользуется более совершенным способом, а именно: изгибанием своего тела с соответствующими эволюциями хвоста, ничего общего с рулями не имеющего.

Пароходу или лодке нельзя изогнуть корпус, потому что его ломают под углом, то есть ставят руль, но если у парохода сделать киль, который мог бы изгибаться, пароход был бы в несколько раз поворотливее.

Но если этот способ на воде является еще более или менее рациональным, то в воздухе он просто не годится и может разве остаться только в применении воздушными кораблями, то есть управляемыми аэростатами.

Придя к последнему заключению, я начал проектировать свой аэроплан…

Имея несчастье сделаться изобретателем без средств, я должен был обращаться за помощью в военное ведомство.

В 1912 году я защищал свой проект и докладывал свои принципы управления аппаратом воздухоплавательному комитету. Против теории управления мне ничего не могли возразить, так как она была ясна, но я проповедовал крены, которые считались тогда опасными, и это всех привело в сомнение, возможно ли практическое применение моей теории… Я тогда еще не летал на аэроплане, имея только несколько удачных полетов на планерах, у которых действительно рулей нет, и управляются они только креном, но, конечно, эти полеты не могли убедить комитет, в котором присутствовали уже летающие на аэропланах.

Денег мне не дали, а походатайствовать о назначении в авиационный отдел для обучения полетами не захотели, предсказывая мне, что я переменю свои взгляды, когда научусь летать.

В июле прошлого года я начал учиться. 12 сентября вылетел самостоятельно, и хотя нет еще года, как я летаю, все же за это время я успел достаточно полетать и не только не изменил своих взглядов, но доказал рядом своих полетов правильность их на практике.

Раньше я думал, что при управлении аппаратом так, как раньше учили и как еще в некоторых школах и сейчас учат, можно все-таки скромно летать на аэродроме, но теперь, испытав разнообразные положения аппарата, в которые он может быть поставлен порывом ветра и за которым следует скольжение на хвост или крыло, – я вижу, что большинство аварий, о которых приходится читать ежедневно в газетах, происходит от неправильных маневров летчика. Но… так его учили…

У нас требуют в конструкции аппарата непременно «инстинктивного» управления. Вот это-то «инстинктивное» управление и послужило причиной гибели многих товарищей и коллег по авиации.

Приведу несколько примеров. Если аппарат скользнет на крыло, то обыкновенно делают инстинктивное движение ручкой руля направления в противоположную сторону, результатом чего получается задирание аппарата и еще большее скольжение на крыло и на хвост. Если высота мала – тут и катастрофа.

Мною доказано, что в случаях скольжения необходимо, против инстинкта, повернуть аппарат в сторону скольжения, чтоб последнее перешло в планирование.

Перед препятствием нужно круто повернуть; поворот без крена невозможен; летчик «инстинктивно» побоится сделать большой крен и налетит на препятствие.

При повороте некоторые летчики не допускают даже мысли брать ручку на подъем, а у нас в роте почти все товарищи делают повороты рулем глубины.

Иногда приходится планировать на очень маленькую площадку, что невозможно при очень крутом повороте, то есть при большом крене и беря на себя руль глубины, а между тем при планировании каждому «инстинктивно» кажется, что руль глубины должен быть на снижение.

И много еще разных интересных положений можно найти, когда «инстинктивное» движение может погубить авиатора.

Вот для доказательства своих взглядов я и проделывал, как некоторые называют, опасные фокусы, или «трюки», как виражи с креном до 85 градусов, пологие планирующие спуски, при которых останавливался винт на «Ньюпоре», заставлял аппарат скользить на крыло или на хвост и выравнивал его, чтобы быть готовым ко всему, и, наконец, для окончательного доказательства, как пример поворота аэроплана одним только рулем глубины, я сделал поворот в вертикальной плоскости, то есть «мертвую петлю».

Благодаря подобным опытам мне не страшно никакое положение аппарата в воздухе, а мои товарищи теперь знают, что нужно сделать в том или ином случае.

«Мертвая петля» кажется только с первого взгляда страшной, но если сделать хоть приблизительный расчет, то станет ясным, что поворот в вертикальной плоскости возможен.

Свой опыт я не производил до сего времени только потому, что сначала еще не выяснил всех положений, в которых я мог бы очутиться… во время исполнения; а затем я ожидал свой новый аппарат, который я мог бы по-своему урегулировать.

Получив недавно аппарат «Ньюпор», сборки завода «Дукс», и сделав на нем не более 10 часов, я решился наконец выполнить свою мечту.

О своем опыте я никого не предупредил, хотя все знали, что я вообще собираюсь его сделать.

27 августа вечером, привязавшись предварительно ремнем (тропом) к сиденью, я поднялся на высоту 1000 метров, с которой решил планировать. Когда я последний раз посмотрел на анероид (прибор для определения высоты, в виде часов), мне пришло в голову, что в случае неправильного поворота этот приборчик должен будет выпасть из кармана куртки, когда я буду летать вверх ногами. Но… я решил «рискнуть» им для большей убедительности.

Вот, собственно говоря, все, чем я рисковал, то есть на 13 рублей 50 копеек казенным имуществом.

Было жутко только решиться, а как только я закрыл бензин, чтобы перейти на планирование, мне сразу стало легко, и я занялся своей работой.

Наклонив «Ньюпор» почти вертикально, я начал планировать, следя за высотой, чтобы иметь запас высоты на случай неудачи.

Примерно на 600 метрах я начал выравнивать аппарат и, когда он начал переходить горизонт, открыл бензин.

Мотор очень хорошо заработал, аппарат полез в небо и начал ложиться на спину. Моя левая рука находилась все время на бензиновом кране, чтобы точнее регулировать работу мотора, хотя мне очень хотелось рукой опереться, как при спуске, о кожух. Одно мгновение мне показалось было, что я слишком долго не вижу земли, но… чуть больше потянул за ручку и увидел землю. Закрыл бензин опять и, выровняв аппарат, начал планировать к ангарам. За все время этого… полета я чувствовал себя так же, как и при горизонтальном повороте с креном градусов 70–80, то есть ощущаешь телом поворот аэроплана, как, например, лежа в поезде, чувствуешь телом поворот вагона.

Я очень малокровный: стоит мне немного поработать согнувшись в кабинке «Ньюпора», и в результате от прилива крови сильное головокружение. Здесь же я сидел несколько мгновений вниз головой и прилива крови к голове не чувствовал, стремления отделиться от сиденья тоже не было, и ноги давили на педали. Мой анероид не выпал из кармана куртки, и инструменты в открытых ящиках остались на своих местах. Бензин и масло также удерживались центробежной силой на дне бака, то есть вверху, и нормально подавались в мотор, который великолепно работал всю верхнюю половину петли.

В общем, все это доказывает, что аэроплан сделал обыкновенный поворот, только в вертикальной плоскости, так как все время существовало динамическое равновесие.

С этим только поворотом воздух является побежденным человеком.

По какой-то ошибке человек позабыл, что в воздухе везде опора, и давно ему пора отделаться определять направления по отношению к земле.

Когда я закончил свою петлю и уже планировал к ангарам, мне пришла мысль: а вдруг мою петлю никто не заметил, и даже хотел было повторить ее немедленно, но, увидев у ангаров сбегающуюся толпу, я понял, что мой полет видели.

Вот все мое впечатление о своем полете. Многие смешивают мой полет с полетом отчаянного авиатора Пегу, который для доказательства крепости забракованного аэроплана Блерио производит опыты, падая на верхнюю сторону крыльев. Подобный опыт испытывать мне нет смысла, но если меня когда-нибудь ветром опрокинет, то я знаю, что мне делать, чтобы привести аппарат в нормальное положение.

Меня в полете центробежная сила прижимала к сиденью, а аппарат упирался вверх в воздух; у Пегу центробежная сила выбрасывала его из аппарата, а самый аппарат упирался вниз обратной стороной крыла, бензин у него вытекал, и мотор не мог работать.

В некоторых газетах появилась обидная заметка: «Он рисковал собой и казенным аппаратом без разрешения начальства?!»

На это должен заметить, что я не зеленый юноша, служу офицером 8-й год, имею жену, двух детишек и мать, которой по возможности помогаю, – следовательно, рисковать собой ради получения клички вроде «русский Пегу» и т. п. мне не приходится; что же касается аппарата, то, кажется, я бы мог и рискнуть им, так как до сих пор за мной ни в школе, ни в отряде не числится ни одной поломки…