Текст книги "Энциклопедия внутренних путешествий. Путь психонавта"

По мнению Райха, мистические наклонности отражают закрепощение и серьезную деформацию оргонной экономии. Поэтому мистические изыскания можно свести к неправильно понятым биологическим потребностям. Он писал: «Страх смерти и умирания – то же самое, что бессознательная оргазмическая тревога и пресловутый инстинкт смерти. Стремление к растворению, к небытию – это бессознательное стремление к оргазмическому облегчению» (Reich, 1961). «Бог – это репрезентация естественных жизненных сил, биоэнергии человека, и нигде он не проявляется так ясно, как в сексуальном оргазме. Тогда дьявол – это репрезентация брони, которая приводит к извращению и деформации этих жизненных сил» (Reich, 1972). Райх утверждал (и это прямо противоречит данным психоделических исследований), что мистические переживания исчезают, если при терапии удается разрушить броню. По его мнению, «оргастическая потенция столь же редка среди мистиков, как мистицизм редок у тех, кто обладает оргастической потенцией» (Reich, 1972).

Основные различия в воззрениях Ранка и Фрейда состоят в том, что Ранк больше опирался на значение родовой травмы, чем на сексуальную динамику, отрицал решающую роль Эдипова комплекса и видел в Эго автономное представительство воли, а не раба Оно (подсознания). Ранк предложил внести изменения в технику психоанализа, и они были столь же радикальны и решительны, как его теоретические выводы. Он предполагал, что вербальный подход имеет в психотерапии весьма ограниченное значение и внимание следует перенести на непосредственный опыт. По его мнению, главная цель терапии – добиваться, чтобы пациент заново прожил родовую травму, без этого лечение нельзя считать завершенным. Он фактически называл своим клиентам дату завершения психоанализа и считал, что приближение к этой дате активирует их бессознательный материал и он достигнет порога сознания.

Отто Ранк (1884–1939), австрийский психиатр, писатель, лектор и педагог. Ранк открыл психологическую важность травмы рождения.

Что касается значимости родовой травмы в психологии, то сам Фрейд первым обратил внимание на то, что страх, связанный «с ощущениями и иннервациями» во время сложного прохождения через родовой канал, может быть прототипом и источником всех будущих тревог и беспокойства. Эта мысль посетила его во время наблюдения за медсестрами-акушерками, когда они сдавали экзамен. Один из вопросов на экзамене звучал так: «Когда и почему во время родов появляется мекониум (фекалии плода)?» Правильный ответ заключался в том, что это указывает на высокую степень удушья плода. Медсестра же ответила: «потому, что плод укакался от страха», – таким образом подчеркивая воздействие страха на анальный сфинктер.

Медсестра экзамен не сдала, но Фрейд всерьез воспринял связь страха с рождением. Он размышлял о лингвистическом сходстве в некоторых языках между словами, обозначающими страх и узкое пространство, такое как angustiae (узкий каньон) и anxietas (страх) на латыни, eng (узкий) и Angst (тревога) в немецком. В чешском слово úzkost буквально означает как узость, так и тревогу. Так же хорошо известен тот факт, что солдаты, испытывая крайний страх во время военных действий, теряют контроль над анальным сфинктером и «пачкают штаны». Фрейд обсуждал данный вопрос в нескольких своих работах, но не продвинулся дальше.

Отто Ранк был захвачен этой идеей и в тайне работал над книгой «Травма рождения» (Rank, 1929). Он преподнес завершенную книгу Фрейду в подарок на день рождения, только что из типографии. Главный биограф Фрейда, Эрнест Джонс, говорит, что после прочтения этой книги Фрейд находился в состоянии эмоционального шока четыре месяца. Его реакцией была не критика или гнев по поводу написанного Ранком. Как раз наоборот, он опасался, что будущие поколения сочтут теорию Ранка более важной, нежели его собственное открытие психоанализа.

Фрейд оказался чрезвычайно чувствителен, поскольку от него ускользнуло первенство научного открытия обезболивающих свойств кокаина и важности этого для медицины. Эта честь досталась его венскому коллеге Карлу Коллеру. Оправившись от шокирующего эффекта книги Ранка, Фрейд написал на нее справедливую рецензию. Он назвал книгу очень важным вкладом в психоаналитическую теорию, уступавшим по важности лишь его собственному открытию психоанализа. Он высказал предположение, что специалистам следует исследовать рожденных через кесарево сечение и сравнивать их с теми, у кого роды были естественными и трудными, чтобы обнаружить возможные отличия.

Позже Фрейд получал письма от влиятельного берлинского психоаналитика Карла Абрахама и других – с предупреждением, что книга Ранка может внести раскол в психоаналитическое движение. Они полагали, что некоторые его члены примут теорию Ранка с энтузиазмом, а остальные ее отвергнут и не пожелают принять крайние воззрения Ранка. Фрейд поддался давлению, и в результате возникшего между ним и Ранком конфликта Ранк лишился членства в Психоаналитической ассоциации.

Существовало одно серьезное различие в отношении родовой травмы у учителя и ученика. Холотропные исследования показали, что в то недолгое время, в течение которого Фрейд размышлял о травме рождения, его понимание рождения фактически было более точным, нежели у Ранка. Фрейд выделял в качестве источника тревоги экстремальные физиологические трудности в процессе рождения, а Ранк связывал тревогу с отделением от материнской матки, т. е. от райского состояния, в котором все потребности удовлетворялись сразу, без приложения каких-либо усилий и без необходимости сталкиваться со всеми трудностями послеродовой жизни.

Ранк рассматривал родовую травму в качестве первопричины того, что разлука воспринимается как самое болезненное и пугающее человеческое переживание. По его мнению, во всех более поздних фрустрациях частичных влечений можно узнать производные этой первой травмы. Большинство событий, которые индивид переживает как травматические, обязано своей патогенностью сходству с биологическим рождением. Весь период детства можно рассматривать как ряд попыток отреагировать на эту травму и психологически справиться с ней. Детскую сексуальность можно поэтому интерпретировать как желание ребенка вернуться в матку, тревогу по этому поводу и любопытство относительно того, откуда он появился на свет.

Но Ранк на этом не остановился: он посчитал, что вся ментальная жизнь человека зарождается в первичной тревоге и в первичном вытеснении, ускоренном родовой травмой. Центральный человеческий конфликт происходит из желания вернуться в матку и сопутствующего этому желанию страха. В результате любая смена приятной ситуации неприятной будет вызывать чувство тревоги. Ранк также предложил объяснение сновидений, отличающееся от интерпретации Фрейда. Состояние сна сходно с внутриматочной жизнью, а сновидения можно рассматривать как попытки заново пережить родовую травму и вернуться в пренатальную ситуацию. И они даже в большей степени, чем само состояние сна, представляют психологическое возвращение в матку. Анализ сновидений самым надежным образом подтверждает психологическое значение родовой травмы.

Подобно этому и эдипов комплекс – краеугольный камень теории Фрейда – перетолковывается с акцентом на родовой травме и желании вернуться в матку. В сердцевине мифа об Эдипе лежит тайна происхождения человека, которую Эдип пытается разгадать, возвращаясь в материнское чрево. Это происходит не только буквально, путем женитьбы на матери и полового акта с нею, но и символически, когда слепой герой исчезает в расщелине, ведущей в преисподнюю (Mullahy, 1948).

По психологической теории Ранка, родовая травма и в сексуальности играет ключевую роль, основанную на глубоком, управляющем всей психикой желании индивида вернуться к внутриматочному существованию. Различия между полами можно по большей части объяснить тем, что женщина способна повторять репродуктивный процесс в собственном теле и находить свое бессмертие в деторождении, тогда как для мужчины секс символизирует смертность, и поэтому его сила лежит в несексуальной созидательности, такой как технология, наука, живопись, музыка и литература. Интересно, что у мужчин, исследующих перинатальный уровень своей психики, порой может возникать чувство «зависти по поводу матки», в противоположность сосредоточенности Фрейда на «зависти по поводу пениса».

Анализируя общечеловеческую культуру, Ранк пришел к выводу, что травма рождения является мощной психологической силой, лежащей в основе религии, искусства и истории. Любая форма религии в пределе стремится к воссозданию исходной поддерживающей и защищающей первоситуации симбиотического союза в чреве матери. Глубочайшие корни искусства уходят в «аутопластическую имитацию» вырастания и высвобождения из материнского чрева. Представляя реальность и одновременно отрицая ее, искусство является особенно мощным средством психологической адаптации к этой первичной травме. История человеческих жилищ, начиная с поисков примитивного крова и кончая сложными архитектурными сооружениями, отражает инстинктивные воспоминания о матке – о теплом, защищающем от опасностей убежище. Использование боевых средств и вооружения основано при самом тщательном рассмотрении на неукротимом стремлении проложить себе дорогу в чрево матери.

ЛСД-психотерапия и другие формы глубинной эмпирической работы в значительной степени подтвердили главный тезис Ранка о первостепенном психологическом значении родовой травмы. Однако для большего соответствия современным клиническим наблюдениям в ранкианский подход нужно внести существенные поправки. Теория Ранка выделяет разлуку с матерью и утрату матки в качестве основных травмирующих аспектов рождения. Суть травмы для него в том, что постнатальная ситуация куда менее благоприятна, чем перинатальная. Вне матки ребенок вынужден столкнуться с нерегулярностью питания, частым отсутствием матери, колебаниями температуры, шумом. Он должен самостоятельно дышать, глотать пищу и выводить отработанные вещества.

При работе с холотропными состояниями ситуация оказывается еще более сложной. Рождение травмирует не потому, что ребенок от райского блаженства в чреве матери переходит к неблагоприятным условиям внешнего мира, а потому, что само прохождение через родовой канал связано с чрезвычайно высоким эмоциональным и физическим стрессом и неимоверной болью. Этот факт подчеркивался в первоначальных рассуждениях Фрейда о рождении, но почти никак не отражен у Ранка. В каком-то смысле концепция Ранка о родовой травме применима к случаю, когда ребенок появился на свет при помощи кесарева сечения, а не путем физиологических родов.

Все же большинство психопатологических заболеваний коренится в динамике БПМ-2 и БПМ-3, где отразился опыт тех часов, которые отделяют безмятежное состояние внутри матки от постнатального существования во внешнем мире. В процессе повторного проживания и интеграции родовой травмы индивид может стремиться к возврату в матку или, наоборот, к завершению рождения и выходу из родового канала – это зависит от стадии развертывания перинатального процесса. Тенденция к эсктериоризации и разряжению запертых во время битвы рождения чувств и энергий становится глубокой мотивационной силой, которая обусловливает широкий спектр человеческого поведения. Это главным образом относится к агрессивности и садомазохизму – к тем двум состояниям, для которых интерпретация Ранка выглядит особенно неубедительной.

Системе Ранка так же недостает настоящего понимания трансперсональной сферы, как и системе Фрейда, Адлера и Райха. Он рассматривал религиозные и мифологические мотивы и фигуры как производное травмы рождения. Например, распятое тело Христа представляет полную противоположность удобной и расслабленной позе зародыша в утробе, а образы внушающих ужас Гекаты и Медузы вдохновлены тревогой, пережитой во время рождения.

Но, несмотря на все эти недостатки, установленная Ранком психологическая релевантность родовой травмы и ее многочисленных последствий была действительно выдающимся достижением, на несколько десятилетий предвосхитившим результаты исследований с применением ЛСД. Интересно отметить, что некоторые другие исследователи-психоаналитики тоже признали значение различных аспектов родовой травмы. Нандор Фодор в своей новаторской работе «Поиски возлюбленного» подробно описал связь между различными аспектами рождения и многими психопатологическими симптомами (Fodor, 1949), и в этом описании есть глубокое сходство с результатами, полученными при использовании ЛСД. Литарт Пирболт выпустил в свет обширный труд «Пренатальная динамика» (Peerbolte, 1975), в котором подробно изложил свои уникальные догадки о психологической релевантности пренатального существования и опыта рождения. Этой теме было также уделено много внимания в работе Франка Лейка и в ряде оригинальных и увлекательных – хотя больше умозрительных, чем основанных на клинических результатах, – книгах Фрэнсиса Мотта (Моtt, 2007, 2012).

Список знаменитых отступников психоанализа будет неполным без Карла Густава Юнга, одного из лучших учеников Фрейда и всеми признанного «наследного принца» психоанализа. Изменения, внесенные Юнгом, были наиболее радикальными, а вклад его был действительно революционным. Мы нисколько не преувеличим, если скажем, что его работа продвинула психиатрию настолько же дальше теории Фрейда, насколько последняя обогнала свое время. Аналитическая психология Юнга это не просто вариант или модификация психоанализа, она стала совершенно новой концепцией глубинной психологии и психотерапии.

Карл Густав Юнг (1875–1961), швейцарский психиатр и психоаналитик, основатель аналитической психологии.

Юнг очень хорошо понимал, что его результаты невозможно привести в соответствие с ньютоно-картезианской философией, ибо они требуют решительного пересмотра фундаментальных философских взглядов западной науки. Он серьезно интересовался революционными разработками в области квантово-релятивистской физики и поддерживал плодотворные связи с некоторыми из ее основоположников.

В отличие от всех других теоретиков психоанализа, Юнг обладал глубокими знаниями мистических традиций и с большим уважением относился к духовным аспектам психики и человеческого существования. Его идеи намного ближе излагаемой здесь концептуальной системе, чем концепции любой другой западной школы психотерапии. Юнг был первым психологом-трансперсонологом, хотя сам себя так не называл.

Можно сказать, что Карл Густав Юнг был первым современным психологом; различия между юнговскими теориями и фрейдовским психоанализом показательны для понимания отличия современной психотерапии от классической. Фрейд и некоторые из его последователей добились радикального пересмотра западной психологии, но только Юнг сумел бросить вызов самой ее сути и философским основаниям – т. е. ньютоно-картезианскому мировоззрению. Как это ясно выразила Джун Сингер, он настаивал на «преимуществе бессознательного над сознанием, таинственного над известным, мистического над научным, созидательного над производительным, религиозного над профаническим» (Singer, 1994).

Юнгианская концепция человеческой психики представляла значительно более расширенную модель, нежели биографическая модель Фрейда. Его радикальное отклонение от психоанализа Фрейда началось, когда он анализировал сборник поэзии и прозы американской писательницы Франк Миллер, опубликованный в Женеве Теодором Флорноем под заголовком «Фантазии Миллер» (Miller, 1906). Он обнаружил, что многие мотивы ее творчества имеют параллели в литературе разных стран мира и исторических периодов. Его книга «Символы трансформации», вдохновленная этими исследованиями, имеет чрезвычайно важное историческое значение, будучи вехой, отметившей его разрыв с Фрейдом (Jung, 1956).

Данные наблюдения нашли дальнейшее подтверждение в анализе снов пациентов, а также фантазий, галлюцинаций и заблуждений его пациентов-шизофреников – наряду с его собственной сновидческой жизнью. Это убедило его в том, что существует не только фрейдистское индивидуальное бессознательное – эдакая психобиологическая свалка отторгнутых инстинктивных тенденций, вытесненных воспоминаний и подсознательно ассимилированных запретов, – но также и коллективное бессознательное, проявление разумной и творческой космической силы, связывающей нас со всем человечеством, природой и целым космосом.

Коллективное бессознательное Юнга имеет историческую область, содержащую всю историю человечества, и архетипическую область, вмещающую культурное наследие человечества – мифологии всех когда-либо существовавших культур. В холотропных состояниях сознания мы можем переживать видения героев и сцен из этих мифологий, даже не имея никаких предварительных сведений о них. Исследуя коллективное бессознательное, Юнг обнаружил универсальные принципы, управляющие данной областью психики. Сначала он назвал их «изначальными образами», используя термин, заимствованный у Якоба Буркхардта; позже он назовет их «доминантами коллективного бессознательного» и, наконец, «архетипами». Исходя из понимания, которое родилось из юнгианской психологии, исследований сознания и научного изучения мифологии, архетипы – это вневременные, изначальные космические принципы, лежащие в основе всего и проницающие ткань материального мира (Jung,1959).

Юнг уделял большое внимание бессознательному и его динамике, но его представления о нем радикально отличались от фрейдовских. Юнговское представление о человеке – это не образ биологической машины. Он признавал, что человек может трансцендировать узкие границы Эго и личного бессознательного и соединиться с высшим «Я», соразмерным всему человечеству и всему космосу. Он рассматривал психику как комплементарное взаимодействие сознательного и бессознательного компонентов при непрерывном обмене энергией между ними. Он считал его творческим, разумным принципом, связывающим индивида со всем человечеством, с природой и космосом. По Юнгу, бессознательное не только подвластно историческому детерминизму, у него есть и проективная, телеологическая функция. У Эго имеется конкретная цель и назначение для каждого из нас, и оно может нас направлять к ним. Юнг называл это процессом индивидуации.

Изучая специфическую динамику бессознательного, Юнг открыл функциональные единицы, для которых подобрал название комплексов. Комплексы – это констелляции психических элементов (идей, мнений, отношений и убеждений), объединяющихся вокруг какого-то тематического ядра и ассоциирующихся с определенными чувствами (Jung, 1960). Юнгу удалось проследить комплексы от биологически детерминированных мотивов до архетипов коллективного бессознательного (Jung, 1959).

В своих ранних работах Юнг заметил сходство между архетипами и животными инстинктами и решил, что они изначально заложены в человеческий мозг. Позже, исследуя случаи необыкновенных совпадений, синхронистичностей, которые сопровождают этот процесс, он пришел к выводу, что архетипы должны каким-то образом влиять на саму ткань феноменального мира (Jung 1960a). Поскольку они представлялись связующим звеном между материей и психикой, он называл их психоидами, заимствовав термин, введенный основателем витализма Гансом Дришем.

Сравнительную религию и всемирную мифологию можно поэтому рассматривать как уникальный источник информации о коллективных аспектах бессознательного. По Фрейду, мифы можно интерпретировать с точки зрения характерных проблем и конфликтов детства, а в их универсальности отражена общность человеческого опыта. Юнг же считал, что такое объяснение неприемлемо; он часто наблюдал, что универсальные мифологические мотивы (мифологемы) встречались в опыте людей, у которых всякое знание такого рода вообще исключалось. Это навело его на мысль о мифопорождающих структурных элементах в бессознательной психике, которые служат источником не только фантазий и сновидений отдельных людей, но и мифологии народов. Таким образом, сновидения можно считать индивидуальными мифами, а мифы – коллективными сновидениями.

В течение всей своей жизни Фрейд интересовался религиозными и духовными вопросами. Будучи убежден, что рациональными средствами возможно охватить иррациональные процессы, он был склонен интерпретировать религию с точки зрения неразрешенных конфликтов, возникших на инфантильной стадии психосексуального развития. В отличие от него, Юнг признавал иррациональное, парадоксальное и даже таинственное. У него самого было много случаев религиозных переживаний, которые убедили его в реальности духовного измерения в универсальной схеме вещей. Основное предположение заключалось в том, что духовный элемент – это органичная и неотъемлемая часть психики. А подлинная духовность – один из аспектов коллективного бессознательного, и она не зависит ни от программирования в детстве, ни от культурной и образовательной осведомленности индивида. И если самоисследование и самоанализ достигают необходимой глубины, в сознании спонтанно появляются духовные элементы.

Юнг иначе, чем Фрейд, относился к основному понятию психоанализа – либидо (Jung, 1956). Он видел в нем не строго биологическую силу, направленную к механической разрядке, но созидательную силу природы – космический принцип, сравнимый с elan vital (жизненным порывом). Истинная оценка духовности и понимание либидо как космической силы нашли свое отражение в уникальной концепции Юнга о функции символов. Для Фрейда символ был аналогом чего-то уже известного или аллюзией. В психоанализе один образ используется вместо другого, обычно имеющего запрещенное сексуальное значение. Юнг не согласился с таким употреблением термина «символ» и называл фрейдистские символы знаками. По его мнению, настоящий символ указывает за пределы себя, на более высокий уровень сознания. Это лучший из возможных способов обозначения неизвестного – некоего архетипа, который нельзя выразить яснее или конкретнее.

Научный метод Юнга поистине делает его первым современным психологом. Подход Фрейда был чисто историческим и детерминистским, он интересовался рациональным объяснением всех психических явлений и искал их биологические корни, следуя принципу линейной причинности. Юнг же сознавал, что линейная причинность не является единственным и обязательным связующим принципом в природе. Он ввел понятие акаузального связующего принципа – синхронистичности, – которое обозначает осмысленные совпадения событий, разделенных во времени и/или в пространстве (Jung, 1960a). Готовность Юнга изучать область парадоксального, таинственного и невыразимого выражалась и в его непредубежденном отношении к великим восточным духовным философиям. Он изучал и комментировал И Цзин, Бардо Тхедол, Тайну Золотого Цветка и пробуждение Кундалини. Он также интересовался астрологией, медиумизмом и прочими паранормальными явлениями (Jung, 1958, 1967, 1970, 1995, 1996).

Наблюдения во время психоделических переживаний и других видов холотропных состояний сознания неоднократно подтверждали большинство блестящих прозрений Юнга. И, хотя аналитическая психология не в состоянии полностью охватить весь спектр психоделических явлений, она меньше всех других систем глубинной психотерапии требует пересмотра и модификации. На биографическом уровне описание Юнгом психологических комплексов (Joung, 1973) почти аналогично описанию СКО, хотя эти концепции неодинаковы. Он и его последователи осознавали значимость процесса смерти-возрождения в мифологии и изучали ее различные формы, от древнегреческих мистерий до ритуалов инициации среди аборигенов. Однако Юнг не смог увидеть тесную взаимосвязь между этими процессами и биологическим рождением.

Юнг, обнаруживший и описавший обширные области исторического и архетипического бессознательного, не смог принять тот факт, что рождение является психотравмой и играет важную роль в человеческой психике. В одном из интервью под названием «Юнг о кино» Ричард Эванс спрашивает Юнга о его мнении по поводу теории его коллеги Отто Ранка, придающей особое психологическое значение травме рождения. Юнг с усмешкой опровергает эту мысль: «О, рождение – это не травма, это факт, все мы рождаемся» (Jung, 1957).

Но, конечно, наиболее весомый вклад Юнга в психотерапию заключается в признании духовных измерений психики и его открытиях в трансперсональных областях. Материалы, полученные в психоделических изысканиях и при глубинной эмпирической работе, явно свидетельствуют о существовании коллективного бессознательного и о динамике архетипических структур, поддерживают представление Юнга о либидо и о различиях между Эго и Самостью, о существовании креативной и проективной функций бессознательного, а также концепцию индивидуации.

Все эти элементы можно независимо подтвердить в психоделических изысканиях и во время холотропных сессий, даже в работе с малообразованными клиентами. Данные такого рода часто появляются во время сеансов, проводимых под руководством терапевтов, которые не являются последователями Юнга и не проходили обучения по его методикам. Если говорить конкретнее, литература по аналитической психологии очень много дает для понимания различных архетипических образов и мотивов, спонтанно всплывающих на поверхность сознания во время эмпирических сеансов, отражая трансперсональный уровень бессознательного. Кроме этого, глубинная эмпирическая работа дает независимое подтверждение концепции Юнга о значении синхронистичности.

Различия между концепциями, представленными в этой книге, и теориями Юнга невелики в сравнении с высокой степенью их соответствия. Уже говорилось о том, что концепция СКО подобна, но не идентична описанию психологического комплекса у Юнга. В психологической системе Юнга хорошо разработано обобщенное понимание процесса смерти-возрождения как архетипической темы, но не признан перинатальный уровень бессознательного и важность травмы рождения.

Перинатальные явления, с их акцентом на рождении и смерти, представляют критическую грань между областями индивидуального и трансперсонального. Глубокое эмпирическое столкновение с этим уровнем психики обычно ассоциируется с чувством серьезной угрозы выживанию и с борьбой на грани жизни и смерти. В переживаниях смерти-возрождения есть один важный биологический аспект: они обычно сопровождаются целым спектром ярких физиологических проявлений – например, мощными моторными выплесками, ощущением удушья, расстройствами сердечно-сосудистой системы, потерей контроля над мочеиспусканием, тошнотой и рвотой, повышенным слюноотделением и обильным потением.

Юнгианский анализ, использующий более тонкую технику, чем психоделическая терапия или некоторые из новых мощных эмпирических подходов, основное внимание уделяет психологическим, философским и духовным измерениям процесса смерти-возрождения; при этом психосоматические компоненты исследуются редко, если исследуются вообще. Равным образом юнгианский анализ уделяет недостаточное, как я полагаю, внимание актуальным биографическим аспектам перинатальных явлений. В эмпирической психотерапии всегда приходится сталкиваться со смесью подробных воспоминаний об ощущениях, действительно имевших место при рождении, и сопутствующих им архетипических тем. Швейцарский психолог Арни Минделл и его жена Эми ввели недостающие соматические элементы в юнгианский анализ, разработав свою процессуальную психотерапию (Mindell, 2001).

Некоторые категории трансперсональной сферы опыта психология Юнга исследовала очень подробно, но при этом совсем обошла вниманием некоторые другие. Среди областей, открытых и серьезно изученных Юнгом и его последователями, – динамика архетипов и коллективного бессознательного, мифотворческие свойства психики, определенные типы медиумических явлений и синхронные связи психологических процессов с миром материи.

Но у него, по-видимому, нет подлинного признания тех трансперсональных переживаний, которые опосредуют связь с различными аспектами материального мира. Сюда относится, например, аутентичное отождествление с другими людьми, животными, растениями или с неорганическими процессами и опыт исторических, филогенетических геофизических, астрономических событий, в котором возможен доступ к новой информации об этих элементах материального мира. В свете глубокой заинтересованности и больших познаний Юнга в восточных религиозных философиях приходится удивляться, что он почти не обращал внимания на явления, связанные с прошлыми воплощениями, а ведь они имеют ключевое значение в глубинной эмпирической психотерапии. Но, несмотря на вышеперечисленные различия, с концептуальной точки зрения юнгианцы, по-видимому, наилучшим образом подготовлены к работе с холотропными состояниями сознания, при условии, что они смогут привыкнуть к драматичной феноменологии, которую порой принимают переживания, и чувствовать себя в этом комфортно. Юнгианская психология и мифология чрезвычайно важны для безопасной и эффективной психонавтики.