Текст книги "Истории, рассказанные доктором Дорном. И другие рассказы"

– Да не переживай ты так!.. Сыщется Дюрер, сыщется. Расскажи лучше о ней. Я знаю, любовь сопровождается еще одной страстью: говорить– говорить, говорить об ней одной, о предмете обожания.

Евгений помолчал, потом нехотя стал рассказывать:

– Ее зовут Ника, Вероника. Мы познакомились у общих друзей, – погружаясь в воспоминание он оживился, – я вошел в комнату, где было полно народу, и первое, что увидел – это ее улыбка, обращенная ко мне. Только ко мне. Ее распахнутые, лучистые глаза. Я подошел, и мы заговорили. В ее голосе было столько тепла, неподдельной доброты, что я моментально поверил, что это тепло предназначено только мне!.. Ника стала для меня всем, самой главной причиной моей радости, причиной нетерпеливых ожиданий. Она стала моими снами, моим существованием! Я был любим, и я отдавал в ответ все, что было в моей душе. Теперь все не так…

– Неужели удачливый соперник? – без тени сочувствия азартно спросил отец.

Евгений потеряно пожал плечами.

– Не знаю… Что-то изменилось, не могу понять…

– Это очень трудно – понять. Они совершенно отличные от нас существа. Они живут в этом мире по другим правилам, чем мужчины. В чем они находят прелесть, смысл жизни? Загадка. Спроси Елену, и она ответит – дети. Материнство, забота о детях. Они и любят по-другому. Даже в своем мужчине они видят одного из своих детей, которому нужно утирать сопли, утешать и жалеть.

– Нет, Ника не такая. Я же вижу… Она чувственная, ранимая, и одновременно безудержная в своей страсти!.. И еще что-то такое… ее голос… Господи! Ну почему она не со мной?!

– Никогда не поймешь. Никогда мужчина и женщина в своей любви не поймут друг друга. Каждый в своей. Мучаются и умирают от любви. Единственный шанс остаться в живых – это брак. А? Как шокотерапия при шизофрении…

Неожиданно Андрей Никитич прочел стихотворение:

 
Как жаль, что тем, что стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
…Увы, тому, кто не способен заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск…
 

Евгений, удивленно слушавший отца, вдруг подхватил и закончил вместе с ним:

– как стол на спиритическом сеансе,

покуда призрак не ответит эхом

последним воплям зуммера в ночи.

– Папа, откуда ты это знаешь?

Тот спохватился, воровато оглянулся и ответил:

– Веришь ли, не помню. Стихи помню, а все остальное – нет.

Отец помолчал и продолжил:

– Ну а ты, я так понимаю, «крутил щербатый диск?»

Сын в ответ кивнул и криво улыбнулся. Андрей Никитич ласково смотрел на сына.

– Да-а… женщина может заменить нам весь мир, а мы для женщины никогда не станем всем. В этом конфуз. Несоответствие ожиданий. Мы предлагаем «руку и сердце», наивно веря, что главная ценность из двух предложенных – наше сердце. А барышня выбирает «руку», чтобы на нее опереться, чтобы эта рука ее защитила, чтобы приносила в дом еду и деньги. А «сердце» …По большому счету им не нужна любовь, как ты ее понимаешь.

Евгений поднял голову:

– А мама?

– Мама… ваша мама не очень -то могла выбирать. Выбирал я… Она имела талант «жалеть». Она всю жизнь «жалела» и вас, и меня, и чужих и нечужих людей. Так и прожила жизнь. В конце тоже нас всех жалела и только себя винила, что все мы остаемся по одному, порознь…

Они замолчали. Потом Андрей Никитич позвал:

– Лена, Лена! – и, когда та вошла, спросил, – чем это так все время воняет?»

– Это ваши сигары, Андрей Никитич, – она улыбнулась.

– Здесь же невозможно дышать! – сварливо заныл старик и задергал колеса инвалидного кресла, – откуда у меня в доме сигары? Моя фамилия не Черчилль, не Фидель Кастро! Выкатите меня скорее на террасу!

Эпизод 17

На террасе они устроили Андрея Никитича под навес. Под еле слышный шум дождя старик успокоился и перестал бубнить.

Затем мужчина и женщина вернулись в дом. Убирали молча: Евгений сосредоточенно мыл тарелки, Елена наводила порядок на столе и временами посматривала в его сторону. Потом она спросила:

– Женя, вы узнали, где тайник с Дюрером?

Тот, не отрываясь от мытья, отрицательно покачал головой.

Елена отвернулась и, помолчав, снова спросила:

– Но почему?

– Просто не хочу.

– Вы же приехали за этим! – она в сердцах бросила кухонное полотенце, – что же вы вислоухий такой?!

– Лена, поймите, не могу я! – его словно прорвало, -я точно как в западне!.. Будь она проклята эта доска!.. Отец словно дразнит меня, не говорит, где тайник, но… я вижу по его физиономии, что Дюрер где-то здесь!.. Анна заманила меня сюда… Помахала квартирой, как морковкой. Я же понимаю, что они сговорились! И все только для того, чтобы унизить меня!.. Показать, что я даже любви недостоин! И я был готов… Сейчас не могу. И не буду… Лена, может у меня паранойя?.. Может Анна права, говоря, что я болен?

Елена присела у стола и снизу-вверх смотрела на жестикулирующего Евгения. Потом сочувственно вздохнула:

– Бедный вы бедный. Надо же себя так довести! – встала, одернула фартук, – ладно, что-нибудь придумаем…

Она подошла к нему. Елена была ненамного ниже его ростом и ей не пришлось задирать голову, чтобы посмотреть тому в лицо. От ее взгляда Евгений успокоился, затравленность в его глазах сменилась растерянностью. Он тоже посмотрел на нее. Но та уже отвернулась и отошла к окну:

– Анна вас точно использует. Да может и про Андрея Никитича вы правы. Только не судите его строго. Что ему осталось-то? Он наверняка боится – скажи вам, где Дюрер, так вы и уедете. А так – вы здесь, завтра дочь вернется, считайте, вся семья будет в сборе… Что ему еще нужно-то напоследок? Не судите… Пойду отнесу ему молока.

Эпизод 18

Старик не спал. Он сидел с закрытыми глазами и каждый раз, когда легкая, едва осязаемая волна теплого воздуха касалась его щеки, все в нем блаженно замирало, и тогда улыбка растягивала морщинистое лицо. Он уловил на короткое мгновение запах парфюмерной свежести, смешанный с запахом теплой молодой кожи женщины и открыл глаза. Перед ним стояла Лена с кружкой согретого молока.

– Лена у вас кожа пахнет молоком… – он улыбнулся ей одними глазами, наблюдая, смутилась та или нет?

– Да, – подхватила Елена, – вы знаете, я каждое утро принимаю молочные ванны. Просто – Клеопатра!.. А потом этим молоком пою дерзких поклонников, – Лена улыбнулась в ответ и присела рядом в плетеное кресло.

Передав кружку с молоком и поправив его плед, она предложила:

– Андрей Никитич, расскажите Жене, где запрятана доска. А то он извелся весь: гордость ему не позволяет спросить, а доска ему для каких-то там личных дел, ох как нужна! Вы ведь собирались ему рассказать, так уж не мучайте его.

Старик забеспокоился: кружка дрогнула в его руке, он несколько раз глубоко вздохнул и, помолчав, спросил:

– Лена, солнце мое, а вам-то что за дело?

– Жалко его, – она ответила, как можно беспечнее, – просто жалко. Может ему повезет, и это сделает его не таким одиноким.

Старик внимательно поглядел на нее:

– Лена, не связывайтесь вы с Женькой. У него ведь в отношении женщин сплошные фантазии: единение душ, жертвенность! И все это в очень тяжелой навязчивой форме. Толку в нем – никакого.

– С чего вы взяли, что мне от него что-то нужно? – Елена посмотрела старику прямо в глаза– мне ничего не нужно… Пообещайте, что скажете ему про Дюрера.

– Лена, душа моя, – Андрей Никитич растерянно развел руками, – да я бы рад сказать, да не могу. Я не помню, куда ее запрятал. Не помню. Все утро вспоминал! Но… не помню!

Он в сердцах ударил ладонью по колену и пролил молоко.

Лена молчала, не зная, верить ему или нет. Потом поверила.

– Андрей Никитич, ну хоть что-то, хоть что-нибудь вы должны помнить: какие-то ассоциации, воспоминания… Вы когда ее прятали? В каком году?

– Да не помню я! Помню была осень… Было холодно, и я на улицу уже не выходил.

– Так хорошо! Замечательно! Вспомните где это было: в Москве, в квартире или здесь?

– Вспомнил – здесь! Я ее привез из Москвы в сигарной коробке, она лежала под сигарами. Сигарный ящик удерживает определенный уровень влажности и температуры. Это и для доски тоже очень важно!

– Так может она так и лежит вместе с сигарами? – радостно вскричала Елена.

– Может быть, – осторожно согласился Андрей Никитич.

Елена схватила кресло и покатила больного с террасы в кабинет.

Распахнулись дверцы сигарного шкафа, и волна удивительного, пьянящего запаха табака, смешанного с пронзительным ароматом нездешнего дерева, выплеснулась им в лицо.

– Лена, я себя чувствую Буратино перед заветной дверью, – хохотнул Андрей Никитич.

– А я папа Карло, – поддержала его Елена, – только вот золотого ключика у нас пока еще нет.

Ряды сигар в металлических футлярах серебристо мерцали в тусклом полуденном свете. Нерусские буквы, выведенные разным цветом на гладких боках табачных торпед, выглядели как таинственные письмена, скрывающие тайну далекого средневековья. Сигарный ящик размером с большую шахматную доску лежал отдельно на второй полке. Лена осторожно двумя руками приподняла его. Тот оказался достаточно тяжелым. Она также осторожно достала его из шкафа и передала Андрею Никитичу. Старик принял его неохотно, словно не верил в то, что бесценная доска находится внутри. Он нащупал замок, несколько раз, срываясь, щелкнул механизмом. Наконец тот поддался, и верхняя крышка мягко отошла, открыв ячейки разных размеров, заполненных тоже сигарами, упакованными в целлофановые чехлы. Запустив пальцы в сигары, Андрей Никитич снова нащупал какие-то упоры по боковым внутренним краям ящика, потянул верхнюю панель и, рассыпая на пол и на колени разнокалиберные тушки сигар, открыл второе дно ящика. На дне лежали несколько хрупких листов старой бумаги. Развернув листы, они обнаружили, что между двумя чистыми был проложен один с рисунком. Точнее это был оттиск, гравюра. По вертикально расположенному периметру изображения тянулся цветочный орнамент, а в центре листа – поэт с венком на голове. Рисунок был легок и изящен.

– Фокус не удался, факир был пьян, – подытожила Лена, рассмотрев лист и укладывая гравюру на место, – по крайне мере теперь понятно, что должно быть изображено на доске.

Андрей Никитич подавлено молчал, механически сгребая с колен рассыпавшиеся сигары.

В это время в кабинет вошел Евгений.

– Судя по вашим лицам, «косячок забить» не удалось.

Оба вяло посмотрели в его сторону. Елена опустилась на колени и стала молча собирать рассыпавшиеся сигары и складывать их в коробку. Андрей Никитич развернул кресло и укатил на террасу. Евгений молча помог навести порядок.

Эпизод 19

Выйдя на террасу, Лена обнаружила, что больной подкатил кресло к самому краю террасы и сидел под усилившимся дождем с непокрытой головой. Он задрал подбородок вверх к серому косматому и низкому небу, подставляя морщинистые закрытые веки струям дождя.

Лена вскрикнула, схватила кресло и покатила старика назад в комнату. Тот безучастно, также не открывая глаз, сидел в кресле, пока она вытирала его голову полотенцем, меняла плед и промокшую рубашку. Потом она метнулась к сигарному шкафу достала бутылку коньяку, налила его в тяжелый стакан и заставила Андрея Никитича сделать приличный глоток.

– Лена, вы знаете, почему я выбрал для себя эту комнату? – после коньяка щеки старика порозовели, голос расслабился, -здесь жила Маша. В последние годы мы были далеки друг от друга. Я все время проводил в Москве или в разъездах, а она жила здесь. Мне казалось, что ей хорошо в этом доме, в лесу. Когда я приезжал, она выглядела такой радостной и счастливой. У нее всегда гостили какие-то подруги и дальние родственники. Мне казалось, что ей не одиноко здесь. Когда ее не стало, я с удивлением, а потом и со страхом обнаружил, что кончилась и моя жизнь. Все вдруг стало пустым и не важным. Я ушел на пенсию, попытался собрать детей. Не получилось. Я превратился в одинокого, старого, никому не нужного козла! И только приезжая сюда, в ее комнату я успокаивался. Странно это все. Странно, как душа может жить независимо от разума! Умом я понимал, что я здоров, и не так уж стар, и проживу еще и еще… И жил, и жил… Но внутри я не находил ответа – зачем?.. Так ли уж важна жизнь, если в ней нет любви?.. Поняв, что мучаюсь я от того, что ее нет рядом, я нашел ее фотографии, отобрал несколько и развесил по стенам. И тут же их снял. Вы понимаете почему?

– Да. Без фотографий она была рядом с вами, живая. Фотографии убивали ее.

– Да, что-то в этом роде…, наверное, … В общем я их спрятал… оставил только одну. Маша там такая девчонка, которую я уж и не помнил… Я обнаружил, что она много читала. Это ее книги… Я удивился ее выбору: очень много античной лирики, комедий: Эсхил, Теренций, Катулл с ее пометками, закладками. Я перечитывал за ней и словно разговаривал с ней…, например,

 
О, как сладко с тобой молчать,
Уйдя в забытье.
Положи меня, как печать.
На сердце свое.
Я не знаю, с чего начать
Но все же спою.
Положи меня, как печать,
На руку твою…88
  «Песнь песней» в переводе Ирины Евса


[Закрыть]
 

Голос его стал утихать, слова путались и вскоре он задремал.

Эпизод 20

К обеду дождь прекратился. Они накрыли стол на террасе, убрали навес и вынесли стулья. От влажных, теплых досок поднималась невысокими струйками теплого воздуха испаряющаяся дождевая вода. Плотная зелень, окружающая дом, загустела и заклубилась в белесых языках пара. Влажный воздух колыхался над террасой, над домом и уплывал в глубину леса. Потом выглянуло солнце.

Лена приготовила на обед грибной суп. Андрей Никитич громко нахваливал «кудесницу» и попросил «еще!». Когда на столе появилась говядина, дымящаяся и сочная, залитая перечным соусом, Евгений откупорил бутылку красного вина и разлил ароматный «hout-medoc» по бокалам.

Раскрасневшаяся Елена была очень хороша, и мужчины тут же хором сообщили ей об этом.

В завершении обеда Андрей Никитич потребовал для всех сигар и велел Евгению разлить по стаканам коньяк. Елена стала отнекиваться, а потом отшутилась «мальчишество все это, а нам, девушкам себя в строгости держать надобно…» В общем оставила мужчин и стала убирать со стола.

Те расположились у деревянных перил в креслах, потягивали коньяк, пыхали сигарами и щурились то ли от сизого едкого дыма, то ли сладкая дремота окутывала их.

Снизу из кухни негромко звякала посуда, сигары погасли, остыл пепел.

У Евгения чуть кружилась голова и от выпитого, и от сигары. Он бездумно разглядывал сосны напротив: рыжие шелушащиеся стволы, мощные нижние ветви толщиной с молоденькое дерево, а наверху – гибкие колыхающиеся на фоне белесо-голубого неба. Он повернул голову и встретился взглядом с отцом. Тот улыбался.

– Папа, ну как ты? – спросил он, чтобы как-то ответить на его улыбку.

– Хорошо… правда хорошо. Ты знаешь, там, – отец махнул неопределенно в сторону, – у меня были такие странные видения… Иногда пугающие, часто просто кошмар. Слава богу, что ничего не помню. Остались только… ощущения: страх, чувство потери и непоправимости… И вдруг – отпустило! Вынырнул, как со дна озера, и раз – ты! Все, не помню, что, но какая-то убийственная глупость, моя ли, твоя ли, остались там, позади, в видениях… а тут раз – ты! Хорошо!

Они помолчали.

– Теперь давай ты, – окликнул отец Евгения, – о чем думаешь?

– Да в общем ни о чем, – тот слегка растерялся, – просто сижу… слушаю…, что творится вокруг… Вот где-то затрещал ствол, а вот – шишка ударилась о землю.

– И правильно, – отец энергично кивнул головой, – правильно. Слушай. Этого всегда мало. И я с тобой послушаю.

Они снова замолчали, откинувшись в креслах.

Из-за дома послышались какие-то неясные шумы, потом явственно хлопнула дверца машины и раздались голоса на дорожке, ведущей от калитки к дому. Приехала Анна вместе с доктором Яновичем.

Эпизод 21

Анна расплакалась, припала к отцу, потом отстранилась, разглядывая его. Тот криво улыбался, словно ему было неловко за себя и за тюбетейку на голове. Доктор Янович хмурился, щупал пульс у Андрея Никитича и изредка оценивающе поглядывал на него.

Елена снова захлопотала, накрывая на стол. Но тут все заговорили, что «уже поздно, нужно вернуться в столовую», «комары заедят», «да и сыро на террасе, просто пробирает до самых костей». И правда, солнце пропало за лесом, и пошел дождь.

Загорелась лампа под белым абажуром, снова появились кобальтовые чашки на столе, и наступил вечер.

Они сидели за круглым столом, пили чай, поглядывали друг на друга и беспричинно улыбались. Только доктор Янович по-прежнему хмурился. Наконец он напомнил, что необходимо делать инъекцию клафорана, да и «Андрея Никитича необходимо осмотреть и послушать легкие».

Елена укатила кресло с больным в кабинет. Доктор проследовал за ними. Сестра с братом остались вдвоем.

– Ну… как он… был сегодня… как? —подбирая слова и запинаясь, задала вопрос Анна.

– Ничего не сказал, – брат посмотрел на нее и хмыкнул, – а я и не спрашивал.

– Да я не об этом! – сокрушенно воскликнула Анна, – я спрашиваю, как это все произошло, как вы с ним тут целый день?.. Господи! Ты когда позвонил, у меня даже круги перед глазами пошли… Но в Москве было столько дел, столько беготни! Я только-только выбралась… Потом эти дурацкие пробки на «кольцевой»! Он выглядит неплохо… только эта тюбетейка смешная! Откуда она?

Она замолчала, глядя перед собой в чашку с недопитым чаем.

– Женька, что мне делать? Я уже 8 месяцев не выхожу из этого дома. Я два раза умирала вместе с ним и два раза начинала новую жизнь. И снова возвращалась к «утке», памперсам, его бормотанью… Я не могу работать, у меня уже нет друзей… почти… Я ведь еще не старая, правда? -она тихо плакала, редкие слезы стекали по щекам.

Брат при виде слез задергал лицом и быстро, торопясь, заговорил:

– Ты пойди к нему, поговори… просто посиди рядом… тебе станет легче!

Анна зашмыгала носом, слезы смахнула тыльной стороной кисти, вздохнула:

– Да, конечно… Ты не думай, я не такую уж и плохая. Мне просто нужны деньги. Этот Дюрер, я узнавала, может стоить на аукционе около полмиллиона!.. Эти деньги мне нужны были уже вчера, в крайнем случае —сегодня! Потому что завтра я уже буду старая!

Брат сидел напротив и молчал.

Вернулся сосредоточенный Янович, налил себе остывшего чаю.

– Пневмония, конечно никуда не делась. Все там же – с обеих сторон. Вероятно, с клафораном мы угадали… Да и сердчишко у него на удивление – о-го-го!.. Анна Андреевна, – он поднял глаза – уж не откажите в ночлеге. Не хочу в сумерках добираться. Поверьте, ни черта не вижу впотьмах. А у вас тут на лесных дорогах так темно!

– Конечно оставайтесь! Лена вам постелет внизу, рядом со столовой, – Анна встала и прошла к отцу в кабинет.

Эпизод 22

Комнату, что отвели на ночлег Яновичу была «ничьей», так – на всякий случай, для засидевшихся допоздна гостей, или послеобеденной дремы Андрея Никитича. Елена разложила диван, который превратился во внушительные размеры ложе и застелила постель.

Прежде она редко заходила сюда и только сегодня обратила внимание на черно-белую фотографию, висевшую напротив окна. Фотография была старая и, вероятно, не так давно была переснята и увеличена до размеров книжной страницы. Юное девичье лицо, темные волосы разметались то ли от ветра, то ли фотограф поймал движение девчонки-непоседы. Копна волос стояла застывшей штормовой волной, обрамляя лицо. Глаза, смотрящие в даль, неведомую зрителю, блестели в ожидании чуда и невероятных приключений. Приоткрытые ускользающей улыбкой губы были трогательны и чувственны. Слегка изогнутая шея придавала повороту головы величие и изящество, которым только природа может наделить женщину. Подойдя ближе, Елена увидела у нижнего края фотографии от руки написанные строки:

– Оглянись, оглянись, Суламита!»

– Книга «Песня песней», – раздался у нее за спиной голос Яновича.

Елена вздрогнула и обернулась.

– Одно из самых чувственных стихотворений из книги Соломона. Вот еще оттуда же, – Янович продекламировал, явно относясь к Елене, – кто это блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая как солнце, грозная, как полки со знаменами?99
  «Песнь песней» в переводе Ирины Евса


[Закрыть]

– Правда удивительно, – продолжил он, – что это одна из книг «Ветхого Завета»? Вы верующая, Лена?

– Нет, я скорее монашествующая неверующая, – полушутя, полусерьезно ответила та.

– Для монашки вы чересчур красивы, а для неверующей – слишком праведны. Так что вы уж определитесь, чтобы и окружающие знали: поклоняться вам или исповедоваться.

Лена посмотрела на благодушествующего Яновича серьезно и недобро.

– Ян Викентьевич, Анна Андреевна считает, что вы сюда приехали лечить больного, а не флиртовать с приходящей сиделкой.

– Лена, видит Бог, у меня и в мыслях не было вас обидеть. Единственное, что может меня извинить, то что я – мужчина, а не только врач!.. – стал оправдываться Янович

– Извинить не могу! – отрезала Елена и тем самым прекратила разговор.

Она вышла, оставив вздыхающего и огорченного доктора.

Эпизод 23

Анна сидела рядом с диваном, на котором лежал отец. Лампа под зеленым абажуром горела за ее спиной, отбрасывая тень от шкафа с сигарами прямо на диван, укутывая полумраком больного. За окном небо в самом зените очистилось и появились первые звезды. Черный массив леса тянулся к мигающим огонькам в вышине и сливался с плотной завесой тяжелых облаков на Западе.

Больной еще не спал и в полголоса рассказывал дочери:

– Я пробовал шевелить пальцами, они шевелятся. Не очень, но все равно что-то есть. Я думаю, если пригласить массажистку и начать делать упражнения, то я встану, непременно встану. Я чувствую такую силу внутри!

– Пап, а как ты с Женей? Вы помирились?

– А мы и не ссорились. Я понимаю, о чем ты. Но я не помню. Понимаешь? Не помню!.. Поэтому мы и не ссорились, смешно, правда?.. Потом, я волнуюсь за него: он какой-то дерганный, мрачный. Это добром не кончится. Ему жениться надо!

– Куда ему жениться – ни кола, ни двора. Снимает где-то однокомнатную квартиру…

– Ну ладно, мы это можем завтра обсудить. Ты еще посидишь со мной?

– Посижу, папа, посижу, – Анна успокаивающе погладила его руку.

– Аннушка, ты уж прости меня. Дюрер этот… Видишь, я напрочь все позабыл. Знаешь, это оказывается так хорошо, словно жизнь заново начинаешь и берешь с собой только хорошее… Вот вы рядом, такие милые и родные! Да, доска эта, куда ее сунул, где она? Убей Бог, не помню… Сыщется она, непременно сыщется.

– Ладно, папа, не волнуйся. Спи, утро вечера мудренее.

– Вот посмотри, видишь какой закат – весь в тучах. Завтра снова будет ненастье… Плакать хочется, как красиво! Я в детстве глядел на отражения облаков в реке и думал, вода, она, наверное, впитывает это отражение и хранит его где-то на глубине… И мое отражение тоже где-то там в нескончаемой реке… а под солнцем оно поднимается вверх, к облакам, и проливается дождем таким, как будет завтра… Все перемешается, и мое отражение сольется, растворится с другими… Я боюсь заснуть, боюсь, опять провалюсь в кошмары, вдруг память вернется, я не выдержу…

Он тонул во сне, то всплывая из пугающей дремы, то погружаясь в нее, и с каждым разом все глубже и глубже…

Анна сидела рядом, гладила руку отца и беззвучно плакала.

Эпизод 24

Утро началось с дождя. Капли неслышно касались листьев, скатов крыши и оконных стекол, словно боялись нарушить сон большого дома. Лена проснулась от этой тишины и, наскоро одевшись, с нарастающем чувством тревоги заспешила в комнату больного. Тот не спал и лежал с открытыми глазами. Он поприветствовал сиделку взмахом руки. Она облегченно вздохнула и приступила к его утреннему туалету. Андрей Никитич умылся, переоделся в свежую рубашку и надел спортивные брюки. Общими усилиями они переместили Андрея Никитича с дивана в кресло– каталку. Дом спал. Старик попросил вывезти его на террасу. Лена поплотнее укутала его пледом и оставила под навесом. С утра Андрей Никитич был не разговорчив и хмур.

Спускаясь по лестнице, она встретила Яновича, заспанного и помятого. Он тоже был неприветлив, пожаловался на жесткий матрас и ушел умываться.

Снова он появился уже на кухне, где Лена готовила овсянку для больного. Поморщившись от вида приготавливаемой каши, доктор налил себе кофе, забелил его сливками, и, прихлебывая на ходу из кружки, побрел на террасу к больному, как он сказал «на утренний обход».

Он пожелал Андрею Никитичу «доброго утра!». Тот кивнул в ответ. Молча они смотрели на лес, размытый пеленой дождя.

– Ян, – попросил бесцветным голосом больной, – там в кабинете, в шкафу бутылка коньяка. Плесни мне в стакан и.. если хочешь, – присоединяйся. – и тут же раздраженно бросил, – и не спорь, не надо!

– Увольте, Андрей Никитич, не дам! – Янович решительно махнул рукой и остался стоять рядом с креслом.

– Ты знаешь, Ян, -после паузы мрачно сказал Андрей Никитич, -я даже имя своего референта вспомнил.

– Ну и хорошо, Андрей Никитич! Сейчас все начнет «отстраиваться»! Видите, фрагменты памяти восстанавливаются, потом «мышечная память» вас на ноги поставит. Глядишь, в октябре еще и на охоту вместе сходим! – с профессиональным энтузиазмом воскликнул Янович.

Они снова замолчали. Потом доктор тихонько стал насвистывать что-то немузыкальное. Старик в кресле продолжал молчать.

В окне столовой показалась Елена. Она помахала рукой и позвала Яновича:

– Ян Викентьевич, помогите, пожалуйста, стол поставить.

Тот не заставил себя ждать и, уходя, предложил:

– Может быть – в дом?

Андрей Никитич отчужденно помотал головой.

Доктор, поеживаясь, заспешил к Елене.

Эпизод 25

Закрыли окна, отгородившись от прохладного дождя. От этого стало тепло и уютно в столовой. Рассаживались за столом, двигали стулья, поправляли перед собой скатерть, улыбались друг другу, говоря «как спалось?» или «утро то какое! только спать и спать». Лена расставляла перед ними тарелки и чашки. Потом, сказав «я за Андрей Никитичем» вышла.

Через минуту донесся ее голос с террасы, приглушенный оконным стеклом: «Женя!»

Все высыпали на террасу и обступили кресло старика. Андрей Никитич сидел, склонив голову на плечо и укутавшись пледом до самого подбородка.

Янович почти торжественно произнес:

– Андрей Никитич умер. Наверное, минут десять назад.

Эпизод 26

После похорон всех, кто пришел на кладбище, позвали на поминки. Приехало в загородный поселок меньше половины – человек двадцать стариков и старушек и один моложавый «действующий» чиновник из бывших сослуживец отца. То ли был он его учеником, то ли просто уважал и почитал за учителя, было это непонятно из его пространной речи у гроба. Был он грузен, но при каждом появлении Анны втягивал живот и круглил руки как цирковой борец. За столом после нескольких рюмок и скорбных речей разговор разбрелся и рассыпался. Старушки печалились о своей прожитой жизни и тихонько препирались по поводу какого-то Василия Никанорыча, в каком году он умер, и был ли «он молодец» до самой смерти или «совсем уже сдал». «Моложавый» запьянел и притих, примостившись в плетеном кресле за портьерой. Старики спорили, выпячивали грудь навстречу друг другу, горячились, обсуждая, кто из нынешних «государственник», а кто «клоун и проходимец».

Евгений сидел рядом с пустой тарелкой и наполовину наполненной рюмкой с ломтем черного хлеба. Он не пил и только пожевал кутью в самом начале поминок. Анна ходила вдоль стола, меняла тарелки, что-то негромко отвечала старушкам. Потом подсела к Евгению.

– Устала? – он пододвинул ей стакан с клюквенным морсом.

Та молча кивнула.

Он поискал глазами Елену. Не найдя ее, поднялся из-за стола и прошел наверх. Еще на лестнице он увидел полоску света напротив чуть приоткрытой двери кабинета.

В комнате была зажжена лампа. Возле книжного шкафа стояла Елена с книгой в руках.

– Лена, спасибо, что помогли нам со всеми этими делами, – сказал он, усаживаясь на диван.

Та, смутившись, захлопнула книгу и спрятала ее за спиной.

– Что-то нашли интересное? – Евгений кивнул в сторону книг.

Молодая женщина пристально посмотрела на него и отвела взгляд. Евгений озадаченно замолчал. Он вспомнил, что, когда он вошел, Елена вся вспыхнула и залилась румянцем.

Молчание затягивалось и Евгений заерзал на диване, чувствуя какую-то неловкость.

– Что за книга? – наконец он решил прервать молчание.

– Я хотела проверить… – Лена совсем смутилась и лицо еще больше заполыхало румянцем.

Евгений поднялся с дивана и подошел к ней.

– Проверили? Сошлось? – спросил он, улыбнувшись.

– Нет, не сошлось! – Лена повернулась к нему и горячо заговорила, – я уверена, уверена, он мне что-то подсказал, он просто не мог вспомнить, но он хотел вам помочь! И он говорил, говорил, все, что могло бы подсказать…

– Лена, Лена, обождите! – обеспокоено прервал ее Евгений, – вы попробуйте по порядку, не торопясь, а? Давайте по порядку.

Лена перевела дыхание, прижала к груди книгу и, помолчав какое-то время, взглянула на Евгения.

– Готовы? – уточнил тот, – тогда начинайте.

– Помните, тогда на кухне утром, я спросила вас, узнали ли вы на счет Дюрера? Помните? Вот. Я тогда пошла к вашему отцу и попросила, чтобы он вам рассказал, где Дюрер.

– Зачем? Лена, ну зачем?

– Это сейчас неважно, – она деловито продолжила, – Андрей Никитич очень расстроился, потому что забыл все, и куда он этого Дюрера запрятал тоже не смог вспомнить. Мы порылись в его кабинете, ну то есть здесь. Весь кабинет осмотрели. Он в сигарах нашел оттиск с этой доски. Но доски самой – нет! А потом он стал рассказывать про вашу маму, про то, как он ее любил. Потом, -она сделала красноречивую паузу, – стал говорить про книги, которые она читала, и называет при этом Теренция!

– И что? – пожал плечами Евгений.

– Как что? – она какое-то время смотрела на него не понимающе, – Женя, гравюра на этой доске предназначалась для титульного листа к комедиям Теренция! Вы же мне сами рассказывали! Вы понимаете, он каким-то непостижимым образом пытался подсказать ответ!

– Подождите, подождите… что я рассказывал?.. – он стал вспоминать, – да, я …но откуда я знал, что пропавшая доска имеет отношение к изданию Теренция?

– Не важно, – ее глаза снова загорелись лихорадочным блеском, – я стала искать среди книг. Сами комедии вот они, – она протянула том в современном, черный с золотом, переплете, – но ничего больше. Да и то, было бы слишком все просто: запихнуть кусок дерева среди книг. Правда?

Женя переводил взгляд то на книгу, то на ее лицо, но никак не заражался ее азартом.

– Потом я подумала, что-то должно быть в самой книге! Какой-нибудь ключ, как в романах. Ну там знаете, женское начало, мужское начало, звезда Давида…

– И как, нашли… начало? – совсем откровенно улыбнулся Женя.

– Что тут смешного? Что тут смешного? – обиделась Лена, – ему помочь хотят, а он смеется. – она замолчала, потом огорченно подытожила – не нашла. Все какие-то Вакхиды, Памфилы, да… Состраты.1010
  герои комедий Теренция


[Закрыть]

Евгений стоял напротив и с удовольствием смотрел на ее расстроенное лицо.