Текст книги "Истории, рассказанные доктором Дорном. И другие рассказы"

Вместо эпилога

Евгений Сергеевич Дорн, как многие, вероятно, знают, персонаж из пьесы Антона Павловича Чехова «Чайка». Я это неоднократно объяснял своему коллеге и в известной степени приятелю, с которым мне пришлось долгое время быть собеседником. Объяснял, но все мои доводы не были им услышаны. Вернее сказать, услышаны, но никак не поколебали его упорства в выборе для себя этого нового имени. Я долгое время пытался обнаружить разумное объяснение его стремлению отождествлять себя с абсолютно вымышленным человеком. Но в конце концов, не найдя ничего, что могло прояснить его упорство, согласился с мнением консилиума.

Налицо была, по определению Блейлера, «слабость границ», – границ между собственной личностью и личностью другого. В данном случае вымышленной личностью – с Евгением Сергеевичем Дорном. При этом тождественность была достаточно формальна – лишь имя. Были, конечно, элементы самого персонажа: воспоминания, как отражение вымышленной реальности, – реальности пьесы. Однако, меня ставило в тупик, что он интегрировал в свою «собственность», в прошлое доктора Дорна темы из других пьес Чехова. Более того, при долгих наших разговорах в последующем проявилось расширение его «прошлого» за счет аллюзий на произведения других русских литераторов. Я быстро сообразил, что их объединяло, – все они принадлежали «золотому веку русской литературы». На этом все, что могло подчинится моей логике, моему пониманию, заканчивалось. Всё остальное просто не укладывалось в известные диагностические схемы. Поведение моего коллеги не вписывалось ни в картину, описанную как синдром Кандинского-Клерамбо, ни в простую форму нарушений ассоциативности и аффектации, характерных для шизофрении. Было что-то непонятое нами, его коллегами, была некая скрытая причина, направлявшая его поведение.

Последовавшая за постановлением диагноза госпитализация моего коллеги давала мне исключительную возможность приблизиться к раскрытию этой тайны. Долгие наши беседы имели, собственно, форму рассказывания историй. Мое участие заключалось лишь в выслушивании и делании заметок. Повествование моего коллеги и пациента сами по себе были пересказом его личного врачебного опыта, но пересказанные, как переживания Чеховского персонажа. Создавалось ощущение, что мой собеседник потерялся во временном пространстве между XIX и веком нынешним. Пожалуй, это единственно разумное, что в конце концов пришло в мою голову. Увы, оно не объясняло феномен моего пациента с точки зрения психиатрии. Я публикую записи, сделанные по его рассказам, в надежде, что кто-то из более опытных коллег сможет раскрыть эту тайну.

По этическим соображениям я не раскрываю имени моего собеседника. Лишь хочу привести его слова, сказанные во время последней нашей встречи незадолго до его кончины от острого аутоиммунного процесса. Возможно, это поможет кому-то из интерпретаторов этих историй.

«Мы храним наши воспоминания в том виде, который позволяет нам оправдывать прожитую жизнь»

врач ФАП66
  ФАП – Фельдшерский Акушерский Пункт


[Закрыть] №6 и коллега доктора Дорна Е. С.

Девиантов А. П.

P.S. В моем архиве ещё сохранились несколько листов с записями разговоров с Евгением Сергеевичем. Надеюсь, время и обстоятельства позволят мне их разобрать и подготовить для интересующихся медицинской казуистики.

ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

Эпизоды семейного лето

Эпизод 1

Анна вошла в сеть и включила ICQ. Брат был на месте, но откликнулся с опозданием.

«Как обычно», – устало подумала Анна и написала:

«Евгений, доброе утро! Сообщаю тебе о состоянии папы. Он по-прежнему плох: с ним сложно разговаривать, меня не узнает, почти все время спит. Когда не спит, то собирается на службу, к себе на Старую площадь. Вчера под вечер, очнувшись, стал расспрашивать, что пишут о его выступлении на Всесоюзной конференции? В это время мы с Еленой меняли ему памперс и постельное белье. Не могу привыкнуть к этому запаху! Если бы не Елена… Ты ее не знаешь. Она соседка по даче, добрая и старательная. Ей нужны деньги, и я ей их плачу. Доктор говорит, что при хорошем уходе папа в таком состоянии может быть недели и месяцы. Или может сгореть за несколько дней от воспаления легких или от пролежней.

Сообщаю тебе об этом, чтобы ты был в курсе дела. Помощи от тебя не жду.»

Она увидела, что письмо было принято. Ответа, как обычно, не последовало.

В этот же день вечером она снова отправила письмо брату.

– Женя, я очень тебя прошу, возьми себя в руки. Понимаешь, я не могу разорваться между папой и тобой. Я не могу быть нянькой еще и для тебя! Если ты так будешь себя вести, то просто погубишь себя! Оставь ее! Мало ли других женщин, которых ты можешь осчастливить любовью, браком или просто постелью. В конце концов поезжай куда-нибудь: на рафтинг, на гору залезь! Или займись делом, заработай денег и проиграй их в казино! Смирись с тем, что тебя не хотят! Коли дрова, пиши стихи, прыгай с парашютом, но не изводи себя!

Через минуту Анна получила ответ:

 
Вот уж не годится
Так тебе сердиться!
Все не без изъяна:
Мы вот – лесбияны:
Ты да я сестрица.
Что же нам браниться?
Знаю, синей птицей
Хочешь в небо взвиться!
Полететь скорее
В край счастливых геев,
Где пред аналоем
В юбках будет двое.
И семье партийца
Будет чем гордиться!
 

Получив письмо, Анна хмыкнули и застучала по клавиатуре:

– Шут гороховый! Но и то, слава Богу! Стишки, конечно, плохонькие, но для идиота, который пытается выздороветь, вполне сносные. Кстати о папином партийном прошлом: его департамент, сейчас он как-то по-другому называется, прислал цветы и поздравление с Днем Победы. Цветы постояли рядом с ним на тумбочке, а потом завяли. Он их даже и не видел. Мне так жалко его. Может, заедешь?

Анна щелкнула курсором по слову «отправить» и вышла из сети.

Стоял влажный и душный вечер. Свободная, размера на два больше, майка прилипала к ее потному телу. Анне было противно от того, что пот тонкой пленкой покрывал ее хорошо тренированное тело. Кондиционер наверху, у отца в комнате дарил спасительную прохладу.

Скорее бы в душ! Сверху послышались голоса. Анна поспешила назад к больному.

Отец проснулся и настороженно озирался по сторонам. Пальцы его рук поверх одеяла бесцельно и беспорядочно перебирали невидимое что-то.

– Папа, что-то случилось? – Анна склонилась над ним.

Елена, стоявшая в изножье кровати, пояснила:

– Андрей Никитич как проснулся, стал собираться во Внуково.

Отец, нахмурившись, внимательно рассматривал склонившееся лицо дочери. Потом спросил:

– Ты кто?

Анна, привыкшая к таким вопросам, терпеливо стала втолковывать:

– Папа, я твоя дочь Аня. Это, – она показала на Елену, – наша соседка Лена. Ты помнишь Зотовых? Дом напротив? Это их дочь Лена.

Отец бессмысленно переводил взгляд с дочери на Елену. Потом, дернув небритой щекой, забормотал:

– Это безотлагательно, капитан! Предупредите по инстанциям – срочно подкрепление в Кубинку! Там самолеты, воздушный щит страны… я готовлю докладную записку… противостоять буржуазной пропаганде…

Угасающие слова дробились. Речь не поспевала за мельканием теней в разваливающемся мозгу больного. Вскоре он замолк, впав в беспокойный с короткими вскриками сон.

Анна поправила одеяло, пощупала влажный лоб отца. Потом проводила Елену до двери: эту ночь

Анна будет одна. Они прошли по тихому дому и попрощались у дверей.

Большой, удобный и красивый дом был темен. Жизнь давно уходила из его стен. Наверное, со смертью мамы, подумала Анна. Лет 15 тому назад Андрей Никитич построил его для своей уютной, радостной и неспешной старости. Проходные комнаты первого этажа были обставлены так, что в каждой из них хотелось задержаться, устроиться где-нибудь в незаметном углу с книгой или просто у окна. Сидеть и бесцельно глядеть на качающиеся рыжие стволы сосен. Широкие доски пола были просты и основательны. Посудный шкаф в столовой темнел в простенке между окнами и отражал своими стеклами блики ночного неба. После смерти мамы и теперь, с болезнью отца Анне казалось, что дом становится чужим, затаился и живет своей непонятной жизнью.

Она поднялась по удобной и широкой деревянной с резными перилами лестнице. Звук ее шагов гас в багровых, словно из коридоров горкома, ковровых дорожках.

Эпизод 2

Следующим утром Елена стояла на крыльце дома Ермоловых, невольно замешкавшись перед высокой двустворчатой дверью. К больному идти не хотелось, особенно сегодня. Ну хотя бы потому, что сегодня такое утро! Ночью прошел тихий дождь, и зелень деревьев вокруг дома и леса за дощатым забором снова, как по весне, набрала свежесть и сочность. Лес подходил вплотную и жил с поселком одной жизнью. В середине недели дачи пустели и затихали, и сейчас было слышно, как в лесу поскрипывали сосны и слышен был шепелявый трепет круглых листьев ольхи. Над головой, над всей землей громоздился огромный сугроб облака с бежевыми с серым подпалинами.

В истертых каменных плитах широкого крыльца таились маленькие прозрачные лужицы дождевой воды.

Внезапный ветер вырвался из сплетенных ветвей высоких сосен, перемахнул через забор и обнял ее теплой и упругой волной. От неожиданности у Елены перехватило дыхание, она вдохнула глубоко и рассмеялась, радуясь тому, какой густой и свежий утренний воздух.

Эпизод 3

Незадолго до полудня две женщины собрались на кухне. Елена домывала посуду после завтрака и оставшиеся с ночи стакан с липким морсом и чашку с траурной каймой после чая. Анна закурила и примостилась в углу у окна, за старым буфетом. В далеких восьмидесятых отец выкупил его у одной молодой пары уезжавших из России. Буфет был темный, резной, массивный. Анна тогда пошутила: «Буфет от Собакевича».

Сидеть за ним было покойно. Своим широким боком со следами древесного жучка он загораживал ее от кухни, коридора и спальни, где лежал отец, или то, что осталось от того, кого она называла отцом.

– Да присядь ты! – бросила она устало Елене, -успеешь еще набегаться.

Она затянулась сигаретой и предложила:

– Давай-ка выпьем кофейку! Мне определенно нужно встряхнуться после ночи. Только на террасу не пойдем, терпеть ее не могу: дует со всех сторон, сидишь как голая у всех на виду. Тащи чашки на балкон.

Балкон находился на затененной стороне дома, и в жаркие дни был местом неги и послеобеденной дремы. Устроившись в тесной его утробе, почти касаясь коленями друг друга, они молча потягивали густую и горькую влагу.

Анна комментировала:

– Прежде чем пить, нужно вдохнуть аромат. Вот так – она смешно закатила свои миндалевидные зеленые глаза, втянула воздух.

Елена прыснула, повторив за ней закатывание глаз и втягивания носом еле заметных струй пара над фарфоровой чашкой.

– Затем, – Анна открыла глаза и серьезно продолжила, – надо сделать первый короткий глоток и почувствовать, как оживает кровь, как ее волны начинают ходить по телу, энергично пульсируя, и…

Она продемонстрировала, как волны должны энергично пульсировать, выдохнула и деловито завершила:

– И завести разговор о пустяках. Пустяки могут быть важными и не очень. У нас с тобой сегодня дела все пустяшные и не очень важные.

Помолчав, Анна сказала:

– Лена, ты не должна вести себя как прислуга, – она положила сигарету и потянулась, – во-первых, у тебя это не получается, хоть ты и делаешь вид. Я помню вашу домработницу, и ты не очень удачно ее копируешь. Во– вторых, твоя мама была дружна с моей. Так что, брось! Я тебе плачу, но все равно чувствую себя обязанной.

– Слушай, – вдруг, словно спохватившись, спросила Анна, – тебе лет то сколько?

– Двадцать восемь, – просто ответила соседка и, предвидя вопрос, и, судя по всему, привыкшая к нему, пояснила, – училась– недоучилась: мы с мамой после смерти папы остались одни. Тут и мама заболела. Я пыталась какое-то время тянуть учебу и уход за мамой, но не получилось. Сначала одни причины, потом другие, так пять лет и промелькнули. Институт не закончила, мама с папой умерли. Замуж как-то не вышло, женихи-то на наших дачах исключительно с революционным прошлым и мной не интересуются, – вот я и одна. Квартирка в Москве, какая-то работа, о которой я старалась не думать, зачем я ее делаю? Все-таки однажды задумалась и бросила. Вот на лето приехала сюда. Спасибо тебе, даешь заработать денег.

Елена усмехнулась, опустив глаза.

– Лена, а ты дом продай. – Анна заговорила совсем по-дружески – Ты же на мешке с золотом сидишь! Дом ваш денег стоит немалых. С деньгами ты и жениха найдешь, и специальность по вкусу подберешь, в общем – будешь сама себе хозяйкой. Давай, давай, это ведь очень реально!

– Да было бы хорошо, – тихо согласилась Елена. – Да только… Дом-то не мой. Отец его так и не оформил. Осенью в него въедет другой генерал, и будут у вас новые соседи.

Потом, желая переменить разговор, продолжила:

– Аня, я давно хотела спросить о твоем брате. Точнее, почему он не приезжает? Странно это… Прости, конечно… Почему его сейчас нет, когда Андрей Никитич в таком состоянии?

– О-о-о.. – протянула Анна, махнув рукой, и поддержала смену в разговоре – «это банальная и скучная история, как в индийском кино. Женька… ему сейчас уже за сорок, все знает про папу, про его болезнь, про меня, и как мы тут горшки выносим. Он никогда сюда не приедет. Папы не станет, он, может быть, даже на похороны не придет. К маме, когда она умерла, он пришел только к могиле, стоял отдельно, подошел к маме тоже особо. На отца даже не посмотрел.»

Лена слушала, широко распахнув глаза.

– Зачем же так? – то ли осуждая, то ли сокрушаясь, спросила она, – что уж делить-то, когда мама умирает? Зачем жить таким злым?

– Не знаю, Лена. Правда, не знаю. Они поссорились с отцом, ну просто в дым поссорились, на смерть, когда Женька еще был первокурсником. Знаешь ведь как мужики ссорятся: идейные убеждения, нравственные ценности или футбол-хоккей. А скандал был самый что ни на есть базарный: Женька бесновался, нес какую-то околесицу. Отец молча его слушал, потом взял за ухо и рявкнул в это самое ухо: «Щенок!» Потом сказал маме: «Собери ему вещи, и пусть выметается!»

В общем, ушел Жэка из дома. Отец поставил нам, маме и мне, единственное условие его возвращения – тот должен попросить прощения. За что, ни я, ни мама не понимали. Женька потом что-то пытался мне рассказать, наверное, хотел, чтобы я встала на его сторону против отца. Я не очень-то и вникла, было что-то, помню, дурацкое. Так или иначе дни шли, Женя не появлялся. Ни на письма, ни на телефонные звонки не отвечал. Даже фамилию пытался сменить. Представляешь? Фамилию! Мы слышали о нем, узнавали стороной. Институт закончил, работал. Потом что-то было непонятное с ним. Помнишь, в 93-м танки стреляли с моста, от Кутузовского по Белому дому? Так он, дурак, был внутри Белого дома! Представляешь?

Елена слушала, переживала, вздыхала:

– О, Господи!..

Анна облокотилась красивой сильной рукой о высокие, нагретые солнцем перила.

– Во-о-от, – протянула она, – живет сам по себе. Пытался жениться. Ну в том смысле, что встретил одну… полюбил, то есть, но безответно. Не вышло… Замуж, правда, все еще зовет. Представляешь? Ходит и ходит за ней! Хоть бы гордость какую имел, что ли? Лет уж шесть прошло, а он все никак не успокоится. Скорее наоборот! Мужики – то, они все собственники – мое! Если что-то не так: отвергли или не так любят, то – все! Сам изведется, всех вокруг до помешательства доведет, но будет талдычить: люблю, люблю, люблю! И будет брать на измор. Ей богу, проще отдаться, чем объяснять, почему не хочется!

Она раскурила погасшую сигарету:

– Так что, мы для него тени прошлого, а он весь в своем настоящем, один на один со своей любовью.

– Аня, это в вас ревность говорит, – Елена смотрела на радужный зонтик воды из шланга на соседнем участке.

– Может быть, может быть… – нараспев ответила Анна, взъерошив на затылке густые каштановые волосы.

Они замолчали. Внизу, наверное, в столовой, с легким звоном стукнуло окно на сквозняке.

Эпизод 4.

Со стороны улицы послышался шум подъезжающей машины. Металлический ее корпус зарябил в щелях забора, прошелестели шины, и машина остановилась напротив дома. Не меняя позы, Анна ждала: кто же это? Хлопнула, скрытая кустом облетающей сирени, калитка, и на дорожке, посыпанной кирпичной крошкой, появился Сергей Юрьевич Баскин, адвокат и давний знакомый семьи. Увидев барышень на балконе, он издали раскланялся и направился к крыльцу.

Анна встретила его внизу и проводила в столовую, где они вдвоем уселись за обеденным столом.

Легкие прозрачные занавески пузырились на открытых окнах, и Баскин с наслаждением подставлял пылающее лицо сквозняку.

– Очень хорошо! —он зажмурился и пояснил, – черт его знает, что с кондиционером в машине! Мокрый просто до неприличия! Анна Андреевна, уж простите, еще одно мгновение, – он замер, не открывая глаз, наслаждаясь.

Ровно через мгновение адвокат открыл их и сказал:

– Позавчера мне позвонил доктор Янович – описал ситуацию с Андрей Никитичем.

Он помолчал.

– Аня, может найдется минералка из холодильника? Сделайте богоугодное дело…

Елена уже хлопнула холодильником на кухне и тут же вошла в столовую с запотевшей бутылкой пузырящейся воды и стаканом. Баскин улыбнулся благодарно, принимая воду, и сконфуженно скосил глаза в сторону Анны.

Когда Елена вышла, Анна, усмехнувшись, сказала:

– Сергей Юрьевич, давайте о деле, а не о моих амурах. Тем более, что Лена помогает мне ухаживать за папой. И только.

Баскин промолчал, гулко глотая воду и не отводя глаз от взгляда Анны.

– Так вот, Анна Андреевна, – произнес он и деловито достал из портфеля папку из коричневой кожи замечательной выделки.

– Так вот, Анна Андреевна! Я намерен ознакомить Вас с имеющимся у меня завещанием Андрея Никитича Ермолова, оформленного год тому назад в соответствии с Российским законодательством, Гражданским Кодексом РФ и прочая, и прочая, и прочая. Ввиду того, что кроме вас имеется еще один формальный наследник, а именно Евгений Андреевич Ермолов, ваш брат, вчера я предложил ему встретиться здесь, в вашем доме, поскольку вы не можете приехать в подходящее для таких целей место, мою контору, в связи с невозможностью покинуть Андрея Никитича Ермолова из-за его критического состояния. Однако, в ответ на мое предложение Евгений Андреевич письменно уведомил меня, что не имеет никаких имущественных претензий в связи с рассматриваемым делом. Отказ оформлен нотариально.

Баскин достал из папки лист бумаги и положил его перед Анной.

– Теперь, Анна Андреевна, – продолжил Баскин, проследив, что Анна прочла лист бумаги, – по смерти вашего отца, Андрея Никитича, вы становитесь единственной наследницей его имущества.

Он снова оторвался от чтения документа и доверительно сообщил:

– На самом деле, Аня, вы ею являлись и без участия вашего брата. Андрей Никитич завещал вам все.

Тут он снова достал несколько листов из папки, скрепленных тонким шелковым шнурком и печатью, открыл где-то в середине и зачитал:

– Квартира общей площадью 92 кв. метра по адресу улица Спиридоновка, дом 21, квартира 15, регистрационное свидетельство №009813766. Земельный участок по адресу поселок Истрица, улица Тенистая, номер 7, общей площадью 4000 квадратных метра и находящиеся на нем строения, а именно, дом общей площадью 580 квадратных метров, кирпичный; хозблок и гараж, также кирпичные. Кроме того, находящееся в указанном доме и принадлежащее Андрею Никитичу Ермолову имущество, и в том числе живописное полотно, в скобках: «Пейзаж с охотниками», холст, масло, размером 24 на 38, с подписью автора в нижнем правом углу «Маковский». Экспертная справка ГМИИ имени Пушкина за номером 341/ 17. Живописное полотно размером 37 на 51, в скобках «Портрет неизвестной», предположительно работы Венецианова, первая половина ХIХ века, а также, – Сергей Юрьевич перевел дыхание, – доска граверная, дерево, XV век, предположительно работы Альбрехта Дюрера, а также оттиск с нее – титульный лист «Комедии. Теренций». Все, Анна Андреевна.

Баскин сложил бумаги в папку и допил воду. Они молчали. Ветер снова налетел в окна и захлопал занавесками.

– Ну, что же… – адвокат покрутил пустой стакан, – теперь вы состоятельная барышня, Аня.

– По-другому быть и не могло, – Анна прямо посмотрела на Баскина. Они снова помолчали.

Потом Сергей Юрьевич поднялся, простился коротко и уехал.

Эпизод 5.

Ранним утром, на второй день после визита Баскина Елена, дежурившая ночью, проснулась в кресле рядом с кроватью больного. Проснулась от голоса Анны внизу в столовой. Та разговаривала с кем-то по мобильному телефону.

– …я понимаю, понимаю. Доверься мне, родная. Скоро это уже закончится… нет-нет, ничего не нужно… я уже нашла покупателя на дом и на мебель. Да это действительно много, но нам этого будет недостаточно… Нет, я не собираюсь тебя увозить в Сан-Тропэ, хотя полмиллиона и для Лазурного берега тоже деньги… Да, да – это маленький такой курортный городок на границе с Голландией… Нет, нет я не передумала, квартиру мы оставляем, не продаем… Нет, не спорь, пожалуйста… нет. Я все узнала. В Лондоне или в Париже мы выставим Дюрера на аукцион. Мы получим абсолютно легальные деньги. Да, их будет много, очень много… Ну, вот, радость моя, и молодец… Он опять звонил? Приходил? Господи… Доверься мне, скоро это закончится!.. Я тебя тоже очень люблю… Нет, я не нервничаю, просто… Понимаешь, я не знаю, куда отец спрятал Дюрера. Ну конечно! И не подумаю!.. Ладно, ладно… Хорошо, целую…

– Эй, ты кто? – раздался за спиной Елены сиплый и не окрепший после долгой комы голос больного. Елена от неожиданности подпрыгнула в кресле, и плед свалился с ее колен.

Она повернулась к Андрею Никитичу. Тот лежал к ней лицом, с исхудавшего плеча косо сползла простыня, обнажив дряблые мышцы. Он смотрел на нее ясными, синими глазами хорошо выспавшегося человека.

– Ты – Лена, дочка Сашки Зотова, из дома напротив, – он помолчал, —доброе утро.

Эпизод 6

Через полчаса Андрей Никитич сидел в постели, оглядывался по сторонам, макал кусок белого хлеба в кружку с теплым молоком, откусывал его размякший край и вяло жевал мокрые кусочки.

Вокруг постели суетилась Елена, то поправляя подушку под залысевшим за последние недели плоским затылком больного, то стремительным незаметным движением смахивая крошки, застрявшие на подбородке Андрея Никитича, то поддергивая штору на окне, чтобы утреннее солнце не било в глаза очнувшемуся старику.

Анна сидела на стуле рядом с кроватью, глядела на отца, растерянная улыбка бродила по ее красивому лицу.

Решительно отстранив от себя кружку, Андрей Никитич спросил:

– Ну, как у меня дела?

Не дождавшись ответа от не пришедших в себя женщин, он стал рассуждать:

– Поскольку я без штанов, и во мне… – он заглянул под одеяло, – это мерзкая штуковина, в беспамятстве я нахожусь уже несколько дней. Так?

Он строго поглядел на Анну.

– Несколько недель, – опередила ее Елена, – -завтра будет три, Андрей Никитич.

Анна зло поглядела на Елену.

– Три– и– и?.. – удивленно протянул тот в ответ и притих.

– Папа, – заговорила Анна, – я позвонила Яновичу, он скоро приедет… Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, чем вчера, – сварливо ответил старик, – Три недели, три недели: ни туда и ни сюда… Черт!.. Как-то я совсем ослаб… – помолчал и тут же вскинул глаза на дочь – Янович, видно, меня совсем уж похоронил? А?

Та не ответила и отвела глаза.

– Устал, – старик откинулся на подушки и прикрыл глаза. Тут же выпрямился, словно испугавшись, что сумерки беспамятства снова нахлынут.

– Три недели, это уж месяц… И что, никто не звонил? – он требовательно взглянул на Анну.

– Нет, – дочь пожала плечами. Они помолчали. Елена притихла в углу комнаты. Анна думала о чем-то, глядя мимо отца.

– Будет дождь, – больной вяло махнул в сторону окна. Обе женщины послушно повернули головы и посмотрели на утреннее небо. Елена залюбовалась голубым полотнищем над макушками сосен, от края до края исчерченное белесыми росчерками. Среди них, как рыбы в сетях, застряли серые со свинцом облака.

– Приготовьте нам чаю! – – Анна резко поднялась и вышла из комнаты.

Елена, оторвавшись от неба, тоже поднялась. Старик, обессилив, лежал с закрытыми глазами и ровно дышал.

Анна прошла на кухню и, спрятавшись в углу за буфетом, снова отгородилась от всего дома, и зло курила.

– Как он меня достал этими своими народными приметами! Лена, ты не представляешь, как он нас мучил в детстве: красный закат – к ветру; солнце садится в облака – к ненастью; смешанная облачность – к перемене погоды! Знает всего три приметы и талдычит их и талдычит! – она со злостью ткнула окурок в пепельницу.

Притихшая, не понимающая этого взрыва злости, Елена разливала чай, искоса поглядывая на Анну. Та, наконец, успокоилась и, ссутулившись, скрестила руки. Она сидела в своем углу и печально смотрела в окно.

– Господи, – выдохнула она, – и душу-то отвести некому!

Она коротко и равнодушно глянула в сторону Елены и снова отвернулась к окну.

– Живым нужно жить, а старикам – уходить. – горько размышляла Анна, – наша жизнь тоже коротка… Сколько ее впереди? Десять – пятнадцать лет? Вот скажи, трудно ему было подарить все, что он мне завещал? Головой своей советско-партийной мог он подумать?.. А теперь? Мало того, что он мои ценности попрятал где-то, так теперь еще и …Ленка, может спросить его напрямую? Пусть обижается! Не хочу я его смерти! Ну не хочу!.. Но глупо ведь, глупо! Не дай Бог он снова впадет в кому? Как я узнаю, где эта чертова доска?! Может он спрятал ее как золото партии где-нибудь в Швейцарии?.. Ленка, что посоветуешь? Спросить?

Елена стояла перед ней скрестив руки на животе.

– Что ж ты меня-то спрашиваешь? – она отвернулась, – я не закадычная подруга… Да ты сама уж все решила – спросишь.

Из комнаты, где лежал Ермолов, послышался шум. Женщины переглянулись. Анна молча махнула рукой Елене:

– Иди, посмотри, – и отвернулась.

Войдя в комнату, Елена подобрала упавшую с тумбочки книгу.

Больной не спал. Он настороженно смотрел на вошедшую.

– Это я сбросил. Зачем вы ушли от меня? О чем вы там разговаривали? – беспокойно зачастил старик – я не хочу быть один. Будьте со мной: разговаривайте, рассказывайте, со мной поговорите. О чем вы там разговаривали?

– Да ни о чем, – отмахнулась Елена, подсаживаясь к его постели.

Потом, подумав, сказала:

– Аня волнуется, что вам… что вам снова станет хуже, и вы не сможете показать ей какую-то доску.

Больной после ее слов замер, его пальцы, суетливо теребившие край одеяла, остановились, и он откинулся на подушки.

– Дюрер, – он повторил, – Дюрер. Конечно. А мне хоть кто-нибудь позвонил? Спросил обо мне? В конце– концов, я – отец!

Он замолчал, глядя в потолок. Потом коротко приказал:

– Позови Анну.

Елена метнулась на кухню и быстро вернулась в сопровождении Анны.

– Сядь, Аннушка, – старик похлопал по стулу рядом с кроватью.

Та присела, вопросительно взглянув на Елену.

Больной ласково поглядел на сиделку:

– А ты, Аленушка, ступай, спасибо тебе, ступай.

Елена, склонив голову, тихо выскользнула из комнаты.

– Анюта, – начал отец, – поскольку ты знаешь о Дюрере, значит Сережка зачитал тебе мое завещание. А это значит, что доктор Янович никаких шансов мне не оставил, и мое сегодняшнее состояние – короткая отсрочка.

– Не перебивай! – пресек он попытку дочери что-то возразить.

– Так вот. Пора мне с Женькой поговорить: простить друг друга и проститься… Найди и приведи его, – он поднял руку, останавливая ее снова, – молчи! Я все наперед знаю, что ты собираешься сказать, и мне на все на это наплевать! Сделаешь – получишь Дюрера. Поняла? Ну а теперь позови Елену, что-то подо мной мокро до безобразия – пусть перестелет.

Эпизод 7

Доктор Янович, молодой еще человек в светлом льняном костюме, приехал электричкой. Осмотрев больного и получив деньги, он присел выпить чаю «на дорожку».

Они сидели с Анной внизу в столовой. Доктор обстоятельно рассказывал, как замечательно ездить электричкой: никаких тебе пробок, никаких идиотов с мигалками по встречной полосе.

Наконец Анна выдавила из себя вопрос, который мучил ее последние часа два:

– И как он теперь? Он встанет? Или…

– Анна Андреевна, что вам сказать? – Янович вынул заливающийся менуэтом телефон и нажал кнопку «отказ», – сказать – не знаю, эдак вы меня своего расположения да и денег лишите. Чем-то определенным обнадежить – тоже не могу. Хорошо бы сам верил в этот пирацетам, прописал бы еще килограмма два этого компота. А так… Уж пожалейте, не пытайте.

– Ян Викентьевич, – Анна тяжело смотрела на благодушествующего доктора, – вы единственный, хотя бы в силу своей профессии, понимаете, что с папой происходит. Ответьте мне, что с ним?

Янович слегка обиделся на то, как был задан вопрос, подобрался на стуле и отодвинул чашку с недопитым чаем.

– При деменции такое бывает – цикличность в угасании сознания. Какое-то время – бред, галлюцинации, сумерки, потом – возвращение, восстанавливается ориентация, адекватность. Потом – опять мрак и так дальше. Сейчас, слава Богу, позитивная фаза – какая никакая, но все же ремиссия. Сколько она продлится – одному Богу известно. Со своей стороны, могу сказать, что, если он в ближайшую неделю не поднимется, то пневмония, воспаление легких его задушит в течении двух-трех дней. Сейчас надо рассчитывать на то, что сознание его не оставит еще дней пять, и вы его поднимите с постели хотя бы в кресло. Я дал вашей сиделке перечень дыхательных упражнений. Утром, днем и вечером! Купите воздушные шарики и вместе с ним надувайте! Раздышится – спасете от воспаления легких… Надеюсь, я ответил на ваш вопрос?.. Ну, тогда мне пора.

Он поднялся, одернул свой безнадежно смятый пиджак, церемонно пожал руку Анны и вышел.

Анна осталась сидеть. Потом, все так же глядя на то место, где сидел доктор, прошептала:

– И что теперь?

Эпизод 8

Утром следующего дня Анна попыталась связаться с братом по Интернету.

– Женя, ты мне очень нужен! Я очень тебя прошу, приезжай в Истрицу. Если можешь —завтра.

На удачу брат оказался тоже в сети:

– Неужели Андрей Никитич умер? Тогда почему ИТАР– ТАСС молчит? Выдающийся государственный деятель времен «оттепели» ушел из жизни! Аня не заставляй меня исходить желчью. Не приеду, даже и не думай.

– Папа пришел в сознание и хочет с тобой повидаться. Неужели так трудно понять это?

– Назови мне хотя бы одну причину, почему я должен с ним видеться?

– Ты бездушная скотина! Когда умирала мама, ты не приехал с ней попрощаться! В тебе есть хоть капля сыновнего чувства? Это ведь твой отец! Или ты только о своих чувствах можешь рассуждать и только их ценить? Конечно, твои чувства – это святое, неприкасаемое! А ты никогда не задумывался, отчего все твои любовные неудачи? Почему она все время отказывает? Не думал?! Тебе не верят! Не верят, что ты способен на простое человеческое сострадание, на прощение, нежность. Эта твоя любовь пугает, ты сам тонешь в ней и ее тащишь за собой. А там, в твоей любви нет воздуха! Дышать невозможно! Приедешь ты, скотина эдакая, или нет?!