Текст книги "«Когда мы были на войне…» Эссе и статьи о стихах, песнях, прозе и кино Великой Победы"

II глава

Настоящий Быков

Военными повестями белорусского прозаика Василя Быкова зачитывался весь Советский Союз, они переводились чуть ли не на все языки мира (на русский автор переводил их сам). Не утратили они актуальности и теперь, как не растворяется «ни во что» великая литература. Бог в своих загашниках сохраняет всё, даже если человечество входит, как сегодня, в фазу нового одичания, варваризации, раскультуривания, утраты духовности.

С декабря 2002-го Герой Социалистического Труда, народный писатель Беларуси жил в Чехии (а до этого в Финляндии и ФРГ), перенёс операцию по удалению раковой опухоли желудка и в период послеоперационной реабилитации скончался в реанимационном отделении онкологического госпиталя в Боровлянах, под Минском (на родину писатель, конфликтовавший с новой белорусской властью, вернулся за месяц до своей кончины). Символично, что фронтовик Василь Быков ушел 22 июня. Произошло это в 2003 г. Похоронен он на Восточном кладбище в Минске, в честь писателя названы улицы в Белостоке, Гродно, а также посёлке Ждановичи.

Василь Владимирович Быков родился 19 июня 1924 г. в деревне Бычки Ушацкого района Витебской области. В 1942-м парню исполнилось восемнадцать, понятно, что это было временем призыва в Красную армию. Василь успел поучиться на скульптурном отделении Витебского художественного училища и окончить, в связи с идущей войной, Саратовское пехотное училище. В звании младшего лейтенанта, присвоенном ему осенью 1943-го, В. Быков отправился на передовую. Молодой командир воевал на Втором и Третьем Украинских фронтах, прошёл по территории Румынии, Болгарии, Югославии, Австрии, был дважды ранен. В частности, во время проведения Кировоградской наступательной операции получил ранения в живот и ногу (по ошибке был записан как погибший; к родителям пришла похоронка). Был награждён орденом Красной Звезды, после войны получил орден Отечественной войны I степени.

О том, что всё в его судьбе было непросто, свидетельствует и такой факт: изначально война застала молодого В. Быкова на Украине, где он принимал участие в создании оборонительных рубежей. Во время отступления на восток он отстал в Белгороде от своей колонны и был арестован и даже чуть не расстрелян, будучи принятым за вражеского шпиона.

Творческий человек, первые свои сочинения Быков опубликовал в 1947-м 23-летним. Но свою литературную биографию писатель отсчитывал от рассказов, созданных в 1951 г.

Разумеется, тематическую, содержательную, эмоциональную и духовную основу произведений молодого фронтовика составили произведения, связанные с самыми яркими событиями его жизни – он запечатлевал будни, думы, судьбы солдат Великой Отечественной.

Как это знакомо по творчеству молодых русских офицеров – М. Лермонтова, Л. Толстого и других!

Правдивому В. Быкову пришлось непросто в атмосфере требований цензуры к лакировке. Писателя изрядно критиковали в прессе, даже упрекали в «осквернении советского лада». Тем не менее, его честная фронтовая проза – видимо, провиденциальным образом – пробивалась к читателям. Известность В. Быкову принесла повесть «Третья ракета», вышедшая в 1962 г. В 1960-е годы были опубликованы его повести «Альпийская баллада», «Мёртвым не больно», а в 1970-е – «Сотников», «Обелиск», «Пойти и не вернуться», «Дожить до рассвета» (удостоенная Государственной премии СССР за 1973 г.). В сущности, именно этот прозаический быковский «пул» ввёл писателя в ряд выдающихся мастеров военной прозы ХХ в. Начиная с повести «Дожить до рассвета» Быков сам переводил свои произведения на русский язык, они стали существенной частью русской литературы, русского литературного процесса. Верно замечено: быковские притчеобразные, носящие нравственно-философский характер повести знаменовали в литературе новый этап художественного осмысления трагических событий войны.

Творческий и личностный авторитет позволил В. Быкову с 1972-го по 1978 г. руководить Гродненским отделением Союза писателей БССР. В 1980-м прозаик был удостоен звания «Народный писатель Белоруссии», а в 1986-м – Ленинской премии за повесть «Знак беды».

В контексте нынешних событий на Украине злободневно звучат слова В. Быкова из его публицистического полотна «Колокола Хатыни»: «Немцы очень скоро поняли, что этот небольшой и миролюбивый народ выселить с его территории не удастся ни при каких обстоятельствах, как не удастся и онемечить, и оккупанты взяли чудовищный курс на его ликвидацию. Сознавая ежеминутную опасность, грозившую фашистам из лесов и деревень лесной стороны, они в своём страхе дошли до исступления и готовы были убивать каждого. И если они не убили всех, то лишь потому, что не в состоянии были сделать это физически. Ведь чтобы убить всех, прежде надо было их победить. А это оказалось сверх возможностей гитлеровцев, и они убивали, мстя за свои неудачи на фронте и в боях с партизанами, убивали тех, кто помогал или только мог помочь партизанам. Три года непрерывно погибали люди, и это была тяжкая плата народа за свою независимость, которая обошлась Белоруссии в два миллиона двести тридцать тысяч человеческих жизней. Погиб каждый четвертый. […] за три года войны они сумели стереть с лица белорусской земли 209 городов и городских посёлков, 9200 деревень».

Нам важно не забыть и эти слова писателя: «На белорусской земле в огне партизанской войны закалялась великая дружба братских советских народов. В одном партизанском строю плечом к плечу сражались с врагом белорусы и русские, украинцы и евреи, азербайджанцы и грузины, литовцы и таджики. Нередко случалось, что, оказавшись свидетелями невиданной самоотверженности народа, на его сторону переходили люди из стана врага, представители народов Европы, обманом втянутых в войну. Так, именно в Белоруссии приняли роковое для себя решение двадцать итальянских солдат, отказавшихся стрелять в мирных жителей и за это уничтоженных немцами. На нашей земле совершали свои подвиги легендарной храбрости чех Ян Налепка и немецкий антифашист Фриц Шменкель. Сотни словаков, венгров, румын, пригнанных фашистами на нашу землю с оружием в руках, обратили это оружие против своих угнетателей».

Некоторые произведения писателя, такие как повести «Третья ракета» (1962), «Дожить до рассвета», были экранизированы.

Вспомним самую выдающуюся быковскую экранизацию, получившую всемирный резонанс, – осуществленную режиссёром Ларисой Шепитько, уроженкой Артёмовска Донецкой области, выученицы школ Львова и Киева, которую называли «русской берёзкой Украины». Впечатлительный Александр Довженко сказал ей, своей ученице во ВГИКе: «Я в вашем лице увидел всю красоту своей Родины».

Писатель Валентин Распутин о кинорежиссёре Л. Шепитько отозвался так: «Ум, по-мужски точный, по-художнически богатый и по-женски красивый»; на автора романа «Прощание с Матёрой», который Шепитько взялась экранизировать, произвело сильное впечатление её «желание выделить проблему ответственности не только общества в целом, но и каждого поколения в отдельности за всё, что мы делаем на земле».

Символично: фильм «Белорусский вокзал», снятый А. Смирновым в 1970 г., руководство «Мосфильма» первоначально планировало поручить Л. Шепитько. Однако жалеть о замене не приходится: с одной стороны, Смирнов снял всенародно чтимый, памятный фильм, а с другой – Лариса сохранила в себе потенциал «военной» темы для своего шедевра «Восхождение» (1977), снятого по повести В. Быкова «Сотников». Сценарий был написан самой Шепитько вместе с Юрием Клепиковым.

Фильм оказался грандиозным по воздействию как на отечественного зрителя, так и на зарубежного. Универсальность и смелость художественного языка, наповал разившего тогдашних блюстителей безбожной идеологии, всё-таки превозмогли цензурные препоны. Чёрно-белая лента, выглядевшая почти как документальное кино о войне, ставила высочайшую нравственную проблематику, опираясь и сюжетно, и визуально на библейскую первооснову (сцены с зимней, русской Голгофой и шествием на неё Христа, несущего Крест), на евангельскую коллизию предательства и верности, воплощённую прекрасным актёрским треугольником – Борис Плотников (в роли Сотникова, озвучен Александром Демьяненко), Владимир Гостюхин (бывший партизан Рыбак), Анатолий Солоницын (гестаповский следователь Портнов). Следует непременно отметить и музыку Альфреда Шнитке (потом он напишет музыку к недоснятому Шепитько фильму «Прощание» по повести В. Распутина «Прощание с Матёрой»), и работу художника Юрия Ракши, и операторские находки Владимира Чухнова и его помощника Павла Лебешева.

На фильм «Восхождение» вылился дождь из престижных международных наград (начиная с «Золотого медведя» в Западном Берлине в 1977 г.), создатели фильма побывали с ним во многих странах, а актёры, в нём снявшиеся, сразу стали широко востребованными в отечественном кино. Фильм оказался настолько силён и пронзающ, настолько неожидан в новом ракурсе подачи военной, партизанской темы, обильно присутствовавшей в нашем искусстве, что практически, как и сама повесть В. Быкова, перевернул сознание соотечественников.

Главный герой, пленённый советский офицер Сотников, говорит допрашивающему его и склоняющему к сотрудничеству предателю, следователю гестапо Портнову: «Я не предам. Есть вещи поважнее собственной шкуры…» Показательна ответная реплика Портнова: «Где они? Ну что это? Из чего состоит?.. Это чушь! Мы же конечны. Со смертью для нас заканчивается всё. Весь мир. Мы сами. Не стоит… Ради чего? Пример для потомков? Но героической смерти у вас тоже не будет. Вы не умрете, вы сдохнете как предатель. Не выдашь ты – выдаст другой, а спишем всё на тебя; ясно?» В условиях безбожной парадигмы предлагаемая перспектива в самом деле безысходна: остаться в памяти людей, при любом исходе, предателем. Однако Портнов не видит Божиего суда и хочет Сотникова утянуть за собой в бездну. Не видным выход мог быть и миллионам советских людей, существовавших в безбожном миропонимании.

Однако духовный подвиг авторов этой истории состоит в том, что в безбожной реальности художник (сначала писатель, а затем режиссёр) заводит речь о Божием суде – как о самой реальной реальности.

И отметим: если для советского читателя и кинозрителя, воспитанных на высоких художественных образцах и традициях, эти повесть и фильм были хоть и образно непросты, то для нынешних поколений, привыкших жевать телесериальную мякину, развлекательные шоу, пошлость и мерзость современных телеэкранов, этот фильм, пожалуй, усвоению уже и не подлежит. Может быть, поэтому уже четверть века его почти и не показывают на телеэкранах.

А ведь следует напоминать про этот шедевр – жемчужину из сокровищницы отечественного кинематографа. Стоящий в ряду с такими заслуженно любимыми всем советским народом полотнами, как «Судьба человека», «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Иваново детство», «Отец солдата», «Верность», «А зори здесь тихие», «Они сражались за Родину», «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны» и многих, многих, многих других.

Шепитько четыре года добивалась разрешения на экранизацию повести В. Быкова. Вспоминают, что съёмки «Восхождения» проходили в сорокаградусные морозы, во владимирском древнем Муроме и его окрестностях, которые не только для режиссёра и актёров, но и для всей съёмочной группы превратились в Белоруссию зимы 1942 г.

Артист В. Гостюхин рассказывал, что после съёмок обезсилевшую Ларису ему приходилось относить в гостиницу на своих плечах. Эту «религиозную притчу с мистическим оттенком», как окрестило фильм идеологическое руководство, спасло личное вмешательство 1-го секретаря ЦК Компартии Белоруссии Петра Машерова, человека трагической судьбы, которого многие по сей день поминают добрым словом.

Советские чиновники, пожалуй, не ошиблись в идеологической оценке фильма «Восхождение». Но не предвидели коммерческого успеха фильма на Западе. Картина принесла немалый доход Советскому Союзу: она была закуплена для проката почти в 40 странах мира, показывали её на всех континентах с ошеломляющим успехом, ей рукоплескали Париж и Нью-Йорк. На Западе вокруг работы Шепитько развернулись философские и научные дискуссии о сущности человека, о законах его поведения, о его предназначении и духовных возможностях, о высшем смысле и истинных ценностях. «Я уходила с просмотров с мокрыми плечами, потому что люди устраивали массовые рыдания», – вспоминала Лариса Шепитько.

Нравственный императив был руководящим как для самого автора повести «Сотников», так и для его главного героя, идущего за Родину и «други своя» на оккупантский нацистский эшафот: «Всё сделалось чётким и категоричным. И это дало возможность строго определить выбор. Если что-либо ещё и заботило его в жизни, так это последние обязанности по отношению к людям, волею судьбы или случая оказавшимся теперь рядом. Он понял, что не вправе погибнуть прежде, чем определит свои с ними отношения, ибо эти отношения, видно, станут последним проявлением его “я” перед тем, как оно навсегда исчезнет».

2014

Незнаменитый прозаик Константин Воробьёв

Я зачитывался его повестями с юности, благо, они к тому моменту уже начали публиковаться. Закончив институт радиоэлектроники и многократно выезжая из Харькова в командировки на Игналинскую АЭС в Литву, я в книжных магазинах Вильнюса и близкорасположенного к атомной станции города Даугавпилса, на местном сленге Дэпилса (по-русски Двинск, Борисоглебск, по русским летописям Невгин – ныне Латвия), с великой радостью покупал книги Воробьёва, дивясь тому, что они издаются в Прибалтике, а не, скажем, на родине писателя, в Курске, или же в Москве.

Моё недоумение сохранялось, поскольку и спустя годы я сталкивался с тем фактом, что и читатели, и писатели хорошо знали, скажем, имена В. Богомолова, В. Быкова, Е. Носова и других писателей-фронтовиков, а вот автора потрясшей меня прозы, Константина Воробьёва, – нет. Тогда как сочинения Воробьёва переводилась на болгарский, литовский, латышский, немецкий, польский языки.

Отрадно было недавно прочитать мнение коллеги, участника военной Чеченской кампании прозаика Захара Прилепина, заметившего: «Я совершенно убеждён, что Константин Воробьёв куда более сильный писатель, чем Александр Солженицын. Но кто знает, кто такой Воробьёв?» К слову, через четверть века после кончины, в 2001 г., К. Воробьёв был посмертно удостоен Солженицынской премии, с формулировкой «…чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой Отечественной войны, её ход, её последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебрежённых ветеранов».

Уверяют, что курян и белгородцев вопрос об их земляке К. Воробьёве в тупик не поставит. Ну, ведь ещё в «Слове о полку Игореве» сказано: «Куряне сведоми кмети» (опытные воины). Имя писателя носит в Курске средняя школа № 35. В честь него названа одна из улиц Северо-западного микрорайона города.

Кто же таков Константин Дмитриевич Воробьёв, воин и писатель?

Родился в селе Нижний Реутец Медведенского района Курской области 24 сентября 1919 г. Рос в крестьянской многодетной семье – у Воробьёва было пять сестёр и брат. Отца своего – не знал. В деревне его считали сыном белого офицера. Отчим, вернувшись после Первой мировой войны из германского плена, усыновил Костю. Писатель всегда вспоминал об отчиме «с чувством любви и благодарности за то, что тот никогда не упрекнул его куском хлеба, никогда не тронул, как говорится, и пальцем». От матери Воробьёв унаследовал резкий, безпокойный, не терпящий несправедливости характер. Детство Кости, хоть и в большой семье, было одиноким и не слишком радостным. «Мне всегда хотелось есть, – вспоминал он, – потому что никогда не приходилось наесться досыта – семья большая, жизнь была трудной, и я не был способен попросить, чувствуя себя лишним ртом, чужаком».

В 1933 г., после ареста – за недостачу – отчима, заведовавшего сельмагом, Константин пошёл работать. Грузчиком в магазине. Плату получал хлебом, что позволило семье выжить в голодный год. Окончив сельскую школу, поступил в Мичуринский сельхозтехникум, но через три недели вернулся. Закончил курсы киномехаников, полгода ездил с кинопередвижкой по окрестным деревням. В августе 1935-го устроился селькором в районную газету г. Медведенка, где опубликовал свои первые стихи и очерки, и даже некоторое время работал в ней литературным инструктором. Но вскоре Воробьёва уволили из редакции «за преклонение перед царской армией». Поводом для увольнения стало увлечение молодого автора историей Отечественной войны 1812 г. «Идеал русского офицера времен Отечественной войны покорил его воображение. Это было соприкосновение с тем миром, который помогал сохранить в себе чувство чести, достоинства, совести…»

В 1937-м переехал в Москву, стал ответственным секретарём редакции фабричной газеты, вечерами учился в средней школе. С 1938-го по 1940-й служил в Красной армии, писал очерки в армейскую газету. После демобилизации работал в газете Военной академии им. М. В. Фрунзе, оттуда и был направлен на учёбу в элитную часть – Высшее пехотное училище им. Верховного Совета РСФСР, курсанты которого охраняли Кремль.

Воробьёв выжил чудом. Бог хранил. В октябре 1941 г. с ротой кремлёвских курсантов он ушёл на фронт и в декабре под Клином попал в плен. За время плена прошёл клинский, ржевский, смоленский, каунасский, саласпилсский немецкие лагеря для военнопленных, паневежисскую и шяуляйскую тюрьмы в Литве. Дважды бежал. В 1943 г. в шяуляйском подполье, когда был вынужден скрываться на конспиративной квартире после разгрома его подпольной группы, за 30 дней написал повесть «Дорога в отчий дом» о пережитом в плену. С сентября 1943 г. по август 1944-го двадцатичетырёхлетний Воробьёв командовал отдельной партизанской группой в составе отряда «Клястутис» в литовских лесах.

В 1947 г. Константин Дмитриевич с супругой приедет на место, где прежде располагался саласпилсский лагерь «Долина смерти». Сосны там по-прежнему стояли без коры – её съели пленные, и раны на деревьях так и не зарубцевались. «Мне иногда не верится, что это было со мной, а как будто приснилось в кошмарном снe», – сказал тогда молодой писатель. К повести, посвящённой саласпилсским событиям, он возьмёт эпиграфом из «Слова о полку Игореве» горькие слова: «Уж лучше убитому быти, нежели полоненному быти».

Её «невозможно читать залпом: написанная сразу после фашистского плена,– кажется, она кровоточит каждой своей строкой»; так отозвался об этой книге курянин Евгений Носов.

Цитируем Воробьёва: «И Ржевский лагерь выделялся чёрным пятном в зимние холода потому, что был съеден с крошками земли холодный пух декабрьского снега. … И существовало “образцово-показательное место убийства пленных” в Смоленске. И еле передвигались от голода заключённые в “Долине смерти”. И были 150 г плесневелого хлеба из опилок, и 425 г варева из крапивы в сутки, и эсэсовцы, вооружённые лопатами, убивали беззащитных людей. Но там же, в аду концлагерей, были и безпредельное мужество, и трепетная товарищеская помощь, и невероятный, почти мифологический героизм. … Терпя голод, холод, каждодневные издевательства, боль, военнопленные физически были почти уничтожены. Но морально многие из них остались несломленными. В них жило то, что можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Оно заставляет тело терпеть до израсходования последней кровинки, оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ничем».

В 1946 г. рукопись повести автор отправил в журнал «Новый мир», но опубликована она не была. У самого писателя полного экземпляра повести не сохранилось, только в 1985 г., спустя десятилетие после кончины автора, рукопись обнаружилась в архиве, хранящемся в РГАЛИ, и была напечатана в 1986 г. в журнале «Наш современник» с названием «Это мы, Господи!..». «Повесть эта, – как отметит через много лет писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев, – не только явление литературы, она – явление силы человеческого духа, потому как… писалась как исполнение священного долга солдата, бойца, обязанного рассказать о том, что знает, что вынес из кошмара плена… погружает читателя в кромешный сорок первый год, в самое крошево войны, в самые кошмарные и бесчеловечные её страницы».

После освобождения Шяуляя Воробьёв был назначен начальником штаба МПВО, организованного на базе партизанской группы. Работая на этой должности, смог помочь многим из бывших пленных. «Он отстоял жизнь и будущее всех, кто был в его отряде и кто обращался потом, после прихода наших войск», – вспоминала его жена.

В 1947 г. Воробьёв демобилизовался, переехал в Вильнюс, работал в снабженческих и торговых организациях, в 1952 г. заведовал магазином, отделом литературы и искусства газеты «Советская Литва». Писал повесть о литовской послевоенной деревне. В 1948 г. она была закончена, но напечатана только через 10 лет в журнале «Нева» под названием «Последние хутора».

В 1956 г. в Вильнюсе вышел первый сборник его рассказов «Подснежник», а в 1958 г. – второй, «Седой тополь». Тогда же Воробьёв начал печататься в журналах России. В 1961-м – наконец оставил газетную службу.

* * *

Самые известные произведения К. Воробьёва – повести о войне «Крик» («Нева», 1962) и «Убиты под Москвой» («Новый мир», 1963) были задуманы как единое произведение со сквозным героем, но вышли отдельно и зажили самостоятельной жизнью. Трагедия главного героя повести «Крик» – гибель от взрыва его любимой девушки – становилась символом трагедии поколения, юность которого совпала с войной.

Первую написанную им повесть, «Убиты под Москвой» (опубликована второй), автор считал своей удачей. В основу обеих повестей легли личные впечатления и переживания автора во время боёв под Москвой. Эпиграфом для этой повести Воробьёв избрал знаменитые строки А. Твардовского из стихотворения «Я убит подо Ржевом».

 
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам – всё это, живые.
Нам – отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, –
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мёртвых проклятье –
Эта кара страшна.
 

Повесть, которую Твардовский опубликовал в своём журнале, посвящена подвигу боевых товарищей Воробьёва – кремлёвских курсантов: 239 из них погибли в течение пяти дней в ноябре 1941 г. при защите столицы. Немецкие танки уничтожили роту, которая могла противопоставить им только самозарядные винтовки, бутылки с горючей смесью и безпримерное мужество. В. Астафьев писал: «Повесть не прочтёшь просто так… потому что от неё, как от самой войны, болит сердце, сжимаются кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то, что произошло с кремлёвскими курсантами, погибшими после бесславного, судорожного боя в нелепом одиночестве под Москвой».

Видимо, не без влияния воробьёвского названия Астафьев эхом откликнется названием, да и темой своего романа «Прокляты и убиты». Но – и это моё субъективное впечатление, и я говорю только об этих двух полотнах – у Воробьёва сквозь ад пробивается горний свет, а у Астафьева я его не нахожу.

Повесть «Убиты под Москвой» стала первым произведением Воробьёва в ряду названных критиками «лейтенантской прозой». Прозаик с горечью молодого сердца говорил о «невероятной яви войны».

Этот образ – гибели при обороне Москвы сотен курсантиков – с визуальным цитированием известного полотна выдающегося русского живописца Василия Васильевича Верещагина «Панихида» (1878) использует кинорежиссёр Никита Михалков в своей ленте «Цитадель» (2011), вызвавшей немало критики.

 
Смертны ль наши души? Ты, однако,
с выводом, как лектор, не спеши.
Там, на нарах третьего барака,
он познал бессмертие души.
Есть она! Как тело ни промерьте,
как ни раздевайте догола…
Разумом смирился он со смертью,
но душа смириться не могла.
 

Такие строки курский поэт Николай Корнеев, тоже фронтовик, посвятил Константину Воробьёву.

Позже, когда, надо полагать, война хоть чуть-чуть «отпустила», Воробьёв написал и ряд повестей о своей детской деревенской жизни: «Сказание о моём ровеснике» (1963), «Почём в Ракитном радости» (1964), «Друг мой Момич» (1965). Действие первой повести (другое её название «Алексей, сын Алексея») происходит в 1920–1930-е в деревне, главные герои – дед Митрич и Алёшка-матросёнок – становятся свидетелями трагического слома крестьянской жизни. Последнюю из этих повестей Воробьёв задумывал как часть большого романа. Набор сборника, куда она была включена в издательстве «Советская Россия», был рассыпан. В Вильнюсе удалось в 1967 г. напечатать часть – под названием «Тётка Егориха». Полностью повесть «Друг мой Момич» была издана только после смерти писателя в одноименном сборнике в 1988 г. Сам Воробьёв считал её «выполнением своего гражданского долга, изобразив правду о гибели русской деревни». Но за эти повести автор получил репутацию «сентиментального натуралиста».

Сентиментальность, да, присутствовала в позднем Воробьёве. В частности, в лирической повести «Вот пришёл великан…» (1971), которую я прочёл десяток раз, с самого её появления в журнале, и потом в вильнюсской книге, которую мне пришлось «потерять» в литовской библиотеке, поскольку не хватило воли вернуть. «Книга о несчастливой любви, разрушенной обывательским ханжеством, противостоять которому оказывается не в силах героиня» – сказал критик.

Незавершённой осталась повесть Воробьёва «…И всему роду твоему» (1974): писатель скончался 2 марта 1975 г. Она, по словам жены писателя, задумывалась «как отчёт о прошлом и настоящем и раздумья о будущем».

Повести Воробьёва, объединённые общностью биографий и характеров героев, постепенно составили тот «роман», о котором автор сказал: «Я и в самом деле пишу роман. Сюжет его – просто жизнь, просто любовь и преданность русского человека земле своей, его доблесть, терпение и вера». Герои «лейтенантских» и «деревенских» повестей Воробьёва, а также его рассказов («Немец в валенках», 1966, «Уха без соли», 1968, и др.) после страшных испытаний через душевную боль приходили к катарсису.

Константин Воробьёв умер в Вильнюсе.

Уже потом стали выходить его весомые тома.

Можно понять, отчего его при жизни не очень-то привечали в столице. Воробьёв шагал не в ногу: он писал не о победах на фронтах, а о тяжких испытаниях войны, которые выпали на долю, скажем, человека пленного, помещённого в экстремальные условия, в «отрицательный жизненный опыт» (лагерный термин Варлама Шаламова). К тому же, Воробьёв не попадал ни в какие «обоймы»; как сказал бы другой фронтовик, поэт Александр Межиров, был отторгаем за то, что «не с этими был и не с теми».

Повести, по замечанию одного из критиков, «художественно восстанавливали “первичную действительность” войны, её реальное обличье, увиденное в упор». Именно это «реальное обличье» войны вызвало полное неприятие повестей Воробьёва официальной критикой. Она воспринимала их как «искажение правды о войне». Писателя стали постоянно упрекать – «за настроение безысходности, бессмысленности жертв». В конце концов, результатом таких критических нападок стало молчание о творчестве Воробьёва.

Воробьёв, с его «лишним» героем, лагерным несгибаемым задохликом, жизнь которому на два шага реально продлевает один укус хлеба, подвергался разносной критике в органах печати. Друзьям он писал о пессимизме и отчаянии, которые посещали его после таких разгромов. А дружен был с курянином Евгением Носовым, красноярцем Виктором Астафьевым, москвичом Юрием Бондаревым и, несомненно, чувствовал свою близость к «деревенской прозе» и к писателям «окопной правды». Но жил-то Воробьёв в Вильнюсе, где не было адекватной русской литературной среды.

Писатель был перезахоронен в Курске в 1995 г., и тогда же ему была присуждена премия им. Сергия Радонежского.

3 октября 2009 г. в сквере у Курской филармонии появился памятник писателю Воробьёву работы скульптора В. Бартенева. Две узкие гранитные плиты соединяет бронзовое дерево: это «седой тополь» с объеденной узниками корой из одноименного рассказа прозаика о саласпилсском лагере военнопленных «Долина смерти». Дерево не погибло, каждую весну сквозь изувеченный ствол пробивались новые побеги. «Эту жизнеутверждающую силу, которую нёс Воробьёв, я и хотел показать, – пояснил скульптор. – Два аиста на срезе тополя – ещё один символ из его рассказов. Это мир, согласие и благополучие».

17 августа 2013 г. на курском городском Мемориале павших в годы Великой Отечественной войны было установлено новое надгробие на могиле писателя. Супруга писателя Вера Викторовна похоронена в этой же могиле. На открытие надгробия приезжала дочь писателя Наталья.

А 16 июля 2014 г. в селе Нижний Реутец после реставрации открылся дом-музей писателя Воробьёва. Он представляет собой три небольшие комнаты, в которых воссоздан быт крестьянской семьи начала ХХ в.: русская печь, деревянные скамьи, стол, за которым юный писатель сочинял свои первые литературные произведения, старинные иконы, принадлежавшие семье Воробьёвых. И внешний вид дома, и его обстановка воссозданы по воспоминаниям односельчан. Дом, в котором Константин Воробьёв жил до шестнадцати лет, стоит на пригорке, откуда открывается чудесный вид на курские просторы, подарившие нам этого замечательного русского писателя и питавшие его душу всю жизнь.

2014