Текст книги "«Когда мы были на войне…» Эссе и статьи о стихах, песнях, прозе и кино Великой Победы"

Борис Чичибабин: «Я на землю упал с неведомой звезды…»

Поминальное слово в Чичибабин-центре в Харькове, куда мы отправляемся с морозного кладбища 9 января, в день рождения поэта, начинается обычно с чтения именно этого стихотворения Бориса Алексеевича, написанного в 1980 г.

 
Я на землю упал с неведомой звезды,
с приснившейся звезды на каменную землю,
где, сколько б я ни жил, отроду не приемлю
ни тяжести мирской, ни дружбы, ни вражды.
 

…

 
Что делать мне, звезда, проснувшись поутру?
Я с ближними в их рай не мечу наудачу,
с их сласти не смеюсь, с их горечи не плачу
и с ними не игрок в их грустную игру.
 
 
Что значу я, звезда, в день моего рожденья,
колодец без воды и дуб без желудей?
Дано ль мне полюбить косматый мир людей,
как с детства я люблю животных и растенья?
 
 
И как мне быть, звезда, на каменной земле,
где телу земляка люба своя рубаха,
так просто обойтись без воздуха и Баха
и свету не найтись в бесколокольной мгле?
 
 
Как жить мне на земле, ни с чем земным не споря?
Да будут сны мои младенчески чисты
и не предам вовек рождественской звезды,
откуда я упал на землю зла и горя.
 

Стихотворение является эпиграфическим к судьбе поэта, хотя написано им в 57 лет. Эти строки очерчивают, самоопределяют феномен, носящий имя Борис Чичибабин.

Некоторые, в частности, поэт Александр Межиров, называли его гениальным графоманом. Не буду спорить с мнением Александра Петровича, чьи стихи высоко чту. С одной стороны, лично я не вижу в этом спорном суждении ничего уничижительного. С другой – в конце концов, история сама определит место каждому. В знаменитом стихотворении «Сними с меня усталость, матерь Смерть» (1967) Чичибабин воскликнул: «Одним стихам – вовек не потускнеть. Да сколько их останется, однако!» Действительно, никто не знает судеб, в том числе судеб поэтических строк.

Уроженец Кременчуга воспитывался в семье офицера, начштаба эскадрильи Чугуевской школы пилотов Полушина (это и фамилия поэта по паспорту; псевдоним Чичибабин – фамилия матери – в честь двоюродного деда по материнской линии, выдающегося химика-органика, академика Алексея Чичибабина). Школу окончил в известном давними воинскими традициями городке Чугуеве Харьковской области, на родине художника И. Репина. В 1940 г. поступил на исторический факультет ХГУ, в ноябре 1942 г. за месяц до девятнадцатилетия был призван в Красную армию – рядовым 35-го запасного стрелкового полка. На передовой молодому солдату Полушину побывать не привелось, однако службу воинскую в годы войны он нёс. Служил в Грузии, где в начале 1943-го в городе Гомбори поступил в школу авиаспециалистов, и с середины того же года до Победы служил механиком по авиаприборам в разных частях Закавказского военного округа. Несколько месяцев после Победы занимал такую же должность в Чугуевском авиаучилище, затем был демобилизован по болезни.

Солдат войны, он стихов о войне не оставил.

В 1945 г. поступил на филологический факультет того же университета, но уже в июне 1946 г. был арестован и осужден на пять лет лагерей «за антисоветскую агитацию». Как считал он сам, срок (действительно странный по тем временам) был по тем временам «смехотворным». Два года провёл в тюрьмах – Лубянка, Бутырка, Лефортово. Остальное – отбывал в Вятлаге Кировской области. Затем вернулся в Харьков, где и книги у него потом выходили, где его исключали из Союза писателей (те же лица потом, как водится, и восстанавливали, спустя много лет), где он, окончив соответствующие курсы, долгие годы работал бухгалтером в трамвайно-троллейбусном управлении.

Уже в Бутырке Чичибабин написал знаменитые стихи – «Красные помидоры» и «Махорка».

 
Кончусь, останусь жив ли, –
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.
 
 
Школьные коридоры –
тихие, не звенят…
Красные помидоры
кушайте без меня.
 
 
Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.
 
 
Лестницы, коридоры,
хитрые письмена…
Красные помидоры
кушайте без меня.
 

Непостижимый эпический гул катится по этим строкам: «выгоревом-путивле-выгорела-трава…» Пророческий? И как диссонирует с этим почти салонное «кушайте»!

Непонятный, какой-то иррациональный рефрен «Красные помидоры кушайте без меня» имеет эпохальную эзопову подсветку. И подсветку будущей личной судьбы. Не только если иметь в виду отсидку в Вятлаге до 1951 г., но и социальное иночество всей жизни. «Без меня».

«Я так устал. Мне сроду было трудно, / что всем другим привычно и легко», – скажет он в своем шедевре «Сними с меня усталость, матерь Смерть», по сути, являющемся псалмом или стоном Иова и включаемым в самые взыскательные антологии русской поэзии.

Нередко встречается в стихах Чичибабина-Иова слово «плач». В частности, в шедевре 1968-го года.

 
И вижу зло, и слышу плач,
и убегаю, жалкий, прочь,
раз каждый каждому палач
и никому нельзя помочь.
 

…

 
Меня сечёт Господня плеть,
и под ярмом горбится плоть, –
и ноши не преодолеть,
и ночи не перебороть.
 

…

 
Я причинял беду и боль
и от меня отпрянул Бог
и раздавил меня, как моль,
чтоб я взывать к нему не мог.
 

Выполнивший некрасовскую заповедь о поэте-гражданине, Чичибабин остался в наших сердцах «страстно поднятым перстом» (Достоевский), с истовством, подобным аввакумову, утвердившим и скрижальные зековские строки, и пробуждавшие нашу совесть: «Давайте делать что-то!..». Когда неразумная масса визжала и улюлюкала на обломках почившей советской империи, не понимая, что любые скачкообразные изменения ведут только к ещё большему безправию и притеснению человека, Чичибабин написал в «Плаче по утраченной родине»: «Я с родины не уезжал – за что ж её лишён?» Вот две последние строфы этого стихотворения:

 
При нас космический костёр
беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор,
проматерили дух.
 
 
К нам обернулась бездной высь,
И меркнет Божий свет…
Мы в той отчизне родились,
Которой больше нет.
 

Невероятная сила этого текста вызвала слёзы у известного европейского филолога, весьма, кстати, ироничного человека Жоржа Нива, услышавшего, как Борис Алексеевич читал его в доме-музее Волошина в Коктебеле. А, казалось бы, что ему наша советская страна!

Горек чичибабинский афоризм «Мы рушим на века, и лишь на годы строим».

Думается, новейшее время – непрерывнотекущих общественных катаклизмов и потрясений, эпоха всё большего обнищания большинства и безоглядно-ненасытного жирования дорвавшейся до кормила горстки, «золотой век» эгоизма, алчности и спеси, убеждают нас в том, что не прейдёт на Руси боль о простом, «маленьком человеке», поскольку именно она-то и есть сострадательна, а нам завещано быть на стороне гонимых и несчастных. Гражданственность у нас следует читать как любовь к «бедным людям», «униженным и оскорблённым», коим у нас, как водится, несть числа. «Я не люблю людей…» – сказал Бродский, и его очень даже можно понять. А вот Чичибабин людей любил.

В большом харьковском посмертном трёхтомнике Чичибабина опубликовано сочинение октября 1993 г., написанное, когда по указанию Ельцина было расстреляно здание российского парламента. Насмотревшись ужасающих кадров, Чичибабин кричал в телефонную трубку: «От этого я и подыхаю!» Умер он через год, 15 декабря 1994 г., морозной зимой, словно закольцевав свой зимний, холодный приход в сей мир.

 
Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня.
На безликости зорь каменеют черты воровские…
Отзовись, мой читатель в Украине или в России!
Отзовись мне, Россия, коль есть ещё ты у меня!
 
 
Отзовись, кто-нибудь, если ты ещё где-нибудь есть, – и проложим свой путь из потемок бесстыжих на воздух.
Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!
Я и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.
 
 
Что любимо – то вечно и светом стучится в окно,
счастьем щурится с неба – вот только никак не изловим.
И смеётся душа не тому, что мир тёмен и злобен,
а тому, что апрель, и любимое с вечным – одно.
 
 
Пушкин шепчет стихи, скоро я свой костер разожгу,
и дыхание трав, птичьи тайны, вода из колодца
подтвердят, что не всё покупается и продаётся
и не тщетно щедры Бог и Вечность на каждом шагу.
 

Мне привелось вести в Харьковской муниципальной галерее вечер, посвящённый 45-летию знаменитой литстудии ДК работников связи, которой руководил Чичибабин и которая просуществовала ровно два года – с 1964-го по 1966-й, пока её не запретили. Писатель Юрий Милославский (Нью-Йорк) рассказал: «Я никогда с ним не спорил, но мы никогда с ним не соглашались… Литстудия Чичибабина намного превышала как время, так и место, где она проводилась. Чичибабин был природный учитель; учитель тех харьковских мальчиков и девочек, которые тянулись к литературе. Всё, что я знаю о русской литературе, всё, что понимаю в ней – началось с почина Чичибабина. И я не один такой. Я знаю и других людей, в которых этот импринтинг, то есть первое впечатление, – о русской литературе – пошло от Бориса Чичибабина. И так для меня по сей день, я не скрываю. Я всегда думаю: как бы Борис прочел тот или иной текст, то есть смотрю на текст словно его глазами…

Однажды после студии мы шли, чуть выпив, по лужам возле Зеркальной струи (а я перед тем напал на какого-то возрастного автора, читавшего на студии слабые стишки). И шлёпая по лужам своими “журавлиными” ногами, Чичибабин сказал мне: “Вот что ты, Юрка, так остро критикуешь графоманов? А если б они не писали стихи, то что бы делали? Они бы пили водку, били жен или хулиганили. Или сидели бы дома, травились хоккейными репортажами, гадкими фильмами, а так они всё-таки тянутся к прекрасному. И как ты этого не понимаешь?” Но я ведь ничего тогда не понимал, мне было 16-17 лет. И лишь через много лет понял, насколько он прав! Что литература – вытягивание из довольно скучного и жалкого человеческого бытия, где б оно ни было; это не зависит ни от государственного строя, ни от страны, ни от эпохи; человеку трудно сносить жизнь в чистом виде, как она есть. Так мы задыхаемся от слишком крепкого спирта, так нас жизнь сжигает… То духовное средостение, которое обеспечивала литература, тяготение к ней – его-то Чичибабин как-то создавал, давал его нам. Я это не забываю… Не головой, я не забываю это костями».

Присутствие Чичибабина сохраняется и, похоже, усиливается. Можно сказать, что рядом с ним и вослед ему в Харькове взошла целая плеяда ярких стихотворцев, чьи сочинения наряду с чичибабинскими регулярно публикуются в крупнейших антологиях русской поэзии Украины, России, дальнего зарубежья, в толстых литературных журналах разных стран. Это явление некоторые поэты и исследователи называют «постчичибабинским кругом» и говорят о Харькове как о третьей (наряду с Петербургом и Москвой) столице современной русской поэзии.

Однако поэзия поэзией, а главное послание литературы, думается, – в Добре и Красоте. «Во имя Красоты, и больше ни во чьё!» – воскликнул Чичибабин. Наивно звучат эти слова в начале XXI века.

Влияние на русскую литературу Чичибабин оказал и далеко за пределами Харькова. Не только, разумеется, потому, что широкую (уже не андеграундную) известность он приобрёл в последние годы «перестройки» и стал лауреатом Госпремии СССР (1990). Кстати, безпрецедентный факт: лауреатства поэт удостоен за книгу, изданную за свой счёт – «Колокол».

У Чичибабина немало стихов о русской истории (о городах древней Руси – Киеве, Чернигове, Пскове, Новгороде, Суздале), о русской словесности (Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском), мировой культуре («Не дяди и тёти, а Данте и Гёте / Со мной в беспробудном родстве…»).

Часто цитируют его строки о малой родине: «С Украиной в крови я живу на земле Украины…», «У меня такой уклон: я на юге – россиянин, а под северным сияньем сразу делаюсь хохлом…» Реже вспоминают слова более жёсткие, пророческие:

 
Не будет нам крова в Харькове,
Где с боем часы стенные.
А будет нам кровохарканье,
Вражда и неврастения.
 

Поэт даровал нам немало поэтических шедевров, таких как «Ночью черниговской с гор араратских…», «Судакские элегии», «Между печалью и ничем…» и других. А кто так много, вдохновенно и космично писал о снеге? Вот – финал лучшего, на мой взгляд, (наряду с «Элегией февральского снега») из «снежных» стихотворений Чичибабина, «Сияние снегов»:

 
…О, сколько в мире мертвецов,
а снег живее нас.
А всё ж и нам, в конце концов,
пробьёт последний час.
 
 
Молюсь небесности земной
за то, что так щедра,
а кто помолится со мной,
те – брат мне и сестра.
 
 
И в жизни не было разлук,
и в мире смерти нет,
и серебреет в слове звук,
преображённый в свет.
 
 
Приснись вам, люди, снег во сне,
и я вам жизнь отдам –
глубинной вашей белизне,
сияющим снегам.
 

Жизнь поэта – отдана. Отдана – нам. Но хватит ли у нас духа, чтоб принять этот дар?

2009, 2017

«И мы эту песню запели, и вторят нам птицы вдали…»

Нарочитые записки о поэте-песеннике

Из нескольких десятков песен, написанных известными советскими композиторами на стихи уроженца Луганска лауреата Государственной премии СССР (1977) Михаила Матусовского, в живом сердечном обиходе, несмотря на распад большой страны и смену идеологем, остаётся два-три десятка. Это очень много.

Можно дискутировать (я бы не стал) о мере поэтического совершенства самых известных строк Матусовского. Как всегда в случаях с песнями, которые знает каждый и поют миллионы, мы оказываемся в другом критериальном пространстве, где не подойдёшь с литературными лекалами. Ведь оказалось, что их нечем заменить, эти песенные шедевры, вот и звучат они до сих пор, памятные нам с детства, – с телеэкранов, из наших окон, со школьных площадок.

В Луганске

Михаил Львович Матусовский родился в 1915 г. в семье рабочих. Детские годы провёл в пролетарском городе, как говорится, окружённом заводами, шахтами, железнодорожными мастерскими, узкоколейками. Учился в строительном техникуме, после окончания работал на заводе. Тогда же начал писать стихи, которые стали публиковаться в местных газетах и журналах. Выступал с чтением своих произведений на литературных вечерах.

Евгения, вдова поэта, вспоминала: «Когда Матусовский работал на заводе в Луганске, туда приехали с концертом два известных молодых поэта – Е. Долматовский и Я. Смеляков. Миша принёс им смятую тетрадочку со своими стихами. Прочитав, они постановили: “Надо ехать в Литературный институт”. Матусовский бросил всё и поехал в Москву. Снимал комнатушки, углы. Подружился с ребятами, которые учились на курс старше его, – Константином Симоновым, Маргаритой Алигер. Эта дружба длилась всю жизнь. На каникулах Симонов подолгу гостил у Матусовских в Луганске. Миша был мальчиком разнеженным, а Костя оказался страшным трудягой и работал с утра до вечера. Поэтому Симонов делал так: запирал Мишу в его комнате и говорил: “Открою только тогда, когда ты под дверь просунешь стихотворение”. Миша писал стихи, Костя отпирал его. Матусовский выходил, и его наконец-то кормили. Он очень любил поесть, был эдаким Гаргантюа».

Учиться в Литинституте Матусовский прибыл в начале 1930-х. Увлёкся древнерусской литературой. В 1939 г. вышла первая книга стихов Матусовского «Луганчане», написанная совместно с К. Симоновым. В том же году он стал членом Союза писателей СССР, а также, окончив институт, поступил в аспирантуру под руководство Н. Гудзия, знатока древнерусской литературы. Защита диссертации, назначенная на 27 июня 1941 г., не состоялась – началась война, и Матусовский, получив удостоверение военного корреспондента, ушёл на фронт. Н. Гудзий добился разрешения, чтобы защита состоялась без присутствия автора, и телеграмма о присвоении степени кандидата филологических наук настигла Матусовского на фронте.

Публикационная судьба поэта складывалась вполне успешно: во время войны выходили его сборники стихов «Фронт» (1942), «Когда шумит Ильмень-озеро» (1944), а в послевоенные годы – «Слушая Москву» (1948), «Улица мира» (1951), «Тень человека. Книга стихотворений о Хиросиме, о её борьбе и её страданиях, о её людях и её камнях» (1968) и др.

Вот ещё один красноречивый фрагмент воспоминаний жены поэта: «22 июня 1941 г. Михаил попал на Западный фронт, который защищал Москву. Матусовский плохо видел и поэтому на передовой случайно слишком близко подошел к немцам. Его подстрелили, тяжело ранили в ногу. Миша лежал на ничейной полосе, и наши никак не могли его оттуда вытащить. Один санитар попробовал, но не дополз – убили. А второму удалось. У Михаила Львовича есть стихотворение “Памяти санитара”. Он видит глаза человека, который к нему ползёт… И он в долгу у этого спасителя. А сам он не знает, так ли живёт, все ли делал правильно. После госпиталя Матусовского опять оправили на фронт. Он прошёл всю войну от первого дня до последнего…»

«Дымилась роща под горою»

Отсюда этот глубинный внутренний опыт поэта, журналиста, майора, орденоносца, нашедший отражение в знаменитых его стихотворениях, ставших песнями-вехами. Вспомним, например, историю создания песни «На безымянной высоте» (1964), которая по праву стала в ряд с великими шедеврами Великой Отечественной войны. Написана она была к кинофильму «Тишина» В. Баснером.

 
Дымилась роща под горою
И вместе с ней горел закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
 

Неизменно пронзает нас последний куплет:

 
Мне часто снятся те ребята,
Друзья моих военных дней.
Землянка наша в три наката,
Сосна сгоревшая над ней.
Как будто снова вместе с ними
Стою на огненной черте
У незнакомого посёлка,
На безымянной высоте.
 

Евгений Долматовский в своей книге «Рассказы о твоих песнях» писал, что поиск, проведённый редакцией газеты «Советская Сибирь», подтвердил, что в основу песни «На безымянной высоте» положена действительная история, в Новосибирске помнили имена всех «восемнадцати ребят», совершивших подвиг на высоте у посёлка Рубеженка Куйбышевского района Калужской области.

Боевая группа, состоявшая из сибиряков-добровольцев 139-й стрелковой дивизии, под командованием младшего лейтенанта Евгения Прошина захватила находившуюся у врага высоту Безымянную, оказалась в окружении и приняла бой – против примерно двухсот вражеских солдат. Матусовский дал точную рифму, и мы понимаем его как поэта:

«под горою – трое». Однако не трое, а двое остались в живых – сержант Константин Власов и рядовой Герасим Лапин. Раненые и контуженные, они чудом спаслись – Власов попал в плен, оттуда бежал к партизанам; Лапин был найден нашими наступавшими бойцами среди погибших – пришел в себя, оправился от ран и вновь воевал в составе своей дивизии.

В Новосибирске помнят все имена, и мы, вместе с Е. Долматовским, назовем их после фамилий Прошина, Власова и Лапина:

Николай Даниленко

Дмитрий Ярута

Емельян Белоконов

Петр Панин

Дмитрий Шляхов

Роман Закомолдин

Николай Галенкин

Тимофей Касабиев

Гавриил Воробьев

Александр Артамонов

Дмитрий Липовицер

Борис Кигель

Даниил Денисов

Петр Романов

Иван Куликов

Девять из них работали до войны на заводе «Сибсельмаш».

Михаил Матусовский находился на том же участке фронта, где совершили свой подвиг сибиряки. Тогда же он написал поэму «Безымянная высота». Поэма оказалась записью, наброском песни, родившейся через 20 лет.

На высоте Безымянной в 1996 г. установлен памятник, на камне выбиты строфы песни.

Военная молодость

Гораздо менее известна – сегодня, пожалуй, лишь коллекционерам песен военных лет и ветеранам соответствующего фронта – торжественная песня М. Блантера «Пушки молчат дальнобойные». А ведь это сильная песня, не лишенная особой поэтической образности. Мне довелось её услышать ещё в юности, в замечательной радиопередаче В. Татарского «Встреча с песней».

 
Пушки молчат дальнобойные,
Залпы давно не слышны.
Что ж мне ночами спокойными
Снятся тревожные сны?
Молнией небо расколото,
Пламя во весь горизонт.
Наша военная молодость –
Северо-Западный фронт.
 
 
Где ж эти парни безусые,
С кем в сорок первом году
Где-то под Старою Руссою
Мы замерзали на льду.
С кем по жаре и по холоду
Шли мы упрямо вперёд.
Наша военная молодость –
Северо-Западный фронт.
 
 
Славой солдатской повитую
С тех незапамятных дней,
Землю, с боями отбитую,
Мы полюбили сильней.
Рощи, одетые в золото,
Реки, пройдённые вброд.
Наша военная молодость –
Северо-Западный фронт.
 

О послевоенных впечатлениях написана в 1946 г. песня «Вернулся я на Родину» (муз. М. Фрадкина).

 
Вернулся я на Родину. Шумят берёзки встречные.
Я много лет без отпуска служил в чужом краю.
И вот иду как в юности я улицей Заречною,
И нашей тихой улицы совсем не узнаю.
 
 
Здесь вырос сад над берегом с тенистыми дорожками,
Окраины застроились, завода – не узнать.
В своей домашней кофточке, в косыночке горошками
Седая, долгожданная, меня встречает мать.
 
 
Здесь столько нами прожито, здесь столько троп исхожено,
Здесь столько испытали мы и радостей и гроз.
Пусть плакать в час свидания солдату не положено,
Но я любуюсь Родиной и не скрываю слёз.
 
 
Вернулся я на Родину. И у пруда под ивою
Ты ждёшь, как в годы давние, прихода моего…
Была бы наша Родина богатой да счастливою,
А выше счастья Родины нет в мире ничего!
 

В известном кинофильме режиссёра В. Басова «Щит и меч» (1968) стараниями композитора В. Баснера, в содружестве с которым Матусовский написал особенно много песен, прозвучала не только проникновенная и патриотичная «С чего начинается Родина», но и улыбчивая, хотя и с фронтовой трагедийной подсветкой песенка «Махнём не глядя»:

 
Есть у меня в запасе гильза от снаряда,
В кисете вышитом – душистый самосад.
Солдату лишнего имущества не надо.
Махнём не глядя, как на фронте говорят.
 

А в год тридцатилетия Победы белорусский ансамбль «Песняры» исполнил песню Т. Хренникова «Каждый четвёртый» (1975). Три куплета, сжимавших сердце каждого советского человека, ибо все знали, что в годы Великой Отечественной «Каждый четвёртый из белорусов, / Каждый четвёртый пал на войне».

 
Ой, как летели птицы высоко
Сквозь непогоду и темноту!
Каждый четвёртый – на небе сокол,
Каждый четвёртый сбит на лету.
 

Но не забудем и ещё один «матусовский» опус Т. Хренникова «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке». Теперь мы можем фамилию Хренникова упоминать спокойно, не боясь, что нас упрекнут в партийно-идеологической конъюнктуре (поскольку Т. Хренников долгие годы был главой Союза композиторов СССР, даже кандидатом в члены ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР). Ведь правда, хорошая песня сочинена Хренниковым в 1956 г. на стихи Матусовского «Московские окна»?

 
Вот опять небес темнеет высь,
Вот и окна в сумраке зажглись.
Здесь живут мои друзья
И, дыханье затая,
В ночные окна вглядываюсь я.
 

Солдат и баллада о нём

Василий Соловьёв-Седой написал в 1959 г. на стихи Матусовского песню «Солдат – всегда солдат».

 
Пускай ты нынче не в строю,
Но под одеждой штатскою
Всегда и всюду узнаю
Я выправку солдатскую.
 
 
Пускай не носишь ты теперь
Армейский свой наряд.
Но люди всё же говорят:
«Солдат – всегда солдат».
 

К кинофильму «В трудный час» (1961) режиссера И. Гурина тот же неисчерпаемый Соловьев-Седой написал «Балладу о солдате», где Матусовский нашёл проникновенные слова о русском воине-освободителе, который пел и про русские берёзы, и «про кари очи», и бил врага под Смоленском, а также в посёлке энском. Приведём последний куплет из четырёх:

 
Полем, вдоль берега крутого,
Мимо хат
В серой шинели рядового
Шёл солдат.
Шёл солдат, слуга Отчизны,
Шёл солдат во имя жизни,
Землю спасая,
Мир защищая,
Шел вперёд солдат!
 

В книге Гиннеса

Весь мир знает и поёт «Подмосковные вечера», на музыку Соловьева-Седого. «Не слышны в саду даже шорохи…» – впервые запели на московском фестивале молодёжи 1957 г., и песня сразу стала русской всемирной визитной карточкой. Теперь она занесена в Книгу рекордов Гиннеса – как самая исполняемая в мире.

Были и протяжные, величественные «Летите, голуби, летите…» (Муз. И. Дунаевского, 1957), но были и запомнившиеся и много исполнявшиеся впоследствии «Прощайте, голуби» («Пусть летят они, летят…», муз. М. Фрадкина) из одноимённого фильма. Для полноты «птичьего» ряда вспомянем и песню «Скворцы прилетели» И. Дунаевского – о тех самых скворцах, что «на крыльях весну принесли»; именно из неё взяты строки в название этой статьи. Вообще Исааку Дунаевскому судилось стать автором нескольких «хитов» на стихи Матусовского. Даже сейчас, в нынешние дни, нечем заменить на последнем школьном звонке и на выпускном балу этот чудесный, лирический и патриотичный «Школьный вальс» 1951-го года («Давно, друзья весёлые, / Простились мы со школою, / Но каждый год мы в свой приходим класс…»). Уже мы проживаем в «независимых» государствах, а песню эту никак не избыть: «Здесь десять классов пройдено, / И здесь мы слово Родина / Впервые прочитали по складам».

Шедевром в ряду прекрасных детских (а точней, вневозрастных) песен стоит почти одическое полотно «Крейсер “Аврора”» (Муз. В. Шаинского) из мультфильма «Аврора» (режиссер Р. Качанов). И ведь не скажешь, что в нём, как сейчас принято говорить, «большевистская идеология» играет заглавную роль. Совсем нет. Иной, драматический, даже трагический объединяющий патриотический пафос, пробивающийся через наслоения и искажения нашего разума. Здесь дан художественный шанс на реабилитацию образа «грозно шагающим патрулям» в чёрных бушлатах. Откуда поющей «Аврору» детворе было знать, как накокаиненые матросы расправлялись в Петрограде с флотским офицерством Российской Империи?

Шаинский в 1978 г. добавил в свой «матусовский» ряд песенку «Вместе весело шагать по просторам», которую с детворой запела вся страна.

И – особую, пожалуй, непостижимую популярность снискала «Вологда» (муз. Б. Мокроусова). Анатолий Кашепаров, солист прославленных «Песняров», уже, похоже, почти с ненавистью повторял на концертах тысячный раз «в Вологде-где-где-где, в Вологде-где», а народ всё просил и просил передать эту песню по заявкам в программе Всесоюзного радио «В рабочий полдень».

Руки рабочих

Между прочим, никто не отменял и пафоса песни того же Баснера:

 
Руки рабочих,
Вы даёте движенье планете!
Руки рабочих,
Мы о вас эту песню поём!
Руки рабочих
Создают все богатства на свете,
Землю родную вдохновляя трудом!
 

Думаете, этот пафос избыточен? Как сказать. Я бы поспорил. В те времена кое-кто из диссидентских умов мог бы от этих строк и плеваться. Однако сейчас, когда человек труда сошёл с авансцен и героями так называемого современного искусства стали люди «профессий» иных – киллеры, банкиры, олигархи, проститутки, геи и прочие – этот марш пришелся б, полагаю, в самый раз, для напоминания тем, кто мошенническим образом оседлав всенародные природные недра, полагает, что ухватил Бога за бороду. Этот «новый героизм» богемы «впаривается» как жвачка зрителям целыми телесериалами, «этот стон у нас песней зовётся» – воистину, новые песни придумала новая жизнь эпохи дикого капитализма. Да вот «фишка»-то в том, что старых песен эти однодневки (зачастую просто мерзкие) заменить никак не могут.

И о своих земляках-шахтёрах Матусовский не написать не мог. И остались «Сияет лампочка шахтёра» (муз. Н. Богословского), а также «Шахтёрский характер» («Когда мы идем после смены, степною дорогой пыля, дороже ещё и милее нам кажется эта земля…», муз. Я. Френкеля), и «Шахтёрская семья» (муз. А. Новикова).

Михаил Львович не был небожителем, человеком отвлечённых грёз. Он жил вместе со страной, проживал дни обычного советского человека. Всякое привелось ему изведать. В частности, пережить тяжёлую болезнь и смерть дочери Елены (они теперь похоронены рядом). В воспоминаниях Е. Матусовской о послевоенном периоде читаем: «Он писал свои стихи, держа тетрадку на коленях, так как у нас не было письменного стола. Однажды к нам в гости пришли Алигер, Долматовский, Симонов со своей первой женой Женей Ласкиной. Есть было нечего, мы жевали сухой чёрный хлеб и запивали его сырцом – неочищенной водкой. Несмотря на столь скудное угощение, всё равно было очень весело… Матусовский был как дитя – очень непрактичный, не умел за себя постоять. И в то же время принципиальный: мог, рискуя, защитить другого человека. Его принцип: “Не прислоняться!”. То есть ни у кого из тех, кто занимает высокие посты, не проси помощи – он никогда ни перед кем не пресмыкался…»

«Приезжайте в гости к нам на Украину»

Кто помнит сейчас кинофильм 1958-го года «Матрос с “Кометы”»? А вот песня оттуда – О. Фельцмана – поётся и сегодня, про «самое синее в мире, Чёрное море мое…»

Казалось бы, просты слова и невелика тема песен, сочинённых, в частности, Александрой Пахмутовой:

 
Старый клён, старый клён,
Старый клён стучит в стекло,
Приглашая нас с друзьями на прогулку.
Отчего, отчего,
Отчего мне так светло?
Оттого, что ты идёшь по переулку.
 

Однако и они трогали за душу. И все подпевали, тоже на пахмутовский мотив:

 
Хорошие девчата, заветные подруги,
Приветливые лица, огоньки весёлых глаз!..
Лишь мы затянем песню, как все скворцы в округе
Голосами своими поддерживают нас.
 

Сочиняя киносценарии, отдаваясь иной деятельности, не забывал в творчестве М. Матусовский и о своей малой родине. Цитируем сроки из песни «Приезжайте в гости (Приглашение)» (муз. О. Сандлер, 1953):

 
Не окинуть взором дальнюю равнину,
Ярко светит солнце с самого утра.
Приезжайте в гости к нам на Украину,
На крутые склоны синего Днепра!
 

…

 
Здесь у нас умеют угостить на славу
Брагою домашней, светлой да хмельной.
Приезжайте в Киев, в милую Полтаву,
В солнечный Чернигов, в Ужгород родной.
 

Прямо вот так безхитростно и пелось: Полтава всей стране была воистину милой, Чернигов – солнечным, а далекий закарпатский Ужгород – родным. Как же получилось, что в последние четверть века мутные умы вырастили в себе и заронили в молодых и нетвёрдых душах посев ненависти к своим русским братьям?

Да, поэт Матусовский отдал дань своему времени, встретим мы среди его песен и строки о Сталине, и «Слышится гул глухой грозы над голубой рекой Янцзы…» (1-я часть кантаты «Свободный Китай», 1951). Но любим мы другие песни на его трогательные стихи.

И так задушевно в электричке Харьков–Белгород парнишка наяривает на баянчике: «И родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком» или безхитростную «Сиреневый туман над нами проплывает. Над тамбуром горит полночная звезда…» И народ – по обе стороны государственной украино-российской границы, существующей только формально на географических картах, а также в воспалённых мозгах украинских нацистов, согласно подтягивает знакомые строки. И знать не знает, что стихи эти сочинил поэт Матусовский («Сиреневый туман» написан в 1936-м в соавторстве с ещё одним студентом, Яном Сашиным, для институтского вечера самодеятельности). А это значит, что песни стали по сути народными. И дело теперь не столько в том замечательном факте, что в Луганске на Красной площади благодарно установлен памятник Михаилу Матусовскому, похороненному, к слову, в Москве. Может ли быть большая награда для стихотворца, чем стать частью речи своего народа, остаться – вместе с чудесными мелодиями – в сердцах миллионов соотечественников?