Текст книги "Украденные мощи. Афонские рассказы"

Он уже знал о своей дальнейшей судьбе, но никто больше о ней не узнает…

Дикей с удовлетворением смотрел, как старый отшельник отец Сергий в старых рукавицах выкорчевывает колючие кусты. Вот-вот, пусть убирает этот жуткий, колючий кустарник, да знает потом, как запускать хозяйство. Все монахи Кавсокаливии, наконец, видели его за работой, и некоторые, пожалев старца, предлагали свою помощь, от которой тот со смирением отказывался…

Через две недели к отцу Мефодию пришел иеросхимонах Косма и сообщил, что пустынник впервые отступил от своего обычая и уже две недели не приходит к нему в келью причащаться.

– Уже десять лет он не пропускал ни одного воскресенья! Ну, может, раза два, от силы. Надо пойти проведать отца, не случилось ли чего?

Они вместе пошли к келье святого Петра и увидели, что все растения вокруг были полностью выкорчеваны. Монахи несколько раз постучались в дверь, но никто не ответил. Дикей толкнул ее, и она оказалась незапертой. Тогда они, переглянувшись, вошли внутрь.

Келья отца Сергия была убрана и пуста – стол, стул и кровать сиротливо стояли в углу, икона Матери Божьей Кукузелисса одиноко висела над изголовьем, перед иконой горела лампадка. Дикей почувствовал, какой в этой келье был молитвенный дух, тишина и покой жили здесь и передавались даже ему, который глубоко погряз в заботах. Они осмотрели всю келью и храм, но следов отца Сергия нигде не обнаружили. Он пропал.

Весть о пропаже старца мигом облетела Кавсокаливию и Святую гору; полицейские внимательно изучали это дело, опрашивали возможных очевидцев, но не смогли составить мало-мальски правдоподобную версию.

Теперь многие скитяне вспоминали об отце Сергии хорошее и даже некоторые необычные вещи. Косма, например, говорил, что у того в келье горели три неугасимые лампады, однако никто не знал, откуда пустынник берет масло. Послушник Никос вспоминал, как старец предостерег его от ухода с горы. Он уже подумывал, как бы ему сбежать, и шел по направлению к пристани. И вот на пути ему попался отец Сергий. Никос никогда не здоровался со старцем, не любил его и в тот раз даже задел плечом. Старец, обернувшись, попросил прощенья и вдруг обличил намерение убегающего послушника, сказав, что мир погубит его. Этого оказалось достаточно, чтобы Никос остался.

Прошло еще немного времени, и об отце Сергии все забыли, лишь Косма с грустью вспоминал своего неразговорчивого друга. Никто больше не мог так благоговейно и умилительно петь литургию. Тем не менее, иеромонах не считал Сергия погибшим и молился о нем как о живом. Однажды отец Косма решил съездить на гору Кармил, где стоял храм пророка Илии, он почитал память пророка и часто посещал этот храм, испрашивая молитвенной помощи. Он взял у соседа большого непокорного мула по кличке Гривас и стал медленно подыматься до Керасей. Было осеннее утро, и афонскую Святую гору окутал туман.

Чем выше взбирался мул, тем гуще был туман. Уже у самого поворота на Кармил отец Косма вдруг увидел фигуру старца; как ему показалось, это был его друг. Неизвестный монах пробирался сквозь лес и был где-то на расстоянии двадцати метров от тропы. Косма привязал мула и пошел к нему:

– Эй, подождите!

Монах не останавливался и шел все дальше в дремучий лес. Косма вскоре потерял его из виду. Туман все густел, и, чтобы не заблудиться, иеромонах решил возвращаться к тропе. Вдруг он увидел на ветви дерева висящие шерстяные четки со «слезками Божьей Матери» вместо косточек – так называлось растение, твердые и красивые плоды которого монахи приспособили в качестве бусинок при плетении четок. Отец Косма сразу их вспомнил – четки принадлежали его пропавшему другу.

– Значит, глаза меня не обманули – это шел Сергий, – он, подобрав четки, поцеловал их и пошел к мулу. – Так ты все-таки жив, друг мой!

Старец прослезился и понял, что Сергий таким образом решил его поприветствовать и дал о себе знать. Он сел на Гриваса и медленно потрусил на Кармил. Туман все сгущался, и монах думал, что мир выплевывает святых, словно жеваную бумагу, а Бог бережно принимает их в Свои объятья, заграждая к ним доступ туманом неведения.

Шаолинь против Афона

Прежде всего, Жак Пьер был искателем приключений. С детства наш герой зачитывался Майн Ридом и любимым Жюль Верном, захватывающие испытания героев их книг овладели его детским разумом, побуждая искать подобное и в действительности. Но, увы, реальность оказалась куда более прозаичной и скучной. Мечтатель вырос, закончил философский факультет Сорбонны, а сказка так и осталась заключенной в клетку книг.

Преподавая в университете китайскую философию, Жак Пьер тратил все свое свободное время, читая всевозможные легенды, и, копаясь в библиотеках, зарывался в груду древних рукописей. Отпуска он проводил в разного рода экспедициях: дважды он отправлялся на берега туманного Альбиона в поисках загадочного Грааля, в Армении искал Ноев ковчег, облетел весь Синайский полуостров, разыскивая знаки, которые, якобы, оставили землянам инопланетяне. В Мексике, на Юкатане, он сломал ногу, в Гималаях заболел сенной лихорадкой, в ЮАР был ограблен туземцами, в России жестоко избит пьяными селянами, принявшими его за шпиона. В Японии Жак Пьер учил дзен-буддизм в школе самого Судзуки, фотографировал снежного человека на одном из островов Филиппин, искал знаменитый летучий голландец в Тихом океане, изучал загадку каменных истуканов на острове Пасхи. Он ночевал на развалинах Стоунхенджа, пытаясь понять язык друидов, кочевал с аборигенами Австралии, где его чуть не покусал ядовитый тайпан, однажды на него набросились обезьяны, обитавшие в развалинах буддийского храма. В Пиренеях Жак Пьер лазил по пещерам, где прятались когда-то от крестоносцев катары, записывал легенды шерпов в Непале, был гидом в Египте, познавая тайны пирамид, брал образцы грунта на месте святилища Ваалу в Баальбеке и участвовал, по обстоятельствам, во всех возможных авантюрах. Но сердце его не насыщалось, даже наоборот – с каждым разбитым идолом его сказка все больше становилась иллюзией. Лучше бы эти загадки и оставались таковыми, но это было для любознательного парижанина слишком мало. Он жаждал большего.

В общем, с трудом разобравшись в вышеназванных загадках, наш Жак Пьер впал в депрессию. Если говорить серьезно, то во всех этих тайнах есть элемент сознательной или бессознательной мистификации. Тут он ощутил, что в его жизни что-то должно измениться, потому что так больше продолжаться не могло. Он ходил к психоаналитику, но последний, вместо помощи, настроил его против собственного отца, Жак Пьер был буквально на грани отчаяния. И вот судьба, смилостивившись, показала ему срединный путь.

Все началось, для столь великого события в его жизни, достаточно просто. Как-то он сидел в одном парижском ресторанчике, глядя из окна на порядком поднадоевший силуэт Эйфелевой башни, и увидел на ее фоне двух маленьких китайцев, сидящих за крайним столом. Китайцы о чем-то спорили на хорошо знакомом ему мандаринском диалекте. По очереди, давая оппоненту слово, они ели пиццу, запивая ее кока-колой. Жак Пьер не мог не прислушаться к их беседе. Один убеждал другого в том, что китайцы совсем не националисты, с чем тот был совершенно не согласен:

– Послушай, Ду Вей-мин, мы, китайцы, великие националисты. Как ты можешь с этим спорить? – китаец, так сказать, передал микрофон соседу и принялся за грибную пиццу.

– Ты все передергиваешь! Настоятель сказал мне, что мог бы принять одного – двух иностранцев, если бы они хорошо владели китайским. Это неправда, будто Шаолинь опирается только на коренных китайцев, – Ду Вей-мин стал есть свою пиццу с беконом, видя, что другой спорщик доел свой кусок.

– Но монастырь не приемлет западную культуру! – китаец апеллировал к таким историческим фактам, как опиумные войны, боксерское восстание, культурная революция Мао Цзэдуна и современные расстрелы наркодилеров на стадионах. – Шаолиньские монахи поддержали восстание хунвейбинов, разгромивших Шанхай, некоторые историки даже считают, что они были истинными зачинщиками бунта, – китаец взял стакан с красной шипящей колой.

– Да, конечно, китайская культура почти самая замкнутая в мире, но Ван Дэминь, шаолиньский монастырь, уже готов раскрыть свои секреты миру, поэтому настоятель и ищет европейцев, которые смогли бы перенять истинную китайскую культуру, самую древнюю на земле… – китайцы заказали еще по пицце и продолжали спорить, но французский ученый уже впал в состояние транса. Таких чувств он давно не испытывал. Последний раз, может быть, когда он в четырнадцать лет прочитал «Невероятные приключения экспедиции Барсака».

Слово «секреты» послужило для Жака Пьера, как звонок для собак Павлова, самым сильным естественным раздражителем, разгорячившим его любознательность, словно медную руду в доменной печи. «Перенять истинную китайскую культуру, – эти слова симфонией радости звучали в его сердце, – самую древнюю на земле». Через три дня он уволился из университета и полетел в Китай.

Поднебесная приняла француза настороженно, но, увидев его искреннее восхищение китайской культурой и желание даже пожертвовать своей европейской сущностью ради ее познания, она раскрыла свои сокровищницы. Настоятель Шаолиня взял Жака Пьера в число послушников. При первой их встрече он коснулся рукой его пульса и сказал:

– У вас, европейцев, есть одна Женщина с Ребенком в руках – я вижу это, как и крест на твоем лбу, – Она хранит вас от зла. Но наш, китайский, бог сильнее всех, – увидев склоненную в почтительности голову парижанина, настоятель довольно ухмыльнулся и почесал бритый затылок.

Через двадцать лет Жак Пьер, ставший к тому времени монахом Сюй Чжун-шу, изучил стиль пьяной обезьяны Кун-фу, а также стал мастером Ци-гун. Он носил шафрановую накидку, брил голову и почти забыл родной французский язык. Но настоятель готовил его для одной миссии, о которой ему самому пока ничего не было известно.

Однажды брат пришел в его комнату. Сюй Чжун-шу медитировал, представляя в уме разлагающийся труп. Он, почувствовав на периферии сознания присутствие человека, по всем правилам вышел из медитации и кивком головы приветствовал брата, который поклонился и сообщил ему известие – настоятель приглашал его на беседу.

Настоятель медитировал, когда Сюй Чжун-шу подошел к его террасе. Он сидел, погруженный в глубокий транс, его оранжевая накидка и сосредоточенное лицо гармонировали с лучиком солнца, оставившим на ровной поверхности его черепа сияющий блик. Прождав с полчаса в почтительной позе, француз услышал, как учитель, не выходя из медитации, произнес:

– Один мудрец говорил, что великое царство – это низовье реки, удел поднебесной, самка поднебесной. Самка всегда невозмутимостью одолевает самца, – он приоткрыл глаза и поднял свою руку. – Сюй Чжун-шу, наша великая культура готова подчинить себе западный мир. И мы сделаем это не так агрессивно, как европейцы, но мягко, превосходством своей древней мудрости, – настоятель кивком головы повелел сменить почтительную позу на дружескую. Это была великая честь, и француз впервые ее удостаивался. – Сюй Чжун-шу, хотя ты и не приобрел прекрасный узкий разрез глаз, и цвет твоей кожи такой же белый, как прежде, но душа твоя, без сомнения, китайская, как и у меня.

– Спасибо, учитель, – бывший Жак Пьер млел от восторга.

Настоятель вновь поднял правую руку в знак того, что ему следует молчать:

– Мне надлежит тебе сейчас изречь один секрет. Слушай! Мастерство наших великих учителей достигло того, что мы видим каждое явление этого мира, каждый его уголок открыт взору китайских мудрецов. Ха! – старый монах с огорчением продолжил. – Вот только одно место на земле недоступно нашему видению, смотри, – настоятель поднял лежащий на полу свиток и раскрыл его, это была карта Средиземного моря, – смотри, Сюй Чжун-шу, это так называемая Святая гора Афон.

– Я знаю про это место, учитель, даже хотел когда-то туда поехать, но почему-то все сорвалось.

– Что ты знаешь об этом Афоне?

– Что туда не пускают женщин, и что там живет несколько тысяч монахов-ортодоксов.

– Ха! Все это пустое! Мы узнали об этой горе довольно много, но до сих пор не понимаем, почему, какие духовные силы нам препятствуют. Нам! Понимаешь? Для нас, чтоб ты понял, это все очень важно, Сюй Чжун-шу, – настоятель шумно и надменно выдохнул. – Ха! Какая-то молодая европейская традиция ставит нам вопросы для разрешения! Ты должен поехать туда, Сюй, и разузнать все, что есть в этой традиции необычного. Ты поедешь, вооруженный знаниями китайских мудрецов, во всеоружии, думаю, что справишься. Ты сильный.

– Готов служить вам, учитель, – монах вновь занял почтительную позу.

Настоятель скрестил руки в молитвенном жесте:

– Я думаю, что монахи на Афоне, втайне, практикуют боевые искусства. Нужно узнать, что это за наука, и наши мудрецы подберут к их европейскому яду достойное противоядие. Да благословит тебя небо, сын мой. Сам Будда будет помогать тебе на этом пути, – он помолчал минуту и опять презрительно хмыкнул. – Ха! Святая гора! Посмотрим, что она из себя представляет. Какое наказание, Сюй Чжун-шу, ты выберешь себе, если тебе не удастся выполнить возложенную на тебя миссию?

Монах не сомневался ни секунды:

– Я вырву себе глаз, учитель.

– Хм! – настоятель с уважением и даже любовью взглянул на подопечного. – Сюй Чжун-шу, ты безупречен. Как говорил мой приснопамятный учитель Лян Дун-цзяй: «Не взять то, что даровано небом, значит себя наказать. Не действовать, когда приходит время, значит себя погубить». Иди, сын мой, да поможет тебе небо.

Через неделю француз летел по маршруту Пекин – Салоники, половину полета он медитировал, половину – вспоминал английский язык.

Аэропорт, такси, автовокзал, Уранополи. И вот – Святая гора. Двадцать лет он не ступал на европейскую землю; волнения, как такового, не было, лишь желание достойно исполнить свою миссию переполняло его китайское сердце. Сев на паром, он с любопытством глядел на зеленые и каменистые берега Афона.

Приплыв в Дафни – святогорский порт, француз решил вначале посетить афонское правительство – Протат. Войдя в здание, которое располагалась рядом с соборным храмом Успения Божьей Матери – той самой Женщины с Ребенком, о Которой предупреждал настоятель, – Жак Пьер спросил по-английски, у кого он может получить разрешение на пребывание здесь в течение одного месяца. Ему указали на дверь, открыв которую, он увидел бородатого монаха, сидящего за столом. Протатский чиновник поприветствовал его по-гречески, но, увидев, что тот не понимает, перешел на английский:

– Что вы хотели, господин? – лицо монаха лучилось дружелюбием и гостеприимством.

Жак Пьер вкратце изложил суть своей проблемы:

– Понимаете, я французский ученый, посмотрев по каналу «Discovery» программу про Святую гору, я загорелся желаем изучить восточно-христианскую духовность.

– Очень хорошо, – внимательно осмотрев лысый череп ученого, монах, не теряя приветливости, осведомился о его вероисповедании.

– Я буддист. Бритая голова – это символ отсутствия суеты и тщеславия.

Монах показал на свои длинные черные волосы и засмеялся:

– Вы меня обличили, – затем он достал какой-то журнал. – Так вы, значит, хотели бы у нас остаться на месяц?

– Да.

– Ага. Очень хорошо, – монах объяснил ему, как продлевать афонский пропуск – димотирион и правила поведения на Святой горе для лиц не православного вероисповедания. – Матерь Божья да поможет вам.

– Спасибо, – и француз поехал на маршрутном такси в Великую лавру. Природа вокруг была красивой, но не настолько, чтобы вызывать его восхищение.

Красота Афона не впечатляла Жака Пьера, так же как и многочисленные святыни, приветливость святогорских монахов не могла его растрогать, песнопения православных хоров не бередили душу. Он всегда помнил изречение великого полководца Сунь Цзы: «война – это путь обмана». Он изучал чужую традицию с бесстрастием шпиона и равнодушием врага. Все здесь было похоже на другие духовные места – культовые здания, монахи с четками, гимнография, аскеза, почитание учителей, особая одежда и прическа, отличающая их от мирян, религиозная живопись. В общем-то, ничего особенного. Единственное, чего француз никак не мог найти, так это следы занятий боевыми искусствами, но его учитель не мог ошибиться. Надо искать. Настоятель, великий мастер шаолиньской школы бокса, перед самым его отлетом, научил Сюй Чжун-шу использовать энергию разрушающейся башни; теперь он мог использовать намерение разума и без применения грубой силы. Нанесение ударов на расстоянии десяти шагов! Насколько он знал, европейцам эту энергию еще никто не открывал. Великая честь!

Походив по горе с две-три недели, Жак Пьер услышал от одного паломника предание о невидимых старцах, которые, как и следует из их определения, не могли быть видны невооруженным и вооруженным глазом и несли тайный подвиг молитвы за мир. Наверняка, подумал француз, эти старцы владеют какими-то скрытыми и могущественными стилями Кун-фу, раз они предпочитают оставаться в безвестности и не решаются доверить свои приемы первому встречному.

Сосредоточив свои усилия на поисках невидимых старцев, Жак Пьер ночевал в Панагии и побывал даже на самом пике Афона – в храме Преображения Господня.

Там он провел почти десять дней, пока не началась сильная гроза. Француз, почувствовав, как вибрирует металлическая ручка двери храма, понял, что жизнь его находится под угрозой. Быстро выбежав из низенькой церкви, стоящей на самой высокой точке Афона, Жак Пьер начал спускаться по тропинке вниз. Гроза набирала силу, и молнии били в землю со всей мощи. Тучи сгустились, темное фиолетовое море внизу казалось отражением грозового неба. Грохот был таким сильным, что закладывало уши. Француз споткнулся о камень и упал, покатившись со склона; рядом огненная змея ужалила сухое дерево, которое, вспыхнув, также упало и покатилось вниз, словно боевой валик против римских легионов.

– Наверняка, это все волшебство невидимых старцев! – Жак Пьер подумал, что они раскрыли его как вражеского шпиона и собираются уничтожить. Еле живой и промокший до нитки, Сюй Чжун-шу добрался до Панагии и с облегчением лег на матрас в каменном притворе. Все тело болело, и он решил погрузиться в медитацию. Это было единственным лекарством, способным восстановить его душевное равновесие. Усевшись в специальной позе, француз расслабился и начал читать мантру, открывающую сознание. Предвкушая сладость транса, он выдохнул и приготовился к погружению. Что за бред?! Впервые за много лет Жак Пьер не мог медитировать. Он попробовал еще несколько раз с тем же самым успехом. Отчаявшись, француз чуть не заплакал, ведь в медитации скрыт источник всей его силы.

Через несколько дней измученный Жак Пьер решил вернуться в Китай, невидимых старцев он не нашел, секрета афонских подвижников не разгадал. Он сидел в монастыре Ксиропотам, в пустой келье и горестно вздыхал. Наконец, перед самым отъездом он спросил гостиничного монаха:

– Ответь мне, отец, я европеец, но живу в Китае, в шаолиньском монастыре. Все у вас хорошо, образ жизни ваших монахов похож на наш. Вы много молитесь – мы медитируем, вы мало спите и ограничиваете себя в пище, так же и мы воздерживаемся, вы поете – мы читаем нараспев мантры. Но ведь путь монаха – путь воина. Мы вот в Шаолине практикуем боевые искусства, а у вас есть что-нибудь подобное?

Монах лениво оторвался от книги:

– Шаолинь? Надо же! – он внимательно посмотрел на француза. – Понимаешь, представь, два человека враждуют между собою, каждый не хочет уступать другому, они ссорятся и не хотят даже разговаривать, не говоря о том чтобы примириться. И вот они встречаются в незнакомом месте, и один, преодолевая свою гордость, делает, при всем честном народе, земной поклон перед своим врагом. Последний, пораженный неожиданным великодушием противника, также просит у него прощения, и восстанавливается мир, – монах видел, что Жак Пьер, конечно, слушал с интересом, однако не понимал, о чем идет речь. – Кто из них победил?

– Победил в чем?

Грек стал понемногу выходить из себя:

– Ну, что ты, не понимаешь, что ли? Кто победил вражду?

– Ну, наверное, тот, кто первый попросил прощения, – Жак Пьер понял, что аспект борьбы здесь не затрагивает материальную сферу.

– Правильно! А как ты думаешь, ему легко было это сделать?

– Думаю, что трудно.

– Ага! Так вот, наше боевое искусство – научиться смиряться и прощать, чтобы, таким образом, побеждать зло. Понятно?

– Да, думаю, что да, – Жак Пьер получил от обрадованного монаха иконку сорока Севастийских мучеников, в честь которых назван монастырь Ксиропотам, и выслушал их житие. Эти мученики были воинами-христианами и отказались приносить жертву языческим богам. В наказание их загнали в ледяное озеро, где они и погибли, прославляя Бога. Француз подумал, что для такого подвига требуется немалое присутствие духа…

Снова в путь. Паром, Уранополи, автовокзал, такси, аэропорт. И вот Жак Пьер летит на самолете Салоники – Пекин, половину полета выстраивая свой предстоящий разговор с настоятелем, половину – думая, какой глаз у него хуже видит…

Учитель медитировал, когда Сюй Чжун-шу, поправив черную повязку на левой пустой глазнице, застыл в почтительной позе. Не выходя из медитации старец изрек:

– Кто имеет знание и делает вид незнающего, тот на высоте, Сюй Чжун-шу. Кто без знаний и делает вид знающего, тот болен. Кто избавляет себя от болезни – не болеет, – настоятель открыл глаза. – Ха! Я вижу, ты наказал себя, монах, следовательно, задание не выполнил. Рассказывай!

Француз рассказал обо всех значительных моментах своего пребывания на горе.

– Учитель, каких-то особенных секретов я там не обнаружил. Самая главная добродетель, которую желают получить монахи, – это смирение, а боевые искусства у них целиком направлены внутрь психической жизни, и любое рукоприкладство считается у них большим грехом.

– Ха! Вода – это самое мягкое и слабое вещество в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного, – настоятель отпустил Сюй Чжун-шу залечивать свои физические и духовные раны, а сам не на шутку задумался. Он сидел в молитвенной позе до самого вечера, пока луна, отражающаяся на безупречной глади его черепа, не осветила долины. Шаолинь готовился ко сну.