Текст книги "Гремучий студень"

XXXVI

Кокоревский сад погрузился во тьму, которую не могли разогнать, сколько бы ни пыжились, ни свет из окна гостиницы, ни стылая луна в небе. Высокий человек в черном пальто двигался практически на ощупь, от дерева к дереву, пока не оказался возле цветочной клумбы, выполненной в итальянском стиле, с ажурными бортами и фигурками ангелов на четырех углах. Ровно под тем, который смотрел на Кремль, он присел на корточки и стал расшатывать камень, третий сверху. Вытащил с некоторым усилием, просунул руку в образовавшийся тайник. Пошарил пару секунд, а потом издал хриплый, приглушенный шарфом, рев, в котором смешались испуг и ярость.

В ту же секунду луч света ударил ему в глаза.

– Что за…

Незнакомец в скособоченном цилиндре, открывший створку потайного фонаря, произнес спокойным голосом:

– Не ищите деньги, Тихоня! Их там нет.

– Черт побери! – бомбист барахтался возле клумбы, пытаясь встать. – Где же они? Где деньги?!

– Все двенадцать тысяч забрал я.

– Откуда вам известно, сколько там было? И мое имя? – юноша вытащил из кармана револьвер и, прикрываясь рукавом от света, попытался прицелиться. – Не знаю, кто вы такой, но лучше не пытайтесь меня обмануть. Иначе пристрелю, как собаку!

Тихвинцев попятился, когда странный господин встал со скамейки и направился к нему. А тот подошел совсем близко, повесил фонарь на крыло мраморного ангела. Ростом он был чуть пониже бомбиста, но благодаря цилиндру, возвышался над ним на пару вершков.

– Не грозите впустую, Лавр. Стрелять вы не станете.

– Почем вы знаете?

– У меня двенадцать тысяч причин быть в этом уверенным. Пока вы не отгадаете, где спрятана ваша добыча, мне нечего бояться. Больше всего на свете вы страшитесь остаться с пустым карманом. Иначе получится, что стольких погубили напрасно – и Бойчука, и Столетова, и десятки невинных людей.

Луч тайного фонаря светил ровно, а вот револьвер в руке Тихони ходил ходуном, потом плечо свела судорога и оружие он опустил.

– Что? Как? Да кто вы вообще такой?!

Бомбист силился разглядеть лицо незнакомца, но тот глубоко надвинул шляпу на лоб, а широкие поля бросали тень на глаза, открывая лишь гладко выбритый подбородок и язвительную усмешку.

– Это справедливо. Я отвечу на ваши вопросы, а вы – на мои. Не этого ли хотят все социалисты? Справедливости для всех! Зовут меня Родион Романович Мармеладов… Хотя вы же про другое спрашивали. Не бойтесь, я не агент охранки и в полиции не служу. К расследованию меня привлек г-н Шубин, директор ограбленной сберкассы. Все, что мне нужно – это вернуть ему двенадцать тысяч рублей. Что же до политической возни… Признаюсь честно, мне наплевать: победят жандармы или победят бомбисты. Вы мне в равной степени противны, – сыщик и не пытался казаться вежливым. – Поэтому я мог бы просто забрать деньги, уйти и не мерзнуть, в ожидании. Но я испытываю непреодолимую страсть к разгадыванию загадок, а самая занимательная загадка во всей этой истории – вы, Тихоня. Когда раскрылось, что вовсе не Столетов провернул грабеж с фальшивой бомбой на шее, мне захотелось познакомиться с неординарной личностью, задумавшей столь дерзкий план… Да вы весь дрожите! Давайте пройдем в помещение, нынешние погоды опасны для здоровья.

– Нет! – Тихвинцев поднял руку и направил дуло револьвера в грудь Мармеладова. – Будем говорить тут. Мне не понятны ваши намерения.

– Зато мне ваши намерения ясны как божий день. Вы хотите забрать деньги и сбежать, чтобы никто из соратников по борьбе не сумел найти. Вы ведь страшитесь их мести, верно?

– Да знали бы вы…

– Знаю, Лавр. Знаю! Вам доверили швырнуть бомбу в царя. Высокая честь. Но вы не обрадовались. Решили, что Бойчук нарочно толкает вас к гибели, попытались отговорить его от убийства императора в театре, а вас за малодушие наказали. Да, происхождение ожога на вашем лице, – которого вы стесняетесь и всячески скрываете под шарфом или гримом, – для меня уже не секрет. Любой человек после такой жестокости захочет бежать без оглядки на край света. Так что ваши намерения мне, повторюсь, вполне поняты. Непонятно, почему сразу не сбежали. Вас облили кислотой больше года назад. Зачем же вы оставались в банде так долго?

Тихоня опустил револьвер и отвернулся.

– Стало быть, Бойчук придумал, какую-то страховку, – предположил сыщик. – Грозился убить вашу жену?

– Чем он только не стращал. Грозился задушить на моих глазах, изуродовать, насильничать всей бандой, – Лавр всхлипнул и вытер лицо рукавом пальто. – Вы правы, с тех пор я ждал момента, чтобы покончить с Бойчуком. Но он никогда не поворачивался спиной, а один из преданных головорезов – Хруст или Рауф, все время крутился поблизости. Второй в это же время следил за Клавдией. Она была козырем. Без нее бандиты не смогли бы удержать меня, а для их плана покушения…

– Ваше участие необходимо, – Мармеладов коротко пересказал свои соображения насчет театрального заговора. – Но как вы решились убить Бойчука? И почему его подельники не расправились с вами в тот же день?

– Удача, не более того. Сразу после закладки трех часовых бомб Бойчук собирался ехать в Петербург. Хотел встретиться с кем-то из народовольцев и договориться, чтоб те пошумели перед Рождеством. Взорвали пяток шутих в людных местах, чтобы отвлечь охранку – пусть стянут все силы и в столице облавы проводят, а императора в это время убьют в Москве. Но как ехать? Жандармы дороги проверяют, а после часовых бомб втройне проверять станут. Срочно понадобился поддельный документ, за ним и отправился Бойчук к знакомому лепильщику в Хапиловке. А там – как назло! – сижу я. По той же надобности, паспорта выправляю себе и Клавдии. Фрол как увидел меня – побледнел, но слова не сказал. Злобу затаил, он всегда был ужасно обидчивым. Я понял, что расплата последует незамедлительно. Вышли мы, идем по косогору, он чуть впереди. Как в овраг спустились, обернулся и говорит: «Решение принято. Жена твоя на Рождество тоже в театр пойдет. Оденется нарядно, а бомбу под юбкой спрячет. Для надежности, чтоб два взрыва, а не один». Я остолбенел, ведь раньше Бойчук слово дал, что отпустит Клавдию после убийства Алексашки. А тут – передумал, гад!

Тихоня был уже в том настроении, когда хочется сбросить камень с души и рассказать всю правду о содеянном. Пусть даже совершенно чужому человеку, да оно и лучше, что чужому – не так стыдно в глаза смотреть.

– Я понял, что другого шанса не представится. Выхватил пистолет, направил в сердце и, хоть неловко в том признаваться, обрадовался, что убью эту тварь. Промахнуться невозможно, мы стоим в двух шагах. Но сразу же и устыдился своей радости. Палец на крючке онемел, не двигается. А Бойчук захихикал, глумливо так: «Эх, Тихоня, трусом ты жил, трусом и помрешь!» Полез в карман и вынул портсигар железный. Обычный, без гравировки и насечек. Он эту штуку склепал на пари с каким-то мастером из Швейцарии. По виду портсигар, а на самом деле – бомба. Фрол часто повторял: «Если окружат мундиры, я попрошу закурить. Скажу, мол, последняя просьба. Раскрою портсигар, на землю брошу, – и всем карачун!» Вот и решил это оружие против меня обернуть. Я кричу: «Остановись! Оба погибнем! Кто с жандармами сражаться будет?» А он зыркнул на меня злобно и прошипел: «Тебя я ненавижу больше всех жандармов. Если суждено нам обоим в этом овражке сгинуть, так тому и быть!» Потянулся к защелке, тут я и выстрелил. Потом еще дважды. Стащил его в ямку, дождями намытую, забросал землей и листьями. Неглубоко получилось, могут найти по весне. Наплевать! Я под голову Бойчука портсигар пристроил. Кто достанет труп, тот и сам трупом поляжет.

– А боевым товарищам соврали?

– Да! Соврал, что Фрол уехал в столицу пораньше, с оказией.

– Поверили?

– Вопросов не задавали. А как вы сумели вычислить, что Бойчук убит? Это колдовство? Иначе вашу прозорливость никак не истолковать.

– Четыре дня назад меня называли фокусником, а теперь дорос до колдуна, – Мармеладов общался с бомбистом в той легкой и непринужденной манере, которая обычно сопровождает встречу друзей, не видевшихся долгое время. При этом сыщик не забывал, что рядом с ним опасный убийца. Тихвинцев хоть и опустил револьвер, но палец все еще держал на спусковом крючке.

– А нет здесь ни колдовства, ни фокуса, одна лишь логика. Я все понял, когда выяснилось, что ограбление кассы вы устроили напоказ. Нарочно кричали, что в коробке динамит, чтобы привлечь Охранное отделение. С той же целью и под Столетова вырядились, зная, что он у жандармов на карандаше. Хотели бы забрать деньги по-тихому, могли любое лицо себе нарисовать, припугнуть кассира револьвером и спокойно сбежать. Но нет, вам же еще нужно было вызволить жену, а для этого следовало устранить остальных бандитов. Поэтому для протокола вы четко описали лысого Хруста, одноглазого Рауфа и юного брюнета Стефаноса. Хотели, чтобы их приметы стали известны, тогда всех либо арестуют, либо перебьют. Но приметы Бойчука вы после ограбления не назвали. Стало быть, вы знали, что его уже нет в живых.

Тихоня выругался и прижал револьвер к щеке сыщика.

– Хватит умничать! Говорите где деньги, и распрощаемся. Я сохраню вам жизнь, если дадите честное слово, что не пойдете к жандармам со своими измышлениями.

– «Сохраню жизнь»… Пф-ф-ф! Думаете, я поверю вам? – Мармеладов подышал на озябшие пальцы. – Предателю, который нарушил клятвы, данные братьям по оружию? Вы отца родного убили, так что мою жизнь и в грош не поставите.

– Отца? – выдавил Тихоня, опуская оружие.

– Столетова. Это ведь он задумал царя в театральной ложе взорвать. Убив Бойчука, вы прибежали к нему с ликованием: отныне Клавдия свободна, не пойдет в театр с бомбой под юбкой. А он вас огорошил: «Еще как пойдет! Клавдией придется рискнуть». Вы с ужасом поняли, что это была идея артиста. Пришлось делать выбор, кто для вас дороже – отец или любимая…

– Подождите! Но как вы узнали, что Столетов – мой отец? – недоумевал бомбист. – Об этом невозможно догадаться!

– Напротив, это угадать легче всего. Г-н Столетов в юности увлекался скачками, конюшню завел и впоследствии через это разорился. Спустил состояние на ипподромах. Но в год рождения сыновей – вы же с Бойчуком примерно одного возраста, да? – папенька ваш был еще, во всех смыслах, на коне! Нарек детей в честь покровителей лошадей, святых Фрола и Лавра. Услыхав имена, я и сообразил, что вы братья, хоть и сводные. Кто ваша мать?

– Московская мещанка Тихвинцева. Она умерла родами, – вздохнул Тихоня. – Меня воспитывали в частном пансионе. В хорошем, надо сказать, пансионе, не в бедняцком приюте. До двенадцати лет я не знал, кто оплачивает счета…

– А потом появился Столетов и раскрыл, что вы – его сын. Бойчук знал, что вы братья?

– Да. Мы скрывали это от всех. Но Фролка знал, конечно. С первого дня, как мы познакомились, этот мелкий гаденыш завидовал, что мне досталась жизнь городская, а ему – деревенская. Как будто по моему хотению так вышло. Я не знал о его существовании. Думал, что единственный сын.

– Вот! Именно этого добивался Михаил Ардалионович. Ох, и коварный тип! – сыщик поцокал языком. – Авантюрист, почище Жиль Бласа[33]33
  Герой авантюрного романа Аленв-Рене Лесажа «История Жиль Бласа из Сантильяны».


[Закрыть] или князя Чистякова[34]34
  Герой плутовского романа Василия Нарежного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова», запрещенного цензурой.


[Закрыть]. Сбежал от детей на долгие годы, заставляя маленьких байстрюков терзаться и страдать, оттого, что отцу на них наплевать. Потом приблизил, одарил своей любовью и лаской, но заставил мальчишек соперничать друг с другом – кому этой ласки больше достанется. Он нарочно воспитывал сыновей в разных условиях. Вас на золоте и бархате, в пансионе для дворянских детей. Бойчука в нищете и голоде. Чтобы одного брата вырастить Каином, а другого…

– Авелем? – с надеждой спросил Тихоня.

– Нет. Как ни парадоксально, но тоже Каином. Вы оба были хорошими мальчиками. Никто не упрекнет за то, что вы страстно любили отца. Но Столетов влил в сердца сыновей лютую ненависть друг к другу. Только так он мог увериться, что вы пойдете на все, чтобы доказать – кто лучший. А вы и рады стараться! Пожаловались на Фрола отцу – тот раздробил ему пальцы. Бойчук в ответ облил вас кислотой, но так, чтоб до смерти не убить. Опасался гнева Столетова. Отец ваш добился своей цели: воспитал жестоких и кровожадных чудовищ, чтобы натравить на императора. За что он хотел отомстить Его Императорскому Величеству?

Тихоня молчал, глядя на фонарь, который светил уже не так ярко.

– Не скажете? Ничего, потом узнаем… Обуреваемый старыми обидами, желая отомстить Александру Николаевичу, актер сколотил ячейку бомбистов. Он был истинным главарем, но предпочитал руководить из тени, выставляя всем на показ одного из сыновей. Фрол старательно выполнял все задания отца, готовил покушение на императора. Он был одержим этой идеей. Пусть убийство и претило его натуре, Бойчук страстно хотел бросить бомбу в царя. Потому что верил: после этого все закончится. Банду распустят, они с отцом уедут из Москвы и весь остаток дней проживут вместе. Столетов наконец-то признает его ровней себе, достойным сыном. А если вас подстрелят жандармы, то сыном единственным…

– Да, он всегда хотел избавиться от меня! – воскликнул Тихоня.

– Вы тоже не отставали.

– Но я ведь не завидовал, – Лавр оправдывался сбивчиво, торопливо, словно сам только сейчас начал что-то понимать.

– Нет, вас Столетов поймал на другой крючок. Вы вкусили райской жизни и принимали это как должное. Потом узнали, что другой сын жил впроголодь. И по воле родителя вы запросто могли оказаться на месте братца. Преисполнились благодарности к отцу, бросились на колени, плакали, целовали ему жилистую руку: «Спасибо! Спасибо!» А он ответил: «Отныне, сынуля, ты должен мне гораздо больше, чем Бойчук». Разумеется, это было сказано не в лоб, и не сразу. Отец вливал яд по капле, и однажды вы согласились убить императора, чтобы выплатить долг… Но природная трусость пересилила чувство благодарности. Вы твердили, что не желаете погибать ради мести отца. За что и поплатились, – сыщик коснулся пальцем красного пятна на подбородке Тихони, тот стушевался и закутал лицо шарфом. – А потом вы узнали, что идею покушения в театре придумал не Бойчук, а Столетов. Сообразили, что отец растил вас в холе и неге вовсе не из любви, а готовил к закланию, как барана – чтобы боками пожирнее и руном погуще. Тут вся благодарность и кончилась. Вы подбросили бомбу в квартиру на Покровском бульваре, а сами нацепили фальшивую бороду, переоделись в костюм Михаила Ардалионовича и пошли грабить кассу.

Где-то на соседней улице прогромыхал экипаж. Снова стало тихо.

– Но постойте-ка! Я год играю в театре, по сути, одну роль – актера Столетова. Причем так похоже, что люди, знающие его много лет и то путают. А вы сразу поняли, что это не он грабитель. В чем же я прокололся?

– Мелочь. Всегда так бывает, что какой-нибудь пустячок, пошлейшая мелочь, может все предприятие испортить, – Мармеладов постучал пальцем по цилиндру на своей голове. – Вы вот шляпу забыли в этом самом саду, а после ни разу не спохватились о ней. Вот себя и выдали. Но уважьте теперь мое любопытство: где вы взяли бомбу – ту, что убила актера? Как я понимаю, кроме Бойчука в банде никто не умел работать с гремучим студнем…

– Мы все учились понемногу, – вздохнул Тихоня, – но рисковать бы я, конечно, не стал. Бойчук много экспериментов делал. Бутылку он собрал еще в сентябре, хотел опробовать хитрость – отправить в участок под видом подарка для городовых. Устройство хитрое: вынешь пробку и от любого наклона или встряски происходит взрыв.

– А эта штука пригодилась, чтобы устранить Столетова. Скажу вам, как литературный критик, многие писатели увидели бы в том прекрасный философский сюжет: зло, сотворенное актером в молодости, к нему же и вернулось.

У лестницы, ведущей в сад, послышались оживленные голоса. Тихоня уткнул ствол револьвера в грудь своего собеседника.

– Много говорим, а мне по-прежнему не понятно: как вы узнали, что деньги спрятаны в клумбе?

– Помилуйте, да где же еще? – Мармеладов улыбался, словно не замечая оружия. – Я сначала ошибся в рассуждениях. Думал, вы совершили грабеж в интересах ячейки и все деньги потратите на подготовку покушения. Но оказалось, что ваши соратники ничего не знают о деньгах. Тут меня и осенило: вы предали всех и хотите сбежать с деньгами. Стало быть, сообщника в саду у вас не было. Деньги вы никому не передали. Но и с собой носить не могли – риск огромный, вдруг в полицейском участке учинят обыск и прощайте денежки. Спрятали где-то. Но где? Уверенности, что Шубин с кассиром будут ждать десять минут, не было. Выходит, вы предполагали погоню, и сверток с деньгами прятали быстро, да еще и средь бела дня. Осмотрев клумбу, я понял, что единственное место, которое нельзя разглядеть из гостиницы или с лестницы – под вот этим самым ангелом. Шаткий камень нашел в пять минут. А вы это место еще с детских времен помните? С тех пор, как гуляли в саду? Гостиница-то Кокоревская на месте бывшего пансиона построена.

– Вы не колдун! Вы сам дьявол!!! – вскричал изумленный бомбист. – Отдайте деньги, я слышу, сюда кто-то идет.

– Расчет был верный. Забираете деньги позднее, когда страсти улягутся и вместе с Клавдией уезжаете… Предположу, что в Америку. Страна свободы и больших возможностей, как же, как же… Европа вряд ли пришлась бы вам по вкусу, тем более, что у Бойчука могли остаться сообщники где-нибудь в Швейцарии. Захотели бы мстить, – Мармеладов говорил задумчиво, чуть прикрыв глаза, не обращая внимания, слушает Лавр или нет, он расставлял на места последние детали головоломки. – В первую ночь вы хотели вернуться сюда за украденной добычей, уже без грима, но в саду дежурила полиция. А на следующий день вы уехали в Калугу, где и провели все это время, представляя «Позднюю любовь» для стареющего графа.

– Отдайте деньги, Мармеладов, – свободной рукой Тихоня схватил сыщика за плечо, потряс, выводя из задумчивости. – Да, да, вы все угадали. Отдайте деньги, и я поспешу к Клавдии…

– Поспешите? Да вы уже опоздали, – в голосе сыщика не было и намека на сострадание. – Начиная свое представление, вы думали, что следствие будет вестись неспешно, с ленцой, как обычно. Но, на вашу беду, ограблением заинтересовался полковник Порох. Этот следователь настолько горяч и взрывоопасен, что в рамки обычного расчета не укладывается…

– Опоздал? Что… Что это значит? – бомбист побледнел, это было заметно даже в свете тускнеющего фонаря, в котором постепенно кончалось масло.

– Порох за столь короткий срок провернул то, на что у любого другого следователя ушел бы месяц, а то и два. Он отыскал тайное логово бомбистов в Хапиловке и сегодня на рассвете взял его штурмом.

– Клавдия…

– Мертва.

Тихвинцев завыл, страшно и горько. Упал на колени, стал царапать камни и биться головой о клумбу, не замечая боли, а может быть, наоборот, желая причинить себе как можно больше боли. Тут он заметил револьвер, выпавший из рук, и поднял на Мармеладова дикий взгляд, в котором уже почти не осталось человеческого.

– Вы спросили, за что Столетов так ненавидел императора? За то, что Алексашка отнял у него все – крестьян, деньги, имение. К тому же отец лишился надежды на лучшее будущее. Ничего страшнее этого быть не может, – Тихоня зачерпнул пригоршню грязного снега, утер лицо и встал во весь рост. – По той же причине я сейчас ненавижу вас.

Фонарь, в котором окончательно выгорело масло, погас, мигнув напоследок язычком пламени.

И в тот же миг грянул выстрел.

XXXVII

Порох взбежал по лестнице, обгоняя Митю и жандармов, и первым оказался на смотровой площадке.

– Стой! Не сме-е-ей! – орал полковник, на ходу выхватывая свой револьвер.

Он опоздал всего на долю секунды. Пуля, выпущенная во мраке, с отвратительно-влажным чмоканьем ввинтилась в живую плоть, тут же эту жизнь и отнимая. Послышался звук рухнувшего тела и быстрые шаги по влажному снегу.

Полковник, не задумываясь, выстрелил вслед убегающему человеку. Бежит – значит, признал свою вину. Виноват – значит, заслуживает наказания! Он выпустил три пули, одну за другой.

– Попал! – закричал Порох, прислушиваясь к хриплым проклятиям. – Клянусь честью, попал!

Три спички чиркнули почти одновременно, оранжевые огоньки приплясывали на ветру, разгоняя мрак. К ним навстречу шагнул человек, не сразу узнаваемый в неверных сполохах.

– Братец, ты жив? Не ранен ли? – Митя обнял приятеля, ощупывая его плечи и голову – нет ли крови.

– Опасную игру затеяли, Родион Романович! – следователь оглядывался по сторонам, не спеша спрятать револьвер. – Ведь бомбист этот, как ни крути, безжалостный убийца…

– Ошибаетесь, г-н полковник! Вы намедни сказали, что заговорщики против царя разделяют мою прежнюю идейку о преступлении… И были категорически не правы. В этой банде не убийцы собрались, а младший класс церковно-приходской школы! Один за любовь, другой из ревности, третий мстить пытался… Единственная опасность, которая мне грозила – замерзнуть и слечь в горячке. Ночи-то уже холодные.

Жандарм зажег фонарь, который принес собой. В круге света они разглядели раненого, ползущего к дубам.

– А я все же думаю, что это был неоправданный риск. Если бы я поднялся по этой лестнице минутой позже, вас бы уже не было в живых! Пристрелил бы вас… Тихоня.

Он пнул убийцу пониже спины, тот застонал, развернулся и вскинул револьвер, но не успел прицелиться. Унтер-офицер наступил на руку, не давая стрелять. Двое подоспевших жандармов разоружили бомбиста и поставили на колени перед Порохом.

– Ошибаетесь, Илья Петрович. Тихоня убит выстрелом в спину, труп вы найдете за клумбой. А застрелил его как раз вот этот господин.

Он вцепился в короткий ежик волос на затылке и вывернул голову раненого.

– Да ведь это г-н Тигаев, – ошеломленно воскликнул Митя.

– Директор театра? – переспросил полковник. – Он-то здесь каким боком?

Мармеладов усмехнулся.

– И опять не угадали! Перед вами знаменитый артист Малого императорского театра Михаил Ардалионович Столетов.

– Эхма! – унтер-офицер трижды перекрестился.

Порох остолбенел, не находя слов, а почтмейстер прошептал:

– Но мы же сами видели его мертвое тело!

– Мы видели мертвое тело в развороченной квартире Столетова. И опрометчиво решили, что это Столетов. Но артист чудом избежал смерти.

– Вы тоже чудом избежали смерти! – пролаял тот, зажимая рану в левом боку. – Отпустите меня, Мармеладов. Я спас вам жизнь! Тихоня уже готов был выстрелить…

– Это вы врете, – спокойно ответил сыщик. – Тихвинцев не собирался меня убивать, во всяком случае, до тех пор, пока не узнает, где спрятаны деньги. Я был в полной безопасности. Но вы скрывались за кустом и выстрелили, едва Лавр заговорил о вашей ненависти к императору. Испугались, что сын расскажет о прежних грехах то, чего мы еще не знаем?

– Сын? – выдохнули в один голос Порох и Митя.

– Долгая история, – отмахнулся Мармеладов.

– А чего мне бояться? Лавруха бы придумал любую гнусность, лишь бы отца оговорить. Он мне бомбу в квартиру принес. Убить хотел, – процедил сквозь зубы Столетов. – Прикажете лишь пожурить мальчонку за это? Оставить без сладкого? Я просто защищался, господа.

Сыщик присел на корточки, заглянул в глаза убийцы.

– Вы заставляли Тихоню бросить бомбу в императора, хотя сын неоднократно давал понять, что не хочет этого. Но вы настойчиво подталкивали его к смерти. Выходит, это Лавр защищался. Он пытался сорвать планы бомбистов, ограбил кассу и тем самым привлек к вашему имени ненужный интерес Охранного отделения. Дерзкую выходку еще можно было простить. А на следующее утро вы обнаружили дома бомбу в бутылке, и поняли, что сын уже не будет прислушиваться к увещеваниям и угрозам. Потому отдали приказ бомбистам – убить его поскорее.

– Подождите! – оборвал Порох. – Я никак не пойму… А кто же взорвался в квартире Столетова?

– По-моему это очевидно, – пожал плечами Мармеладов. – Столетов откупорил бутылку с гремучим студнем и лишь чудом не взорвался. Михаил Ардалионович осознал, что сын задумал убить его и пришел в исступление, – ты помнишь, Митя, артиста иной раз захлестывают эмоции. Потом остыл, пораскинул мозгами и замыслил хитрое исчезновение. Аккуратно поставил бомбу на стол, привязал к горлышку записку и вызвал директора театра срочным письмом. Тот приехал, хозяина дома не застал, обнаружил записку и поднял бутылку, чтобы прочесть. Тут же грянул взрыв. Обезображенный труп полиция с ходу приняла за артиста, благо телосложение у них похожее. Сам же Столетов сбрил бороду, остриг волосы в ближайшей цирюльне, прокрался в кабинет г-на Тигаева и заперся на пару дней – чтобы выветрился алкоголь, руки перестали трястись и литасы[35]35
  Мешки под глазами (устар.)


[Закрыть] исчезли.

– И как вам такое в голову пришло? – в голосе Пороха слышалась досада, что ни о чем подобном сам он не догадался.

– Кашкин надоумил. Царство ему небесное… Мы обсуждали бомбиста Ярилу – помните того, кудлатого? – и городовой сказал: «Я еще понимаю шевелюру сбрить, чтобы не узнали, но как бы он смог волосы нарастить?» Сначала я пропустил это мимо ушей. Но потом стал размышлять. Столетова без бороды уже много лет никто не видел. Сбрить ее – и не признают в лицо. А по части грима вы истинный гений, – сыщик провел пальцем по щеке актера, стирая толстый слой театральных белил. – Даже Островский не заметил подмены, хотя он с г-ном Тигаевым много лет на короткой ноге. Хитро придумали – шторы задернуть, чтобы дневной свет не проникал. А при свечах грим распознать сложнее. Вы отказывались принимать меня и Митю, поскольку боялись, что мы сможем узнать вас. Но приоткрыли дверь, чтобы подслушать наши пререкания с секретарем, а когда взорвалась бомба в «Лоскутной», дернулись от испуга и не удержали тяжелую створку. Выдали, что кто-то скрывается в кабинете. Вот я и решился привлечь г-на Островского. Отказать писателю, который озолотил театр своими пьесами, вы не могли. Это было бы слишком не по-тигаевски, а потому подозрительно. И вы рискнули. Скопировали голос директора, его походку и манеры, причем скопировали великолепно. Все же вы очень талантливы. Уж простите, что эти аплодисменты запоздали, – сыщик несколько раз хлопнул в ладоши, – но тогда, в кабинете, я не хотел показать, что узнал вас.

– Теперь вы врете, – скривил губы Столетов. – Как вы могли узнать меня?

– Вас выдал смех. Вы засмеялись злобно, так же, как и во время нашего первого визита к вам на квартиру. Даже показалось, что я услышал хохот призрака.

– Смех – так себе доказательство. Ни один суд не примет, – артист продолжал глумиться в лицо Мармеладову.

– Но я же не судья. Мне достаточно и малейшего сомнения. А дальше я проверку устроил, для подтверждения. Вы не сумели повторить слово doppelganger, и не сразу поняли, что оно значит. А в кабинете г-на Тигаева много книг на немецком языке. Гете, Гейне, фон Эйхендорф. И все зачитанные…

– Хитро, – Порох похлопал сыщика по плечу. – Но как вы додумались, что Столетов жив? Это же невозможно с точки зрения вашей любимой логики. Сама мысль абсурдна!

– Как раз логика и привела меня к окончательному выводу, – Мармеладов распрямился и сделал три шага, чтобы согреться. – Я вспомнил то, что бормотала Луша… Лукерья Дмитриевна, да. Она подслушала разговор бандитов. Хруст сказал: «После обеда заехал к главарю, он велел грохнуть Тихоню». Но это противоречит фактам. К тому времени Бойчук – главарь ячейки, как мы думали, – был уже мертв. В этом я не сомневался. Да и зачем убивать Тихоню? Кто вместо него сыграет на сцене роль Столетова? Покушение сорвется! Но бандитов это не беспокоило. Стало быть, они знали, что премьера все равно состоится и царь посетит театр. Но это возможно лишь в том случае, если жив Столетов. Так я выяснил, кто на самом деле отдает приказы в этой ячейке.

Сыщик снова подошел к артисту.

– Сегодня в театре вы сказали, что выгодно утаить известие о смерти Столетова. Якобы пеклись о доходах театра. Но ваша выгода была в другом. Вы хотели убить императора, и это еще можно было устроить. Вряд ли сами стали бы метать снаряды и подставляться под пули жандармов. Но притворяясь директором театра вы могли пристроить Клавдию убирать театральные ложи, и она не вызывая подозрений у охранки, рванула бы бомбу… Только как бы вы объяснили свое воскрешение?

Он задумался на минуту, а потом снова захлопал в ладоши.

– Разумеется! Вы бы играли роль Тихвинцева, который налепил на себя бороду Столетова. Двойной обман. А после убийства императора вы бы просто исчезли, прихватив кассу г-не Тигаева. Куда навострились? В Америку? Как же, земля свободы, о которой восторженно мечтал ваш сын. Но мы-то с вами не мечтатели. Понимаем, что Америка – земля капитала. Богатому иностранцу там всегда будут рады, и вряд ли спросят, каким образом тот разбогател.

Столетов скрежетал зубами, не глядя на сыщика.

– Разложили по полочкам, г-н бывший студент, – следователь тоже не смотрел на Мармеладова, он буравил глазами убийцу. – Но одна загадка осталась. С какого перепугу вы, Столетов, хотели бросить бомбу в царя? Вам же плевать на народ и волю, на свободу и равенство.

Артист плюнул на снег, демонстрируя свое презрение.

Порох влепил ему оплеуху.

– Все равно расскажешь! И не таких ломали.

– На этот вопрос ответить нетрудно, – Мармеладов перехватил руку полковника, занесенную для нового удара. – Но придется вернуться на пятнадцать лет назад. Юный помещик Столетов проиграл состояние на скачках. Кого винить? Себя? Нет, Михаил Ардалионович слишком горд для этого. Виноват император, который отпустил крестьян, оттого и доходы упали, и поместье пришлось отдать за долги. Вот корень зла! Помыкавшись по Европе в роли приживала и любовника богатых старухах, Столетов устроился в театр. Тут раскрылся его талант, появились деньги – казалось бы, что еще нужно?! Но унижения, пережитые в юности, оставили на сердце шрамы. Актер начал пить с тоски, и с каждой отброшенной бутылкой крепло его желание отомстить императору. На эту вашу мстительность, Михаил Ардалионович, я и рассчитывал. Потому и послал записку о том, что Тихоня придет вечером в Кокоревский сад. Знал, что вы захотите лично застрелить сына.

– Так это писали вы? – сверкнул глазами Столетов.

– А вы решили, что Хруст? Я писал с ошибками, на обрывке газеты и называл вас «старшой», а вместо посыльного выбрал уличного оборванца. И все равно не был уверен, что получится перехитрить вас без тайного пароля, или что там, у бомбистов, принято. Но вы попались, как гимназист.

– Сучий потрох, чтоб тебе…

– Также я отправил записку г-ну полковнику, – сыщик кивнул Пороху, – и весьма рад, что ее получили вовремя.

– Мы могли и не успеть! – возмутился почтмейстер. – А если бы ты ошибся в своих умозаключениях? А если бы тебя пристрелили?

– На этот случай я отправил еще одно письмо. Тебе, Митя. В нем изложил суть этого дела, и… Там еще несколько личных слов, с извинениями – за то, что не взял тебя с собой на эту авантюру, ну и за мои прежние насмешки. Пообещай, что приедешь домой и сожжешь его, не читая.