Текст книги "Гремучий студень"

XV

Порох поднял глаза на сыщика, но взгляд скользнул дальше, к порогу чайной.

– Боже правый! Опять она.

На мгновение показалось, что полковник хочет спрятаться под стол, но усилием воли сдержал сей неблаговидный порыв. Обернувшись, Мармеладов понял причину его волнений.

– А, вы уже познакомились с Лукерьей Дмитриевной.

– Вздорная девица. На прошлой неделе набросилась на меня, засыпала вопросами, будто ясень семенами. Насилу отбился. А после каждый день меня преследовала, у дома подкарауливала. Уехал в Москву, думал, отдохну от ее визга – и на тебе, отыскала чертовка. Она просто…

– Бомба? – подсказал сыщик.

– Берите выше, артиллерийская канонада! Вот, глядите, трое городовых перед ней выстроились и все равно проскочила. Что вам угодно, барышня?

Меркульева ворвалась в залу, словно небольшой коверкотовый торнадо. Напуганные коты выгнули спину дугой и зашипели, но журналистка не взглянула в их сторону. Она пронеслась к столу и набросилась на Пороха:

– И кто же заплатит за разбитое стекло? А? Вы понимаете, что натворили? Г-н Катков вычтет из моего жалованья, как он это обычно делает. А я виновата? Неужели я виновата, что вас так люто ненавидят?!

Лукерья бросила на колени полковнику довольно увесистый булыжник.

– Эту гадость ночью подкинули в редакцию.

– Но при чем тут я, – Порох сжался под ее суровым напором.

– Как это – при чем?! Вы что, не видите? Камень в бумагу завернут, и вокруг бечевкой намотано. Я прихожу раньше всех этих лежебок, потому и увидела вопиющее безобразие первой. Заткнула дыру парадным пиджаком г-на Ганина, чтобы не сквозило. Смела осколки. Хотела и камень выбросить, но потом увидела, что там буквы накарябаны. Прочла и поехала разыскивать вас.

– Да отчего же сразу меня, милая барышня?

– Я вам не милая! – взвизгнула Лукерья. – Не смейте называть меня милой. Это вам не поможет. Вы обязаны оплатить счет за замену стекла, поскольку это послание адресовано вам. Вам, слышите?

– Что же там написано? – заинтересовался Мармеладов.

Порох начал читать, подслеповато щурясь:

– «Передайте столичному следователю…» Да, вероятно это мне. Не знаю ничего о приезде в Москву других следователей. Так-с. «…следователю, чтоб он…»

Полковник побагровел и закашлялся.

– А дальше? – спросил Митя.

– Не стесняйтесь! Читайте, – губы Меркульевой скривились в едкую ухмылку. – Или предпочтете, чтобы я озвучила?

– «Чтоб он сдох!» – тихо докончил Илья Петрович. – Больше ничего не добавите, барышня?

– А чего тут добавлять? Не знаю, кто это написал, но я в том автора поддерживаю.

– Кашкин! – все так же негромко позвал Порох, хотя желваки заиграли на его скулах. – Уведи отсюда эту демоницу.

– Да что вы себе позволяете! – возмутилась Лукерья.

– Хоть волоком тащи, а чтобы через три минуты и духу ее здесь не было!

Трое городовых не знали, как подступиться к девице, которая метала громы и молнии. Грубо хватать не стали, но оттеснили к выходу, а там уж подхватили на руки и вынесли на улицу. В приоткрытую щель донеслось «…думаете, я на вас управы не найду, сволочи?» а потом дверь захлопнулась.

– Зачем же так сурово? – спросил Мармеладов. – Дух от барышни вполне приятный. Не могу определить… Ты, Митя, в галантах получше моего разбираешься. Узнаешь аромат?

– Само собой. Это «Версальская лаванда». Я такой Катеньке дарил. Флакончик махонький, а стоит как три ведра шампанского.

– Лаванда… Ишь ты! – хмыкнул Порох, понемногу успокаиваясь. – Однако, Дмитрий Федорович, необычный у вас способ – шампанское мерить. Я даже не скажу вот так, сходу, сколько бутылок в одно ведерко уместится.

– Шестнадцать, – не раздумывая ответил почтмейстер. – У нас в эскадроне однажды поспорили, хватит ли двух ящиков «Папаши Дюбуа», чтобы слон захмелел. А из ведра-то поить удобнее.

– Погоди, Митя, с гусарскими байками. Не до того, – сыщик осматривал булыжник. – В этом нелепом послании половина фразы подчеркнута. Видите, Илья Петрович?

– И смотреть не хочу на эту гадость, – набычился полковник.

– Что вы как кисейная барышня! Тут надо вникнуть в детали, а не манкировать, – не сдавался Мармеладов. – Для чего на письме слова подчеркивают? Чтобы выделить самое важное.

Порох неохотно кивнул.

– А что для бомбистов важно? Перебить как можно больше жандармов. Стало быть, обычный бомбист, прежде чем бросить камень, подчеркнет слова «чтоб он сдох!»

– Шта-а? Издеваться вздумали?

– Но это писал бомбист необычный, – продолжал сыщик, будто не слыша гневного пыхтения. – Он подчеркнул «Передайте столичному следователю…» Да еще и бечевкой обмотал, чтобы бумага не соскользнула. Стало быть, это послание от Рауфа, вашего агента в банде. Он все обдумал. Газетчики – народ любознательный, они непременно заглянут в записку и отдадут редактору, в надежде, что тот рискнет напечатать и гонорар выплатит. Редактор – человек осторожный, печатать ничего не будет, но и ссориться со столичным следователем не захочет, стало быть, доставит послание в ближайший полицейский участок. А там уж сообразят, как вас отыскать.

Полковник ругался, распутывая тонкую бечеву. Митя протянул ему перочинный нож, дело пошло быстрее, и вот уже три головы склонились к столу, читая текст, напечатанный крупными буквами:

«КРОВАВЫЙ ТЕРРОР!

Сегодня Москва утонет в крови. Мы взорвем бомбы и погибнут сотни ни в чем не повинных людей. Среди них будут старики, женщины и дети. Вы назовёте нас убийцами.

И вы будете правы! Мы – убийцы.

Но как назвать того, по чьей вине каждый день гибнут тысячи людей – от лишений и нищеты, от голода, болезней, тяжкого труда. Царь – кровавый тиран, окруживший себя шайкой придворных обманщиков, министров, губернаторов, жандармов, попов и шпионов. Царь никогда не отречется добровольно от своей власти, от сытой, роскошной жизни, от огромных богатств, которые он награбил и продолжает грабить с рабочих и крестьян.

Свобода покупается кровью! Свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться пред нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку – вот к чему мы призываем наших соратников по борьбе.

Кровь, которая прольется на московских улицах, принесет лучшее будущее нашему многострадальному народу!

Уже близок час…»

– Дальше можно не читать, – поморщился Порох. – Мне этот отвратительный бред постоянно приносят – с улиц и базаров, из оперетты, из гимназий и университетов, из армейских казарм. Прокламации лепят по одному шаблону в тайных типографиях. В самом начале и в конце самым крупным шрифтом печатают крамольные лозунги: «Долой царя!» и «Да здравствуют свобода и социализм!» Мерзко, господа.

Мармеладов подвинул к себе листовку.

– Если это обычная штамповка, то зачем Рауф ее прислал? Он сделал это, рискуя разоблачением. Стало быть, надо отыскать скрытый смысл. Видите пометки чернилами?

– Вижу. Но это же какая-то галиматья, – Порох снова закурили сбил пепел прямо на листовку.

– Попробуем разгадать, – сыщик подвинул подсвечник ближе, чтобы лучше видеть. – Для начала отбросим все лишнее. Вы говорите, что прокламация отпечатана в типографии, стало быть, никаких секретных посланий текст не содержит. Имеют значение чернильные надписи. А их не так много… Смотрите, Рауф зачеркнул слово «кровавый», надписал сверху «красный». И добавил еще два восклицательных знака.

– Вы уверены, что это Рауф?! Может, Бойчук куражится. Запугивает нас. Москва утонет в крови, а? – полковник выдохнул дым сквозь крепко сжатые зубы. – Я по долгу службы начитался прокламаций и примерно понимаю риторику этих социалистов. Они всегда любят добавлять чуток символизма. Примитивного, лобового, понятного каждому неграмотному фабричнику или крестьянину. Чтоб страшнее звучали угрозы. Кровь красная, вот они и называют террор «красным». Однажды додумаются с красными флагами ходить.

– Символизм они бы и литерами пропечатали, – Мармеладов размышлял, перебирая мысли, как связку ключей: какой-нибудь да подойдёт к замочной скважине и откроет шкатулку с секретом. – Это сообщение составлено так, чтобы вы могли остановить террор и спасти сотни невинных жизней. Но при этом ваш агент себя обезопасил. Перехвати бомбисты Рауфа с запиской в кармане, он бы отговорился, что просто хочет запугать жандармов, которых ненавидит до глубины души… А на самом деле он прислал вам подсказку. Раскрывает особый признак, который поможет остановить Бойчука. Но что может быть красным? Одежда? Рожа бандитская? Вряд ли, в любой толпе глаз выхватит дюжину кумачовых рубах, а уж пьяниц вовсе без счета. К тому же приметы бомбистов и так охранке известны, а изловить все одно не получается.

– Так они же маскируются! – сыщик наступил на больную мозоль Пороха и тот взъярился. – А рубаху переодеть можно. Был красным, стал чёрным. Поди, поймай!

– Стало быть, это указание приметы, которая ни при каких обстоятельствах не поменяется. А что ещё нужно узнать, для предотвращения взрыва? Место, где заложат бомбу, – похоже, «ключик» подошёл, осталось лишь повернуть до щелчка. – Где, вы сказали, вчера шандарахнуло?

– В Лефортовских казармах.

– Все сходится!

– Что сходится? – от волнения у следователя задергался правый глаз.

– Что? – вторил ему почтмейстер.

– Вы, Илья Петрович, столичный житель, потому вам простительно. Но ты, Митя, неужели не догадался?

– Не понимаю, братец, ей Богу – не понимаю…

– Подумай, разве москвичи называют их «Лефортовскими казармами»? Ле-фортов-ски-е! Пока продерешься…

– Красными их называют, – подтвердил Митя. – По цвету кирпича. Красные казармы. Это все знают.

– Именно, что все знают. На то Рауф и рассчитывал. Речь идет об адресах взрывов. Три восклицательных знака должны, по всей видимости, означать три места, где собираются толпы людей. А в Москве не так много красного. Кроме казарм, что первое приходит на ум?

– Красные ворота! – выкрикнул почтмейстер.

– И Красная площадь, – обиженно добавил Порох. – Я хоть и столичный…

– Постойте, – перебил Мармеладов, – а какое сегодня число?

– Тринадцатое октября.

Сыщик побледнел.

– Стало быть, рванут в полдень на Красной площади.

– Из чего вы это вывели?

– Сегодня Иверская. По традиции, возле часовни соберется толпа – дворяне и купцы поближе, а в задних рядах те, у кого ни денег, ни драгоценностей. В полдень икону вынесут, чтобы благословить народ…

– …и ежели в эдакой толчее бомбу взорвут, – теперь побледнел и полковник, – сотни трупов полягут.

– Тысячи! Побегут от страха сразу на все стороны, задавят да потопчут. Вот какую беду хотел отвести ваш агент!

– Но как время угадали?

– По листовке. Видите? Слова «близок час» подчеркнуты двумя линиями. Близок, это означает, что еще не наступил. То есть надо взять время раньше часа дня, а это как раз двенадцать. К тому же в казармах вчера рванули ровно в полдень – это вы сами сказали.

Полковник откинул крышку «брегета».

– При подобном раскладе… Пятьдесят три минуты до взрыва!

– Должны успеть! – сыщик уже распахнул дверь чайной. – Только бы не опоздать.

XVI

Мармеладов мчался по улице, расталкивая прохожих. Митя, Порох и городовые, которых замедляли тяжелые шинели и подкованные сапоги, сразу отстали. Только Лукерья догадалась сбросить шубку еще у чайной, прямо в снег, и бежала, задыхаясь, на шаг позади сыщика.

– Что слу… чи… лось? – кричала она. – Ку… да мы… бе… жим?

– К часовне! Но вам туда нельзя.

– По… че… му?

– Там бомба. Часовая. Рванет в полдень.

– Все рав… но я… с ва… ми! – пыхтела журналистка.

Мармеладов резко остановился, снял свой модный честерфильд[8]8
  Пальто с меховым воротником.


[Закрыть] и набросил на плечи Лукерьи.

– Замерзнете ведь!

Потом крепко сжал ее озябшие руки и проговорил, чеканя каждое слово:

– Луша, вам туда нельзя. Понимаете? Посмотрите на эту толпу. Прогремит взрыв, многие погибнут. Остальные обезумеют от страха и побегут сразу во все стороны, топча упавших и калеча друг друга. Останьтесь здесь.

– Вы не мо… жете мне при… казывать! – возмутилась девушка.

– Тогда я прошу. Умоляю! Останьтесь здесь и сберегите мое пальто в целости.

Сыщик неожиданно поцеловал ее тонкие пальцы и нырнул в людское море, затопившее площадь по обе стороны Воскресенских ворот. Под треск отрывающихся пуговиц и грубые окрики «Куды прешь?!», он пробирался к часовне. Порох, запыхавшийся от бега, скомандовал городовым: «А ну, вперед!» Кашкин и его сослуживцы достали свистки и заработали локтями, расчищая дорогу начальнику. Митя присоединился к ним, грозно выпятив подбородок.

Дюжие мужики и дородные бабы не спешили расступаться, огрызались и кляли полицейских на чем свет стоит. «В другой день» – думал полковник, – «не преминул бы лично ответить на все оскорбления, окриком или зуботычиной. А каждого третьего приказал бы арестовать, но сейчас времени не хватит. Идиоты неблагодарные! Им положено срывать шапки и до земли кланяться за то добро, что мы для народа делаем. Но взамен этого, гляди-ка, кулаками грозят, бельмами своими зыркают. Ненавидят нас, растерзать готовы. И я их, положа руку на сердце, тоже недолюбливаю. Спасаю же этих обормотов, рискуя жизнью, не ради присяги, конечно. А по той причине, что мне невыносима даже мысль о том, что бомбисты победят!» Он не высказывал этого вслух, но все читалось в горящем взгляде и смутьяны, хотя и продолжали громко выражать недовольство, но как бы нехотя подвигались в сторону, оттесняя соседей.

Лукерья, путаясь в длиннополом честерфильде, успела проскочить следом за полковником, пока толпа не сомкнулась. Девушка уткнулась лицом в меховой воротник, стараясь не вдыхать запахи перегара, махорки, душного пота, а также дёгтя и прогорклого свиного сала, которыми мазали сапоги. «Только бы не упасть в обморок! – молилась она. – Ох, Матерь Божья, скорее бы добраться до того места, где стоят дворяночки и купеческие дочки. От них уж всяко поприятнее пахнет. А пока лучше совсем не дышать…»

Мармеладов скользнул змеей между двух осанистых купцов, стоящих в первом ряду у ступеней часовни. Заозирался по сторонам, разглядывая сосредоточенные лица священников и прихожан, держащих хоругви для крестного хода.

Через пару секунд на небольшой пятачок, свободный от толпы, выкатился Порох.

– Черт побери! – зарычал он и тут же, вспомнив где находится, перекрестился. – Прости, Господи… Уже половина двенадцатого. Не успеем обыскать часовню.

– И не надо. Там бомбы нет, – уверенно сказал сыщик. – Какой смысл взрывать ее внутри здания? Оно обрушится внутрь, погибнут считанные единицы.

– Будто бы этого мало! – воскликнул подоспевший Митя.

– Мало, друг мой. Бомбисты написали, что хотят убить сотни людей. Можно ли Москву и всю империю всерьез испугать взрывом в казармах? Наш народ привык, что солдаты гибнут – для того они в солдаты и идут. Присягают ведь… А вот если взорвать мирных горожан – тут они достигнут цели. Напугают Москву, а вместе с ней и всю империю. Ты на меня брови-то не хмурь. Это я не от души говорю, просто стараюсь рассуждать, как террорист. Где бы спрятать бомбу, чтобы больше людей зацепило взрывом?

– Ох, братец, – простонал Митя. – Мне и думать о таком тошно.

– Тошно. Но придется. Я бы выбрал… Луша, да что же это такое? Зачем вы пришли?

– Не отвлекайтесь, Родион… Романович! – журналистка покраснела, но глаз не отвела. – Вы говорили о выборе идеального места для бомбы. Продолжайте же!

– Как мне видится, в этой куче бомбу оставить проще всего – Мармеладов указал на гору вещей, которую церковь традиционно собирает для бездомных бродяг. – Сюда начинают приносить старые тулупы и прочий хлам еще с утра. Народ выстраивается по обе стороны, стало быть, потенциальных жертв в два раза больше.

– Надеюсь, вы правы, – Порох пожевал губы. – Раз иных предложений нет, давайте поскорее обыщем этот ворох. Искать жестянку любой формы и размера, скорее всего она будет с часами на крышке. Найдете – руками сразу не хватайте, зовите меня.

Они развязывали узлы на тюках, отбрасывали латаные поддевки и картузы со сломанными козырьками, ворошили пожелтевшее белье. Дворяне и купцы из первых рядов лишь недоуменно переглядывались, но ничего не говорили, а если обсуждали меж собой, то шепотом. Зато мастеровые и торговцы, напиравшие из толпы, орали во все горло:

– Гляди-кась, Фекла, никак воруют?!

– Да не… Вот же городовые.

– Так городовые на Москве – первейшие воры и есть.

– Что ты сразу, Оська, может, потеряли чего.

– Ага. Всякий стыд потеряли. Ужо средь бела дня…

– Девка, а ты-то чего ищешь? Ежели шальку или платок, так иди ко мне. Я тебе прикуплю, какой приглянется, но токмо поутру!

В толпе хохотали, улюлюкали, сыпали оскорблениями. Один из дьячков сунулся с расспросами, но Порох так рявкнул, что старик попятился и более не подходил. Полковник поглядывал на часы, все больше мрачнея с каждой уходящей минутой.

Без десяти двенадцать.

Без девяти.

Без…

– Нашла, – воскликнула Лукерья, размахивая руками. – Идите сюда!

В самом центре платяной кучи, разделяя ее на две примерно равные части, как рыбий хребет, выстроился обувной ряд. Рыбацкие башмаки-мокроступы, стоптанные армейские сапоги с истончившейся подошвой – через такую каждый камешек на дороге чувствуется, – и другие сапоги, модные, на балах лишь ношеные, но с разорванным голенищем. А если разгрести ворох портянок, то можно найти и потрескавшиеся кожаные чуни, и бирюзовые черевички на высоком каблуке, и дюжину вполне крепких валенок, с галошами и без. В один валенок был втиснут жестяной цилиндр с плотно пригнанной крышкой.

– Все, как вы предупреждали, – журналистка впервые обратилась к Пороху без издевки в голосе. – Наверху циферблат, а сама бомба тяжелая. Я поднять не сумела.

– Вам и не надо, милая барышня, – полковник тоже говорил спокойно, а перед лицом смертельной опасности Луша простила ему даже это ужасное словечко – «милая». – Вам лучше отойти подальше. Спрячьтесь в часовне, так будет лучше всего. Кашкин! Ты со своими закадыками бери бомбу и неси за мной.

– А к-куда? – опешил городовой.

Порох повертел головой.

– Надо пробираться к Манежу, – подсказал Митя. – Там колодец, из которого извозчики и кавалеристы лошадей поют. Если сбросить в воду, взрыв будет не таким мощным.

– Вода погасит взрывную волну, – согласился следователь. – Слышали, вахлаки?

– Не дойдем, – остановил его Мармеладов. – Есть другой вариант. Ратушу с единорогом[9]9
  Петр Первый в 1700 году построил на Красной площади ратушу, которую украшала каменная голова единорога с бивнем кита нарвала во лбу. Здесь располагались Главная аптека и медицинская канцелярия. В 1755 году в этом здании открылся Московский университет. Позднее студенты переехали в специально для них построенный корпус на Моховой улице, а в здании разместились губернские присутственные места. Но в народе все эти годы здание называлось «ратушей с единорогом».


[Закрыть] недавно снесли. На ее месте поставят исторический музей. А пока там вырыли котлован. Возможно, он заполнен водой.

– Возможно? – шумно выдохнул Порох.

– Все возможно. Дожди лили целый месяц.

– Предлагаешь поставить наши жизни и жизни этих людей, – изумился Митя, – на столь мизерный шанс?

– Ты же ставишь на темных лошадок, – пожал плечами сыщик.

– Там ведь азарт, братец.

– А тут расчет. Котлован ближе, чем колодец. Всего-то двести шагов и толпа в ту сторону пожиже.

– Рискнем, – рявкнул Порох. – Берите бомбу, ну!

Кашкин повернулся к Евсею.

– Подымай!

– А чего я? – поежился тот. – Пусть вон Мартын подымает.

– Это ж бомба. Боязно так-то, – проблеял юный городовой. – Давайте вместе.

– Чтобы ноги друг дружке заплетать? – возразил Кашкин. – Нет уж, давай сам.

– А чего не ты?

– А чего я?

Полковник позеленел от злости:

– Издеваетесь?! Я вас… Всех троих! В кандалы!

– Решайтесь! – подхватила Лукерья. – Тоже мне, мужчины!

Митя оттер плечом спорщиков, поднял валенок. Не такой уж и тяжелый – и полпуда не будет.

– А как мы через толпу-то пойдем? – повернулся он к сыщику. – Завязнем в самой середке. Сами погибнем и всех вокруг положим.

– Проход я обеспечу. Ступай за мной.

Мармеладов сгорбился, сложил руки лодочкой и пошел прямо на людей.

– Ой, поможите, чем можете! – затянул он протяжно. – Помираю я от неизлечимой хворобы. Жрет меня поедом гнилая горячка. Язвы по всей спине гноятся. Пальцы сухой скрут корежит. Вот, погляди, матушка!

– Уйди, болезный! – торговка подалась назад, чуть не выронив корзину с гусем.

– Ой, подайте грошик, мабуть дотяну до завтрева. Слышь, дядьк?! Струпья чешутся, спасу нет. Брюхо будто омешками[10]10
  Омешек – лезвие у сохи (устар.)


[Закрыть] вспороли. Дай копеечку.

Купец отодвинулся, сминая стоящих за спиной.

– Мне ужо недолго небо коптить. Чую, помру к ночи. Одолеет зараза – не ногтоед, так верблица. Дай деньгу, не жмотись! Хоть глотну винца напоследык…

Толпа раздалась. Все шарахались от чумного, холерного, да непонятно какого нищеброда. Дворянки, купчихи и фабричные девицы с одинаковым визгом отпрыгивали, путаясь в юбках. Юнцы и старики старались отодвинуться подальше, ругаясь на тех, кому сами же ноги и оттоптали. Хворь есть хворь, мало ли что подхватишь. Потом тоже помирать? Сказано же тебе: неизлечимая!

Митя быстро шагал за приятелем, прижимая бомбу к груди. За ними поспешали остальные.

– Ой, люди добрыя! – продолжал завывать сыщик. – Пухнет зоб, дышать невмочь, будто выхватень[11]11
  Ухват, которым доставали чугунки из русской печи.


[Закрыть] под ребры воткнули. По утрям зенки не продрать, коростой залепленыя! Доведет меня лихоманка грудоломная, тай никто по мне не заплачет. Подайте на последний шкалик, заради Христа!

Через три минуты они выбрались из толпы, подгоняемые проклятиями и матюками. Уже виден был невысокий деревянный забор, наспех сколоченный вокруг котлована. Уже чувствовался запах застоявшейся воды, и слышалось кваканье одинокой лягушки, замерзающей в этом болотце.

Оставалось всего десять шагов. И тут куранты на кремлевской башне зазвонили Преображенский марш.

Полдень.

Митя зажмурился в ожидании взрыва.

– Чего замер, гусар? Прибавь шагу! – сыщик подтолкнул его в спину. – Вся Москва знает, что бутеноповы[12]12
  Братья Бутенопы – мастера, которые в 1851 году заменили шестеренки в часовых механизмах на Спасской башне Кремля. Они же придумали покрасить циферблаты в черный цвет, а стрелки позолотить.


[Закрыть] часы спешат на двадцать секунд.

Двадцать секунд. Да это же целая жизнь! Почтмейстер пробежал оставшееся расстояние, мысленно подпевая в такт музыке:

 
– Как и прежде – удалые,
Рады тешить мы Царя…
 

На последнем шаге споткнулся, зашатался и рухнул вперед, проламывая хлипкое ограждение. Жестянка с гремучим студнем выскользнула из валенка и полетела в затопленный котлован. Следом упал бы и почтмейстер, но Мармеладов успел схватить его за хлястик шинели. А тут Кашкин сотоварищи подбежали. Дернули назад, опрокинулись навзничь, но вытащили.

– Кажись, успели! – выдохнул городовой.

Но его голос никто не услышал.

Голоса исчезли.

Пропали все звуки.

Огромная толпа на площади разом перестала чесаться, кашлять, сплевывать, покряхтывать, и затаила дыхание, оглядываясь назад. Сердца всех людей на секунду замерли, пропуская удар. Тишина вспучилась, раздалась во все стороны, как мыльный пузырь, который детишки выдувают через соломинку, а потом лопнула с оглушительным грохотом.

Мутная и вонючая вода из котлована фонтаном ударила в небо. Всех, кто был поблизости, окатило с головы до ног.

– Убедились? – кричал Кашкин городовым. – Все, как я прежде сказывал. Волна до небес!

Но товарищи не оглянулись. Контуженый Евсей мотал головой и беззвучно, по-рыбьи, разевал рот. Мартын растирал кровь по лицу – острый ощепок от взорванного ограждения вспорол ему щеку.

Оцепеневшая толпа начала оживать. Застонала, заохала, заголосила на разные лады. Еще секунда и люди побегут, ослепленные страхом, не разбирая дороги, сшибаясь и топча упавших. Паника вспыхивает подобно лесному пожару и пожирает все на своем пути. Если вовремя не остановить.

– Восславим Господа, уберегшего нас от гибели! – раскатился над площадью бас священника.

Толпа еще подрагивала, словно дикий зверь, порывалась сорваться с места, но все больше людей поворачивались к часовне.

– Восславим Матерь Божию, Пресвятую деву Марию…

Люди истово крестились, в едином порыве падали на колени. Мужичонка в самом центре толпы сорвал шапку, бросил в снег и запел, притопывая дырявыми башмаками:

 
– Эх, эх, лапоточки мои,
Все вы ходите как будто не туды!
 

На него зашикали сразу отовсюду, мужичонка умолк, но продолжал приплясывать. А потом воздел руки к небу и завопил: «Живой! Живо-о-ой!»

Этот крик окончательно разорвал толпу на тысячи отдельных личностей. Одни ощупывали себя – все ли руки-ноги целы, другие обнимались с родными или с незнакомцами, третьи рыдали, то ли от страха, то ли от счастья – кто их разберет. А прочие подталкивали соседей локтями и приговаривали: «Ведь на волосок от смерти были, да?»

Митя очнулся и обнаружил, что лежит на спине. Он с трудом перевернулся на живот, встал на четвереньки, отряхивая грязный снег с шинели. Поднял треуголку с нелепым желтым пером.

– Бесовская растрепка! – пробурчал он. – Лучше бы тебя разнесло в клочья.

– Не скажи, она твою голову сберегла. Ты знатно приложился затылком о булыжники. Без этого потешного заклада мог бы убиться.

Мармеладов сидел, подтянув колени к подбородку. Порох, также промокший насквозь, осматривал пролом в заборе, ограждающем котлован. Он протянул руку и помог подняться сыщику, а потом и Мите.

– Что это у вас в кулаке зажато, Родион Романович?

– Копейка медная. Нашелся в толпе один сердобольный человек, сжалился над убогим.

– Да, братец, это ты ловко придумал. «Подайте, люди добрыя!» Хе-хе… Вот тебе и награда за спасение. А я заберу этот валенок, в память о нашем приключении.

Лукерья заботливо набросила на плечи сыщика пальто.

– Приключение, – фыркнула она. – Сплошное ребячество, честное слово! Вы очень рисковали.

– Вы тоже.

– Хорошо, что все закончилось благополучно.

– Закончилось? – усмехнулся сыщик. – Нет, все только начинается. Теперь у меня к бомбистам есть личный счет – за испорченный костюм.

– Все вам шуточки! – возмутилась журналистка. – А я до сих пор дрожу. Ой, надо же вернуться за шубкой. Да ее, скорее всего, уже стащили…

– Ничего, г-н Шубин купит вам новую.

– Кто такой г-н Шубин?

– Долго рассказывать.

– И с чего вы решили, что я приму шубу от незнакомого мужчины? – вспыхнула Лукерья. – Вы что же думаете, что женщину можно купить дорогим подарком?

– Рад, что к вам вернулась привычная задиристость, – улыбнулся Мармеладов.

– Насмешник! Не желаю вас видеть. Слышите? Никогда!

Лукерья резко развернулась на каблучках и зашагала к Никольской улице. Сыщик хотел было пойти следом, но Порох удержал его за руку.

– Вот что, Родион Романович! Вы доказали, что заслуживаете доверия. Однако…

Он достал папиросу из портсигара, но прикурить не смог, поскольку коробок спичек промок насквозь. Полковник в гневе смял картонку и продолжил:

– Однако я пока не уверен, что вы в этом деле не преследуете собственных интересов, ничего общего с государственными интересами не имеющих.

– Оставьте ваши подозрения, Илья Петрович! Я просто хочу вернуть украденные деньги директору сберегательной кассы, – Мармеладов смотрел вслед уходящей журналистке, надеясь, что она обернется и, вместе с тем, понимая всю тщетность такой надежды. – О, чуть не забыл. Я хотел просить вас о помощи. Директор театра не горит желанием принять нас с Митей, а мне непременно нужно с ним поговорить. Может быть, отправимся к г-ну Тигаеву вместе? С такой поддержкой он ответит на все вопросы.

– Театр… Деньги… Что за мысли у вас? Тут империя рушится! – Порох оглядел площадь, запруженную народом, представляя, что она могла и вправду стать красной от крови. – К дьяволу исполнительный комитет. Ждать больше нельзя, бомбисты Бойчука совсем озверели. Завтра я устрою засаду на Красных воротах, а заодно и по всем прочим «красным» адресам, которые отыщутся. Скрутим эту гниль до того, как они бомбу установить успеют. А вот после того, как арестую всю ячейку, непременно позову вас. Сходим в театр, а если захотите, то и на ипподром, и в зоосад. Больше же никаких проблем у нас не останется!

– Недооцениваете вы значение театра для воспитания патриотических чувств или, напротив, революционных устремлений в душах юных сограждан.

– Все шутите, г-н бывший студент? – полковник застегнул мокрую шинель на все пуговицы и подал знак Кашкину, чтобы тот раздобыл извозчика да поскорее. – Знаете что, а катитесь-ка вы к чертовой бабушке!

– К ней и отправлюсь, – кивнул Мармеладов, – когда костюм подсушу.