Текст книги "Гремучий студень"

XXI

– «Визитные карточки», «визитные карточки»… Не надоело долдонить?

Вольдемар поднял глаза на почтмейстера:

– Но я же вчера сообщил вам, что без них вход к директору театра невозможен.

– Я думал, что вы шутите, – Митя развел руками.

– Какие же тут могут быть шутки, господа? – взвился секретарь. – Театр – это храм искусства. Здесь нельзя себя вести mauvais ton[21]21
  Дурные манеры (франц.)


[Закрыть]. На приеме у императора, вы же не взгромоздите ноги на стол? И в церкви вы же не станете сморкаться в орарий[22]22
  Часть церковного облачения, расшитая перевязь с крестами.


[Закрыть] подьячего?

– Конечно, нет! Мы приличные люди!

– А у приличных людей всегда есть визитные карточки. Иначе лично я бы усомнился в их благопристойности.

Пока они спорили, сыщик взял с подноса картонный прямоугольник и подошёл к конторке. Обмакнул перо в чернильницу, похерил фамилию владельца, а заодно и вензель с графской короной. Перевернул карточку и на обратной стороне написал «Мармеладов». Потряс, чтоб чернила высохли. Протянул секретарю.

– Так мои шансы увидеть г-на директора увеличатся?

Секретарь оценил его находчивость, но остался непреклонным:

– Г-н Тигаев уехал на встречу с попечительским советом, а после ему необходимо посетить репетицию… Разве что вечером, перед спектаклем, – Вольдемар дал слабину, но тут же сам себе и возразил, – хотя никаких гарантий, господа. Вы же понимаете.

– Чертов истукан! – воскликнул Митя и, обернувшись к сыщику, добавил вполголоса. – Нет, правильно ты говорил. Надо сюда с Порохом явиться. Он без всяких визитных карточек… Дверь высадит, директора арестует и допросит с пристрастием.

– Полковник весь день засады устраивает. Звал и нас, но присутствовать при этом желания не име…

Договорить Мармеладов не успел. С улицы долетел раскатистый грохот, оконные стекла вздрогнули.

– Близко гром бабахнул, – вздохнул Вольдемар. – То снег, то дождь. Надоели уже причуды погоды.

– Это не гром. Это бомбисты! – сыщик в два прыжка подскочил к окну, распахнул тяжелые створки.

– Что там? – прислушался Митя. – Вроде бабы голосят.

– Это на рынке за углом. Каждый день щебечут, как воробьи в кусте, – секретарь вышел из-за конторки, все еще отказываясь верить в ужасное. – Вы же не всерьез про бомбистов? Я полагаю, это лишь страшилка, которую придумали в Охранном отделении, чтобы каждый год себе все больше ассигнований требовать.

Его никто не слушал.

– Смотри, дым! – воскликнул Мармеладов. – Вон там, за крышами Мясоедовской усадьбы[23]23
  Сейчас в этом здании на Большой Дмитровке располагается Российская государственная библиотека искусств.


[Закрыть]. Стало быть, еще и пожар. Это где, на Тверской?

Митя прикинул расстояние.

– По всей видимости, в «Лоскутной». Гостиницу взорвали? Так ведь она не красная.

– И по времени слишком рано, – сыщик сверился с часами на стене. – До полудня еще далеко.

Секретарь подошел к ним, вытягивая шею, чтобы увидеть клубы черного дыма, пожирающего бледное небо.

– Это что же, господа, – промямлил он потухшим голосом, – в Москве о сию пору бомбы по часам взрывают?

И этот вопрос оставили без ответа.

– Надо пойти, узнать что произошло, – вздохнул почтмейстер. – Помочь…

– Мы вряд ли чем-то поможем. И уж точно ничего не узнаем. Там сейчас ад кромешный, – Мармеладов отошел от окна, продолжая разглядывать циферблат настенных часов. – Но почему бомбисты нарушили свой план? Агент предупредил Пороха о красном терроре, мы убедились, что бомбы с часами у них имеются. Отвлекающий маневр? Предположим, Бойчук хотел, чтобы все городовые и полицейские уехали подальше, а он преспокойно взорвет гостиницу в двух шагах от Красной площади. Стало быть, и прокламацию мог прислать не Рауф, а сам Бойчук. Но почему взорвали «Лоскутную»?

– Покушались на кого-то из постояльцев? – предположил Митя.

– Нет, тут гадай хоть до второго пришествия, а правды не узнаешь, – сыщик подошел к двери в кабинет директора и прислушался. – Странно… Внутри как будто кто-то ходит. Может быть, г-н Тигаев все-таки примет нас?

– Сегодня это вряд ли…

– Пусть так, – Мармеладов оборвал секретаря на полуслове. – Мы люди приличные и не станем врываться без приглашения. Но я знаю, кто проведет нас в запретный чертог.

– Опять к Пороху? – обреченно спросил Митя, спускаясь по служебной лестнице.

– Пороху теперь не до театров, – ответил сыщик.

– Поедем к обер-полицмейстеру? Или сразу к генерал-губернатору?

– Лучше, Митя. Лучше! Едем в твою контору, а оттуда отправим письмо нашему путеводному лучику. Найдется у тебя быстроногий гонец?

XXII

Кашкин нагнулся и заглянул под грязную холстину.

– И что, всего-то один? А я из «Лоскутной» лично пятнадцать жмуров выволок.

– Снова брешешь, – зевнул Евсей. – Там, сказывают, взрывом весь второй этаж снесло.

– Человеков в клочья разорвало, – подхватил Мартын, закатывая глаза. – Что же ты их, по кусочкам собирал?

– Много вы знаете, олухи…

– А ты знаешь?

– Уж я-то знаю.

– Ну, так и говори.

– Ну, так не перебивайте! – Кашкин спрятал руки в карманы шинели, чтоб не мерзли. – Бомба на втором этаже рванула, это правда. А на первом от того разрушения случились. Потолок обвалился, и колонны резные, что в ресторации, пополам сломались. Завалило людёв, а потом еще пожар начался. Горело долго, пламя то красное, то синее – в гостинице же освещение газовое, насилу потушили. Вот откуда трупы. Я вынес пятнадцать, а всего там с полсотни будет…

– Выжил кто? – с надеждой спросил юный полицейский.

– Пьянчуга. Проиграл партию на бильярде, полез под стол кукарекать. Тут и рвануло. Тому, кто выиграл, проломило темечко рухнувшим потолком, а проигравший уберегся. Во, судьба…

– Помилуй, Господи, всех представших пред тобой, – перекрестился Мартын.

– Пожар, говоришь? – Евсей скептически прищурился. – А чего от тебя, Кашкин, горелым не пахнет?

– Да что вы все про меня?! Лучше расскажите, что тут у вас было. Я гляжу, Порох жандармов согнал. Нам, после вчерашнего, не доверяет? – городовой сплюнул презрительно. – Просчитался, выходит, столичный следователь. Засаду поставил, но не угадал. Взорвали-то на Тверской! А сюда, на Красные ворота, бомбисты не заявились.

– Один-то пришел, – Евсей кивнул на тело, накрытое тряпицей. – За час до полудня. Но мы-то заранее упрежденные, с утра ждали. Я вон там ходил, вдоль Спасской, а Мартынка стоял на той стороне, где Мясницкая. Переглядывались чуток, но не сближались, все как полковник велел. А вокруг жандармы.

– Переодетые, слышь-ка! – вставил юный полицейский.

– Ясно, что не в шинелях. Засада ведь, тайное дельце. Бродили туда-сюда, менялись изредка. Унтер-офицер аж трижды переодевался. Сперва с лотком бегал, пирожками торговал. Как все распродал, нацепил клетчатую коротайку и прохаживался с тросточкой. Но быстро замерз. Поменялся, вышел в армяке на меху, с кучерским кнутиком. На том все и закончилось.

– Споймали гада! – снова вклинился Мартын.

– Вижу, как споймали, – хмыкнул Кашкин. – Чего живьем-то не взяли?

Евсей сдвинул шапку на затылок.

– Честно сказать, я и не заметил, как этот одноглазый появился на площади. Отошел по нужде. Стрельба началась, я кинулся сюда, а он уже на земле лежит.

– Зато я все видел, – запальчиво воскликнул Мартын.

– Врешь, заячья губа! Ты же за воротами стоял.

– Да. а бомбист как раз из-за ворот и крался. Пройдет пару шагов и озирается, еще чуток – и сызнова башкой вертит. В руках картонка, вроде тех, в которых торты кремовые продают. Переодетые тоже заметили, напряглись. Приказали же досматривать всех, кто с ношей идет – не важно, мешок или сундук. Двое к одноглазому двинулись, а правые руки в карманы сунули – и юродивый догадается, что у них там револьверы. Одноглазый коробку свою на землю поставил, бережно, будто там фарфор. Разогнулся и наган выхватил. Жандармы орут: «Брось! Тебе же хужей выйдет» А он, ни слова не говоря, пальнул. Одному колено прострелил, другому шапку сбил с головы – чудом в лицо не попал, между ними всего шагов десять было, – городовой махнул рукой, показывая, где стояли жандармы. – Тут унтер сбоку налетел, вон оттудова. Три пули выпустил, бомбист и упал.

– Насмерть, выходит? – ахнул Кашкин.

– Не, он еще с минуту бормотал. Жутко так. Глаз стекленеет, уже и двигаться перестал, пена кровавая на губах пузырится, а все силится сказать…

– Да бредил он, – перебил Евсей, досадуя, что все внимание достается младшему товарищу. – Я добежал сюда, жандармы как раз бомбу осматривали. Полковник велел к засаде сапер привлечь, из артиллерии. Дядька суровый. Варежки сбросил, картонку разрезал, а под ней жестяная коробка. Часы на крышке. Поколдовал сапер с минуту, поддел циферблат ножичком, а под ним – дыра. Из дыры проволока торчит. Дядька потянул тихонечко, как на рыбалке, чтоб щука не сорвалась. Достал, а на конце – пузырек из темного стекла. Выдохнул: «Все!» Жандармы подхватили жестянку, унесли подальше. А сапер у меня цыгарку попросил, но курить не может – руки трясутся. Смотрит прямо в глаза и говорит: «Повезло, что бомбист не успел часы завести. Начали бы тикать, тут нам всем и хана!»

– Не собирался он заводить часы, – возразил Мартын, недовольный тем, что его задвинули. – Бомбу хотел поджечь, но не хватило пороху.

– Хорош выдумывать, баклан! Коробка-то жестяная. Как ты ее подожжешь?

– Не знаю как. А токмо пока бомбист помирал, он все шептал: пороху, пороху…

Кашкин резко повернулся на каблуках.

– Пороху? – переспросил он. – Может убитый хотел нашему полковнику что-то передать?

– Ты что же, думаешь, бандит знаком со следователем из охранки?

– Хрен их знает… А еще что говорил одноглазый?

– Аптекаря звал. Видать, мучился от ран-то.

– Как звал?

– Известно как. «Аптекаря! Аптекаря найди…»

– Хм-м, – Кашкин задумчиво почесал подбородок. – Надо все-таки сообщить полковнику. Пусть решает, имеет это смысл или нет.

Порох налетел ураганом, отбросил холстину и мгновенно воспламенился:

– Шта-а-а? Рауфа убили? Всех сгною! Р-р-ротозеи! Пр-р-редатели! Приказал же: брать живьем.

Трое городовых втягивали головы в плечи при каждом восклицательном знаке.

– Где этот чер-р-ртов унтер?! Ты? Мозгляк! На хлеб и воду!

Он навис над жандармом, все еще одетым как извозчик, вцепился в воротник армяка и прорычал в самое ухо:

– Сгною в ар-р-рестантских ротах!

Унтер-офицер крутил в руках кнут и бубнил:

– Звиняйте, ваше высокородие! У него же на лбу не написано, что нашенский. Я гляжу – стреляет. Пальнул в ответ.

– У-у-у, пас-с-скуда… Знаешь, с каким трудом мы его в банду внедряли?

– Никак нет!

– Никак нет, – передразнил следователь. – Ты зачем в грудь стрелял? Мог же в ногу прицелиться.

– Я думал…

Порох не удержался и съездил жандарма по лицу.

– Думал? Ты приказ нарушил. Ты человека застрелил, который вчера спас тысячу людей на Красной площади, а сегодня часы на бомбе заводить не стал. Золотую душу загубил. Ну, чего разлегся? Вста-а-ать!

Унтер-офицер поднялся, прикладывая горсть снега к разбитой губе.

– Звиняйте, ваше высокородие! Но ежели бы пришел не агент, а бомбист, он бы нас всех взорвал.

Полковник замахнулся для нового удара, но потом похлопал жандарма по плечу.

– Да понимаю я. Понимаю. Никакой пощады бомбистам, – он достал портсигар и закурил папиросу. – И то, что про Рауфа не знал – не твоя вина. По него никто в Москве не знал, да и в Петербурге лишь самые доверенные люди. Глубокая конспирация.

Затянулся, выпустил дым и спросил:

– Но зачем Рауф стрелял в жандармов? Мог ведь сдаться. Зачем играл свою роль до конца?

– Может он принял нас за бандитов? – предположил унтер-офицер. – Переодетые же.

– Нет, Рауф знал, что мы устроим засаду. Он сам предупредил, где и когда заложат бомбы. Если бы пришел один, то просто позволил бы себя скрутить, а потом уже на допросе меня вызвал, – Порох оглянулся по сторонам. – Значит, ошивался поблизости наблюдатель из банды. Не доверял Бойчук, устроил очередную проверку. Не мог Рауф иначе поступить…

Он опустился на колени, накрыл покойника холстиной и подоткнул со всех сторон, будто ребенка спать укладывал. Потом встал в полный рост и крикнул:

– Кашкин! Бегом ко мне! Что ты там говорил про аптекаря?

– Это не я. Это одноглазый… Э-э-э… «Аптекаря найди».

– Вот и ищите. Ты собери всех городовых, а ты, – палец уткнулся в грудь унтер-офицера, – всех жандармов. Проверьте каждую аптеку в городе и найдите мерзавца, который связан с бомбистами. Это единственная ниточка, что у нас осталась. Не оборвите ее, дуботрясы!

XXIII

В конторе почтмейстера приятели выпили чаю, наскоро и без аппетита. Митя остался принимать жалобщиков, которые нагрянули как всегда не вовремя. Сыщик вышел на улицу, вдохнул бодрящий морозный воздух и пошел к набережной. Во время прогулок у реки ему лучше думалось, а мыслей было столько, что казалось еще чуть-чуть и его голова взорвется, как жестянка с гремучим студнем…

Незаметно для себя Мармеладов пришел на Солянку. Заглянул в сберегательную кассу, надеясь застать г-на Шубина. Но финансисту все еще нездоровилось. Сыщик побрел к полицейскому участку в Большом Ивановском, который Порох избрал своим штабом.

В переулке бурлило море синих, черных и зеленых мундиров, серых шинелей и бурых клеенчатых плащей. Больше сотни полицейских и жандармов курили, сбившись в группы, или топтались в одиночестве, ожидая своей очереди. Несколько поручиков и унтер-офицеров опрашивали их, письмоводители, семенившие рядом, ставили отметки в записных книжках и тут же убегали к начальству с докладом.

– Па-аберегись! – раздался зычный окрик.

Мармеладов прижался к стене дома. Мимо промчался конный разъезд. Всадники спешились и расталкивая толпу, прошли в участок. Один задержался у входа.

– Вычеркивайте дрогиста[24]24
  Аптекарь, приготовляющий микстуры (устар.)


[Закрыть] Филимонова, – сказал он поручику. – У него свидетельство о благонадежности с печатью из канцелярии обер-полицмейстера.

– Проверили?

– Подлинная. И дворники с соседних улиц за ним никакой крамолы не замечали.

– А чего прискакали? Ехали бы по следующим адресам.

– Отдохнуть чуток.

– На том свете отдохнешь! – рявкнул поручик.

Мармеладов приметил Кашкина, снующего в этом шумливом море как рыбацкий баркас.

– Что тут за суета?

– Да вот…

Городовой коротко рассказал про гибель Рауфа на Красных воротах и вздохнул.

– Порох собрал пол тыщи служивых. Приказал проверить всех аптекарей в городе. А их знаете сколько? Полковник даже полицейский резерв на улицы вывел.

– У него такие широкие полномочия? – присвистнул сыщик.

– Целый ворох писем! От Тимашева, от Потапова, от всех влиятельных шишек из столицы. «Оказывать полное содействие!» Ему дано право самолично казнить и миловать!

– Миловать? Зная Илью Петровича, очень в том сомневаюсь.

– Вот я тоже, – поежился Кашкин. – Этот ваш Порох такой заедчивый. Обещал мне башку оторвать. Правда, уже давненько, глядишь, и забудет. На что ему моя голова, если поинтереснее нашлась.

Полицейский наклонился к уху Мармеладова и зашептал:

– Он бомбиста допрашивает.

– Ого! Взяли? Которого из них?

– Да хрен знает. Амбал какой-то. Здоровущий, как пожарная каланча. Вшестером волокли, чуть не надорвались.

– Это Хруст, – сыщик мысленно пролистал протокол с описанием бомбистов. – Его упоминал артист Столетов, помнишь?

– Как не помнить, – кивнул Кашкин. – Только по описанию артиста тот был лысым, а этот – кудлатый. Если бы наоборот вышло: сперва бандит был кудлатым, да побрился, чтобы не признали, тогда, может, и Хруст. Но как волосья нарастить?

– Парик? – предположил Мармеладов.

– Не, не то. Я видал, как Порох арестованного за волосы тягает. Парик бы враз оторвался.

– А где допрос проходит?

– Во втором этаже. Пойдемте, я провожу.

– Заодно поведай, как вам удалось изловить бомбиста, да еще и в короткий срок, – похвалил сыщик. – Сколько тут прошло? Часа два?

– Нам, честно говоря, свезло, – признался Кашкин. – У аптекаря с Поварской улицы есть брат – выпивоха, который на все готов ради лишнего стаканчика. Подсел к нему в кабаке какой-то верзила. Подговорил украсть мешок с каким-то там веществом. Я названия не запомнил, но удивился: у аптекарей же такие малюсенькие весы, чтоб пилюли да порошки отмерять. А тут – мешок!

– И что пьянчуга?

– Пьянчуга рад стараться. Уволок мешок, а деньгу пропил. Аптекарь пропажу заметил, прижал братца: «Кому продал, ухлёстыш?» И сам к жандармам пошел. Испужался шибко, ибо дело подсудное. Сдал братца, а тот как раз протрезвел и показал на амбала косматого. Тут уж мы и накинулись.

Городовой распахнул дверь, пропуская Мармеладова в тесную каморку для допросов. Сам же остался снаружи, опасаясь гнева Пороха. Полковник рявкнул «ну кто там еще», но увидев вошедшего, оскалился почти дружелюбно.

– А, г-н бывший студент! Проходите, проходите. Желаете увидеть живого бомбиста?

У стола, согнувшись в три погибели, сидел детина в просторной блузе. Несмотря на огромный рост и широкие плечи, в нем не чувствовалось силы. Бледная кожа, пухлые щеки и подбородок – ничто не выдавало в нем бандита и убийцу. Слишком изнеженным он казался, а разбитый нос, из которого капала кровь, делал его вид совсем жалким. Но все же по обе стороны от арестанта стояли жандармы с саблями наголо, мало ли что учудит этот увалень.

– Вот, полюбуйтесь. Дионисий… Фамилию скрывает, назвался прозвищем – Ярило. Чистой воды анархист!

– Не надо клеймить меня этим словом, – арестант помотал большущей, давно не стриженной головой. – Анархисты все скучные. Мне не по пути с ними. Ни с одряхлевшим Бакуниным, ни с молодым Кропоткиным.

– Погодите, вы же сами говорили…

Порох кивнул писарю и тот подал протокол допроса.

– Я же запомнил… А, вот. «Хочу избавить народ от тяжелого ярма государства, чтобы все жили как захотят». Разве же это не анархия? С твоих слов записано.

– Неправильно у вас записано, – шмыгнул великан, утираясь рукавом. – Я говорил не «народ», а «людей». Вот не станет государства, тут все и опомнятся. Мы не какой-то безликий народ, а люди. Каждый со своей башкой на плечах и с рожей, непохожей на остальных. Каждый должен сам решать, как хочет жить, потому что каждый сам себе царь и господин. И потому никому не нужен другой царь и господин.

– Видали философа? Царь ему не нужен, ишь! – полковник резко ударил бомбиста ребром правой ладони по кадыку. – Зачем бомбу готовил? В императора бросить? Отвечай, сучья кровь!

Дионисий закашлялся, страшно выпучив глаза.

Сыщик поморщился.

– Однако, методы у вас, Илья Петрович…

– Да что ему мои плюхи-то? Как слону укус комариный, – пробормотал Порох. – Вон, дылда какой.

Следователь все же смутился и, не желая показать этого, достал папиросы. Затянулся, медленно выпустил дым и повторил вопрос уже гораздо спокойнее:

– Зачем бомбу делал?

– Что вы пристали, с этой бомбой? Не умею я их мастырить. Руки не приспособлены, – Ярило разжал кулак, показывая пальцы-сардельки.

– Заврался… Хватит мудрить! – ополчился на него Порох. – На чердаке у тебя нашли пять мешков с желтым порошком. Саперы сказали, что там взрывчатка и ее хватит, чтоб всю улицу разнести.

– Там же не бомба, – буркнул Дионисий. – Там мелинит[25]25
  Так в Российской империи называли пикриновую кислоту, соли которой используют как взрывчатые вещества.


[Закрыть]. Я его хотел в Петербург свезти.

– С какой целью? – это снова тихо, размеренно, по-деловому.

– Медного всадника грохнуть.

– Шта-а-а? – полковник опять повысил голос. – Это который памятник?

– Ну да, – подтвердил гигант. – Очевидно же!

– Очевидно ему! – следователь замахнулся, но вовремя сдержал себя. – Очевидно… Вы что-нибудь понимаете, Родион Романович?

Мармеладов посмотрел на гиганта с интересом.

– Необычная у вас идея. Хотите развалить государство путем уничтожения всех его символов?

– Ну да. Не людей же взрывать. А если снести все памятники, то люди быстро поймут, что не надо им никаких царей, – он покосился на Пороха, не станет ли бить, но тот лишь молча курил. – Ведь как люди заражаются верноподданичеством? Через памятники как раз. Идут по площади отец с маленьким сыном. Видят Петра, Александра или Николая, не суть. Дитё неразумное спрашивает: «Батюшка, кто это?» Отец говорит: «Царь, который раньше был». Сынок продолжает расспросы: «А сейчас царь есть?» Отец ему: «Как не быть? Есть!» Ребенок в третий раз: «Это что же получается, царь всегда будет?» «Всегда, родной». Всегда! С юных лет приучаем детей кланяться не только живому паразиту на троне, но и медным истуканам.

Полковник скрежетнул зубами и отвернулся, чтобы скрыть гримасу на лице. Мармеладов же, наоборот, подошел поближе и сел напротив арестованного.

– Каков же, по-вашему, правильный путь? Чему станете учить своих детей?

– А вы понятливый, – обрадовался Дионисий. – Только детей можно спасти. Тех, кто в прошлом годе народился и еще не успел заразиться всем этим подобострастием. Им нужно растолковать, что власть – это срам, а деньги – зло. Что государство – завсегда враг. Те, что в коронах сидят, не думают о благе людей. О своем лишь благе пекутся. Если прогнать царя да прилипал дворцовых, то люди сами жить будут. Каждый своим умом. Без армии, без полиции. Без денег. И без памятников!

– Ох, загнул! – не выдержал Порох, взорвался. – А если без армии, то кто ж тебя защитит? Полезет вражья орда. Наполеон какой. Их много, а ты один. Подстрелят, как зайца.

– Надо и в Европе все государства отменить, – терпеливо объяснил Дионисий. – Воюют же не люди, а государи, которым хочется больше денег или больше власти. Людям война не нужна. Кому охота кровь проливать?

– Люди, может быть, и не станут воевать. Но останутся жадные мерзавцы, бандиты… Нагрянут они к тебе, чтобы отнять кубышку с червонцами. Как без полиции справишься?

– Он деньги отменит, Илья Петрович. Не будет никаких червонцев-то, – заметил Мармеладов.

– Да как же, без червонцев? А где деньги на борьбу брать? – полковник закурил новую папиросу, выдыхая тонкую струйку дыма в лицо арестованного. – Вот твои соратники, бомбисты, третьего дня ограбили сберкассу. Значит не все, кто ратует за свободу, готовы жить без денег.

– Какие они мне соратники? – насупился Ярило, то ли от возмущения, то ли от раздражающего дыма.

– А такие! – припечатал Порох. – Вы с Бойчуком пойдете по политической статье. На Акатуйский рудник[26]26
  Один из свинцово-серебряных рудников Нерчинской каторги в Забайкалье. Сюда отправляли политических заключенных – декабристов, участников восстаний в Польше, народовольцев.


[Закрыть].

– Не знаю я никакого Бойчука. Неужели вы не понимаете? Я глубоко презираю либералов и социалистов, славянофилов и западников, первый интернационал и последний крестовый поход. Эти идиоты спорят, что лучше: империя или республика, Россия или Европа, Романовы или Гогенцоллерны. Зачем спорить – сажа или копоть? Всё же черным черно! Нужно разрушить саму идею государства и жить свободно.

– Балда ты. Вымахал под потолок, а в голове звон один, – следователь вдавил окурок в стену. – Допустим на минуту, – только на минуту! – что ты взорвал все памятники. Люди прозрели, государей сбросили. Дальше-то что затеешь?

– Уеду в Плёс и сяду на пригорке стихи сочинять. Я раньше много сочинял. Хотите про мотылька послушать?

Он расправил плечи и пробасил:

– Три проклятья – вот и вся моя жизнь…

– Достаточно! – взревел Порох. – Уведите.

– А я бы дослушал, – в Мармеладове заговорил литературный критик. – В кои-то веки оригинальное начало.

– На колу мочало! – отрезал полковник. – Угодно слушать его бредни, так могу посадить вас в одну камеру. Не верю я, что этот кудлатый черт с Бойчуком связан.

– Человек, презирающий слово «народ» вряд ли сойдется с народовольцами.

– Пусть пока посидит в холодной. Вернемся еще к его идеям. Отказаться от денег, – Порох бегло прочитал последнюю страницу протокола, размашисто расписался и жестом отослал писаря. – Глупая фантазия! Чтобы народ на революцию поднять, надо что-то пообещать. Землю на всех поделить. Деньги забрать у богатых и отдать беднякам. Выгнать императора из Зимнего дворца, а там организовать… Не знаю… Музей или галерею, чтоб любая фабричная девка могла пойти картинами полюбоваться… Бред, конечно. Но людям нужно посулить награду, иначе они на смерть не пойдут. Даже ради самой прекрасной идеи. А этот что? Скажет: «Идите вперед, с голой грудью, на штыки и сабли, а когда мы победим, так сразу отменим деньги?» Сколько единомышленников у него останется после таких заявлений?

– А по-вашему, все в этом мире все ради денег делается?

– Не криводушничайте, Родион Романович! Вы, к примеру, сыском занялись не по доброте душевной. Я слышал, г-н Шубин двести рублей обещал, если пропажу найдете.

– Берите выше. Триста!

– Вот видите.

– Он сам назначил награду, – возразил Мармеладов. – Стало быть, может себе позволить.

– А может вы взялись распутать загадку, услышав про солидную покражу? Ежели найдёте двенадцать тысяч рублей, неужто у вас не возникнет искушение их прикарманить?

– Да откуда же мне знать заранее, Илья Петрович? Может и возникнет. От такого никто не застрахован, в том числе и вы.

– Я? Шалишь! За все годы службы ни одной копейки не присвоил. Ни казенных денег, ни подношений всяческих! Как вы смеете усомниться?

– Вспыхиваете, а ведь искушения для того нам посылаются, чтобы суметь их перебороть. Это будет не первым в моей жизни и, скорее всего, не последним.

– Хочется верить, что вы устоите.

– Мне тоже. Но доказать это – и вам, и себе самому, – я сумею лишь когда тысячи и впрямь окажутся в моих руках.

– Посмотрим, посмотрим… Кашкин!

На окрик Пороха прибежал городовой, карауливший в коридоре, а следом за ним степенно вошел жандармский унтер-офицер.

– Хорошо, что вы вдвоем… Берите еще двести… Нет, триста… Да хоть пятьсот человек! Из отпусков, из лазаретов – всех на улицы. Заходите в каждую аптеку, не пропуская ни одной. Мутных и сомнительных аптекарей привозить ко мне. Лично допрошу. Вам, Родион Романович, – полковник смерил сыщика надменным взглядом, – мои методы кажутся излишне жесткими, поэтому я вас более не задерживаю.