Текст книги "Гремучий студень"

– Ехать на ночь глядя? В этом нет смысла. Деревенский люд суеверный, вам никто не откроет. А если поднимете шум, то старики могут и сбежать. Нет, вам надо отдохнуть и завтра утром во всей красе появиться в «Ведомостях». Там уж и встретимся, а после обеда можно и в Нахабино ехать.

– Отправитесь со мной? Благодарю. Но теперь пора идти, – журналистка пыталась принять строгий вид, но неожиданно для себя зевнула – Вы правы. Как всегда правы. Я дико устала и хочу спать.

Сыщик потянулся за своим пальто.

– Я провожу вас.

– Нет, нет, что вы. Это неприлично.

– После всего, что между нами уже было…

– Опять ваши двусмысленности! Когда-нибудь захлебнетесь собственным ядом.

– Провожу хотя бы до извозчика. Время к полуночи, мало ли кто может встретиться.

– Я никого не боюсь! К тому же у меня есть оружие.

Она потянула пистолет из кармана шубки, но тот запутался в складках и вышла заминка.

– Тогда хотя бы научитесь носить его правильно. Например, в рукаве шубейки. Вот так, – Мармеладов взял ее за руку, отчего Лукерья вспыхнула, и показал, как лучше спрятать смертоносную игрушку. – Видите, гораздо удобнее. В случае какой неприятности вело-дог сам выпадет к вам в ладонь.

– Да, да, – она торопилась, чтобы скрыть свое смущение. – Прощайте, Родион… Романович.

XIII

Митя с подозрением оглядывал щербатое крыльцо.

– Никогда прежде не заходил в театр по служебной лестнице. На парадной красная дорожка да перила полированные. А тут рыбой пахнет, – он принюхался, – или еще какой мерзостью.

– А говорил, что увлекался театром, – напомнил сыщик. – Врал, выходит, о своих похождениях.

Почтмейстер наступил на первую ступеньку с чрезвычайной осторожностью, словно опасаясь, что она не выдержит его веса.

– Увлекался, конечно, как и все гусары. Ну как театром… Точнее сказать, актрисами.

– И что же, ни разу не врывался в гримерные с букетом цветов наперевес?

– Ой, что ты! Чуть не каждый вечер. Однажды, веришь ли, только букет и был, чтоб срам прикрыть, – протянул Митя мечтательно, вспоминая бурную молодость. – Но мы в обход не шли. Сцену брали штурмом, иной раз еще и «браво» в зале не отгремело, а мы уж свечи на рампе топчем.

– А наутро вам, поди, влетало от командиров?

– Так то наутро. А станет гусар думать про утро, если вся ночь впереди?

Почтмейстер захохотал и поднялся еще на две ступеньки. Остановился, обернулся к сыщику.

– В Петербурге оперу слушали. Итальянка пела Лючию Лямур-мур[6]6
  «Лючия де Ламмермур», опера итальянского композитора Гаэтано Доницетти, очень популярная в Российской империи.


[Закрыть]. Такая хорошенькая… Мы еще в антракте поспорили с Ковничем: кто быстрее до барышни доберется, тот ее в ресторан и везет. Как поклоны закончились, я бросился в левую кулису, а Ковнич – в правую.

– И что было дальше? – заинтересовался Мармеладов.

– А! Было, – почтмейстер поднялся еще на ступеньку и снова остановился. – Я запутался в брошенных на пол веревках, свалился в провал за сценой. И сломал ногу. Ковничу тоже досталось. Налетел в темноте на крюк, к которому месяц подвешивают. Его спустили до половины, декорацию сняли, а крюк убрать не успели. Железяка тяжеленная, да еще и острая. Упал мой друг-соперник без чувств, с разбитой головой. Так и лежал, пока театр не опустел. На него случайно наткнулся сторож. Довел до умывальника, посадил в коляску. А я на другой стороне сцены сам выкарабкался, но к итальянке не пошел. Зачем? Все равно опоздал. Обозлился, доковылял до извозчика, поехал к полковому доктору. Смотрю, там Ковничу лоб бинтуют. Мы прогоготали всю ночь, распивая вино, а наутро…

– Вот-вот, Митя! Еще утро, а мы такими темпами до вечера в театр не попадем!

Сыщик обогнал своего спутника, но когда лестница кончилась и они оказались в просторном холле, спросил:

– И что же случилось наутро?

– Знал, что ты спросишь, – почтмейстер подкрутил усы. – Ты ведь, как и я, не терпишь недосказанности. А мои истории о прежней жизни, напротив, обожаешь… Все, все! Вижу этот взгляд. Отлично понимаю, никаких лишних слов. Кх-м! Мы с Ковничем уговорились никому правды не рассказывать, дабы болванами не выглядеть. Прибыли в эскадрон. Там сразу расспросы, а мы отнекиваемся до отшучиваемся. В итоге все решили, что мы подрались из-за итальянки и ранили друг друга саблями. Мы опровергать не стали. Полковник посадил обоих на гауптвахту за поединок.

– Некоторые и под шпицрутены[7]7
  Металлический ружейный шомпол, который применяли для телесных наказаний в русской армии.


[Закрыть] готовы идти, лишь бы не лишиться романтического ореола.

– Не язви, братец. Романтика эта нам потом аукнулась на Кавказе… Из всего полка до наших дней и дожили-то я да Ковнич, – он снял треуголку с желтым пером и повертел в руках. – И ведь до сих пор не уймемся, все спорим. Только могила исправит…

– Что это ты заторопился в могилу? Отставить! У нас еще куча дел, – Мармеладов заглянул в коридор, ведущий вглубь театра. – Для начала хорошо бы найти директора.

Директор Малого императорского театра г-н Тигаев старался как можно меньше времени проводить в своем кабинете. Он имел склонность к хорошей поэзии и не менее хорошему кофию, а здесь его постоянно отвлекали и от того, и от другого. Взять хоть минувшее воскресенье. С самого утра заявился без предупреждения председатель московского цензурного комитета. Занудный старикашка! Зачитал все четырнадцать страниц новых правил, заставил расписаться на каждой. На прощанье прищурился и пробурчал «Хоть и не люблю я театр, но за премьерками вашими послежу, да-с!» Омерзительный тип! Еще и театр не любит. После пришлось выслушать трех актрис – о, эти бестии вечно чем-то недовольны. Одна хочет больше денег, другая – больше ролей, а третьей сценическое платье жмет. Платье жмет, видали вы? Кушать меньше надо, драгоценная! А потом до самого вечернего спектакля директору пришлось принимать дворян, офицеров, купцов и прочую публику.

Ох уж эта публика! И что им неймется? Идите в зрительный зал, смотрите представления. Для вас же господа писатели сочиняют пьесы, а господа артисты их разыгрывают. Но нет, все стремятся к директору со своими пустячными вопросами. Потому и приходится отгораживаться, ставить заслоны. Г-н Тигаев долго искал секретаря, который был бы образован, приятен лицом и мог при необходимости скрутить в бараний рог любого скандалиста, но главное, чтобы умел, не моргнув глазом, соврать посетителю, что директор уехал, в то время как тот предается любимым занятиям в своем кабинете. Убедившись, что Вольдемар обладает всеми нужными качествами, положил ему самое высокое жалование в театре (не считая своего, заметим в скобках). Поскольку театр держится не на таланте артистов, драматургов, костюмеров и композиторов, а на крепких плечах хранителя директорского спокойствия.

– В третий раз повторяю, сударь! Г-н Тигаев не принимает посетителей, – Вольдемар глядел на почтмейстера сверху вниз, опираясь на конторку из красного дерева.

– А я настаиваю! – Митя размахивал треуголкой. – Сию же секунду доложите о нас!

– Там, под зеркалом, золоченый поднос, видите? Кладите свои визитные карточки.

Митя растерянно посмотрел на сыщика.

– Визитные карточки… Как тебе такое, братец? А ежели их не имеется? – последний вопрос был адресован секретарю.

– Помилуйте! Да как же вы живёте без визитных карточек?! – искренне недоумевал тот. – В наше время всякий уважающий себя господин заказывает оные! С золотым обрезом, с вензелями или самые обычные, на тисненой бумаге. Не только люди дворянского сословия, но также купцы, и многие из мещан… Без визитных карточек разве что бурлаки по Волге хаживают.

– Мы пришли по полицейскому делу, – вступил в разговор Мармеладов. – Уточнить несколько вопросов…

– Тогда с полицейскими и приходите! – отрезал Вольдемар. – А вас г-н Тигаев сегодня не примет.

– Ишь, крепость! – бурчал Митя, спускаясь по лестнице. – Такую стену не прошибешь…

– Есть одна мысль, – ответил сыщик.

– Какая же?

– Попробуем пороховой заряд.

XIV

Они поспешили в полицейский участок, но Пороха не застали.

– Полковник уехал в чайную г-жи Самойловой, – подсказал дежурный. – На Никольской, знаете?

Как не знать! Эта чайная в самом центре Москвы стала популярной лишь благодаря чудачествам своей хозяйки. Иные рестораторы завлекают народ шикарной обстановкой, хрусталем и золотыми зажимами для салфеток, либо умопомрачительными блюдами, которые готовят выписанные из Европы повара. А кто-то покупает вино из столетних погребов. А кто-то зовет цыган, чтобы своими романсами заглушали постоянное чавканье…

Мещанка Самойлова ничего подобного не устраивала. В ее заведении всегда царил полумрак, разгоняемый самыми дешевыми свечами. Окна закрыты ставнями, хотя, сказать по правде, за ними и не было ничего интересного – глянешь в щелочку, а снаружи лишь заросший бурьяном дворик да серая стена. Да и глянуть не получится, тяжелые шторы всегда задернуты и сколоты булавками для надежности. Хочется на что-нибудь поглазеть – вот тебе, на стенах, картинки, вышитые на французской машине по белой канве – милующиеся коты и кошки. Причем исключительно полосатые. Безумная любовь хозяйки к этим животным и завлекала сюда посетителей. Всех, кто и сам не прочь почесать за ушком пушисто-мурлыкающих созданий. Коты – жирные, с лоснящейся шерстью и бандитскими мордами, – лежали тут и там, осоловевшие от угощений, которыми потчевали дружелюбные посетители. Время от времени один из пушистиков лениво сползал с лавки и неторопливо вышагивал по дощатому полу, фыркая и помахивая хвостом. Половые то и дело спотыкались об них бегу, но ругаться не смели – хозяйка чайной прощала котикам любые прегрешения. А за разбитые чашки высчитывала из жалования обслуги, ибо под ноги надо смотреть, и не бежать, очертя голову. А как тут не побежать? Самовары в чайную залу не выносили, чтобы коты ненароком не обожгли пушистый бок о раскаленную медь. Вот и приходилось половым сновать, путаясь в занавесках, на кухню и обратно, разливая воду из огромного, вечно нагретого куба. Степенным шагом за всем не успеешь. В иных трактирах публика не гнушается встать и долить себе кипяточку, ежели добавки захочется. А в чайной г-жи Самойловой приходилось заказывать: «Эй, человек, неси еще!» И несли, а куда денешься. Вот и перед Порохом уже стояли три пустые чашки, а четвертую полковник почти допил.

На завтрак подавали калачи. Басманные, с узорчатым переплетением на золотистой корочке, муромские – тёртые на льду, скважистые, с тягучим мякишем, и, конечно, филипповские. Как раз такой и разламывал полковник. Отложил круглое «брюшко», сдвинул в сторону «ручку» и с видимым удовольствием вгрызся в поджаристую «губу».

– Замечали ли вы, Родион Романович, – заговорил Порох с набитым ртом, увидев вошедшего сыщика, – что у московского калача все самое вкусное сосредоточено именно в закорючке? Причем в левом загибе, в не в правом. Отчего так получается? В печи-то огонь для всех одинаковый… Да вы присаживайтесь. Тут вот маслице подтаявшее, самое золото! Сейчас меда еще принесут, а то я всю плошку вычерпал…

Полковник пребывал в благодушном настроении. Коты это чувствовали, подползли к нему поближе, развалились на лавке и под ней, а самый смелый или, может быть, самый наглый, подсунул лобастую башку под левую руку Ильи Петровича – гладь, мол, чего застыл.

Митя обрадовался живности, положил самого толстого котейку к себе на колени, стал тискать и почесывать. Мармеладов же присел на край лавки, подальше от полосатых тварей, у которых кроме пушистых хвостов есть и острые когти. Поэтому никакого панибратства с ними сыщик допускать не собирался.

– Сегодня утром в театре, – начал он, но Порох перебил:

– А ведь не нашли посыльного в лавках. Проверили на пять кварталов в любую сторону – нету такого, чтоб под описание подходил.

– Нету? – удивился почтмейстер. – Может он переоделся или волосы покрасил?

– Говорю же вам, и близко никого похожего, – полковник тоже гладил кота. – В лавках на посылки берут мальчишек лет от десяти до двенадцати. Им платить меньше надо, выгодно для приказчика. Тот парнишка, что к артисту Столетову приходил – не из торговых, это установлено.

– Бомбист? – спросил Митя.

– Не уверен. По описаниям в ячейке Бойчука нет такого. У него там…

– Амбал, худосочный брюнетик и одноглазый, – докончил за Пороха сыщик.

– Откуда вам известны их приметы? – насторожился столичный следователь.

– Приметы взяты из полицейского протокола, так Столетов описывал бомбистов. Другой вопрос, откуда эти приметы вам известны?

– Из тех же протоколов.

– Но вы были осведомлены о составе банды заранее, еще до приезда в Москву. Кто же ваш осведомитель?

Благодушное настроение моментально испарилось. Порох вцепился в загривок коту, который взвыл от возмущения, и отбросил прочь.

– Охранное отделение собирает информацию по крупицам. Здесь одно зернышко, там – другое. Клюем, знаете ли, словно курочка.

– Так всех и заклюете, – пробормотал сыщик.

– Шта-а?

– Я говорю, поздновато завтракаете, ваше высокородие.

Илья Петрович успокоился, подтянул к себе другого кота. Тот вяло отбивался, но потом затих, присмирел под тяжелой рукой.

– Ночь прошла в трудах. Допрашивал плотника, из тех, что в Лефортовских казармах ремонт вели. Там уже месяц меняют балки под крышей и полы перестилают… Прежде все было проще. Отдали приказ взводу солдат, они и доски застругают, и приколотят. Но возникли чертовы реформы. Прогресс, итить его мать! Армия должна воевать, ремонты же пусть наемные плотники делают. Каково? Служивых можно послать на смерть, а заставить их потрудиться – права нет.

Он махнул рукой половому и показал три пальца. Тот стрелой метнулся за занавеску.

– Наняли плотников из артели. Они всегда вчетвером работали, а вчера утром Селиван не пришел в казармы. Сказался больным, прислал весточку с племянником или еще каком дальним родственником. Артельщики сразу поверили, потому что узнали селиванов короб с инструментом – у того резные дощечки поверху, приметные, и дно гвоздиками убито. Стал бы мастер кому попало свой инструмент отдавать? Вот и эти лапти решили, что нет. А работу втроём не осилить. Взяли юнца с собой, провели мимо караульных внутрь.

– А он в этом коробе пронёс бомбу, – негромко сказал Мармеладов.

– Шта-а? – еще один кот полетел с лавки на пол, остальные поспешили отползти подальше от взбешенного полковника. – Да чтоб тебя перевернуло! А это вы как вычислили?

– Простое умозаключение. Вы приехали ловить бомбистов и вряд ли станете допрашивать кого-то среди ночи, если в этом деле не фигурирует бомба. Далее, по вашим словам, плотников всегда было четверо, но допрашивали одного. Где остальные? Или погибли, или в больнице в беспамятстве. Стало быть, взрыв получился мощный.

Половой, который принес три чашки чаю, услышав слово «взрыв» вздрогнул и пролил немного на скатерть. Порох рыкнул на него, срывая злость.

– Много жертв? – сочувственно спросил Митя.

– Тридцать человек убитыми, ещё полсотни в лазарете. Бомбисты все рассчитали. Плотники трудились на первом этаже, а аккурат над ними – столовая. Как раз юнкеров завели обедать, расселись они, чуть подурачились, отнимая друг у друга горбушки. Молодо-зелено, – скрипнул зубами полковник. – А внизу – бомба в коробе. Этот селиванов «племянник» без четверти двенадцать говорит: «Побегу до булочника. Ситного всем принесу. С изюмом». Кто же от такого откажется?! Ермолай, плотник, которого я допрашивал, с ним вызвался идти. Отстал у выхода, чтобы прикурить цыгарку у часового. Потому и выжил. А от остальных артельщиков и ошметков не нашли.

Вспомнив о папиросах, Порох достал портсигар и закурил. Коты с громким мявом перешли на другую половину чайной комнаты, подальше от противного дыма. Остался лишь тот, что лежал у Мити на коленях, но и он порывался сбежать.

– Но если «племянник» плотника ушел загодя, то кто взорвал бомбу? – спросил Мармеладов.

Порох зыркнул на него из-под бровей.

– Все-таки есть то, чего вы не знаете, а, Родион Романович? Бомба в ящике была особенная. С часами. Это мы уже потом установили, разыскав среди завалов обгоревшие шестеренки. Ровно в полдень бабахнула, секунда в секунду…

Кот, что лежал на коленях почтмейстера, вывернулся и утопал к остальной пушистой компании в дальнем углу. Митя попытался стряхнуть шерсть с черных штанов, – впрочем, безуспешно, – взял чашку и стал пить, шумно прихлебывая.

– Ух ты! Какой горячий чай, – он фыркнул, как недавний кот. – А что же тот артельщик… Спиридон?

– Селиван, – подсказал сыщик.

– Точно, Селиван. Он что же, в сговоре с бомбистами? Нарочно на работу не вышел?

– Мертвым нашли, – полковник затянулся папиросой и выпустил дым через ноздри. – Кто-то ночью проник в его каморку и голову проломил. А короб с резным верхом забрал, чтобы остальные артельщики приняли подменыша без лишних сомнений.

– Вы сказали: «проломил», – уточнил Мармеладов, морщась на дым. – Проломил или раздавил?

Следователь задумался, восстанавливая перед мысленным взором мрачную картину, увиденную вчера на месте преступления.

– Ну, скорее второе. Да, определенно раздавили, с двух сторон. А что?

– У Бойчука в ячейке есть бандит по кличке Хруст. Говорят, он как раз таким образом людей и убивает – давит, пока череп не хрустнет.

Порох с минуту разглядывал сыщика.

– Говорят? Хм-м… Говорят, значит. Выходит, у вас есть осведомители из числа бомбистов?

– И у вас тоже, Илья Петрович.

– Не понимаю ваших намеков.

Мармеладов склонился над столом, едва не коснувшись подбородком чашек, и понизил голос:

– Лукавите, ваше высокородие. Давеча сетовали, что агентов к бомбистам внедрить не удаётся. Но я уверен, что свой человек в ячейке Бойчука у вас имеется.

– Остроумная теория… И кто же это по-вашему?

– Тот, что ходит с повязкой на глазу. Рауф, да? Башкирец? Ваш агент – моряк. Скорее всего, боцман. У них есть такая привычка, прятать один глаз под повязку. Удобно – спустился в трюм, а глаз привык к темноте и все видит. Но сухопутных людей сей факт ставит в тупик и даже слегка пугает. Раньше ваших агентов Бойчук вычислял легко, поскольку все они имели отношение к охранке, за ними тянулся четкий след, да и повадки у ваших шпиков похожие. Приметные. А флотский человек ведет себя иначе. Не по-жандармски. Это вы ловко придумали.

– Это не я придумал, а г-н N, – отрезал Порох. – Верит он в психологию…

– Но психология сработала! – сыщик встал и прошелся по чайной пружинистым шагом. – Приняли Рауфа в банду. Легенду ему состряпали чудесную. Про пытки в Шлиссельбурге – это, разумеется, выдумка. Но выдумка удачная, сразу появляется мотив – личная ненависть к мучителям. А как вы подстроили расправу над жандармами? Это ведь была проверка на вшивость, чтобы новичок кровью себя с бандой связал и жестокость продемонстрировал. Но при этом, никто из честных служак не должен был пострадать… Нет, не подсказывайте. Я начинаю понимать. Рауф заранее предупредил на какое отделение будет совершено нападение. Влез в окно с бомбой, сделал вид, что мордует штаб-офицера, а в это время все жандармы сбежали через черный ход. Далее ваш агент кинулся к сообщникам, которые остались снаружи – руки в крови, сам растрепанный. Рассказал байку про вспоротое брюхо и тут бомба рванула. В здании начался пожар, бомбисты не могли туда сунуться, но оставили дозорного. Час спустя тот вернулся и сказал: вынесли дюжину трупов. Наблюдал он издалека и в темноте, видел лишь окровавленные простыни. Но и этого оказалось достаточно. Так ваш засланец стал своим в банде. И никто не задумался, откуда в жандармском отделении на ночь глядя столько народу? Положим, двое дежурных. Ну, трое. Откуда дюжина?

– Не все же такие умные! – огрызнулся полковник.

Мармеладов продолжал вышагивать по залу, не обращая внимания на котов, пробегающих мимо, и трех городовых, топчущихся на пороге чайной.

– А вы жандармов из Петербурга той же ночью выслали, чтобы они потом не попались на глаза бомбистам и обман не вскрылся.

– Да. Кто в Воронеже служит, а кто и в Царицыне.

– Хорошо, что агент успел вам сообщить, на какое отделение нападут бандиты, – Митя допил свою чашку и принялся за нетронутый чай сыщика.

– Не успел, – ответил Порох. – Не могли мы рисковать. За Рауфом следили несколько глаз, отправлять весточку было опасно. Он и по сей день выходит на связь крайне редко, чтобы не вызывать подозрений Бойчука.

– Но как же… – опешил почтмейстер.

– Мы предупредили все жандармские отделения. Любой офицер был готов в считанные минуты вывести личный состав на улицу, как только появится наш агент и скажет пароль.

– А какой пароль? – полюбопытствовал Митя.

– «Илья Пророк».

– Скромненько, но со вкусом, – съязвил Мармеладов и тут же поспешил успокоить закипающего Пороха. – Вы может и не пророк, Илья Петрович, но сработали как тонкий стратег. Добились своего, Рауф принят в банду. Ну и как, приносит это плоды?

– По мере сил он сообщает о планах бомбистов, – уклончиво ответил полковник.

– Почему же вы не поставили Рауфу задачу всю банду опоить, повязать и сдать вам с потрохами?

– Потому что это лишь ячейка большой сети. Пусть и самая опасная, но одна. А нам нужно собрать всех заговорщиков и прихлопнуть разом. Поэтому основная задача нашего агента не геройствовать, а исподволь разузнать, где и когда сойдутся руководители всех ячеек.

– Стало быть, вы хотите захватить весь исполнительный комитет заговорщиков.

– Отрубать головы этой гидры бесполезно, на месте каждой уничтоженной ячейки тут же образуются две новые. Нужно пронзить сердце, тогда выйдет толк. Грядущей весной бомбисты хотят устроить совместную акцию устрашения, а прежде комитет соберется для обсуждения планов. На этой встрече мы смутьянов и ликвидируем.

Почтмейстер прикидывал что-то на пальцах, потом поднял глаза на Пороха.

– Что-то я не пойму. А как Рауф умудрился взорвать бомбу в жандармском отделении? Ее тоже завели на определенный час?

– Нет-с. Самая обычная метательная бомба, – полковник достал из портсигара очередную папиросу. – Гремучий студень в жестяном корпусе.

– Но кто же ее швырнул? – недоумевал Митя.

Порох молча курил, игнорируя этот и последующие вопросы. Сыщик сел напротив него и долго всматривался в усталое морщинистое лицо.

– Думаю, несложно догадаться. Один из жандармов должен был остаться в здании и взорвать бомбу, оставленную Рауфом в кабинете офицера. Допустим, он даже успел бы выскочить за дверь, но стены в участках тонкие. Взрывная волна губительна на столь малом расстоянии. Вы наверняка обдумали разные варианты. Веревка с петлей, наклонная доска, шнур Бикфорда – все это не гарантировало успеха. Стало быть, в каждом отделении заранее назначили смертника. Один погибший из дюжины… Вполне допустимые потери в вашем ведомстве. Как выбирали, Илья Петрович? По жребию? Или в приказном порядке?

– Только добровольцы, – произнес полковник, глядя в стол. – Мы все присягали, Родион Романович. Клялись перед Святым Евангелием служить верно и нелицемерно, не щадя живота своего, до последней капли крови. И если потребуется, любой из нас, не задумываясь, пойдет на смерть за царя и Отечество.

– Как по мне, задумываться все-таки полезнее.