Текст книги "Город"

– А этот?

– Нет, на руках и ногах у него ничего не было. Разве что голова была выбрита и сплошь покрыта маленькими наколками, начиная с верхней части лба и дальше до самой шеи. А с какой бы стати кому-то оберегать от отметин конечности, после чего татуировать голову?

16

Великая библиотека недаром так называлась. Она была своего рода городом в Городе. Строили ее тысячелетиями, и постепенно она расползлась по территории в несколько акров. Там были жилые помещения для работников и хранителей, харчевни, кухни, конюшни и даже кузница, не говоря уже о садах, огородах, двух озерах и целом крыле для чужеземных посетителей – нынче оно стояло почти безлюдным. Ну и конечно, сами хранилища. Их были сотни, и в каждом – тысячи томов на самых разных стадиях сохранности. Историю библиотеки саму по себе можно было изучать в течение всей жизни. Поговаривали, что в разные эпохи множество стариков, ушедших из армии по возрасту или увечью, проводили свои закатные годы за исследованием этой истории. Некоторые даже добавили свои собственные записки к бесчисленным текстам, которые, впрочем, с тех пор почти никто не читал.

День клонился к вечеру, когда Бартелл, по заведенному обыкновению, вошел в центральный читальный зал. Это было громадное помещение с верхним светом, чьи древние своды подпирали сотни уходящих ввысь каменных колонн. Зеленая стеклянная крыша, чей возраст измерялся веками, пребывала в постоянной починке. По этой причине Колонный зал зачастую представлял собой не тихое прибежище книгочеев, а шумную и отчасти опасную строительную площадку. Где-то наверху трудились рабочие, они переговаривались, громко спорили, а временами выкрикивали предупреждение, следом за которым летел упавший инструмент или кусок выскользнувшего стекла. Внизу сновали хранители библиотеки – мужчины и женщины в зеленых одеждах, цвета учености. Они возили тележки, нагруженные фолиантами. Колеса ритмично постукивали по стыкам каменных плит.

Высокие окна по сторонам зала были забраны желтым и зеленым стеклом, отчего свет в помещении был размытый, будто под водой. А когда шел дождь, в зале раздавалось гулкое шлепанье капель, падавших в ржавые ведерки по углам.

Зимой в зале было зябко, как у нищего за пазухой, а летом – жарко, точно в духовке, но Бартелл лишь находил такие перепады бодрящими. Он подошел к любимому столику – в самой середине зала, между двумя колоннами. Как и полагалось, Карвельо был уже там.

– Бартелл! – подняв глаза, обрадовался помощник. – Хороший сегодня денек!

Карвельо был когда-то пехотинцем в составе Приморской армии, но уволился по увечью лет десять назад. За сорок, поджарый, мускулистый, он выглядел не библиотечным завсегдатаем, а уличным бойцом, пока не становился заметен обрубок руки, отнятой выше локтя. Бартелл кое-что приплачивал ему поверх скудного армейского пособия, и он очень держался за эту сумму, позволявшую кормить жену и троих детей, что обитали где-то неподалеку, в Библиотечном квартале. К тому же Карвельо очень нравилось это занятие. А если он и подозревал, что область истинных интересов старика мало совпадала с заявленной, то предпочитал помалкивать на сей счет.

– Что ж такого хорошего? – спросил Бартелл.

– Я вот тут, – и Карвельо потряс рукописью, представлявшей собой, насколько было известно Бартеллу, рабочий журнал курьера, трудившегося далеко на востоке Дравидской империи две тысячи лет назад, – нашел указание, что третий дравидский император…

– Аргипел.

– Ну да, Аргипел. Написал письмо Мохастиду…

Один из ранних императоров Города, чуточку нахмурившись от усилия, припомнил Бартелл.

– С просьбой прислать зеленого мрамора для отделки дворца! – расплылся Карвельо, и Бартелл улыбнулся в ответ.

Карвельо возводил свой род к переселенцам с дравидской периферии, некогда явившимся из-за Малого моря. Он испытывал жгучий интерес к истории далекой цивилизации и приходил в восторг, обнаруживая еще одну ниточку, связывавшую ее с Городом.

– Вот бы найти то письмо! Это же настоящий прорыв!

– Воистину, – согласился Бартелл, присаживаясь за стол. – Так вот, я сузил тебе задачу…

Он всегда произносил эти слова. Карвельо взял у него клочок бумаги, прочел, кивнул и радостно устремился в направлении каталожных шкафов, установленных посредине зала. От капели и падающих сверху предметов их укрывал брезентовый тент. Здесь помещались указания на каждую библиотечную книгу: какому предмету посвящена и где находится. Под конец дня Карвельо вернется со списком в два-три десятка работ. Они обсудят список и сократят на треть, а потом закажут хранителям. На другой день книги будут выкачены им на тележках.

До самого вечера Карвельо будет рыскать по каталожным шкафам; Бартелл же без помехи станет изучать фолианты, уже выложенные на стол. Шесть или семь из них не представляли для него интереса, они лишь маскировали и от Карвельо, и от любого более-менее случайного глаза истинную цель исследований Бартелла.

Когда восемь лет назад они с Эм выбрались из подземного мрака, он и понятия не имел, что однажды снова задумается о Чертогах с их несчастными жителями. Тем не менее вскоре его начали преследовать слова, некогда сказанные Исольд. Эта женщина, без преувеличения, в последний час своей жизни сочла нужным предупредить его о постепенном разрушении Дробилки, которую больше не чинят, а это может привести к затоплению всего Города. Минуло время, и Бартелл помимо воли задался вопросом, почему оказалась заброшена такая важная работа, ради которой некогда посылали команды механиков в опасные недра самых нижних Чертогов. Он сам был своего рода чиновником, а посему знал: причиной могла оказаться простейшая оплошность. Утерянная бумажка. Чье-то близорукое желание сберечь, а то и присвоить пару тысяч талантов.

А потом однажды, когда ему было нечего делать, он забрел в библиотеку просто посмотреть, не сыщется ли какого упоминания о Дробилке. Это была судьба. После нескольких месяцев увлекательного странствия по лабиринтам истории он набрел на записки механика по имени Милет. Кажется, тот был славным малым – выцветшие строки на пыльном пергаменте так и искрились юмором и умом. Дробилка, правда, в его рукописи не упоминалась (ее официальное название Бартелл никак не мог вычислить даже теперь), но размышления Милета об архитектуре Города тех давних времен, его бритвенно-острые замечания о личностях современников положительно заворожили Бартелла, впервые за долгие годы разбудив его воображение.

Работа Милета стала единственной книгой, похищенной старым воином из библиотеки. Он пронес ее мимо пронзительных глаз бдительных бабок на выходе, разделив на три части и привязав к животу. Это случилось шесть лет назад, но Бартелл до сих пор не избавился от чувства вины.

С тех пор он погрузился в изучение архитектуры Города глубже, чем опускался некогда в его подземелья. С большим трудом увязывал темные тоннели, мостики и пещеры Чертогов с сухими пояснениями строителей, упоминавших о «тройных стоках», «перехватывающих сливах», «жижесборниках» и «водосливных плотинах». Это был запутанный лабиринт, может статься, безнадежный. Однако Бартелл трудные задачи любил. И с восторгом отдавался решению той, которую сам себе поставил.

А потом однажды зимним днем у его стола задержался одетый в зеленое хранитель. Умолк перестук тележных колесиков, и Бартелл поднял голову. Хранитель был невелик ростом, тонколицый, рыжеволосый, со скрюченным плечом. Ни с того ни с сего он взялся расспрашивать Бартелла о его интересах и обсуждать громоздящиеся кругом фолианты по строительству, архитектуре и истории Города. Вопросы сыпались без конца, светлые глаза хранителя горели жадным любопытством исследователя. Бартелл пришел в ужас оттого, что за ним, оказывается, наблюдали. Он немедленно покинул библиотеку и носа туда не казал целых полгода. Потом все же вернулся, но с тех пор прятал свой истинный интерес под покровом совершенно других разысканий. Тогда же он нанял Карвельо в помощники.

Рыжеволосый хранитель время от времени попадался ему на глаза. Но похоже, коротышка успел его позабыть.

Со вздохом удовольствия Бартелл подтянул поближе знакомый том. Книга в потрескавшемся кожаном переплете носила название «Первая жизнь Маршалла Крида».

Этот самый Крид в молодости был судовладельцем с острова Яст, торговцем обсидианом и перламутром, а отчасти – жуликоватым искателем приключений. После урагана, разметавшего его корабли, для него настали тяжкие времена. Пережив множество приключений (которые Бартелл счет вымыслом чистейшей воды), Крид осел в Отаро. Дело происходило более четырехсот лет назад. В те времена Город был открыт для чужеземцев, здесь ключом била торговля, в гавани толпились корабли из всех уголков мира. Крид с его многострадальной женой и пятью дочками поселился в съемном доме и принялся вести дела, имевшие к законности весьма слабое отношение.

На самом деле Бартелла заинтересовали последние три главы «Жизни». Здесь Крид был уже стариком, автобиографическое повествование стало окрашиваться грустью. Автор оставил хвастливый и самонадеянный тон, господствовавший на более ранних страницах. Теперь этот человек желал завершить последние дела перед смертью, чье приближение с пронзительной ясностью видел перед собой. Он взял привычку бродить по Городу, созерцая его несказанную красоту и неисповедимую жестокость. Благоговейно описывал Радужные сады, которые в ту эпоху широкими дугами расходились от дворца более чем на десять лиг, и каждую составляли цветы лишь одного цвета. Он беседовал с математиками и астрономами; те объясняли старцу сложные закономерности, по которым были определены места для двадцати семи хрустальных башен Алого дворца, чтобы солнце в определенной последовательности светило сквозь них на рассвете в день летнего солнцестояния. Он описывал стеклянные птичьи вольеры Щита, куда свозились и где содержались в довольстве самые необычайные птицы со всего мира. В праздничные дни их выпускали в полет, и они живой радугой носились над городскими крышами, прославляя богов. Он писал о Клетках – железных решетчатых камерах, в которых снаружи городских стен вывешивали самых отпетых преступников обоего пола. Одних – запытанными до полусмерти, других – еще крепкими и полными сил. Там они умирали страшной и медленной смертью от жажды и голода у всех на глазах, ради увеселения и назидания.

А еще он со старческим бесстыдством, уже не думая о возможной широте интересов читателя, описал свое путешествие в сточные тоннели под дворцом, до самых Темных Вод – так ему было угодно назвать великую реку Менандр в ее подземном течении под Городом – и до Затвора Наставничества. Такое название получило устройство, предназначенное захватывать и дробить крупные предметы, попадавшие в стоки, чтобы они не вызывали заторов в нижних и более узких отделах подземной системы.

Это была не Дробилка. Затвор насчитывал всего шестнадцать «вращающихся механизмов» (согласно выражению Крида), между тем как Бартелл не сомневался: в Дробилке их имелось не менее двадцати. После поломки осталось девятнадцать. Однако устройство было сходное. В середине лета Крид посетил это место с группой механиков, спустившихся осмотреть и подправить механизм, когда вода стояла низко и особой опасности не наблюдалось.

Автор описывал нескончаемый спуск, долгие лиги вонючих тоннелей и похожих на привидения обитателей, исчезавших во тьме при любой попытке приблизиться.

Там, внизу, ему выпало пережить приключение.

Завершив работу у Затвора (описанную Кридом в исчерпывающих подробностях), отряд начал восхождение обратно к свету. Причем, как выяснилось, весьма вовремя.

«…С превеликим трудом тащился я вперед, и не одни лишь мои сапоги были отягощены налипшими нечистотами, но и самый дух был омрачен царившей здесь тьмой. Проведя в подземельях полдня, я чувствовал, что никогда уже не сумею вполне избавиться от его губительного влияния. Мои юные спутники оглашали тоннели громким смехом и веселыми кликами, но эхо, звучавшее в сырых стенах, окрашивало безнадежностью их голоса. Наше путешествие обратно весьма прискорбно затянулось по сравнению с нисхождением в глубину, ибо, как мне объяснили, наверху, в далеком солнечном мире, случилась непредвиденная непогода и возвращение тем же путем сделалось невозможно. Должен сознаться, это известие наполнило ужасом все мое существо. Поистине, нет места страшнее для заплутавшего, чем нескончаемые сплетения этих вечных тоннелей!

Я, несчастный старик, едва мог угнаться за молодыми мужчинами, которых избрал себе в спутники. Я начал отставать все больше и больше, ибо глупая гордыня мешала мне окликнуть их и попросить подождать. Свет их факелов начал уже меркнуть впереди, и лишь тогда я отбросил нелепое тщеславие и покричал им, но было слишком поздно: они меня не услышали.

Я испугался, что так и затеряюсь во тьме. Усталость и ужас вконец лишили меня проворства. И в это время на дальнем берегу потока, вдоль которого я шагал, разлился долгожданный факельный свет. Я с облегчением повернулся к нему, вообразив, что это один из моих товарищей вернулся за мной, по недоразумению оказавшись по ту сторону подземной стремнины. Но, к своему глубокому изумлению, увидел перед собой женщину. Высоко подняв пылающий светоч, она со спокойным любопытством присматривалась ко мне…»

Бартелл поерзал на жестком сиденье, наклоняясь вперед и вглядываясь в страницу.

«Она подняла факел еще выше, и я заметил, что на ней было длинное белесое одеяние с капюшоном: то ли ангелица, то ли один из духов Домани. Однако потом наваждение минуло, мои чувства обрели ясность, и я увидел, что передо мной была обычная смертная женщина: ее одежды, в посрамление скромности, были обрезаны повыше лодыжек, а ноги обуты в башмаки на толстой подошве, как раз для походов по загаженным тоннелям. Она отбросила на плечи капюшон, и я увидел, что она была уже не юной, хотя еще и не старой. Ее волосы отливали лунным серебром, а лицо могло принадлежать суровому ангелу.

Я уже собрался с духом, чтобы воззвать к ней о помощи, но в это время из тоннеля впереди послышался крик – это мои товарищи заметили наконец отсутствие старика. Свет их факелов быстро приближался: спасение было рядом. Женщина отступила и растворилась во тьме…»

После этого автор и его спутники продолжали свой путь уже медленнее. Крид, на чье прилежание не повлиял пережитый испуг, продолжал подробно описывать многочисленные тоннели.

«…Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь узорные решетки над нашими головами вновь начал просачиваться благословенный солнечный свет. Еще час – и я вновь оказался в лоне семьи. Немало дней понадобилось мне, чтобы оправиться после столь тяжкого испытания. Должен признаться, еще недели спустя приближение ночи ввергало меня в мучительное беспокойство: мне казалось, будто стены комнаты угрожающе нависали надо мной и были готовы обрушиться! Несколько месяцев, ложась спать, я боялся гасить свечу возле постели…»

Однако не далее чем осенью того же года присутствие духа вернулось к нему настолько, что он пожелал встретиться с одним из работников, сопровождавших его в подземном путешествии.

Это был суровый седой человек, вот уже лет десять трудившийся в сточных тоннелях на императорской службе.

«– Надо было тебе тогда же поделиться с нами, господин, – хмуро проговорил он, когда я завершил свой рассказ о встрече возле потока. – Суеверные считают подобных ей бесплотными духами, но я склонен думать, что это враги Города прокладывают себе путь наверх!

Я все думал о рослой, несомненно, изящной незнакомке на другом берегу. Предположение насчет вражеских лазутчиков, высказанное добрым малым, особого доверия мне не внушило, но и обижать достойного рабочего мне не хотелось. И я сказал:

– Бесплотные духи? А что, по мнению суеверных, побудило их населить глубинные выработки?

Мой собеседник отвел взгляд.

– Никому не известно, – ответил он коротко, – обитают они там постоянно или спускаются в поисках поживы. Иные утверждают, будто она происходят из заколдованного места, именуемого чертогом Назирающих…

– Заколдованного? – переспросил я и, боюсь, не удержался от улыбки, произнося столь невероятное слово. – Так мы о духах говорим или о ведьмах?»

На этот вопрос рабочий автору не ответил. Переговорив еще с несколькими механиками, Крид предпочел просто отмахнуться от слухов о чертоге Назирающих, благо подобных мифов в Городе было более чем достаточно. Дворцы Щита якобы посещались духами безвременно умерших детей, а к полям сражений спешили ангелы – забирать души смертельно раненных воинов. Под конец своих записок, на пороге смерти, Крид, кажется, сам начал считать увиденное игрой разума, пошатнувшегося от усталости, страха и подземных испарений.

Бартелл задумчиво откинулся на стуле. Он десятки раз вчитывался в эти строки, негодуя на убожество добываемых сведений. Вот и теперь он продолжал смотреть на знакомые страницы, словно ожидая, что написанное облечется неким новым смыслом.

Чертог Назирающих был единственным намеком на тот мир, с которым он успел соприкоснуться. Бартелл часто вспоминал воительницу Индаро. Ну вот почему он, старый дурак, в то время почти не обращал внимания на окружающее и, соответственно, впоследствии почти ничего не мог вспомнить? Только залитый факельным светом чертог с резными птицами по стенам, небольшую и тихую белую комнату, где он ужинал в обществе странной пожилой женщины… Все было словно сон, словно короткая передышка, выпавшая ему среди чудовищных жизненных тягот. Они с Эмли несколько лет не заговаривали о пережитом. А когда наконец он стал расспрашивать приемную дочь, выяснилось, что те события запомнились ей весьма смутно.

Пока он сидел, раздумывая о прошлом, вернулся Карвельо и подтолкнул к Бартеллу тот бумажный листок, сопроводив его своим списком книг. Он улыбался.

– Я не забыл, что ты мне когда-то сказал, – азартно сообщил он Бартеллу. – Ну, про твой интерес к воинским татуировкам! Ты еще сказал «не бери в голову», но вот смотри, какая книжка попалась…

Он взвесил на руке большой пухлый том и прочел название:

– «Тайный код: официальная и неофициальная символика в военной среде». И написана солдатом – Анабетом Марцеллом!

Бартелл передернул плечами, стараясь не выдать жгучего интереса, хотя на самом деле уже разрывался между нехорошим предчувствием и любопытством.

– Это меня такая муха тогда укусила, – нахмурившись, сказал он приятелю. – Не буду я его читать, верни вот с этими…

У него уже были выложены книги для возвращения хранителям. Карвельо с разочарованным видом вернулся к работе.

Однако человек слаб. Бартелл сперва провел рукой по тисненой обложке, потом, конечно же, открыл книгу, втягивая аромат хорошо выделанной кожи. Вздохнул – и принялся листать. Плотная бумага, многоцветные вклейки… Дорогая, должно быть, книга была. Он закрыл ее и снова посмотрел на обложку. Анабет, стало быть? Имя означало «шагающий в гору». Вот бы знать, кто прятался под псевдонимом. Марцеллов было немало. Например, Марцелл Винцер, верховный правитель Города, был историком и писателем. Может, это он назвался Анабетом, чтобы выпустить в свет эту малоизвестную книгу?

Бартелл снова взялся листать ее. Глянцевые страницы прямо-таки льнули к пальцам. А чего стоили красочные рисунки! Скачущие кони, вздыбленные львы, затравленные тигры, парящие орлы, вьющиеся змеи… То есть все как он и говорил Креггану с Долом Салидой: солдатам нравились животные, олицетворявшие силу и власть.

Бартелл рассматривал картинки, и книга пробуждала удивительно теплые, душевные воспоминания. Не о крови и смерти – о воинском братстве. У них ведь были общие враги и общие устремления. Они знали, зачем идут в бой, они рассчитывали на дружбу и взаимное уважение.

Ничего удивительного, что он вновь вспомнил Фелла, своего друга и вернейшего сподвижника. В первый раз с тех пор, как его заточили в тюрьму, в памяти начали отворяться вроде бы наглухо запертые двери. За каждой открывались целые миры, полные красок, жизни и боли. Вот они с Феллом бок о бок скачут на передовую, чтобы возглавить пехоту и повести ее к победе в бою у Черной протоки. А вот он же, годы спустя, хохочущий среди сослуживцев по Девятнадцатой Имперской, приканчивая запасы спиртного в очередном кабачке долгим летом сорок седьмого…

Потом старый Барт открыл еще одну дверь, старше и темнее других, и увидел Фелла у императора на суде. Смутно памятные прежде, безымянные лица стали обретать плоть и кровь, а с ними – имена: естественно, Винцеры… а вот Флавий Ранделл Керр, этот старый козел… рослый Боаз… Все глядят с расчетливым интересом – и ни у кого ни намека на сострадание в глазах.

А перед ними стоит женщина, возникшая в его жизни в чернейший из дней. Архивестница…

* * *

Солнце клонилось к закату. Скоро библиотека закроется. Бартелл вышел наружу; тени уже стали длинными. Кутаясь в плащ от вечернего холодка, он направил свои стопы в Джервейн, туда, где ждал гостеприимный чердак потаскухи Каллисты.

Двое мальчишек обрадованно покинули пыльный уголок у подножия низкой стены и рысцой скрылись в ближнем переулке. Там, у задней двери одного из домов, их уже поджидал кривобокий мужчина с рыжими волосами. Он вручил старшему клочок бумаги, отступил прочь и исчез в узкой двери.

Было уже темновато. Младший из братьев зевнул. Дело шло к ночи, на улице становилось холодно. Однако не все дела были сделаны. Прежде чем вернуться в теплый дом, полный запахов маминой стряпни, братьям следовало посетить человека, который им платил.

* * *

Эмли подняла голову и развязала потрепанную веревочку на шее. Убрала назад выбившиеся пряди темных волос, упавшие на лицо, и снова завязала шнурок. Потом склонилась над последней частью витража. По традиции краска, наносимая на цветное стекло, была черной, ради контраста с его чистыми и яркими цветами. Но личное клеймо Эмли, ее подпись, уже ставшая узнаваемой и ценимой в состоятельных домах, была пятнышком цветной краски, которую она неизменно добавляла к каждой своей работе.

Взяв тонкую кисточку, она окунула ее в горшочек с краской цвета мокрой земли. В нижнем правом углу, на кусочке прозрачного стекла, под уверенной рукой начал возникать силуэт гулона. Совсем уже крохотной кисточкой Эмли распушила ему хвост, обернутый вокруг тела, наметила острые уши. Потом отошла к угловому шкафу и вытащила драгоценный горшочек с золотой краской, изготовленной специально для нее приветливым ювелиром с проспекта Милосердия. Окунув кисточку, она снабдила гулона парой золотых глаз. Зверь, как живой, смотрел на нее со стекла. Ощущалось даже недоброжелательство его взгляда.

Она так привыкла рисовать гулона в качестве подписи, что почти уже не думала о значении рисунка. Живого гулона она видела единственный раз – в подземельях, в тот день, когда пропал ее братец Элайджа. Она плоховато помнила то страшное время, только большого безобразного гулона – и как он шипел на нее, щеря острые желтоватые зубы. И то, как она в последний раз видела брата: на мосту, в умирающем факельном свете, за мгновение перед тем, как их унесло… Она каждый день думала об Элайдже, но уже без надежды на встречу, лишь с грустью и сожалением.

Эмли опустила руку с кисточкой. Витраж был еще далек от завершения. Покамест он представлял собой набор остроугольных осколков стекла, вырезанных по форме и раскрашенных, но ничем между собою не соединенных. Все было подготовлено к заключению в паутину свинцовых оплеток. Предстоявшее дело требовало ловкости и ремесленных навыков; им с Обтрепой нужно будет немало потрудиться бок о бок. Однако творческая часть работы была кончена, и, как всегда в таких случаях, Эмли испытывала больше печали, нежели удовлетворения.

Предыдущий кусочек, который она раскрашивала, – тот, где были щупальца чудовища, – уже высох, и она переложила его на деревянный поднос. Накрыла тонким войлоком и поместила сверху кусочек с гулоном. Взяв под мышку поднос, она поддернула длинный подол и заткнула за пояс, после чего стала осторожно спускаться по стремянке. Внизу она оправила юбку и уже по обычной лестнице сошла на нижний этаж, где у печи трудился Обтрепа.

Этот последний, должно быть, услышал ее шаги; он выглянул из мастерской и забрал у девушки тяжелый поднос. Это был высокий парень, худой и сутулый, с мышиного цвета волосами, падавшими на лицо. Он все еще очень смущался в присутствии Эмли, хотя и работал на ее отца вот уже два года. С Бартеллом он держался гораздо свободнее. Тот даже утверждал, что парню было присуще суховатое остроумие, но Эмли ни разу не сподобилась его наблюдать. Обтрепа шустро двигался туда и сюда, опираясь на костыль. Его правая нога была когда-то очень жестоко раздроблена, он кое-как мог на нее опираться, но и только. Он не был женат и никакой родни не имел. Жилищем ему служила крохотная комнатка на первом этаже. Он предпочитал не выходить из дому.

– Ага, – сказал он ей, нервно кивая. – Гулон…

Эмли молча смотрела на него. «Два сапога пара, – думалось ей. – Болезненно застенчивый парень и безмолвная девушка».

– Бартеллу сказала? – моргая, спросил он. – Про соглядатая? – Она не ответила, и он с упреком добавил: – Ты же обещала.

На самом деле Эм пыталась не думать о человеке, которого видела в переулке Синих Уток. Она заметила его четыре дня назад, когда сидела в мастерской на широком подоконнике, подкармливая птиц. Наклонившись наружу, она бросила взгляд наземь. Оттуда были видны макушки прохожих; ее временами брало искушение уронить кусочек хлеба и посмотреть, попадет ли в кого-нибудь. Ее внимание привлекла голова в неторопливом движении обычной толпы рабочих и мелких торговцев. Для начала – светлыми волосами, игравшими под солнечным лучом. Потом она увидела, что человек прогуливался с таким видом, словно впереди у него вечность. Когда он отошел чуть подальше, она увидела, что он был немалого роста.

«Не иначе солдат», – подумала Эм.

Он шагал этак развязно, вразвалочку. Совсем не то, что шаркающая ногами беднота Линдо, словно бы извинявшаяся за само свое существование.

Скоро она забыла и думать об этом человеке, но… сегодня увидела его снова. На сей раз он подпирал угол дома, наполовину скрывшись в густой тени. Эм была уверена, что человек тот же самый. И похоже, он наблюдал за Стеклянным домом. Эмли спрыгнула с подоконника и бегом одолела сверху вниз все ступеньки. Она вышла в нижнюю переднюю – этой комнатой они никогда не пользовались, поэтому здесь было сыро и воздух отдавал плесенью. Там имелось окно, выходившее в переулок. Оно было заколочено, но неплотно, между досками оставались щелки. Стекло давно заросло грязью. Эмли подышала на него, потерла рукой… К ее некоторому разочарованию, человека на углу не оказалось. Однако почти сразу она его снова увидела. Он шел прямо к ней, причем с таким видом, словно ему принадлежал весь мир. Точно солдат, решила она. На нем были военные сапоги и потертый алый камзол, не иначе бывший когда-то частью военной формы. И он был вооружен: у левого бедра висел в ножнах меч, справа на поясе – длинный нож.

Он подходил все ближе, обводя Стеклянный дом очень пристальным взглядом и не забывая о переулке в непосредственной близости. Эмли уже могла рассмотреть его глаза – очень светлые. Она невольно спряталась от его взгляда, хотя он вряд ли мог ее рассмотреть через весьма грязное стекло. Когда она отважилась выглянуть снова, его уже нигде не было.

В ответ на слова Обтрепы Эм покачала головой. И зачем вообще она с ним поделилась? Теперь ведь не отвяжется, пока она в самом деле не передаст Бартеллу.

– Если не ты, так я расскажу, – заявил вдруг работник. И немедленно покраснел от собственной смелости.