Текст книги "Дрейф. Вдохновляющая история изобретателя, потерпевшего кораблекрушение в открытом океане"

Следуя за мечтой

17 февраля

13-й день

Оказывается, мой спинорог похож более на носорога, чем на морского жителя. Из его спины выступает толстая, похожая на рог кость. Я с силой бью по рыбе острым охотничьим ножом, крепко держа рукоятку, наконец мне удается проткнуть концом ножа кожу, крепкую, как шкура буйвола, с очень жесткой чешуей, похожей на толченое стекло.

Прижимаюсь лицом к сырой, влажной плоти, чтобы всосать буровато-красную кровь. Мой рот наполняется сильной, вызывающей отвращение горечью, и я выплевываю ее. Нерешительно кладу в рот рыбий глаз, растираю его зубами – меня мутит. Неудивительно, что даже акулы сторонятся этой рыбы.

Из-за жесткой шкуры маленького океанского носорога сначала приходится чистить снаружи, а потом внутри: содрать шкуру, отделить мясо от костей, потом выпотрошить. Рву зубами один горький, волокнистый кусок, жесткий, как подметка, а остальные развешиваю, чтобы они сохли. В этой рыбе более или менее съедобны субпродукты, особенно печень. Я думаю об одном киногерое, который в начале фильма является капризным, неприглядным старым хрычом, а в конце, когда обнажилось его нутро, все его поняли и полюбили. Вот и я проник сквозь жесткую и неприглядную оболочку спинорога, обнаружив под ней настоящее вкусное богатство.

Давно, когда я был маленьким мальчиком и жил в Массачусетсе, в наших краях пронесся ураган. Я помню, как толстые дубы качались под ветром словно травинки. Брат построил такой прочный домик в ветвях одного из деревьев, а ураган разнес его на куски. Мощь этого шторма была необычайной, но я слышал и о более значительных силах, в том числе атомных, превосходящих подобные бури. Тогда я положил пять долларов, складной нож, катушку от спиннинга и другие личные вещи в коробку и спрятал ее в ящик письменного стола. Если разразится катастрофа, я буду готов. Если кто-нибудь и выживет, то это точно буду я. Таковы детские фантазии о бессмертии.

От скудной пищи мои кости начинают выступать под атрофирующимися мышцами. Еще хуже – глубокая пустота в моей душе. Я незваный гость в этом мире, плохо приспособленный и к тому же погубивший одного из его обитателей. Смерть может настичь меня быстрее, неожиданнее и куда более естественным образом, чем она настигла рыбу. Мои слабое физическое и перепуганное эмоциональное «я» боятся этого. Сильное рациональное «я» понимает, что это было бы попросту справедливо. Глотая вкусную печень, я высматриваю спасителя в пустынных волнах. Но здесь я совершенно один.

Серое, затянутое облаками небо отражается в спокойном, немного унылом море. Благодаря вчерашнему солнцу опреснитель на солнечной энергии произвел шестьсот миллилитров воды. Сегодня его волшебство будет не столь эффективным. Тучи приглушают палящее полуденное солнце, но не дают получить максимальное количество воды. Вот она, жизнь, полная противоречий! Когда дует сильный ветер, я быстрее продвигаюсь к месту своего назначения, но мне сыро, холодно, страшно, и велик риск перевернуться. Когда стоит штиль, я обсыхаю, раны заживают, куда проще ловить рыбу, но мое путешествие замедляется, а встречи с акулами случаются чаще. На спасательном плоту плохие условия для жизни, невозможно удобно устроиться, чтобы отдохнуть. Здесь может быть только плохо и еще хуже, очень неудобно и так себе.

Я ощущаю быстрые, сильные удары по спине и ногам. Это не акула, а дорада. Я не удивлен. Их толчки становятся более уверенными, почти яростными, как удары боксера. Снова и снова они тычутся туда, где днище плота прогибается под любой тяжестью. Возможно, они едят морские желуди. С выступающих частей им легче отрывать кусочки мяса моллюсков, которые начинают разрастаться подо мной.

Я так часто промахивался мимо цели, что теперь целюсь не спеша. Тук, тук, тук… это начинает надоедать. Дорады подплывают спереди, делают широкий круг вокруг плота, словно бомбардировщики, собирающиеся сбросить бомбы. Я не могу встать в полный рост, чтобы увидеть, как они подплывают, и одновременно быть готовым выстрелить. Встаю на колени и жду возможности нанести удар. Они видны спереди, с боков, но слишком далеко и глубоко.

Я небрежно направляю ружье в сторону плывущего тела. «Вот тебе!» Бах! Оглушенная рыба лежит на воде. Я оглушен не меньше, но все-таки поднимаю ее на борт. Она бьет хвостом, поднимая пену, воду и кровь. Ее похожая на булаву голова судорожно дергается. Все мои силы уходят на то, чтобы не дать концу гарпуна проткнуть надувной плот, когда он дергается вместе с тяжелым колотящимся телом. Я бросаюсь на рыбу и прижимаю ее голову к бруску фанеры, который служит мне разделочной доской. На меня смотрит большой круглый глаз. Я прямо-таки ощущаю ее боль. В какой-то книге я вычитал, что для того, чтобы обездвижить рыбу, надо надавить ей на глаз. Ярость моей добычи усиливается. После короткого колебания втыкаю в глазницу нож – чем вызываю еще большую ярость. Она пытается вырваться на свободу. Следи за концом гарпуна! Для сочувствия нет времени. Я нащупываю нож, втыкаю его в рыбий бок, разрезаю, нахожу хребет и ломаю его. Тело вздрагивает, глаза мутнеют. Я падаю и смотрю на свой улов. Тело рыбы уже не голубое, каким оно было в море. Мое сокровище стало серебристым.

Акулы

могут различить

каплю крови

в миллионах

капель воды.

Это то же,

что почувствовать

запах стейка

среди ароматов

всех тарелок

Бостона.

Вокруг плота разворачивается свистопляска. Я замечаю, что эти рыбы часто держатся парами. Приятель моей жертвы с явной яростью бьет по плоту. Стараюсь не обращать внимания на эти болезненные толчки все три часа, пока чищу улов.

Нарезаю мясо на полосы шириной два с половиной и длиной пятнадцать сантиметров. Протыкаю в кусках дыры и насаживаю их на бечевки для просушки. С наступлением вечера как можно дальше выбрасываю голову и кости и как можно быстрее выполаскиваю мои впитавшие кровь губки. Акулы могут различить единственную каплю крови в миллионах капель воды. Это примерно то же, что почувствовать запах конкретного стейка среди ароматов всех обеденных тарелок Бостона.

Вокруг меня собирается ночной эскорт из тридцати рыб минимум. Они бьют по плоту как толпа линчевателей и враждебно гудят. До меня доносится безмолвный ропот: «Ты заплатишь за это убийство, человек!»

В ответ я кричу:

– Оставьте меня в покое! Я хочу жить! Просто оставьте меня в покое!

Снова и снова я заряжаю ружье, дергаю тугой эластичный шнур и, не целясь, палю в скопище рыб под плотом. Многие уязвлены моим аргументом, но и руки устали. То место груди, куда я прижимаю приклад ружья, когда его заряжаю, болит.

18 февраля

14-й день

Никак не могу отогнать одну рыбу. Я механически жую кусок ее приятеля и смотрю, как она кругами ходит в чистой воде, чтобы снова и снова бить по плоту. Кстати, рыбья плоть не так уж вкусна, как я ожидал. Рыба продолжает колотить по плоту всю ночь.

Впрочем, утром вкус меняется. Теперь рыба превосходна. По вкусу напоминает меч-рыбу или тунца. Может быть, ее надо немного выдержать? Мясо заслуживает лучшего обращения, чем я могу ему предложить, – капельки чеснока и лимона, священнодействия на настоящей кухне. Трудно прекратить поедать его, но придется. Возможно, пройдет много времени, прежде чем я поймаю еще одну рыбу.

В тысяче миль от человеческого общества, денег или роскоши я все равно чувствую себя богачом. С веревок, которые я натянул в одной половине плота, свисает почти семь кило рыбы. Я называю это сооружение мясной лавкой. Опреснитель на солнечной энергии начинает блестеть от конденсата, словно монетки, поблескивающие в сумке попрошайки под щедрым аристократичным солнцем. Всего лишь? Отнюдь. Эти скромные запасы могут обеспечить мне великолепное будущее. Постепенно я выстраиваю дом из резины, веревок и стали. Я сосредоточен не только на непосредственной опасности, но и на долговременном выживании. Голод утолен, жажда терпима. Запасов хватит, по крайней мере, еще на десять дней – достаточно для того, чтобы проплыть 220 миль, отделяющих меня от судоходных путей. Теперь можно отдохнуть от рыбалки. Раны на коленях и спине подзаживут к тому времени, как я достигну путей, смогу внимательней вести наблюдение. Кто бы мог подумать, что я, хронический нытик и самый нетерпеливый человек в истории, смогу разглядеть в куске сырой рыбы и пол-литре воды настоящее богатство?

Похожий на фотообъектив «рыбий глаз» сверкающий пластиковый опреснитель до сих пор отражает хмурое небо над кормой. Прозрачный пластик опреснителя медленно затуманивается конденсатом, он начинает по каплям отдавать свой нектар: кап… кап… кап… Я размышляю о будущем. «Когда доберусь до дома, то я… то я… то я…»

Я всегда был мечтателем. Когда мне было четыре года, родители подарили мне игрушечный замок с солдатиками в ярких красных и синих мундирах. Нити их жизней были связаны фанерой и свинцом, я мог придумывать множество историй. Мог заставить их умереть и вновь ожить. Я мог сделать их нищими или королями. По моей воле их ожидали удача или поражение, мои герои побеждали или погибали с честью.

Опускаю подъемный мост в детские воспоминания. В те дни мне приходилось спать днем. Я лежал на кровати, глазея на желтое лето за окном. Лучи света пронзали комнату, в них кружились пылинки, плывя по невидимому течению, пока не исчезали в тени. В каждой соринке мне виделся целый мир. Годы спустя я услышал про атомы, слишком маленькие, чтобы их могли видеть люди. Галактика может быть электроном в каком-то огромном мире – почему бы и нет? Нет ничего невозможного. Если что-нибудь можно вообразить, то это существует. Порождения разума не ограничены никакими физическими законами.

Физически они становятся явными. Я хотел бы избавиться от страха, но это сложно, когда нельзя заняться тем, что вытеснит, избавит от него. Чтобы выжить, необходимо беречь энергию, а каждое движение сжигает новую порцию топлива в печи моего тела. С сухой кожи поднимается пар. Я слежу за опреснителем и высматриваю суда. Рыбалкой я займусь теперь, только когда наступит подходящее время, а вероятность успеха будет достаточно высока. Оставшееся время я смирненько сижу, пытаясь отвлечься. Размышляю над дизайнерскими идеями яхт и спасательных плотов, которые буду разрабатывать в теплом, сухом офисе, как только вернусь в Мэн. В моем судовом журнале начинают появляться заметки о системах безопасности, круизных яхтах, рабочих и личных целях. Я часто кажусь себе брокером на фьючерсном рынке.

Нахожу некоторое успокоение в размышлениях о многоуровневой реальности. Горячие булочки из цельнозерновой муки, снившиеся мне прошлой ночью, почти ничем не хуже настоящих. Мне начинает нравиться мечтать о еде, я перестаю ненавидеть эти соблазнительные картины. Я могу приблизиться к пище только в мечтах, но даже это – лучше, чем ничего.

Я живу одновременно в реальности и в мечтах. Теперь я вижу множество миров, окружающих меня: прошлое, настоящее и будущее, сознательное и подсознательное, материальное и воображаемое. Пытаюсь убедить себя, что ужасно только настоящее, что все другие миры непоколебимы, спокойны и свободны. Я безумно хочу обезопасить эти другие миры от боли и отчаяния, чтобы в любое время я мог укрыться в них. Заговаривая себе зубы, я знаю, что реальность – резкая, всепроникающая, всецело поглощающая и Стивен Каллахэн не может ее покинуть. Сегодня все идет гладко, завтра волны могут разбушеваться, сокрушить мой дух и смыть мечты.

Небо темнеет, над водой разливаются сумерки – и они возвращаются. Мои ноги, спина и руки избиты так, словно меня обработала банда отморозков. На некоторое время отгоняю дорад гарпуном, но они всегда возвращаются. Они нападают снова и снова, их становится все больше и больше.

Подоспели мои мучители. Если я свалюсь в воду, то эти «собачки» растерзают меня. На ум приходит фильм Хичкока «Птицы». Может быть, рыбы всего мира держали совет, осудили ненасытный аппетит человека и алчность, с которой он эксплуатирует море. Человек оправдывает это нуждами высших видов. Рыбе надоел людской эгоизм. Воображение рисует обглоданные дочиста скелеты моряков, чьи пустые глазницы смотрят на мерцающую поверхность, погружаясь в темные глубины океана. Зачем дорады это делают? Почему они столь неистовы? Как простая рыба может быть такой пугающей?

Ночь накрывает мир своим одеялом. Засыпает и рыба. Я могу видеть косяк из тридцати-сорока дорад, тихо плывущих рядом с плотом. Они сверкают, как серебро на черном бархате, некоторые поблескивают, как луч маяка, с глубины в несколько морских саженей. Они ждут рассвета, чтобы начать новый раунд, а днем поохотиться на летучую рыбу. Я закрываю глаза и переношусь в другие места.

Бац! Ужасный удар в спину. Отрывистая очередь проходит по дну плота, который с резиновым визгом выпрыгивает из воды, а потом обрушивается вниз. Акула атакует! Я бросаюсь ко входу с оружием в руке. По дну плота лупила дорада – похоже, акула сцапала ее под днищем. Но теперь она уже не помнит о рыбе, она хватает плот, дергая его туда-сюда за один из балластных мешков на другой стороне. Я не могу до нее добраться без риска свалиться за борт. Жди, ты должен ждать. Со стороны смотрового окна раздается скрежещущий удар. Жди, надо ждать… Темно, как в преисподней, я ничего не могу разглядеть. Вот она. Стреляю – и попал! Акула срывается, разворачивается и снова нападает, поднимая вихри и воронки. Черт! Надо ждать… Темнота, тишина. Весь дрожа, достаю бутылку с водой и делаю несколько глотков. Целый час каждый легкий шлепок воды или скрип резины заставляют меня подпрыгивать, я готов отразить новое нападение. Вот бы оказаться подальше отсюда. Вот бы…

Неужели всего полдня назад я чувствовал себя настолько уверенно, что смог убедить себя, что реальность – всего лишь небольшая часть моей жизни, а мое воображение способно защитить меня? Теперь все эти ряды острых как бритва зубов и глубокие, саднящие раны – единственное, что здесь существует, и я не могу спастись из этой зловещей тюрьмы даже во снах. Насколько ничтожны мои шансы в реальности? Может быть, просто сдаться, чем продолжать эту бессмысленную борьбу?

Я сражаюсь с мыслью о четырнадцати сотнях миль водной пустыни, отделяющих меня от первого оазиса. Я пытаюсь забыть свой страх нападения. Я борюсь с усталостью и подкачиваю плот, отвлекаюсь от боли в разъедаемых солью порезах на спине и коленях. Утомленный, засыпаю на час или около того.

Мои сны опять прерываются плещущимися снаружи дорадами. Хватая ружье, я открываю полог тента. Но на этот раз никто не нападает. Вода спокойна. Мои глаза улавливают сверкающие огни на черном горизонте. Корабль!

Похоже, он идет мне наперерез, мы должны пересечься примерно через четыре мили. Я ищу ракетницу и патроны к ней. Заряжаю одну из толстых красных малышек и защелкиваю крышку на корпусе. Молю ее шепотом: «Помоги мне, помоги сейчас!» Встаю, направляю широкий ствол вверх и запускаю ракету. Оранжевое солнце взмывает в небо, выпуская дым, и мягко освещает маленький парашют, на котором медленно спускается к морю. Огонь покачивается во время этого плавного спуска, освещая темные воды в шестидесяти метрах под ним.

Огни корабля разворачиваются под более острым углом. Из меня вырывается радостный вскрик: «Меня увидели!» Жду, а потом запускаю вторую ракету. Мое настроение поднимается вместе со светом. Слабые ноги сами пускаются в пляс. Я смотрю, как приближается судно. Больше никаких акул! Домой! Свежая дорада, королева моря, пойдет экипажу. Ныряю внутрь и начинаю кидать в сумку нож, воду и провизию. Возможно, судно оставит плот в море, хочу взять с собой хотя бы снаряжение, единственные вещественные свидетельства, которые я оставил в мире. Какое же облегчение забыть о том, что воду надо пить маленькими глотками. Делаю несколько больших глотков и выглядываю.

Спускается легкий туман. Судно приближается, идет немного южнее меня. Сияющие иллюминаторы и ярко освещенный капитанский мостик излучают тепло и приветливость. Спасен! Четырнадцать дней – и я спасен! Запускаю третью ракету. Кричу: «Я здесь!» В голове проносятся картины моего спасения…

– Куда вы следуете? – спрашивает капитан с аккуратной бородкой.

– Похоже, туда же, куда вы.

– Ха! Думаю, это правда! В таком случае наша следующая остановка – Гибралтар.

Дарю ему нанизанную на бечеву рыбу.

– Извините, что я так неаккуратно накромсал ее. Знай я, что вы заскочите на обед, порезал бы на аккуратные стейки.

– Мне пора возвращаться к работе. Отдохните пока, наберитесь сил, а потом встретимся на мостике.

– Думаю, я быстро восстановлюсь. Во всяком случае, должен. Перед отплытием я был в неплохой форме.

Немного помедлив, задумчиво говорю:

– Мне чертовски повезло, не так ли? Правда?..

Фантазии отступают, когда я зажигаю фальшфейер. В моем маленьком мире становится светло, как днем. Я легко могу разглядеть в толще воды свой рыбий эскорт. Тела плавно колышутся, они, конечно, не знают, что их компаньон скоро исчезнет. При таком спокойном море, идеальной видимости, с расстояния всего в одну милю вахтенный на судне не может меня не заметить.

Корабль продолжает держать курс на разгорающийся рассвет. Его кильватерный след хорошо освещен, так как на корму падают лучи света из кают. Прямой бурлящий след, рокот двигателей, дымовой шлейф позади. Теперь туман стал густым, превратившись в легкий дождик. Взволнованно стучащее сердце прогоняло холод.

Энтузиазм затухает, ледяной холод пробирается мне под кожу. Темные полосы облаков освещаются восходящим солнцем, которое еще не поднялось над горизонтом. Зажигаю еще один фальшфейер, я до сих пор уверен, что меня заметили. Волны от корабля раскачивают плот, покачиваюсь в такт, все еще стоя на ногах. Должно быть, он сейчас развернется и подойдет с наветренной стороны. Когда фальшфейер гаснет, в моей руке остается длинная дымящаяся головня, похожая на огненный рог дьявола. Я бросаю ее за борт, она дымится и шипит, ударившись о воду, потом ухает и бурлит, опускаясь в глубины.

В воздухе остается лишь легкий запах дизельного топлива. Не упустить бы последний шанс. Может быть, кто-нибудь стоит на кормовой палубе. Я зажигаю четвертую парашютную осветительную ракету. Потом падаю без сил.

С корабля меня не увидели.

Дурак, дурак, чертов дурак! Ты впустую потратил шесть ракет, посчитай-ка сам, ШЕСТЬ, ты, индюк! Судя по бутылке воды, ты заглотил пол-литра – ПОЛ-ЛИТРА драгоценной, с трудом добытой жидкости! Самоуверенный, расточительный болван, ты перепутал мечты с реальностью.

Стоя под легким холодным дождем, пусто таращусь в горизонт до тех пор, пока не тает последний завиток дыма. Я должен был понимать, что вряд ли меня спасет первый же попавшийся корабль. Семье Бэйли пришлось ждать до восьмого судна. Делать ставку на чек, который вроде бы уже отправлен, – какой глупый бизнес. Я должен был догадаться, что можно считать себя спасенным лишь тогда, когда почувствуешь под ногами стальную палубу.

А ведь Дугал Робертсон особо подчеркивал, что нельзя рассчитывать на суда: «Спасение должно прийти как желанное прекращение… морского путешествия на выживание». Ох уж эта британская сдержанность! Мой стиль – гневные тирады и бредни! Впрочем, уже через несколько минут мой ирландский пыл охлаждается и тонет, как использованная ракета, которая теперь находится в миле подо мной.

Быть может, все было не так уж плохо? Может быть, меня заметили и кто-то радирует о помощи с воздуха. Включаю аварийный радиомаяк. Сомневаюсь, что ко мне прилетит самолет, но, возможно, я нахожусь ближе к судоходным путям, чем предполагал. Мой дух достаточно высок для того, чтобы быть циничным, хотя я и не улыбаюсь. Я ругаю себя – и никакого кофе на завтрак!

На самом деле дела обстоят ужасно.

19 февраля

15-й день

Могу ли я рассчитывать на помощь до нового нападения акул? Надежды. Надежды. Надежды… Но я должен смотреть в лицо реальности: наверняка придется сражаться с акулами, да еще и не раз. С тех пор, как я потерял «Соло», все время пытаюсь сберечь энергию, но даже мысли, бродящие в голове, утомляют меня. Я слишком хорошо осознал, как много стереотипов гнездится в моей голове, стереотипов, которые можно ожидать от борющегося с трудностями, пережившего крушение человека. Обещаю мирозданию, что обязательно стану хорошим, как только мне удастся выбраться из этого кошмара. Постоянные мечты о еде и питье, мучительное одиночество и страх. Как бы я хотел управлять ситуацией, развлекать себя разумными мыслями, героически забыть о боли и страхе, держать все под контролем! Возможно, этот вид героизма существует исключительно в романах. И если я что-то и понял, так это то, какую власть над человеческими умами имеют самые незначительные страдания и боль.

Нам так хочется верить в то, что мы сильнее всего этого, что можем контролировать все при помощи собственного интеллекта. Но теперь, когда цивилизация не искажает мой взгляд, даже интересно наблюдать, до какой степени интеллект подчиняется инстинкту, а культура – не более чем результат простых инстинктивных реакций на жизнь. Меня с детства приучали верить, что я могу делать все, быть всем, преодолеть все. Хотелось бы в это верить. Пытаюсь в это верить.

Пятнадцатый день. Я поклевываю свою утреннюю пищу. Снова начинается битва с дорадами. Их мощные челюсти примеряются, как бы ловчее откусить мне руки и ноги сквозь дно плота. Забираюсь с ногами на подушку, и постепенно они отстают. Когда небо заливает дневной свет, они отправляются на охоту – и все равно то и дело возвращаются, чтобы в компании с другими бодать плот. Вдалеке из воды вырываются летучие рыбы. Они пролетают не меньше сотни метров, порхая то туда, то сюда, и их крылья кренятся в сторону поворота, а хвосты трепещут, как маленькие пропеллеры. Дорады несутся и выпрыгивают за летучими рыбами – это их любимая добыча, или выпрыгивают из воды, делая большую дугу, просто ради развлечения. На закате они возвращаются, словно мой плот является их местом сбора.

Мне постоянно приходится принимать трудные решения. Каждый раз, когда я рыбачу, возникает риск повредить подводное ружье и плот.

Если это произойдет и меня по-быстрому не спасут, я погибну. С другой стороны, если я не буду рыбачить, тоже погибну. Каждый раз, когда я решаю что-нибудь предпринять, приходится рассматривать все возможные результаты, чтобы попытаться рационально решить, как лучше поступить. Но вскоре обнаруживаю, что всякое решение – палка о двух концах и что любое действие может принести как благо, так и вред. Если хорошенько подумать, все в руках случая.

В процессе этих рыбных баталий я загарпунил десять дорад. Между тем останки первой пойманной дорады до сих пор висят в «мясной лавке», и я не хочу бессмысленно убивать. Я был бы рад, если бы рыбы это поняли и оставили меня в покое. Но они атакуют на закате и рассвете. Я загарпуниваю двух дорад и вытаскиваю их из воды. Их глаза встречаются с моими, когда я держу их бьющиеся тела подальше от плота. Я ору на них: «Доигрались, глупые рыбешки?» Они вырываются на свободу, прорвав большие дыры в спинах и плавниках. Кажется, это не охлаждает их пыл. Они возвращаются. Я чувствую небольшую прореху в одном из балластных мешков и боюсь, что рыбы не остановятся, пока не разрушат мой плот. Я стараюсь убедить себя, что цель их нападения прагматична: скорее всего, они приходят за морскими желудями на дне плота.

Говорят: человек не остров, но в море ничто не остров: никто не остается одиноким. Спинороги поедают устриц, в то время как его собратья поедают саргассо.

Под днищем плота начинают разрастаться морские желуди, их так называют за длинные, прочные ножки, с которых свисают их округлые черные тела. Взрослые особи защищены яркими белыми составными створчатыми раковинами с желтой каймой, расположенными рядом друг с другом, как кусочки пазла. Детеныши морских желудей, выросшие на плоту, в длину насчитывают всего около полсантиметра, у них нет жестких раковин. Однажды «Наполеон Соло» шел, накренившись на одну сторону, в течение двух недель. И, хотя «Соло» шел великолепно, на гладком слое краски под водой, выше защиты против обрастания, выросла целая колония морских желудей.

Любой предмет, плавающий в воде, – это остров. Плавающая поверхность позволяет расти ракушкам и водорослям.

Это своего рода питомник для многих животных и растений, который привлекает маленьких рыбок, а те, в свою очередь, – существ побольше, в том числе акул и птиц. Когда мы с Крисом отплыли с Азорских островов, то обнаружили болтающийся в море 20-сантиметровый пенопластовый куб, под которым припарковалась почти полуметровая рыбина. Мы подняли куб, и рыба в полном замешательстве начала нарезать круги. Любой предмет, плавающий в воде, – остров. Спинороги едят морских желудей, растущих на обломке, и изучают саргассовые водоросли, прикрепившиеся вместе с желудями. Мы поднимали плавающие предметы и обрывки веревок, дрейфующие несколько месяцев. На каждом их участке находились колонии морских желудей длиной в пять сантиметров, а также крабы, рыбы, черви и креветки. Я видел пучок оторвавшихся водорослей, плывущий по Гольфстриму в компании рифовых рыб, сопровождавших его от самого дома, расположенного более чем в тысяче миль. По сравнению с ним мы с моим плотом – большой остров.

Наблюдения за развитием экосистем развлекают меня. Мясо, особенно рыбные стейки из дорад, очень богато белком, но большинство витаминов содержится в фотосинтезирующих организмах. Растения и кормящиеся ими животные, например морские желуди и спинороги, содержат больше витаминов, чем хищные дорады. Субпродукты тоже богаты витаминами, так как они перерабатывают пищу, поглощенную рыбой. Эксперименты показали, что даже при полном отсутствии витамина С человек не заболеет цингой сорок дней, однако недостаток других витаминов может привести к различным заболеваниям и функциональной недостаточности внутренних органов. Я надеюсь, морские желуди, спинороги и рыбные субпродукты обеспечат меня достаточным количеством витаминов. Линь, которым привязан буй «человек за бортом», сделан из крученых нитей. Их длинные, спиралевидные бороздки – отличное поле, чтобы выращивать морские желуди. Но за все хорошее приходится платить. Колония меня кормит, но замедляет мой ход, а формируемая пищевая цепочка привлекает акул.

Помимо маленькой экосистемы, развившейся вокруг моего плота, меня постоянно окружают картины природных чудес. Дорады показывают чудеса акробатики под пологом пышных белых облаков. Облака скользят по небу, пока не встречаются у линии горизонта, чтобы участвовать в кружащихся, пылающих закатах, медленно переходящих в ночь. Затем, когда солнце неожиданно тонет в море, в глубокой ночной темноте появляются тысячи мерцающих галактик. Такое бескрайнее небо можно увидеть лишь над морем. Но я не могу наслаждаться окружающей невероятной красотой – она вне пределов досягаемости, дразнит меня. Я знаю, что наслаждение ею в любой момент могут прервать нападение дорад или акулы, а также сдувшийся плот, поэтому не могу расслабиться и в полной мере восхититься ею. Это красота в оправе безобразного страха. В своем судовом журнале я пишу, что это вид на небеса из ада.

Употребление

соленой воды

способствует еще

бо^́льшей потере

жидкости –

от живого тела

остается

иссохшаяся мумия.

Мое настроение следует за солнцем. Свет каждого занимающегося дня внушает мне оптимизм, и я начинаю думать, что смогу продержаться еще дней сорок. Но темнота каждой ночи заставляет меня осознавать, что если хоть что-нибудь пойдет не так, то мне не выжить. Те или иные настроения быстро сменяют друг друга, приводя в полное замешательство. Записи помогают правильно оценивать события, но как же я хочу, чтобы рядом был товарищ, который мог бы сказать мне, не замечтался ли я и нахожусь ли все еще в своем уме. Если я сорвусь, то могу без толку потратить все ракеты или совершить что похуже.

Мой блуждающий разум часто наталкивается на слова откуда-то из другой жизни.

Разрозненные кусочки прошлого встают на место, складываются в единое целое и придают значение тому, что когда-то казалось абсолютно бессмысленным.

Вот мы с мамой беседуем об опасностях одиночного мореплавания:

– Нет, я надеваю страховочную «сбрую» только в самое страшное ненастье, когда не могу быть уверен, что не свалюсь с корабля, – объясняю я. – Она мешает двигаться, я в ней путаюсь и об нее спотыкаюсь. Так недолго и за борт упасть.

– Тогда надевай хотя бы спасательный жилет, – настаивает мама.

– Если я и вправду упаду за борт и увижу, как моя яхта удаляется в закат, – говорю я ей, – меня мало утешит мысль о том, что я буду болтаться в море несколько дней, медленно объедаемый рыбами, как какая-то океанская кормушка.

Эта шутка ее не веселит. Более того, она недовольна.

– Я немало потрудилась, чтобы дать тебе жизнь. Сделай милость, не отказывайся от нее так легко.

Часто вспоминаю ее слова: «Обещай, что будешь держаться до последнего». Этого обещания я так и не дал. Однако получается так, что я его выполняю.

Незадолго до того, как я расстался с «Соло», я прочитал роман Роберта Руарка «Больше не беден». Когда герой книги был мальчиком, дедушка сказал ему что-то вроде: «Послушай, я знаю, что скоро умру. Только не надо разводить из этого суматоху. Это неважно. Лучше посмотри на своего отца. В своей жизни он ни разу не воспользовался ни единым шансом – и посмотри, куда это его привело. Не поступай так же. Не бойся слегка попинать жизнь. Заставь ее попрыгать». Мои ноги слишком слабые и ватные, чтобы пинать жизнь. Я воспользовался шансами, и куда это меня привело? Нахала сбили с ног. Но я должен следовать курсу, пока не достигну безопасной стоянки. В шестнадцать лет у меня началось заражение крови. Я мог потерять ногу. Но вместо того, чтобы безутешно страдать, я говорил себе, что, по крайней мере, у меня останется ясная голова, сильные руки и одна здоровая нога.

Рядом со мною лежит все, что осталось от «Соло». Мое снаряжение правильно закреплено, системы жизнеобеспечения функционируют, ежедневные приоритеты расставлены, и этот порядок вещей нельзя нарушать. Я каким-то образом преодолеваю появляющиеся мрачные предчувствия, страх и боль. Я – капитан маленького судна в опасных водах. Я избежал помрачения сознания после паники, последовавшей после потери «Соло», добыл еду и воду. Я избежал почти неминуемой смерти. Теперь встал выбор: стартовать в новую жизнь или опустить руки и наблюдать за собственной смертью. Я решил. Я буду держаться так долго, как только смогу.

Самый полдень. Солнце палит голову и поджаривает мою сухую кожу. Обливаюсь морской водой и жду, пока все маленькие лужицы высохнут во всех впадинах моего тела. Я лежу на боку, чтобы моя спина и второй бок заживали, и представляю себя на пляже Антигуа. Надо бы встать за холодным ромовым пуншем, но не прямо сейчас. У меня же масса времени.