Текст книги "Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
в которой я встречаюсь со знакомой незнакомкой

Двери и слушатели взаимно притягивают друг друга.

Сыщик Кафф

Однако мы заболтались. Время близилось к семи, а на семь часов вечера назначен был визит бывшего возлюбленного Лады, будущего нашего сотоварища по несчастью. Или, может быть, по счастью? (Это уж как посмотреть.)

Домовушка засуетился, захлопотал, накрывая на стол и требуя от меня посильного участия. И я так замотался, что совсем забыл о приказе Лады – закрыть наглухо форточки, чтобы Ворон не мог проникнуть в квартиру до завтрашнего утра.

И конечно же – в точном соответствии с известным законом, согласно которому бутерброды всегда падают маслом вниз, а совпадения случаются тогда только, когда они приводят к обострению ситуации, – в ту самую минуту, как раздался звонок в дверь, оповещающий о приходе гостя, в кухонную форточку влетел Ворон и грузно плюхнулся мимо своего насеста. На плиту.

К счастью, в этот момент на плите уже ничего не варилось. Ворон приземлился между конфорками и оглядывался теперь недоуменно и встревоженно.

– В дупель пьян, – прошипела Лада, констатируя печальный факт. – Кот, займись им. И – быстро, престо, темпо, цигель!

– Цигель, цигель, ай-лю-лю! – не удержался Жаб от комментариев.

Я грозно фыркнул, и Жаб заткнулся. Лада открывала дверь. Пес, согласно сценарию, гавкнул два или три раза. Лада придерживала его за ошейник, будто удерживая от попытки порвать гостю штаны. Я же, фамильярно подхватив Ворона и зажав ему лапой клюв, чтобы он не тюкнул меня или, что еще опаснее, не начал ругаться, со всех лап (задних) бросился в кабинет, где уже (в соответствии с диспозицией) заняли места Петух и Паук.

Пауку пришлось покинуть свое уютное обиталище среди дубовых ветвей, потому что Петух никак не мог запомнить, что от него требуется: а) молчать, б) не высовываться. Тем более что время приближалось к ужину, когда Петух становился особенно буйным и требовал жрать. Так что Паук во избежание неприятностей сидел теперь на голове у Петуха и при малейшей попытке последнего встрепенуться командовал ему: «Смирно!»

Я с тяжелым Вороном в лапах едва успел добежать до кабинета и юркнуть внутрь, когда гости ступили на территорию нашей квартиры. Да-да, я не оговорился – именно гости, в количестве двух штук. Экс-возлюбленный Лады поступил настолько бестактно, что взял с собой подружку. Впрочем, может быть, он хотел обезопасить себя от ожидаемых им попыток Лады его, этого самого экс-возлюбленного, соблазнить? Если так, то он промахнулся. Лада соблазнять никого не собиралась.

Я успел услышать еще женский голос, показавшийся мне знакомым, и удивленный возглас Лады, не вполне сумевшей скрыть свои чувства, и мужской противный тенорок, после чего дверь за мной закрылась и я наконец смог выпустить уже слегка пришедшего в себя и начавшего трепыхаться Ворона.

– Бр-р-ред! – заорал Ворон, как только высвободился из моих лап. – Др-р-рянь! Кр-р-р-ретин! – Как всегда в пьяном состоянии, Ворон налегал на звук «р».

– Заткнись, – сказал я миролюбиво. – А то укушу. Больно.

– Автор-ритет пр-р-реминистр-р-р-ра подр-ры-вать! – продолжал Ворон, встопорщив перья, приподнимаясь на цыпочки, расправляя крылья, то есть демонстрируя свою агрессивность. Я легонько хлопнул его по темечку, он не удержался на ногах и плюхнулся на пузо.

– Пропил ты свой авторитет, ясно? – сообщил я ему почти ласково. Мне не терпелось, чтобы эта многомудрая и вздорная птица наконец заткнулась и я смог прислушаться к происходящему в недрах нашей квартиры. Конечно, я не мог услышать ни звука из комнаты, где они ужинали, – при двух-то закрытых дверях. Но пока Лада хлопотала по хозяйству, она бегала из комнаты в кухню и двери не закрывала, и хоть что-то услышать я был должен.

К счастью, состояние Ворона из агрессивной стадии перешло в сонливую, и он захрапел, даже не попытавшись подняться на ноги, а прямо так, лежа на пузе. Я аккуратно переложил его на бочок. Храп прекратился. Я подкрался к двери и прислушался.

Я услышал женские голоса. Все правильно, так и должно быть. Гостья помогает хозяйке, а гость покамест скучает в одиночестве. Нагуливает аппетит перед накрытым столом.

Говорила Лада:

– …не знала, что вы вдвоем придете. Сейчас я быстренько…

И говорила гостья, и голос ее был до безобразия мне знаком, причем слышал я этот голос не так давно. Может быть, какая-то из соседок по подъезду?

– Какая у тебя собака замечательная! А можно я ее поглажу? Я собак до ужаса люблю!

– Погладь, – сказала Лада. – Только это не она, а он.

– А как его зовут? Ой, какой ты хороший, пушистый, какой красивый!.. А какая это порода?

Лада что-то ответила, но она была при этом в комнате, а не на кухне, и слов ее я не разобрал.

– Да? – восторженно удивилась гостья. – Я даже про такую и не слышала. Ты будешь со мной дружить, правда же, Пес?

Я ухмыльнулся в усы, представив себе Пса, который с трудом переносит слюнявые ласки и сюсюканье незнакомки. Однако голос, знакомый голос этой незнакомки, где же я его слышал?

А она между тем продолжала сюсюкать и восхищаться:

– Ой, а это у тебя что, аквариум такой? А почему он пустой? А, вижу, я сразу не заметила рыбку… Ничего себе рыбища! Только она же не аквариумная, правда ведь? – Потом несколько секунд она молчала и вдруг восторженно завизжала:

– Ай, змейки! Прелесть! Они не кусаются?

Не знаю, конечно, как эта девица вела себя в привычной обстановке. На территории бывшей соперницы, к тому же, как я понял, давней знакомой – потому что была она слишком уж развязной для нового человека, – гостья чувствовала некоторое смущение, которое и пыталась скрыть своим непомерным сюсюканьем и неуместными взвизгиваниями. Но если она была хотя бы наполовину такой же активной в обычной для нее обстановке, я бы на месте бывшего возлюбленного Лады бежал бы от нее сломя голову и не чуя ног за тридевять земель. В то самое тридевятое царство, дорогу куда мы никак не могли обнаружить.

Паук, как оказалось, тоже прекрасно все слышал, хоть и находился довольно далеко от двери: Петух, на голове которого он сидел, поместился на спинке стула, а стул стоял у стола, придвинутого к окну.

– Интересно, как Лада будет выпутываться? – пробормотал Паук. – На лицо непредвиденное и очень сложное обстоятельство в лице этой гостьи. Как вы думаете, Кот?

Я пошевелил усами и помахал хвостом, размышляя. Лично я на месте Лады выставил бы эту девицу за дверь. Уж больно она действовала мне на нервы. С другой стороны, оставлять на свободе нежелательного свидетеля по меньшей мере неосторожно. И граничит с глупостью. Лада же у нас не дура.

– Может быть, наше в основном мужское общество разбавится еще одной особью противоположного пола? – мурлыкнул я в раздумье. – И будет нас: одно лицо – среднего рода, два – женского… И семь молодцов, удалых косцов. Вернее, восемь косцов – с новичком.

– Это было бы неразумно, – задумчиво произнес Паук. – Сколько веревочке ни виться…

Но голоса раздались снова, и я приник к двери, чтобы не пропустить ни словечка. Теперь говорил мужчина.

– Лада, давай я посмотрю, что у тебя там надо починить? А потом спокойно посидим… Шампанское опять же. Лучше я на трезвую голову гляну.

Ишь ты! На шампанское потратился!

Лада вздохнула и согласилась. И проводила молодого человека в Бабушкину комнату.

Девица увязалась за ними.

То ли по простоте душевной – что ж ей, сидеть и пялиться на стены или в экран телевизора, когда она в гостях? – то ли из вредности, чтобы помешать Ладе с молодым человеком заняться выяснением отношений, то ли из страха, что Лада вновь окрутит бывший предмет своих воздыханий, но голос девицы доносился уже из Бабушкиной комнаты, и девица ахала теперь по поводу шкафа и вообще интерьера:

– Ой, какой шкаф потрясный! Старинный, да? А кресло – обалдеть! В нем можно сидеть? А то оно на музейное похоже. И вообще в этой комнате, как в музее. А кто здесь живет, бабушка твоя, да? А ее сегодня нету?

Лада что-то буркнула в ответ.

Девица опять затараторила. Я понял, почему она увязалась за Ладой, – по причине своей непомерной болтливости. Она, наверное, двух минут не могла провести молча. Но этот ее голос – я чувствовал, что вот-вот лопну от любопытства. И от того, что никак не могу вспомнить обладательницу оного. Меня просто распирало, как будто внутри у меня кто-то надувал воздушный шарик.

И тут очень кстати я почувствовал настоятельный позыв к исполнению некоторой физиологической надобности.

А надо отметить, что коты несколько отличаются от собак и от людей. Терпеть нужду они могут очень недолго. Наверное, это проистекает от кошачьего эгоцентризма. Поскольку желания кота – я имею в виду котов от рождения, – являются для него законом, то и терпеть не имеет смысла. Терпеливый кот – это уже не кот, а ошибка природы.

У нас с Ладой была договоренность – если я захочу в туалет, то мяукну. Лада позволила мне это со скрипом: ей не очень хотелось почему-то, чтобы гость видел меня до того, как она займется трансформированием. Наверное, Лада подозревала, что я не утерплю, что-нибудь брякну и напугаю пациента прежде, чем начнется операция.

Но я настоял на своем.

Я пообещал, правда, не злоупотреблять своим правом. Но право выйти из комнаты я должен был иметь.

Поэтому теперь я издал достаточно неприятный звук.

Наша гостья сразу же отреагировала:

– Ой, Лада, у тебя и кошка тоже есть?

– Да, – хмуро сказала Лада, подошла к кабинету и открыла дверь.

– Ну чего тебе? – спросила она недовольно. Я, чтобы не выходить из роли, снова противно мяукнул.

– Иди, только быстро, – разрешила Лада, оставив дверь приоткрытой. Я юркнул в туалет. К сожалению, гостья сидела в кресле, и я из коридора не смог ее как следует рассмотреть. Кресло у нас – то, что в Бабушкиной комнате, – мягкое, глубокое, вольтеровское. В нем и утонуть можно человеку невысокого роста. А наша гостья таковой и была.

В результате я увидел только колени и тонкие ножки, обутые в короткие сапожки без каблуков. Эти сапожки тоже показались мне знакомыми.

Поэтому я не смог вернуться в кабинет сразу же после посещения туалета. Любопытство по-прежнему раздирало мне внутренности. И я задержался в коридоре.

Осторожно, вдоль стеночки я прокрался к двери Бабушкиной комнаты и заглянул внутрь. Лада меня не увидела, потому что она помогала молодому человеку подвесить дверцу шкафа – молодой человек уже успел прикрутить новые петли взамен поломанных.

А вот гостья меня заметила, и очень даже заметила, потому что восторженно взвизгнула, вскочила с кресла и схватила меня на руки.

– Ой, котяра! – вопила она. – Пушистейший! И красавец! Ты знаешь, он ужасно похож на того кота, что к нам в мастерскую забегал – ну, я тебе рассказывала… Его еще Процюк грозился утопить в канализации, а он все, понимаешь ли, совершенно все понял!.. И сбежал!.. Вылитый Котофей! Только Котофей был толще. И морда у Котофея была умнее.

Ну вы уже поняли, кем оказалась наша гостья. Той самой девчонкой-приемщицей из сапожной мастерской, которую звали именем Лёня.

– Брысь, – сказала мне Лада грозно.

Я мягко, как тестообразная субстанция, перетек из рук девушки Лёни на пол и метнулся в кабинет, захлопнув за собой дверь.

– Ну зачем ты так? – спросила растерянно Лёня. – Он провинился в чем-то, да? Может, простишь его? Ну пожалуйста!

Лада что-то ей ответила, но тихо, слов было не разобрать.

Лёня настаивала:

– Я тебя прошу! Я так котов люблю, еще больше, чем собак. А из-за Пончика не могу завести кошку. Он ненормальный и кошек ненавидит. Нет, вообще он хороший, умный пес, только вот с кошками…

Лада позвала меня вульгарным «кис-кис».

Я не знал, что делать.

Меня обуревали крайне противоречивые чувства.

С одной стороны, я не желал этой девочке ничего дурного. Я был благодарен ей – она приютила, обогрела и накормила меня, замерзшего, голодного и вымокшего под дождем. Она не позволила Процюку плохо обращаться со мной и вообще была само милосердие и котолюбие. Это с одной стороны. А с другой…

С другой же стороны, я, как и все обитатели нашей квартиры, не мог относиться хорошо к той особе, из-за которой наша Лада страдала так долго и глубоко. Да, конечно, Лёня была, так сказать, пассивно виновата. Активным виновником выступал бросивший Ладу молодой человек. И все же именно Лёня послужила непосредственной причиной Ладиного горя. Поэтому заслуживала наказания.

Существовала также и третья сторона. Я чувствовал себя обиженным. Как так – я тогда, в тот день моей производственной практики, голодный и мокрый, был, оказывается, толще! И морда у меня была, оказывается, умнее! Бред!

Лада повторила свое «кис-кис».

– Вас зовут, Кот, – сказал Паук. И тут же приструнил Петуха: – Смирно!

– Слышу, – отозвался я. И решился.

– Мяу! – сказал я сердито. Дверь в кабинет была закрыта плотно, и открывать ее с нашей стороны я побоялся – чтобы не демаскироваться раньше времени.

Лада выпустила меня.

Я распушил хвост и прошествовал в комнату, куда уже перебрались Лада и ее гости.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
в которой я веду себя героически

Если не я, то кто же?

Жанна д'Арк

Они ужинали.

На столе кроме кулинарных творений Домовушки стояли принесенные гостями три красные гвоздики в металлической индийской вазочке (нашей), а также шампанское и торт. Бисквитно-кремовый. С розами. Я забеспокоился. Насколько мне известно, при изготовлении тортов используются яйца, а Ладе ведь нельзя употреблять животную пищу!

Лада вела себя чинно и важно. Она потчевала гостей пирогами, сама же почти ничего не ела, только прихлебывала из граненого стакана пузырящуюся желтую жидкость. (Из стакана – потому что, как вы помните, весь наш хрусталь погиб во время нашествия змей от акустического удара, то есть взвизга Лады. А стаканы уцелели.)

Я опять же забеспокоился: стоит ей немножко опьянеть, и процесс трансформирования может быть нарушен, а это опасно.

Но пока что я помалкивал.

Я сидел на коленях у девушки Лёни. Одной рукой она гладила меня, другой держала кусок пирога с грибами. Я был голоден, а еда пахла вкусно и вызывала у меня, повышенное слюноотделение. Я бы с удовольствием присоединился к их трапезе, но в таком случае мне пришлось бы раскрыть себя, поэтому я терпел. Не мог же я есть с одной тарелки с Лёней и тем более не мог вести себя так, как нормальный голодный кот – то есть спереть со стола кусок повкуснее и сожрать его на полу. Я брезглив.

Лёня трещала без перерыва. Она разговаривала, даже когда жевала. По-видимому, у нее был богатый опыт по этой части – во всяком случае, слова ее были понятны, куски изо рта не вываливались, и неприятного впечатления ее разговор не производил. Точнее, не производил бы, если бы она говорила поменьше. И хоть немного обращала внимание на реакцию окружающих. И на их настроение тоже.

Настроение Лады было пасмурным, приближающимся к штормовому. Молнии она пока не метала, и гром в ее голосе пока что не гремел, но и то и другое ждало своего часа, и он был близок. Во всяком случае, в воздухе явственно чувствовался запах озона. Даже Лёня это заметила.

– Форточки закрыты, а у тебя в комнате такой свежий воздух! – удивленно сказала она. – И пахнет чем-то… Чем-то свежим. Огурцом, что ли?..

Молодой человек, бывший возлюбленный Лады, нынешний ухажер Лёни, тоже не был весел или оживлен. Может быть, это было его нормальное состояние, не знаю. Говорил он мало. Впрочем, говорить много в его ситуации означало бы перебивать девушку. Может, он просто был вежлив?

В отличие от разговора Лёни, его речь производила неприятное впечатление. Во-первых, голос у него был довольно противный – высоковатый для мужчины, я бы сказал. Кроме того, он слишком тщательно выговаривал некоторые буквы – например, букву «ч» в слове «что». А в-третьих, он постоянно цитировал классиков, и в этом я усмотрел некоторую претенциозность и дурной вкус. Хотя, если совсем честно и положа руку на сердце, я был настроен против него еще до того, как увидел, до того даже, как узнал о его существовании. Ничего не поделаешь! Ревность!

Для сведения я приведу вам небольшой отрывок их застольной беседы. Всю беседу приводить не имеет смысла, потому что это была бессодержательная болтовня, в основном Ленина.

– Как сказал поэт, красна изба не углами, а пирогами… – Это, разумеется, молодой человек, протягивая свою тарелку Ладе, нарезавшей пирог.

Лада (иронично приподняв бровки):

– Да? А я думала, это пословица.

– Конечно, пословица! – Лёня говорит с набитым ртом, уже успев попробовать по кусочку от каждого пирога и положив себе добавки.

– «Вдовы Клико» или «Моэта»… Лёша, твой стакан!.. – Это молодой человек разливает шампанское. – Налейте полнее бокалы, и выпьем, друзья, за любовь! – Молодой человек пытается петь. Плохо.

– Лучше не за любовь. Лучше за дружбу, – кривится Лада. Если бы не предгрозовое состояние ее души, она бы сейчас расплакалась.

– За дружбу старую – до дна, за дружбу прежних дней!.. – декламирует молодой человек и демонстративно осушает стакан.

Лада молча пьет.

Лёня пьет не молча. Я не привожу здесь ее высказываний. В целом это лишь эмоциональные ойканья и аханья по поводу того, что пироги очень вкусные, и что всего так много, и что она, Лёня, сегодня обожрется, а также мурлыканье чуть ли не по поводу каждого отправляемого в рот куска. Мурлыканье это двух вариантов – либо что очень вкусно, либо что она, Лёня, сейчас лопнет. Иногда она отзывается на поданную молодым человеком реплику, но чаще пропускает мимо ушей.

Молодой человек, как мне кажется, хмурится все-таки неспроста. По-моему, он сравнивает девушек, бывшую и нынешнюю, и вывод его, по-моему, не в пользу нынешней. И правда, только совершенный идиот мог бы предпочесть красавице и умнице Ладе эту смешную болтливую дурочку, к тому же еще и дурнушку. Хотя – любовь зла!..

Мне в конце концов надоело.

Я в кошки не нанимался!

И я спрыгнул с острых Лениных коленок и отправился в кухню.

У двери в комнату (со стороны коридора) лежал и вздыхал Пес.

Я тряхнул стариной и спросил его на кошачьем языке:

– Ну и как тебе?

– Хуже некуда, – буркнул Пес, разумеется, по-собачьи. И довольно громко. – Что будет с этой девицей?

– Вот и меня тоже это интересует, – сказал я. – Кстати, знаешь ли, что я с ней знаком?

Я коротко изложил Псу историю своего с Лёней знакомства. Пес повздыхал, покивал лобастой головой. А потом совершенно спокойно объявил:

– Я ее тоже знаю. Она вместе с Ладой в школе училась. В десятом классе.

– А этот что, тоже с ними учился? – сердито спросил я. Я разозлился на Ладу: когда я докладывал об обстоятельствах своего пребывания в сапожной мастерской, Лада и словом не обмолвилась, что знакома с этой самой Лёней.

– Нет, этот – нет, – сказал Пес и снова вздохнул. И добавил: – Мне он не нравится.

Последнюю фразу он произнес виноватым тоном, даже слегка поскуливая.

– Да кому он может нравиться! – возмутился я. На кошачьем эта фраза прозвучала излишне эмоционально.

– Ладе! – рявкнул Пес. Тоже чересчур эмоционально, по-моему.

Лада из комнаты крикнула нам:

– А ну тихо там!

Я понизил голос:

– Уже не нравится, как я понимаю. Временное помутнение рассудка прошло, и Лада вновь трезво оценивает ситуацию. В данный момент она явно скучает. А также сосредотачивается. Готовится к работе.

Из кухни тараканом примчался Домовушка. В отличие от нас, трансформированных, и от Ворона, птицы по происхождению магической, Домовушка в тараканьей своей ипостаси лишен способности к членораздельной речи, а тараканьего ни я, ни Пес не понимаем. Поэтому общаться он может с нами, только когда перекинется в лохматого и волосатого гуманоида. Человеческую речь в тараканьем своем обличье он понимает, а вот кошачье-собачью – вряд ли. На всякий случай я мяукнул:

– Рано еще, еще не время…

Но был прерван истерическим девичьим визгом. И визжали, между прочим, обе дамы – и Лада, и Лёня.

Я ворвался в комнату, но Пес, уж не знаю как – он ведь такой неповоротливый по сравнению со мной! – опередил меня. Наверное, потому, что его обожаемой Ладе угрожала какая-то опасность.

Я успел увидеть только его толстый белый хвост, а потом по комнате закружился пушистый комок, сшибая мебель, комкая ковер и создавая прочие неудобства для зрителей. Одной из составляющих этого комка был Пес – время от времени можно было различить некоторые части его большого и пушистого тела: хвост, спину, лапы, лязгающие челюсти. А вот второй было нечто зубастое, а кроме этого – ничего не разобрать.

Лада, опомнившись, заверещала:

Нет, Пес, нет, не смей!.. Ты ж его убьешь!.. Кот, скажи ему!..

– Что я могу ему сказать! – огрызнулся я. Разумеется, человеческим голосом. – Он меня не услышит!

После чего Лёня хлопнулась в обморок. Самым натуральным образом.

Никогда прежде я не видел обмороков. То есть я читал в книгах, что дамы или барышни, случается, теряют сознание, падают без чувств в минуты душевных переживаний, или от неожиданности, или еще по какой причине. Но чтобы на моих глазах человек вдруг позеленел и упал – на ровном, или почти ровном, месте – такого не бывало. И я растерялся.

Я растерялся, не зная, за что хвататься и кого спасать: Ладу, вспрыгнувшую на тахту и пронзительно верещавшую; Лёню, бывшую бледно-зеленого, как молодая травка, цвета, валяющуюся на ковре; Пса, вступившего в единоборство с неведомым врагом; или неведомого врага, с которым дрался наш славный Пес, стремительный и смертоносный.

Растерянность – это мне обыкновенно несвойственно. Скажу без хвастовства: я редко бываю растерян или сбит с толку. Когда я не знаю, как поступить в том или ином случае, я спокойно отхожу в сторонку и предоставляю решать проблему кому-нибудь другому. И не принимаю обвинений в безответственности. Я не безответственен. Я – разумен.

Но в ту минуту, когда судьбы будущего, образно выражаясь, зависели от меня – потому что в случае гибели кого-нибудь, все равно кого, Лада теряла свои наследственные права, а все мы практически теряли надежду вернуть себе человеческий облик, – в ту минуту, повторяю, я растерялся. Я чувствовал, что самоустраниться не имею права, потому как они тут вполне могли поубивать друг друга. Кто-то должен был вмешаться в ситуацию!

Однако – опять же без хвастовства, просто констатируя факт, – в растерянности я пребывал недолго. Ровно столько, сколько нужно коту, чтобы вспрыгнуть на спинку кресла, выгнуть спину дугой, поставить трубой распушенный хвост и издать протяжный (и, если честно, испуганный) вопль. Минуту, не более.

По истечении этого времени я вспомнил, что я все-таки мужчина, хоть и кот, и что под моей мягкой и пушистой шкуркой бьется отважное сердце. И я взял себя в руки, то есть в лапы, принял достойную позу: спина ровная, хвост параллельно полу, слегка подрагивает, когти спрятаны, усы топорщатся, голос не дрожит – и рявкнул:

– Слушай мою команду, Пес! Смирно!

Он не услышал. Или услышал, но отпустил своего неведомого врага лишь на мгновение, а потом они опять сцепились и продолжали кататься по ковру. Разве что направление их движения изменилось – теперь они катались не от стенки к стенке, а от окна к двери.

Я и тут не растерялся: быстро открыл дверь пошире, они выкатились в коридор, я выскочил за ними и захлопнул за собой дверь. Теперь Лада должна была опомниться. А когда она опомнится, то поможет и своей гостье прийти в чувство. У меня же теперь была другая задача или, вернее, две задачи: спасти жизнь Пса и не дать ему совершить смертоубийство. Как видите, задачи почти взаимоисключающие.

Эти двое катались теперь по коридору. Домовушка, все еще тараканом, уворачивался с их пути и никак не мог увернуться окончательно. Час от часу не легче – теперь Домовушке грозила опасность быть раздавленным, и опасность весьма серьезная. Рискуя собственной шкурой, я ринулся наперерез рычащему клубку сплетенных, «как пара змей»[11]11
  М. Ю. Лермонтов. «Мцыри». – Прим. Кота.


[Закрыть], обнявшихся «крепче двух друзей»[12]12
  М. Ю. Лермонтов. «Мцыри». – Прим. Кота.


[Закрыть] тел, молниеносно и осторожно подхватил мечущегося таракана в зубы и отпрыгнул в кухню. Там я уронил Домовушку, на лету перекинувшегося в гуманоида.

А клубок тел, со всего маху ударившись о входную дверь, распался на составляющие. Составляющие сидели и смотрели друг на друга несколько помутневшими глазами – они были в легком нокауте. Одной из составляющих был, конечно, наш Пес, весьма потрепанный, и морда его покрыта была кровавой пеной. А вот вторая составляющая…

О второй составляющей надо поговорить особо.

Это была белая крыса, крыса-альбинос, с красными глазами, с розовым носом и розовым длинным голым хвостом. Уменьшить бы ее раз в пять, и получилась бы обыкновенная белая крыса. Крупная. Таких держат в школьных живых уголках, а некоторые любители даже заводят таких дома в качестве pets. Но в пятикратном увеличении это был монстр, и Пес, разглядев наконец, с кем он так отважно сражался, помотал головой и даже слегка попятился, заскулив несколько истерически.

Крыса тоже была потрепана, и одна ее передняя лапа была прокушена и висела плетью. Но глаза горели жаждой крови, зубы скалились в кровожадной гримасе, видно было, что еще чуть-чуть – и она, отдышавшись, снова ринется в бой, и бой этот закончится только со смертью одного из его участников. Чего допустить было ну никак нельзя.

К счастью, я наконец вспомнил о своих способностях мага, пусть начинающего, но с большим потенциалом (что отмечала даже сама Лада). Я быстро сплел сетку из магионов, невидимую для обычного глаза, непроницаемую даже для воздуха, и набросил эту сетку на крысу. Та, отдышавшись, ринулась в бой, запуталась в сетке и упала. Я покрепче затянул узел.

К сожалению, маг я все-таки только начинающий, поэтому простенькое заклятие обездвиживания или еще какое-нибудь в этом роде для меня недоступно. Я еше не умею работать с живыми объектами. Разумеется, за исключением умения устраивать обычные кошачьи пакости. Но у крыс, как и у мышей, на таковые врожденный иммунитет. Все же сетка не позволяла крысе в течение какого-то времени проявлять агрессивность и даже не очень позволяла дышать, так что у меня появилась возможность для принятия радикальных мер.

– Домовушка, – крикнул я, – у нас есть клетка? Или что-то вроде клетки, достаточно прочное? Или даже непрочное, а я укреплю, пока Лада не очухается и не поможет…

Домовушка согласно кивнул и кинулся в Бабушкину комнату. В шкаф.

Вернулся он мгновенно, правда, с грохотом и звоном – что он там уронил, я пока не стал разбираться, – и тащил в лапках вполне приемлемую проволочную клетку размером метр на метр и метра полтора в высоту.

– Вместится ли? – озабоченно спросил он. – Таковое чудище-то?

– Влезет, – буркнул я, – укоротим, если что.

Крыса влезла в клетку еле-еле, хвост пришлось пропустить через прутья. Я наложил на проволоку укрепляющее заклинание, надеясь, что ничего не перепутал, и убрал магионную сетку. Крыса вздохнула и начала ругаться неприличными словами. Судя по голосу, это был Крыс – бывший возлюбленный Лады.

– Да, – сказал я, – хомячок. Свинка морская. Грызун. Уж лучше бы он оказался бобром.

Только сейчас мы смогли перевести дух, и только сейчас обнаружили еще одного нашего домочадца в состоянии плачевном, приближающемся к трагическому.

На полу при последнем издыхании лежал расплющенный Жаб. Любопытство погубило его: как я узнал после, он спрыгнул с подоконника, где ему велено было сидеть тихо, как мышке, и отправился в коридор – посмотреть, что происходит и почему это Лада визжит так громко. В коридор он попал как раз в тот момент, когда из комнаты вылетели сцепившиеся в клубок Пес и Крыс. И не успел отскочить.

Его подмяли, более того – некоторое время он болтался между Псом и Крысом, и кто-то из них отхватил ему лапку, она валялась тут же, на полу. Раздавленная, можно сказать, расплющенная, она теперь даже отдаленно не напоминала конечность земноводного.

Но о том, что случилось с Жабом, я узнал много позже. В тот момент надо было принимать меры.

Вот когда я благословил судьбу, опрокинувшую в тот злополучный день на голову Жаба целый ушат неприятностей! Если бы не это, если бы мы в тот день не проводили уже одну реанимацию этого злополучного существа, я не выслушал бы лекцию Лады о живомертвой воде и вместо оказания помощи вполне мог бы уморить Жаба окончательно!

А так – так я помчался в ванную, вспоминая по пути все, что говорила Лада о концентрации положительных и отрицательных магионов, необходимой для оказания помощи этому пострадавшему существу. Я открутил краны, поставил верньеры аппарата в нужное положение и включил аппарат на полную мощность. Домовушка принес в лапках Жаба, вернее, то, что от него осталось. И лапку тоже.

– Лапку-то, лапку, – бормотал он, не утирая с мохнатых щечек крупные слезы, – прирастить надобно бы… Как же, однолапому-то…

– Потом, – процедил я сквозь зубы, – потом… А то лапка будет приращена к трупу, а покойнику все равно, с тремя он лапками или с четырьмя…

Честно говоря, я боялся, что пока я буду обрабатывать лапку, Жаб сдохнет. И мне казалось, что конечности земноводных со временем регенерируют даже и без применения живомертвой воды. Сами по себе.

Мы положили Жаба в ванну. Самостоятельно плавать он не мог, и Домовушка взялся поддерживать его, отослав меня в коридор:

– А то там мышка этот клетушку-то того… Измочалит.

Такая опасность действительно существовала. Не переставая ругаться, Крыс грыз проволоку, а зубы у него были острые.

– Ну ты, прекрати, – сказал я. – Будешь вести себя примерно – выпустим из клетки. Тебе теперь с нами жить, в твоих же интересах наладить добрые отношения со всеми…

Он прервал меня неприличным словом. Шерсть на моем затылке встала дыбом. Я с трудом удерживался от того, чтобы не прыгнуть на эту тварь и не задушить ее. Инстинкт, знаете ли, инстинкт кота-крысолова.

У Пса, по-видимому, тоже проснулись дремучие инстинкты собаки-убийцы. (Или правильнее было бы сказать, «во Псе проснулись инстинкты»?) Во всяком случае, он сидел перед клеткой молча, но напряженно, и шерсть его на загривке топорщилась, и он не отрывал взгляда от Крыса.

А когда Крыс неприлично выругался, Пес рявкнул:

– Молчать! – с такой ненавистью, что даже Крыса проняло, и он заткнулся.

– В нашем доме никаких неприличных выражений! – заявил Пес, почти не сдерживая рычание. – Если я услышу хоть одно слово… такое, я тебе хвост откушу.

– Я бы на твоем месте прислушался к Псу, – сказал я, похлестывая хвостом по своим круглым бокам. – У нашего Пса слово с делом не расходится. Если он сказал, что откусит тебе хвост, то обязательно откусит.

Как видите, мы с Псом в данном случае были солидарны и выступали единым фронтом.

Еще бы!

Мало того что этот негодяй заставил страдать любимую нами Ладу; мало того что по его вине жизнь в нашем доме несколько недель была просто невыносимой; мало того что он чуть не убил Жаба, пусть не очень приятного нам индивидуума, но все же нашего домочадца, члена нашей семьи, – так этот Крыс еще и представлял собой нечто мерзопакостное, самое мерзопакостное существо из отряда грызунов. И, коль уж нам с Псом, всемерно презирающим крыс, придется жить с этой тварью под общим кровом и делить с ним наш кусок хлеба и нашу бутылку молока, так пусть хотя бы ведет себя прилично!