Текст книги "Валашский дракон"

* * *

Когда Влад добрался до Арада, то обнаружил, что венгерское войско, которое стоит лагерем возле города, совсем малочисленное. При желании Матьяш мог собрать раза в два больше, но имел ли он такое желание? Зато королевский походный шатёр, изукрашенный гербами и цветной бахромой, был огромен, ведь в королевском шатре обычно собирались на совет все военачальники, и здесь же следовало проводить пиры по случаю очередной победы, а значит, размеры полотняного укрытия рассчитывались соответственно.

Посреди большого пустого пространства, устланного коврами и чем-то похожего на тронный зал, сидел Матьяш в резном кресле. Рядом с королём, на маленьком резном столике, виднелось серебряное блюдо, полное слив. Эти плоды невольно напоминали о том, что уже сентябрь. Пока Его Величество шёл на помощь своему вассалу, закончилось лето, и успели созреть сливы нового урожая.

Матьяш, не торопясь, брал сливу с блюда, разламывал и вынимал косточку. Половинки ягоды, одна за другой, отправлялись в рот изящным движением, а косточка – в чашку.

Королю уже исполнилось девятнадцать лет. Его манеры изменились – он стал вести себя как благовоспитанный человек, но если обычно такие перемены вызывают уважение, то у Влада они вызывали раздражение. Прежний Матьяш, который пихал в рот две сливы одновременно, тем самым не скрывая, как он их любит, казался приятнее, чем нынешний, который ел медленно, будто нехотя. Сейчас, глядя на Его Величество, посторонний человек вряд ли догадался бы, что сливы – любимая королевская пища.

Влад вошёл в шатёр быстрым шагом, порывисто поклонился и произнёс без тени радости в голосе:

– Приветствую тебя, кузен. Я рад, что ты, наконец, прибыл в Трансильванию.

– Я тоже рад быть здесь и рад видеть тебя, кузен, – очень ровным тоном произнёс монарх. – Однако я вижу, тебя что-то беспокоит.

– Я не понимаю, чего ты ждёшь, кузен, – ответил Влад. – Ты до сих пор не вступил в войну, и в то же время до меня доходят слухи, что жители Брашова и Надьшебена уже готовы признать моего брата Раду новым государем моей земли. А ведь жители Брашова и Надьшебена – твои подданные, которые ничего не могут делать без твоего позволения. Вот я и думаю, кузен… уж не намереваешься ли ты признать моего брата государем?

– Значит, кузен, ты обеспокоен всерьёз, – кивнул король. – Если так, то этим объясняется твоя дерзость. Я прощаю тебя за неё.

– Моя дерзость объясняется тем, что я вижу, – резко ответил Влад. Он и сам понимал, что так разговаривать с Его Величеством не следует, но уже не мог сдерживаться. – Я вижу близ Арада совсем маленькое войско. Неужели это все люди, которых ты сумел собрать, кузен?

– Будут ещё, – спокойно ответил Матьяш. – Остальные пока не дошли.

– И когда же они дойдут? Ближе к зиме? – язвительно спросил Влад.

– Не кажется ли тебе, кузен, – задумчиво спросил король, – что нам ещё рано идти в твои земли? Я полагаю, разумнее подождать, пока турки покинут их сами, а твоего брата Раду мы легко победим, и ты снова получишь свой трон. Таким образом мы выиграем войну и сохраним жизни нашим воинам.

– Кузен, не знаю как твои воины, а мои предпочтут умереть, но не допустить того, что сейчас делается в моей земле. Турки грабят и жгут святые обители, разоряют церкви. А когда уйдут, сколько народу угонят с собой! Не слишком ли высокой получится цена за сохранение армии?

– Кузен, – возразил Матьяш, – я понимаю, тяжело наблюдать всё это, но тебе следует понять, что если мы сейчас ринемся в бой, то можем проиграть. А проиграв, мы никак не помешаем совершиться всему тому, о чём ты говорил.

– Я вижу, ты очень боишься проиграть, кузен, – Влад понял, что приехал напрасно.

– Зато я вижу, что ты потерял всякий страх, и это погубит тебя! – король не выдержал и повысил голос. – Турок больше, чем нас. Ты должен это признать!

– Что ж. Тогда я пойду воевать без тебя.

– А если я приказываю тебе прекратить войну и остаться в Трансильвании?

– По какому праву?

– По праву твоего сюзерена. Ты мой вассал и должен меня слушаться.

– Однако сюзерен обязан защищать своего вассала, а ты этого не делаешь, кузен. Если сюзерен не исполняет обязательств, то вассал вправе взять назад свою клятву верности. Ведь так?

– Своим приказом я как раз стремлюсь оградить тебя от опасности, кузен, – возразил король. – Твоё безрассудство ведёт тебя прямо к смерти.

Влад ничего не ответил, поклонился и, повернувшись спиной к Его Величеству, направился к выходу из шатра.

XII

Джулиано знал своего учителя более десяти лет и за это время так хорошо успел выучить его привычки, что старик, казалось, уже ничем не мог удивить ученика. И всё же иногда господин живописец преподносил сюрпризы. На исходе второй декады мая, солнечным утром, когда флорентийцы, как обычно, направлялись в Соломонову башню, Джулиано вдруг услышал, что сегодняшний день работы над картиной последний и что завтра в башню уже незачем идти. Видя недоуменный взгляд юноши, престарелый живописец взмахнул рукой, произнёс «финито!» и тихо засмеялся от удовольствия.

Разумеется, ученик спросил, почему учитель не сказал об этом раньше, ведь окончание работы – важное событие, о котором надо известить господина коменданта и хозяев гостиницы, да и поиски попутного корабля, чтобы уплыть, тоже требуют некоторого времени. Однако старика не занимали такие дела. Он непринуждённо ответил, что сегодня утром проснулся и понял, что портрет закончен, а хлопоты по поводу отъезда не имеют прямого отношения к живописи.

В покоях узника, когда Джулиано, как всегда, поставил у окна треногу, поместив на неё картину, старик не стал браться за кисть. Оглядев произведение ещё раз, живописец повторил, что оно закончено, и попросил перевести эти слова для Дракулы, а затем спросить, что тот думает о своём портрете.

Заключённый, который в ходе работы заглядывал живописцу через плечо лишь пару раз, поднялся с кресла, подошёл к картине и долго её рассматривал, наклоняя голову то вправо, то влево, а затем тяжело вздохнул.

– Вашей Светлости не нравится? – обеспокоенно спросил юный флорентиец.

– Дело не в портрете, – ответил узник. – Уж не знаю, зачем твой учитель нарисовал мне такие одежды и сделал меня завсегдатаем цирюльни, но остальное схвачено верно. Всё так, как есть. Наверное, для портрета это хорошо.

Учитель внимательно следил за непонятным ему разговором, но пока не встревал.

– Но всё-таки в чём же дело, Ваша Светлость?

– Дело не в портрете, – повторил Дракула. – Портрет лишь отражение моей жизни. Разве я могу пенять за это на портрет?

– И всё же Ваша Светлость хотели бы что-то изменить? – не отставал Джулиано. – Я могу перевести учителю эти пожелания. Не знаю, выполнит ли он их, ведь Ваша Светлость ещё давно изволили заметить, что мой учитель – человек упрямый, но перевести я могу.

Флорентиец, конечно, понимал, что если узник что-нибудь скажет, а учитель вдруг возьмётся исправлять, то сегодняшний день работы над картиной станет отнюдь не последним, но теперь юноше хотелось отсрочить свой отъезд из Вышеграда.

– Вашей Светлости угодно что-нибудь изменить? – повторил ученик придворного живописца.

– Ты будто спрашиваешь про мою жизнь, – усмехнулся узник. – Много чего я хотел бы изменить.

– Речь всего лишь о портрете.

Дракула помолчал немного и в задумчивости произнёс:

– Вот посмотрит некий человек на это изображение… и что обо мне скажет?

– Я полагаю, этот человек не сможет составить своё мнение, потому что будет находиться во власти предубеждений, – ответил Джулиано. – О Вашей Светлости ведь уже сейчас много чего рассказывают. А если у человека такая слава, как у Вашей Светлости, то само изображение мало значит.

– По-твоему, никто не заметит противоречие между худобой лица и богатством одеяния? – спросил узник. – Все решат, что худоба – следствие болезни, которая в свою очередь является следствием многочисленных пороков и пагубных пристрастий.

– Наверное, так и решат, – кивнул юный флорентиец.

– А если добавить мне румянца на щеках, убрать тени под глазами и прочее? Если придать мне вид человека, довольного жизнью?

– Думаю, что бы мы ни изобразили, это будет истолковано не в пользу Вашей Светлости, – произнёс Джулиано.

– Вот ты и ответил на свой вопрос, – усмехнулся узник. – Ни к чему что-то менять, ведь предубеждений не победить живописью. И пусть я недоволен, но это недовольство относится не к портрету.

– А что же мне сказать учителю?

– Скажи, что картина мне нравится.

Джулиано перевёл, а старик поклонился, польщённый.

Флорентийцы начали, не торопясь, собираться. Дракула выразил надежду, что и Матьяшу картина понравится, и вот когда всё было уже почти собрано, а портрет тщательно обернут куском льна, юному флорентийцу пришла в голову одна занятная мысль.

– А знаете, Ваша Светлость, – сказал он, – мне кажется, что люди, глядя на этот портрет, будут вспоминать не только рассказы о небывалых зверствах, но и ещё кое-что…

– И что же? – с подозрением спросил Дракула.

– О! Есть одна история, которая выставляет Вашу Светлость в достаточно выгодном свете и которая всем очень нравится, – пояснил юноша, всем видом показывая, что не собирается напоследок расстраивать собеседника. – Это история о женщине, влюблённой в Вашу Светлость. Вот почему я думаю, что, глядя на портрет, многие будут спрашивать себя, можно ли любить человека, изображённого на нём.

– Очередная занятная выдумка? – заулыбался Дракула и даже забыл, что сам запретил флорентийцу вести разговоры о «недоступных лакомствах». – А что у меня за роль в той истории с женщиной? Был ли я влюблён?

– Не знаю, – Джулиано тоже заулыбался. – Говорят только, что женщина была влюблена. А тут как раз Ваша Светлость начали воевать с турками, а затем ушли со своей армией в Трансильванию. И эта женщина сопровождала Вашу Светлость.

Дракула переменился в лице:

– И что же стало с той женщиной? – спросил он, но Джулиано сразу не заметил произошедшей перемены, потому что, укладывая рисовальные принадлежности в деревянный ящик, отвернулся от собеседника.

– О! Она бросилась в реку с высокой крепостной башни, – весело ответил юноша, думая, что история о женщине всё ещё кажется узнику забавной.

– Бросилась в реку? Но почему? – спросил Дракула.

Теперь и голос узника изменился, поэтому Джулиано обернулся. Его Светлость выглядел странно – так, как если бы обращался к кому-то, кого в башне не было. Что-то подсказывало флорентийцу, что Дракула сейчас видит перед собой некую тень, женскую тень, и обращается к ней: «Почему ты это сделала?»

– Говорят, – пробормотал Джулиано, – что та женщина не могла вынести расставания с Вашей Светлостью, а ведь Ваша Светлость уехали и не вернулись, потому что оказались арестованы.

– Нет, она не могла вот так умереть, – решительно произнёс Дракула.

– Ваша Светлость как-то странно говорит, – заметил ученик придворного живописца. – Неужели та история почти правдива?

– Нет… Я надеюсь, что нет…

* * *

Разговор с Матьяшем в Араде уже не мог ничего изменить – Влад понимал это ещё до отъезда к королю и потому, сам отправляясь в Арад, велел своей армии идти в сторону Молдавии и как можно скорее соединиться с войском Штефана, уже выступившего из Сучавы. Покинуть Фэгэраш вместе с армией следовало и семьям бояр, и семье Влада.

Узнику Соломоновой башни очень хорошо помнилась та ночь накануне всеобщего отъезда. Утром Владу, Войко и избранной полусотне воинов предстояло держать путь на запад, а остальным – на восток.

Луминица, казалось, совсем не грустила от предстоящей разлуки. Или грустила, но не подавала виду? С тех пор как началась война, любимая очень переменилась – вела себя спокойно, перестала спорить, не высказывала ни единого упрёка. А ведь могла бы пожаловаться – дескать, невнимателен, столько времени уделяешь войску, а про свою Луминицу и про сына совсем забыл. Нет, Влад ни разу не слышал, чтобы она сказала так даже в шутку. Вот и сейчас, в преддверии разлуки, выглядела довольной и счастливой.

Влад, сидя на краю кровати и уже сняв сапоги, наблюдал, как Луминица готовилась ко сну – притворила окно, а затем взяла железный колпачок-гасильник и принялась тушить свет. Она по очереди накрывала колпачком каждый огонёк свечи, оставлявший после себя лишь витую струйку дыма, и напевала что-то очень необычное:

– Добро есть живете зело… земля иже…

Влад прислушался, а пение продолжалось:

– Люди мыслете наш он покой рцы слово твердо…

Выходило, что Луминица рассказывала нараспев славянскую азбуку – все буквы по порядку:

– Ты чего это? – спросил Влад

– Что? – не поняла Луминица.

– Только что пела.

Любимая улыбнулась, рассказала:

– Маленького Влада учили грамоте, а я слушала. Он запомнил, и я вместе с ним.

– А что ещё он успел усвоить, пока я был в Молдавии?

– Уже все буквы пишет. Вот ложку долго не признавал, а гусиное перо легко в руку легло. Он даже меня учит буквы рисовать.

– А тебе зачем?

– А затем, чтобы ты получал от меня письма, которые я напишу сама. Если пишет чужой человек с моих слов, разве я могу надиктовать ему всё-всё, что хочу сказать тебе? Ведь есть такие слова, которые не скажешь при свидетелях. А я хочу, чтобы эти слова тоже были в письме.

– Ты моя умница. Иди сюда, – Влад протянул правую руку в приглашающем жесте.

«Умница» взяла эту руку, повинуясь ей, подошла ближе и присела к Владу на колени, но почти сразу, вспомнив о чём-то, вскочила:

– Я сначала пойду посмотрю, как там маленький Влад.

– До сих пор проверяешь, не спит ли на полу?

– Да. Я тоже думала, что он давно оставил эту привычку, а вчера опять мне пришлось его перекладывать. Прихожу, смотрю – подушку с одеялом в дальний угол перетащил и спит. А ведь тяжело стало на руки поднимать – не такой уж маленький.

– Тогда ты сейчас загляни к нему, а если увидишь, что на полу лежит, сама ничего не делай. Вернись, скажи мне. Я его перенесу.

Луминица вышла, а через минуту вернулась, с улыбкой развела руками – мол, так и есть, снова на полу лежит. Пришлось Владу снова надевать сапоги… Сын, когда почувствовал, что его берут на руки, в полусне называл отца по-турецки «баба». За три последних года мальчик почти забыл турецкую речь, говорил по-румынски, и лишь иногда с уст слетали турецкие слова. «Ничего, и это выветрится, – подумал Влад. – Посмотрим, что будет года через два». Кто же мог знать, что посмотреть, как растёт сын, уже не суждено, и что та ночь, проведённая с семьёй, была последней.

Когда Влад оказался схвачен, его будто отрезали от всех людей, которых он любил, а также от тех, которым мог довериться и хоть на словах передать послание близким – сказать, чтоб ждали, не забывали.

Возвращаясь из Арада, Влад думал, что новая встреча скоро состоится, а случилось совсем иначе. Теперь, сидя взаперти, узник Соломоновой башни запоздало вспоминал слова из Писания. Почему не пришли на ум эти слова тогда, в тот злополучный день?

«Сохрани меня, Господи, от руки грешников и от неправедных людей спаси, потому что решили они обратить меня вспять на том пути, по которому я иду. Гордые расставили для меня тайные сети, и я запутался в сплетённых узах ногой своею, ведь рядом на дороге положили приманку… Господи, сила спасения моего, ты простёр сень Свою над моей головою в день битвы. Не предай меня, Господи, в руки грешнику против желания моего. Не оставь, когда против меня замышляют, чтобы злоумышленникам не возвыситься». Это были слова сто тридцать девятого псалма…

Из Арада Влад ехал строго на восток, к молдавской границе и часто сворачивал с большой дороги, чтобы срезать путь. К тому же так можно было избежать больших городов. В Надьшебене уже подумывали о том, чтобы признать брата Влада, Раду, новым румынским государем, поэтому показываться в этом городе не следовало. Не следовало показываться и в Брашове, да и в покинутый всеми Фэгэраш, располагавшийся аккурат на дороге в Брашов, возвращаться не хотелось. Влад решил обогнуть эти земли.

– Когда наше войско и войско Штефана соединятся, они пойдут мимо Брашова по дороге на юго-запад, то есть к Куртя де Арджеш, – сказал Влад своим людям. – А мы, чтобы встретиться с войсками, выберемся на ту самую дорогу в самом её конце и повернём на северо-восток, то есть будем двигаться не вслед за ними, а как раз навстречу.

Вот почему, ещё не доезжая Фэгэраша, отряд свернул в горы, на уже знакомый путь, по которому румынское войско шло месяц назад из Куртя де Арджеш – мимо сторожевой крепости Поенарь. Гарнизон в Поенарь, ещё остававшийся верным Владу, сообщил, что дальше по дороге хозяйничают турки. Вот почему было решено попросить помощи у местных пастухов, чтобы они провели отряд на восток по горным тропам.

– Там, где пройдут овцы, вполне пройдут и наши лошади, – сказал Влад, – пусть даже часть пути нам придётся одолеть пешком и вести лошадей в поводу. Выберемся на большую дорогу и поедем на северо-восток, как и хотели.

Пастухи охотно согласились помочь и через два дня вывели отряд Влада к большой долине, на северном краю которой высилась Королевская Гора, и мимо этой горы, на север шла та самая дорога, соединявшая Брашов с Куртя де Арджеш.

Именно на север навстречу своему войску и отправился Влад, однако всё никак не мог избавиться от чувства, что рядом враг. Возможно, дело было как раз в Королевской Горе, которая возвышалась справа. Названа оба была отнюдь не в честь короля Матьяша, но напоминала о венграх.

Казалось, сама земля прогибается под тяжестью этого поросшего елями исполина так же, как прогибается под рукой мягкая подушка. Зелёные холмы вокруг него напоминали складки ткани, и невольно приходила мысль: «А что если сейчас этот исполин чуть-чуть двинется, пусть даже самую малость. Он и сам не заметит, как раздавит, сомнёт всех».

А ведь сейчас виден был только южный край этой горы, которая на самом деле являлась даже не горой, а огромным кряжем. Влад знал, что если следовать по дороге дальше на север, то покажется ещё более высокая часть – огромная серая скала, которая вздымается на такую высоту, на которой даже деревья не растут.

Когда Влад и остальные ехали мимо этого исполина, впереди на дороге показался конный отряд. Войко раньше всех заметил еле различимые фигурки, что маячили вдали.

– Смотри, господин!

– Непохоже на наших, – заметил кто-то из воинов.

На незнакомых конниках были кирасы, блестевшие на солнце и потому видные издалека. Румынские воины такого доспеха не носили.

– Да, на наших непохоже, – согласился Влад, – но это и не турки, поэтому съезжать с дороги не будем. Неужели нам теперь надо пугаться всех встречных, разворачивать коней и удирать?

Он по-прежнему чувствовал, что рядом враг, но не хотел доверять этому чувству, полагая, что точно так же мучается напрасными страхами, как уже было три года назад, когда удалось увезти маленького Влада из Турции и по пути домой всё время казалось, что по пятам спешит погоня.

– Нужна ли нам эта случайная встреча, если мы не знаем, кто там? – покачав головой, проговорил Войко.

– Нужна, – возразил Влад. – Возможно, мы узнаем занятные новости, – а, проехав ещё немного, он обернулся к Войко и произнёс: – Я был прав. Мы наверняка узнаем новости. Это едет Ян Искра со своими людьми. Значит, у гуситов есть конница, а не только повозки. Сейчас спросим, что он здесь делает.

Отряд Искры сильно превышал румын числом – сотни две против полусотни, но Влад не боялся, потому что старый гусит был открытым и честным человеком. Разве таких следует бояться?

– Куда путь держишь, брат? – спросил Искра, когда его конь, гнедой, с белой звездой во лбу, остановился на расстоянии вытянутой руки перед вороным конём Влада.

Гусит, вопреки преклонным годам, оставался хорошим наездником, что сразу было видно по тому, как он заставлял своего четвероногого подчиняться. Гнедой под седлом у Искры казался не очень-то резвым, вероятнее всего, плод от случайного союза породистого жеребца и крестьянской пахотной кобылы – бегать этот полукровка не любил и, наверное, предпочёл бы, не торопясь, тащить телегу, но благодаря умению седока проявлял всю резвость, которую мог.

«Жаль, что не случилось воевать вместе с Искрой за общее дело», – подумал Влад, а вслух произнёс:

– Я держу путь в сторону Брашова. Хочу соединиться со своим войском, которое идёт оттуда, а затем отправлюсь воевать против турок. Так и передай Матьяшу, если его увидишь.

– Ты сам скажешь ему это, – ответил гусит, – а заодно объяснишь, почему ты заключил союз с правителем Молдавии, который является врагом Его Величества. По пути к королю у тебя будет достаточно времени, чтобы придумать подходящие слова оправдания. Возможно, Матьяш простит тебя.

– Нет, мне недосуг снова ехать к Матьяшу, – небрежно ответил Влад. – И оправдываться я не стану. Если Матьяш знает о моём союзе, то должен догадываться и о причинах. А теперь мне надо торопиться. Моё войско ждёт меня. И молдавский правитель со своими воинами ждёт.

– И Матьяш тоже ждёт, – ответил Искра, – а я должен сопроводить тебя к нему.

Войко за спиной Влада шумно вздохнул, будто говоря: «Надо было свернуть с дороги, пока не стало поздно».

– Неужто я взят под стражу? – настороженно спросил Влад у Искры.

– Пока нет. Я даже не стану забирать у тебя оружие, если ты дашь слово, что не воспользуешься им против нас.

– А может, отпустишь меня, брат? Прошу тебя.

– Нет, не могу, – ответил Искра.

– Почему? Скажешь, что ты меня не видел.

– Я не только не могу, но и не хочу тебя отпускать, брат, – ответил Искра.

– Почему?

– Потому что затеял глупость.

– Ты, видно, тоже не хочешь воевать с турками, поэтому так говоришь, – усмехнулся Влад, на что услышал гневное:

– Чтобы судить, сперва доживи до седин, до которых случилось дожить мне! Сколько я видел таких, как ты, дураков! Я хотел уберечь их от ранней смерти, а теперь вижу, как ты торопишься умереть молодым. Ты зря взял к себе в союзники молдавского правителя и пренебрегаешь Матьяшем. Молдаван мало, а турок много. Вот если бы с тобой шли Матьяшевы люди…

– Зато молдаване воевать хотят!

– Вам, молодым, всё только бы воевать, проливая кровь свою и чужую, – продолжал Искра, – но что толку в пролитой крови, если битва окажется проиграна. Вы, молодые, не видите будущего, а я, старик, вижу. Как бы я хотел передать своё зрение другим, чересчур прытким, которые не видят! Ведь когда я замирился с Матьяшем и оставил ему земли на севере королевства, которые прежде занимал, не всё моё войско захотело уйти со мной в Трансильванию. Были и такие, кто плевал мне вслед и кричал, что я, дескать, предал гуситское дело. А ведь я всего лишь хотел, чтобы война окончилась тогда, когда я и мои люди ещё можем назвать себя победителями. Те, кто не пошли со мной, сейчас мертвы. Матьяш со своей армией истребил их. Тем крикунам не достались ни те земли на севере, ни те, что я получил в Трансильвании, потому что мёртвым принадлежит лишь та земля, которую занимает их могила. Неужели, мой прыткий брат, ты хочешь умереть?

– Я не умру. Я одержу победу.

– Все вы так говорите, – оборвал его Искра, – Мой тебе совет – когда приедем в Матьяшу, веди себя с королём любезно. Ты избежишь многих бед.

Совет пропал даром. Теперь-то узник Соломоновой башни понимал, что старик Искра говорил правильно. И седобородый митрополит в своё время правильно увещевал: «Смирись. Не разжигай в себе обиду на короля. Утихомирь свои страсти», – но Влад, когда оказался вынужден возвращаться к Его Величеству вместе с Искрой, уже не мог совладать с собой. Весь гнев и вся досада на Матьяша, который обещал пойти воевать и всеми способами увиливал от исполнения обещания, вырвались наружу.

– Разве я невольный человек? – спрашивал Влад, стоя перед Матьяшем, который теперь гостил в замке у Искры, а королевская армия расположилась возле той же горы, что и гуситские повозки.

Король сидел во главе стола – в кресле с высокой спинкой, на котором прежде сидел Искра. На столе стояло вездесущее блюдо со сливами, а рядом лежали бумаги.

– Матьяш, если ты не делаешь то, что должен делать сюзерен, – не защищаешь меня, то я отказываюсь от своей вассальной клятвы. Забери пожалованные тобой земли Амлаш и Фэгэраш, – говорил Влад, – а задерживать меня ты не вправе.

– Я удивлён, – отвечал король. – Ты так торопишься уйти с моей службы, кузен. Ты с лёгкостью возвращаешь земли, которых несколько лет назад упорно добивался. Отчего вдруг?

– Всё верно, я тороплюсь. Я боюсь опоздать на войну.

– Тебе не дороги Амлаш и Фэгэраш?

– Дороги, но моя отчина мне дороже.

Король или прикидывался, или на самом деле недоумевал:

– И всё же я не понимаю.

– Кузен, чего ты от меня хочешь? – спросил Влад.

– Чтобы ты одумался.

– А если не одумаюсь? Ведь это моё право. Разве я не могу уйти с твоей службы, если ты нарушишь обязательства как сюзерен?

– Я не нарушал их, – твёрдо произнёс Матьяш. – Я ведь шёл к тебе на помощь со своим войском. Поэтому ты, если откажешься от своей клятвы, подлежишь наказанию.

– Ты утверждаешь, что виноват я? – удивился Влад.

– Ты объединился с моим врагом Штефаном. Ты предал меня.

– Я не предавал тебя. А со Штефаном я объединился, чтобы бить турок, которых не хочешь бить ты, кузен, – в который раз отвечал Влад. – Если же ты боишься, что турок победит кто-то другой, а не ты, выступай в поход! Мы со Штефаном будем только рады.

– Ты насмехаешься надо мной?! Ты заключил союз с моим врагом, а теперь делаешь вид, что в этом нет ничего преступного, – Матьяш протянул руку и взял со стола некий лист. – А помнишь письмо, которое ты прислал зимой? Общее количество убитых турок, указанное с точностью, которую никак нельзя проверить.

Очевидно, король не поленился извлечь письмо из архива, чтобы теперь потрясать этой бумагой:

– Теперь я понял, что это издёвка. Этим письмом ты хотел сказать: «Лишь тот, кто участвовал в походе, знает, правдив ли отчёт. А тот, кто не участвовал, вынужден верить всему на слово». Ведь так?

Влад молчал. Да, Раду Фарма боялся не зря. Устами старого письмоводителя Господь предупреждал ещё тогда: «Зачем дерзить? Дерзость рано или поздно принесёт горькие плоды».

– Ты всё время дерзишь мне, кузен, – король покинул кресло и теперь прохаживался около стола. – Я объяснял это твоим дурным воспитанием. А ты, видно, решил испытать моё терпение? Теперь ты знаешь его пределы, потому что я больше терпеть не намерен.

– Если я так неприятен тебе, кузен, не удерживай меня.

– Я не могу отпустить тебя.

– Скорее уж не хочешь.

Поведение Матьяша становилось всё более странным. Казалось, он упорно не желает слушать, поэтому задаёт одни и те же вопросы:

– Назови мне истинную причину твоего недовольства.

– Кузен, я называл её не раз.

– Значит, мне остаётся лишь поверить тому, что о тебе доносят.

– О моих делах в Молдавии?

– Нет, я говорю о другом. О твоих делах с султаном.

– О моей войне с султаном?

– Нет, – Его Величество выждал немного, чтобы следующая фраза прозвучала выразительнее, – о твоих переговорах с ним. Мне донесли, что ты просишь султана о мире.

Влад рассмеялся:

– О мире с султаном? Вот это новость! Кузен, ты всерьёз? А для чего же я тогда объединился со Штефаном? Тот, кто доносит тебе о моих мнимых переговорах с султаном, бессовестно лжёт.

Матьяш сделал знак, и люди Яна Искры придвинулись к Владу плотнее:

– Совет города Брашова не раз предупреждал меня, что союз с тобой не приведёт ни к чему хорошему…

– А! Ну, конечно! Уважаемые брашовяне! Значит, без них не обошлось и в этот раз! – воскликнул Влад. – Кузен, ты так не хочешь, чтобы я объединился со Штефаном, что готов поверить в глупые наветы?

Вместо ответа Матьяш сделал ещё один знак. Влада схватили под локти. Вырываться казалось бесполезно – всё равно не сбежишь. На поясе болтались пустые ножны, потому что меч пришлось отдать ещё перед входом в замок. Верных людей рядом тоже не было, потому что, отправляясь вместе с Искрой к королю, Влад отпустил и Войко, и охрану, сказав, чтоб отправлялись лучше к войску, и те послушались, понимая, что помочь своему господину уже ничем не могут.

И всё же у Влада оставалась возможность ударить напоследок – но только не рукой, а словесно, и он не удержался, обронил язвительное словцо:

– Хорошо ты это придумал, Матьяш, с моим мнимым предательством. Твой отец моему отцу отрубил голову. Значит, тебе меня предать смерти сам Бог велел!

– Сами видите, он полон ненависти и судит обо мне по своим меркам, – проговорил король, – но я вовсе не собираюсь его казнить.

Судебного разбирательства не было. Влада отвезли в венгерскую столицу, где держали некоторое время как почётного пленника, в то время как Матьяш рассказывал всем о том, как оказался предан своим вассалом.

В столице Влад узнал о себе много нового. Он никогда не думал, что считается таким отъявленным злодеем, который за своё шестилетнее правление переказнил аж сорок тысяч человек. Слушая все эти небылицы, пленник вспоминал слова из псалма: «Спаси меня, Господи, от человека лукавого и от всех неправедных избавь меня, потому что они замыслили недоброе в сердце, весь день готовились, изострили языки свои, как мечи к битве, и стали те языки, как у змей. Яд аспидов под устами у них». Самому же Владу говорить не давали.

Затем его отправили в Вышеград и посадили в Соломонову башню, где Влада радовало только одно – что не пришлось воевать со своим братом Раду: «Мой отец говорил, что братья должны жить в мире друг с другом, и я не нарушил этот наказ».

* * *

Утта стояла на пристани и махала рукой отплывающему кораблику. Дочка трактирщика знала, что молодой флорентиец уже никогда не вернётся, и всё же она улыбалась. А что же ей следовало делать? Плакать? Так уж устроены эти постояльцы – приезжают, а затем уезжают – и ничего тут не поделаешь.

Джулиано, стоя на корме кораблика, тоже махал и тоже улыбался. «Может, когда-нибудь всё-таки вернусь, – думал юноша. – Хотя вряд ли тут по мне особенно станут скучать. Утта найдёт себе какого-нибудь другого воздыхателя, который будет у неё на побегушках. А может, она замуж выйдет. Зачем я ей?»

Однако ученик придворного живописца не мог пожаловаться на то, что плохо провёл последнюю неделю. Он был весьма благодарен Утте за всё и потому не уходил с кормы, пока пристань и стоявшая там красавица совсем не скрылись из виду.

К тому же на пристани стоял ещё кое-кто. Это был дурачок Андраш, который, размахивая рукой, аж подпрыгивал от усердия и был очень забавен, а Утта не видела Андраша и думала, что прощальная улыбка Джулиано предназначена только ей.