Текст книги "Валашский дракон"

XIII

По возвращении в столицу придворный живописец ещё долго не хотел сдавать Его Величеству заказанный портрет. Сначала вдруг взялся подправлять блики на жемчужинах и на пуговицах, а затем собственноручно варил лак, покрывал этим лаком картину, сушил.

То, что касалось лака, старик обычно поручал ученику, а теперь вдруг сам. «Зачем?» – недоумевал Джулиано и принялся сетовать, что деньги уже кончились, поэтому, чтобы не умереть с голоду, придётся опять влезать в долги. Учитель лишь отмахивался, и вот тут стало понятно, что старик просто не хочет расставаться с картиной, которую считает последней своей серьёзной работой. На новую у него уже могло не хватить сил. Вернее, хватило бы только на то, чтобы начать, но не на то, чтобы закончить.

Пока старик тянул время, наступило лето, а после оказалось, что Его Величество очень занят некими важными делами, и на приём во дворец было не попасть. Затем началась война в Силезии, которая длилась всю осень, поэтому флорентийцы смогли представить Его Величеству оконченный портрет лишь в начале зимы, когда король вернулся в столицу.

Джулиано полагал, что долгое ожидание в итоге обернётся выгодой, ведь всегда лучше сдавать работу, когда настроение у заказчика приподнятое, а король наверняка ликовал. Как ещё должен чувствовать себя человек, который находился на волосок от поражения, но одержал блистательную победу!

В октябре Матьяш с частью войск оказался запертым в крепости Вроцлав. Осаждавшие – король Казимир с сыном – имели очень серьёзный численный перевес, но так и не догадались об этом. Они могли догадаться, будь у них больше времени, однако другая часть войск Матьяша подошла к врагам с тыла и тем самым перекрыла дороги, по которым армию неприятеля снабжали провизией.

Почувствовав пустоту в желудках, осаждающие отступили, а венгерский король, видя, что почти все польские войска сейчас в Силезии, отправил несколько своих отрядов в сторону Кракова. Так венгры едва не дошли до польской столицы, а у Матьяша появился повод гордиться собой! Именно в таком настроении он, должно быть, и согласился принять флорентийцев.

Джулиано полагал, что взглянуть на портрет король позовёт всех придворных, но предположение не оправдалось. Живописцев препроводили в небольшую комнату, служившую для учёных занятий Его Величества, и сказали, что Матьяш придёт через четверть часа. Этого времени с лихвой хватило, чтобы поставить картину на подставку и повернуть к свету так, чтобы смотрелась наиболее выгодно.

Ученик придворного живописца даже успел оглядеть окружающую обстановку и прежде всего – большой стол, заваленный бумагами, поверх которых валялись старые изгрызенные перья, а одна кипа листов, совсем высокая и вот-вот готовая рассыпаться, была придавлена серым камнем, имевшим вкрапленья серебра. Возле кипы поблескивала большая линза. Наверное, король использовал её, чтобы рассматривать книжные рисунки. Возможно даже, рисунки находились в фолианте, лежавшем здесь же, на столе, и заложенном закладкой ближе к концу. «Да, – подумал юный флорентиец, – прав оказался некий остряк, который утверждал, что Матьяш, в отличие от многих монархов, не только собирает книги, но и читает».

Меж тем старый живописец переминался с ноги на ногу – он бы с удовольствием куда-нибудь присел, но в королевское кресло за столом сесть не мог, а другое кресло оказалось занято – там лежала «мантия учёного», чёрная накидка для тех, кто не хочет пачкать одежду чернилами. Очевидно, мантию положил на кресло сам король, поэтому перекладывать её не следовало, а других свободных мест для сидения в комнате не осталось.

На каменных скамеечках, устроенных под окном, тоже громоздились бумаги. Можно было даже заметить, что наверху одной из стопок лежит астрономический календарь, что лишний раз свидетельствовало об учёности Его Величества, но всех этих свидетельств и так хватало, а вот мест, куда можно присесть…

Джулиано даже заглянул за тёмно-красный занавес, закрывавший одну из стен, чтобы посмотреть, не обнаружится ли там табурет, но за завесой находились полки, где наряду с географическими картами, скатанными в трубки, и хитрыми измерительными приборами, не поддающимися описанию, стояли толстенные тома в кожаных обложках, подобные книге, что лежала на столе.

«Наверняка в этой комнате есть фолианты, доставшиеся королю в наследство от заговорщиков», – вдруг подумал Джулиано, знавший, что у Матьяша появилось много ценных книг после того, как был раскрыт заговор двух высокопоставленных церковных деятелей, один из которых, Витез, когда-то являлся воспитателем короля, а другой, племянник Витеза, успел прославиться как поэт.

Заговорщиков было не жалко – сами виноваты! Они помыкали Его Величеством лет пятнадцать, заставляли воевать с турками, а когда король возмужал и дал понять советчикам, что теперь будет решать сам, Витез с племянником начали побуждать венгерских вельмож к тому, чтобы сместить Матьяша и посадить на трон кого-нибудь другого.

Джулиано невольно вспомнил слова Дракулы о том, что Матьяш не любит крови и потому избегает рубить головы. Наверное, поэтому Витеза не казнили, а поместили под домашний арест до конца жизни, но старый интриган вскоре умер сам, как и племянник, который, сбежав из страны, по дороге очень сильно простудился и умер.

С того времени, как был раскрыт заговор, прошло больше двух лет. Дело давнее, но оба заговорщика частенько напоминали о себе своим наследством, потому что были большими любителями и собирателями книг, в итоге доставшихся Матьяшу. Король даже начал строительство зала, примыкающего к дворцовой часовне, чтобы было куда поместить свою разросшуюся библиотеку, а пока что она хранилась по разным комнатам. В том числе и на этих полках.

Здесь же, на нижней полке, хранилась и мраморная статуя, изображающая младенца, который душит двух змей. Джулиано помнил её красовавшейся на постаменте в дворцовом саду, а причиной того, что статую убрали, наверное, стала трещина в основании фигуры. Юный флорентиец где-то слышал, что трещины расширяются, если в них попадёт вода и замерзнет. Холодные зимы – настоящий бич для произведений искусства подобного рода, а Его Величество очень дорожил статуей, привезённой ещё покойным Яношем Гуньяди из римского похода.

В Риме очень многие жители промышляли тем, что перерывали землю в древних развалинах, затем продавая свои находки заезжим господам, желающим приобрести некую вещь на память о посещении Вечного города, – мраморные руки, головы, торсы, ажурные части колонн, черепки глиняной посуды с картинками. Если же попадалось что-то целое или почти целое, оно стоило дорого. Однако старший Гуньяди не поскупился и поступил правильно. Статуя маленького Геракла – без сомнения, это был он – заслуживала всяческих похвал…

Наконец, томительное ожидание закончилось. За дверью послышался звук приближающихся шагов, флорентийцы подобрались, приготовились кланяться, что и сделали, как только в отворившуюся дверь вошёл Его Величество, а тот, не обращая внимания на живописца с учеником, сразу же направился к портрету.

– Что ж, – сказал Матьяш, так и эдак оглядывая картину, – мой кузен изменился не слишком сильно. Или вы намеренно польстили ему?

Джулиано перевёл учителю вопрос заказчика, а затем перевёл ответные слова, как всегда не удержавшись от того, чтобы внести некоторые добавления от себя:

– Живопись есть живопись, Ваше Величество. Человек, даже когда смотрится в зеркало, может видеть разный образ – всё зависит от сиюминутного настроения. Что уж говорить о портретах! Портрет отражает настроение художника. И всё же мой учитель старается не льстить. Если он видит горбатую спину, то не станет рисовать прямую, как бы ни сочувствовал горбуну.

– Так, значит, я вижу почти полное отражение действительности, если не считать вычурного одеяния, которое вы пририсовали?

– Ваше Величество очень удачно выразили в трёх словах то, о чём мой учитель говорил так долго, – молодой флорентиец поклонился.

– Хорошо, – пробормотал король, но что именно хорошо, не уточнил.

– А ведь Ваше Величество так и не сказали, для чего предназначен портрет, – вкрадчиво проговорил ученик придворного живописца, заглядывая монарху через плечо, и тут же осёкся, потому что Матьяш повернулся и приподнял правую бровь, что выражало недоумение с оттенком неудовольствия.

Джулиано понял свою оплошность. До сих пор он лишь переводил слова учителя, а не сам говорил с королём. И тут вдруг забылся! И не просто забылся, а стал нагло требовать, чтобы Его Величество отчитывался в своих действиях и рассказывал, зачем нужен портрет.

Чтобы хоть как-то поправить положение, юный флорентиец добавил:

– Простите, Ваше Величество. Конечно, сейчас уже поздно говорить об этом. Просто мой учитель очень скромен и сам не стал бы спрашивать о дальнейшей судьбе портрета, хотя живо интересуется судьбой своего произведения, как и всякий мастер. Мы никоим образом не вмешиваемся в дела Вашего Величества, но были бы рады получить самые общие сведения. Будет ли портрет вывешен во дворце? Если да, то что будет висеть по соседству? А что станет говорить владелец картины, представляя её гостям? «Смотрите, вот портрет отъявленного злодея!» – наверное, что-то в этом роде?

Лоб короля разгладился, а на лице появилась лёгкая улыбка:

– Вовсе нет. Человек, изображенный здесь, не внушает оторопь. Это очень хорошо. Я доволен. Конечно, в галерее рядом с портретами моих родственников ему не место, но я заказал картину вовсе не затем, чтобы положить начало галерее чудовищ, хоть и слышал, подобные галереи сейчас входят в моду…

Джулиано частично перевёл учителю королевские слова – ту часть, в которой содержались похвалы, – после чего живописец низко поклонился, а ученик продолжал беседовать с королём:

– Значит, Ваше Величество не собирается никого пугать этим портретом?

– Нет, у меня совсем другая цель. Однако я не вполне уверен… – казалось, Матьяш готов разоткровенничаться.

– В чём же Ваше Величество сомневается?

– Я вижу на картине человека гордого, но готового покориться. Насколько я прав?

– Вы совершенно правы, Ваше Величество.

– Это мнение твоего учителя или твоё?

Господин придворный живописец, видя, что король вопросительно на него смотрит, забеспокоился, но Джулиано, стоявший за спиной монарха сделал знак, что всё хорошо.

– Значит, это мнение твоё, – усмехнулся Матьяш, снова повернувшись к юному флорентийцу.

– Ваше Величество, моему учителю не приходилось беседовать с узником, а мне приходилось, так что могу заверить… – юноша не успел договорить.

– Мой кузен уже оставил привычку ловить воронов, как делает это многие годы? – перебил Матьяш.

– Ммм… – замялся Джулиано. – Мы видели, как узник оставляет на окне своей темницы пищу – прикармливает ворона, которого завёт Матьяшем…

– Зовёт ворона Матьяшем? – король засмеялся. – Ах, даже так?! А вы спросили узника, для чего он хочет поймать этого ворона?

– Да, Ваше Величество, мы спросили, – кивнул юноша, – и узник признался нам, что хочет держать птицу в своей комнате. Дескать, птица тоже должна сидеть в заключении, то есть разделить с узником то наказание, которое он несёт.

– Неужели мой кузен неисправим? – Матьяш снова в задумчивости уставился на портрет.

– Если мне будет позволено сказать… – робко произнёс юный флорентиец, склоняясь в поклоне за спиной у короля.

– Я вижу, ты много времени провёл, беседуя я моим кузеном, – заметил король, по-прежнему глядя на портрет.

– Да, Ваше Величество, – ученик придворного живописца снова начал говорить вкрадчиво, – и мне кажется, что неприязнь к Вашему Величеству со стороны узника подогревается исключительно тем обстоятельством, что он до сих пор в заточении. Если бы Ваше Величество решились на помилование, эта неприязнь тут же сменилась бы благодарностью.

– В самом деле? – спросил Матьяш, не отрываясь от картины и, очевидно, доверяя ей гораздо больше, чем словам Джулиано. – А почему ты думаешь, что мой кузен окажется благодарен? В прежние времена он был человеком очень неблагодарным, не ценил то, что ему давали, и злился на меня, потому что я не действовал по его указке. Признаюсь, я потому и не велел пресечь его забаву с птицами, надеясь, мой кузен добровольно оставит воронов в покое, и это означало бы, что злость его поугасла, но увы.

– Ваше Величество, конечно, правы, – кивнул юный флорентиец, хотя король не мог видеть кивка, потому что стоял спиной. – Однако благодарность узник всё же проявляет. Я помню, как он сказал, что благодарен Вашему Величеству, потому что тюрьма спасла его от смерти на поле брани.

– Так и сказал?

– Да, Ваше Величество, однако узником владеют противоречивые чувства, потому что в другой раз он сказал, что лучше сразу лишиться головы, чем медленно умирать в тюрьме. Поэтому, если помилование случится, то это будет равносильно спасению от смерти. Получится, что Ваше Величество спасли узника уже дважды. Даже самые неблагодарные люди всегда благодарны за такое.

– Ты так горячо просишь за моего кузена, – заметил король и наконец обернулся. – А ты готов ручаться за него?

Молодой флорентиец подумал немного: «Если столько всего наговорил, отступать поздно»:

– Да, Ваше Величество.

Король снова засмеялся:

– А знаешь, зачем мне портрет? Я намереваюсь показать его одной даме… Послушаем, что скажет она.

* * *

По лестницам раздался топот, взвизгнул засов, заскрежетал ключ в замочной скважине, и дверь с лёгким скрипом отворилась. Сперва в комнату вошёл комендант, за ним двое незнакомцев. Прямые спины этих двоих, удобная одежда без модных вычур, а также мечи – всё подсказывало, что в Соломонову башню пожаловали воины, хоть и без доспехов. Один из посетителей, наверное, был старшим не только по возрасту, но и по должности. Не случайно другой старался вперёд не соваться, а наоборот, держался на шаг позади.

«Зачастили ко мне гости. Что ни весна, то новые», – подумал Влад, сидя на каменной скамье рядом с окном, смотревшим в сторону горы. Посетители лишь ненадолго привлекли внимание узника, а затем он снова устремил взгляд на зелёные кроны дубов, покрывавших все горные склоны, и на голубое почти безоблачное небо.

– Добрый день, Ваша Светлость, – сказал комендант, даже не надеясь на ответное приветствие. – Эти господа прибыли по поручению короля.

Каждое дуновение ветра, тёплого и приятного, приносило с собой сладковатый запах. Невидимое дерево, расположенное где-то рядом, опять цвело. Воображение Влада неясно рисовало ветви, сплошь облепленные белыми цветами, и даже птиц, щебечущих среди многоцветья.

Старший из двух незнакомцев, нисколько не смутившись тем обстоятельством, что узник смотрит в другую сторону и полон безразличия, проговорил:

– Господин Дракула, именем Его Величества я явился, чтобы сопроводить вас к месту нового пребывания, в город Пешт, и содержать там под стражей вплоть до особого приказа.

Услышав за спиной «к месту нового пребывания» и «Пешт», Влад снова обернулся и теперь взглянул на королевского посланца испытующе. Заключённый не знал, что и думать.

Посланец в свою очередь посмотрел на помощника, у которого под мышкой оказался свёрток из дорогой бархатной материи бордового цвета. Что за свёрток – сразу не поймёшь.

– Господин Дракула, перед тем как ехать, вам надобно переодеться, – сказал второй незнакомец.

«Так, значит, это кафтан! – подумал Влад. – Хороший знак. Может, и ехать предполагается не в оковах?» И всё же мало удовольствия доставляет расставание с привычной вещью, пусть изношенной, и переодевание в то, что сшито на кого-то другого. Новый кафтан будто подсмеивается над тобой. Иногда упрекает, что руки длинноваты, иногда – что рост маловат. И над прежним одеянием обнова подсмеивается: «Посмотри на это тряпьё!»

Застегнув пуговицы доверху, Влад почувствовал, что плечи не на месте, и сразу вспомнил об осанке: «Сколько же времени я ходил согнувшись? Сколько времени являл собой жалкое зрелище человека сломленного? А! Всё равно теперь! Но с нынешнего дня надобно последить за собой».

Перевод в Пешт, как и нежданная обнова, мог считаться хорошим знаком. Ведь этот город находился совсем недалеко с венгерской столицы – на соседнем берегу Дуная. Невольно рождался вопрос – зачем королю держать заключённого кузена так близко от себя? Скорее всего, Матьяш намеревался побеседовать с узником, но из-за занятости не мог определить точный день и время встречи. В этом случае разумнее всего казалось держать узника рядом со столицей и в подходящий момент быстро доставить во дворец.

– Который сейчас год? – спросил Влад, поправляя рукава нового кафтана.

– От Рождества Христова тысяча четыреста семьдесят пятый, – ответил старший королевский посланец.

– А месяц май?

– Май.

«Двенадцать с половиной лет в заточении, считай, тринадцать», – подумал узник. Покидая башню, он, к своему удивлению, обнаружил, что как будто разучился спускаться по лестницам. Раньше, когда его выводили на прогулку во двор, Влад спускался и даже вниз не смотрел, а теперь перед каждым шагом раздумывал, той ли ногой ступает. Неужели от волнения?

Солнце во дворе показалось необыкновенно ярким. Щурясь, Влад с трудом разглядел, что во дворе находится дюжина вооруженных всадников. Сейчас они спешились, столпившись у колодца. Ведра не было, но, кто половчей, использовал флягу на ремешке и так добывал воду – прохладную и потому вкусную. Менее ловкие пытались отбирать её у добытчиков, и даже затеялась шуточная потасовка:

– Дай, дай глотнуть. Ну, ты чего!

Лошади нашли себе корм, объедая одуванчики, цветущие у подножия крепостной стены. Телеги во дворе не оказалось. «Ещё один хороший знак, – решил Влад. – Раз повезут не в телеге, значит, уж точно цепей не наденут».

Северные ворота, решётка на которых до сей поры всегда оставалась опущенной, теперь выглядели как-то непривычно, ничем не закрытые. За ними виднелся кусочек дороги, по которой и предполагалось следовать к «месту нового пребывания». Вот подводят коня:

– Садитесь, господин Дракула.

Почувствовав даже призрачную свободу, Влад вдруг удивил всех неожиданным требованием:

– Погодите. Сперва мне надо кое-кого навестить. Да пустите, не сбегу.

Комендант вместе с посланцами короля наблюдали, как их подопечный взобрался наверх крепостной стены, принялся озираться, а затем, чему-то очень обрадовавшись, поспешно спустился обратно во двор. Все присутствующие воспринимали это как загадку, которую можно разгадывать ради потехи. Узник сказал «навестить». Но кого навестить? Видя, что Влад выходит через ворота на дорогу, комендант дал знак латникам не вмешиваться, и предложил королевским посланцам идти следом:

– Дождёмся разгадки. Это может оказаться забавно.

Так они и наблюдали за узником, который, оказавшись за воротами, зачем-то полез в гору. Он продирался сквозь кусты и, преодолев некоторое расстояние, остановился под кроной цветущего дерева. Дерево росло возле стены на самой окраине дубравы, покрывавшей горный склон. Заросли кустов позволяли видеть голову узника и даже разглядеть, что тот улыбается, но происходящее, конечно же, оставалось для наблюдателей непонятным.

«Так вот как ты выглядишь, – Влад еле удержался, чтобы не произнести этого вслух. – Всё-таки черёмуха. Если б ты знала, до чего мне жаль, что встреча наша продлится недолго. Если б мог, я сидел бы целыми днями, прислонившись спиной к этому стволу, шершавому, с растрескавшейся корой. Я вижу, эти трещины глубоки, и одна твоя ветвь наверху уже засохла. Ты стареешь, как и я. Пора стареть, ты порядочно выросла – вдвое выше человека. И крона широко раскинулась. Должно быть, тебе не о чем жалеть. Ты преуспела в жизни. Сколько раз ты цвела и радовала глаз прохожего! Сколько дала плодов! А в округе наверняка растут твои дети. Ты преуспела в жизни. Но вот преуспею ли я? Успею ли наверстать упущенное, если Матьяш меня всё-таки освободит?»

Ветер утих, поэтому черёмуха стояла неподвижно. Не только ветви, но и кисточки с цветами теперь почти не качались, и лишь время от времени на траву падало несколько лепестков, которые Влад пробовал хватать налету. Лепестки падали медленно. Каждый в отдельности поймать было легко, но все сразу – трудно.

«Что ты хочешь мне сказать, черёмуха? – мысленно вопрошал Влад. – Что за оставшиеся мне годы я уже не успею схватить налету всё, что упустил? Да, я потерял время – тринадцать лет. Твоей корой и твоей засохшей ветвью ты показываешь, что тринадцать лет – это целая жизнь. Разумом я понимаю твою правоту, но не верю. Мне почему-то кажется, что прошло совсем мало времени и что люди, которых я оставил в Трансильвании, продолжают ждать меня где-то поблизости от тех мест, и что война, которую я вёл, была не так давно. Мне почему-то кажется, что если умеючи взяться, то можно всё наверстать. А вдруг мои предчувствия верны? Люди и деревья всё-таки разнятся меж собой. Дерево не может дать плодов прежде срока, но дела человеческие могут принести плод очень быстро».

Черёмуха уронила ещё несколько лепестков. Влад изловчился и поймал сразу три, но остальные упали на траву.

«Если останусь тут ещё немного, научусь ловить ещё больше за раз, – мысленно произнёс он, – но я слишком долго ждал, пока смогу увидеть тебя. Слишком долго! И поэтому сейчас мне не следует терять время, надо ехать. Дай ещё раз взгляну на прощанье, запомню…»

– А что он сейчас делает, господин комендант? – меж тем громко спрашивал королевский посланец, наблюдая сцену возле дерева.

С дороги, наверное, было видно, что Влад зачем-то машет рукой, но вот летящие лепестки, которые он стремился поймать, уже никто из наблюдателей не видел.

– Если он полезет в чащу, извольте дать распоряжение своим людям. Пусть вернут этого беглеца, – продолжал громко говорить королевский посланец, обращаясь к коменданту.

– Нет, – отвечал комендант, – это ваши люди должны заставить его спуститься. Ведь он теперь скорее на вашем попечении, чем на моём.

– Нет, мои люди в заросли не полезут.

– А что если попробовать иначе?

– Как?

– Просто позовите его. Вдруг он спустится сам?

– Господин Дракула, нам пора ехать! – крикнул королевский посланец.

То ли в ответ на зов, то ли по своему собственному желанию узник начал спускаться.

* * *

– Ваше Величество… – стоя в дверях, ведущих на широкий балкон, настолько широкий, что хватило бы места для ярмарочного представления, Влад низко и с почтением поклонился Матьяшу.

С балкона открывался превосходный вид на реку и на город. Хорошее место, чтобы сидеть и неспешно беседовать или слушать придворного флейтиста, который находился здесь же и тихо наигрывал некую спокойную мелодию. На столе, стоявшем посреди балкона, виднелись сушеные фрукты, среди которых, конечно же, были сливы, а рядом поблёскивали золотом два винных кубка… два! И кресел рядом со столом было два. Разве не случалось ссоры и никто никого в крепость не сажал? Прямо-таки встреча закадычных друзей.

– Кузен, приблизься, дай я посмотрю на тебя, – Матьяш, сидевший в одном из кресел, поднялся и развёл руками, словно в удивлении. – Ты постарел, кузен.

– Да, я постарел, много лет прошло. А вот Ваше Величество возмужали.

– Ваше Величество? – переспросил король. – Ты больше не зовёшь меня кузеном?

– Подобает ли?

– Да брось, – Матьяш внимательно посмотрел в лицо узнику, который, не в пример прежним временам, избегал встречаться взглядом с Его Величеством.

– Оставьте нас все, – приказал король.

Стража удалилась, слуги и флейтист – тоже.

– Зови меня кузеном, и давай забудем прошлые недоразумения. Видишь? – Матьяш улыбнулся. – Я рискнул остаться в твоём присутствии без охраны, хоть и знаю, как лихо ты, сидя в крепости, выдирал перья одному ворону. А второго ворона, которого ты назвал моим именем, тебе поймать удалось?

Влад настороженно замер от этих слов, но быстро понял, что король не придаёт аллегориям слишком большого значения:

– Нет, я так и не поймал его.

– А даже если бы и поймал, это ничего бы не изменило, – продолжал улыбаться Матьяш. – Мы бы сейчас стояли и беседовали с тобой точно так же, без присутствия стражи.

– Доверие Вашего Величества ко мне безгранично.

– Доверие твоего кузена! – поправил король.

– Кузена.

– Так-то лучше. Присядь, кузен, – Матьяш указал на второе кресло, но если сам монарх расселся вальяжно, закинув ногу на ногу, то Влад сел, наклонившись вперёд и сцепив руки.

Его Величество позвонил в колокольчик. Вернулся один из слуг, который стал разливать по кубкам вино, а король меж тем, глядя на собеседника, заметил:

– Всё-таки седых волос на твоей голове больше, чем мне думалось.

– Мне самому досадно из-за этой седины.

– Как тебе понравился дом в Пеште? – непринуждённо спросил Матьяш.

– Место моего нового пребывания? – отозвался Влад. – Хороший дом, просторный, только стража не даёт забыть, что я узник… И женской прислуги нет.

Уловив особую интонацию последнего замечания, Его Величество покачал головой:

– Кузен-кузен.

По дороге из Вышеграда Влад, хоть и пытаясь сдерживаться, шарил окрест себя жадным взглядом. Двенадцать с половиной лет видеть женщин разве что во сне, и вдруг вот они – однако не так близко, что можно рукой дотянуться.

– Служанки… – брезгливо проговорил король. – К чему размениваться на недостойных?

– Мои вкусы не отличаются изысканностью, кузен. Мне нравятся, которые попроще.

– Однако ты, как истинный государь, всегда искал выгодного союза. Поэтому и не торопился жениться…

Влад вопросительно посмотрел на собеседника.

– Знаешь поговорку? – продолжал Матьяш. – Кто одаривает не медля, тот щедр вдвойне. Вот и я не стану терять времени на намёки и скажу прямо. У меня есть прекрасная новость. От такого союза ты не откажешься. Ты ведь не прочь взять в жены особу почти что королевских кровей? Она племянница моей матери, а мне приходится двоюродной сестрой. Ну, как? А? Достаточно знатная невеста для тебя? Признайся, что о таком выгодном браке ты не мог и мечтать.

– Ты прав, кузен.

– Вот и хорошо. И пусть эта свадьба станет подтверждением нашего примирения.

Влад улыбнулся и пожал плечами:

– Согласен. А невеста-то знает, что за жениха ты ей нашёл?

– Знает. И она тоже согласна.

Узник удивился этим ответом:

– Несмотря на все слухи?

– Моя кузина не склонна верить слухам.

– А я-то думал, после того, как некий Бехайм сочинил свою поэму, обо мне такая слава…

– Да, поэма заставляет содрогнуться, – кивнул король, отпивая из кубка, – хотя некоторые знатоки уверяют, что содрогание вызывает вовсе не сам рассказ, а плохие рифмы и нескладные строки.

– Плохие рифмы и нескладные строки?

– Да.

– А зачем же ты позволил этому Бехайму кичиться поэмой?

– Так он служил не при моём дворе, а у императора Фридриха. Я не могу указывать Фридриху, кого из поэтов одаривать милостями, а кого гнать взашей. И даже просить не могу, ведь мы с Фридрихом не слишком дружны.

– Тогда конечно.

– Поверь, кузен, – Его Величество, до сих пор сохранявший вальяжную позу, убрал ногу с ноги и наклонился вперёд, – эта поэма досаждает мне так же, как и тебе. Будь моя воля, я бы запретил её к изданию. Мы с тобой слишком тесно связаны, поэтому если кто-то порочит тебя, это бросает тень и на меня. Если Бехайм пишет о твоих бесчинствах, совершенных в Трансильвании, это означает, что трансильванским немцам плохо живётся под моей властью, ведь я не препятствовал тебе воевать там. Вот почему Фридрих пригрел у себя этого стихоплёта.

– Кузен, я слишком долго сидел взаперти и плохо разбираюсь в нынешней политике.

– Ах! Не прибедняйся! – воскликнул Матьяш. – Тебе должно быть прекрасно известно, почему Фридрих хочет досадить мне. Ведь моя вражда с императором началась гораздо раньше, чем ты оказался не у дел.

– Неужели Фридрих по-прежнему стремится оторвать от твоих земель кусок побольше?

– Именно так, кузен! Несмотря на все наши с Фридрихом договоры. Поэтому он не упускает случая упрекнуть меня в том, что я плохой монарх, не способный обеспечить мир и покой в собственных владеньях. На первый взгляд в поэме не найти дурных отзывов обо мне. В ней даже есть немного лести, но такая патока, замешанная с желчью, мне даром не нужна… Кстати, я слышал, в прошлом году этот Бехайм умер при загадочных обстоятельствах. Возможно, даже был убит.

– Ну, наверное, кому-то очень не понравились его стихи, – предположил Влад.

«А всё-таки жизнь продолжается! – ликовал внутренний голос. – Возможно, ты вопреки невзгодам переживёшь всех своих врагов. Стихоплёта, который порочил твоё имя, уже пережил!»

– Что тебя сейчас заботит, кузен? – спросил король, видя, что собеседник сидит с отсутствующим взглядом.

– Меня? Наше примирение, кузен. А скажи-ка, моя невеста не страшна лицом?

– Ха! В кого ей быть страшной? Она очень мила, – ответил Его Величество.

– Сколько ей лет?

– Почти моя ровесница. Уже побывала замужем и не так давно овдовела. Тебе в самый раз.

– У неё есть дети?

– Нет, – ответил король, понимая, что в данных обстоятельствах этот факт говорит не в пользу невесты.

«Уж не султан ли научил Матьяша, как сделать меня верным слугой? – размышлял Влад. – Султан ведь в своё время тоже дал мне женщину». Вспомнив о той турчанке, он вспомнил о сыне, маленьком Владе. Затем вспомнил о Луминице, да и о верных соратниках – Войко и остальных. Что стало с теми, кого пришлось покинуть в Трансильвании двенадцать с половиной лет назад? Многое в прошлом оставалось неизвестным.

Влад очень хотел спросить об этом Матьяша, но вопросы следовало задавать осторожно, а то кузен мог заподозрить, что перед ним не государь, а обычный человек, которого куда больше заботит судьба родных, близких и друзей, а не политика. Такой союзник Его Величеству был бы не нужен, поэтому Влад начал издалека:

– Кузен, ты ведь выпускаешь меня из крепости, чтобы я занял своё прежнее место? Чем тебе не угодил тот государь, что сидит сейчас на троне в моей земле?

– По правде говоря, там сейчас не поймёшь, кто сидит, – Его Величество явно обрадовался, что собеседник стремится говорить о деле. – Одни признают твоего брата Раду, а другие – некоего Лайоту. Я же не желаю признавать ни того, ни другого, потому что оба они ездят на поклон к султану. Твой друг Штефан Молдавский вначале так надеялся на Лайоту, помог ему завоевать престол и не слушал меня. Я предупреждал Штефана, что не следует помогать Лайоте, человеку слабому, а значит – переменчивому. Я знал, мы не обретём в его лице надёжного союзника против турок. Так оно и случилось.

– Я вижу, вы со Штефаном помирились, – заметил Влад.

– Да, теперь мы заодно, – кивнул Матьяш. – Ты слышал о победе близ Васлуя? Тебе никто про неё не говорил? Не далее как в начале года наше со Штефаном войско разбило огромную армию турок!