Текст книги "Валашский дракон"

– К примеру, для матери Вашей Светлости, – сказал Джулиано. – Вот у матери Его Величества тоже есть свой двор и знатные дамы в услужении.

– Моя мать умерла давным-давно, – ответил Дракула. – А даже будь она жива, то не стала бы заводить себе таких прислужниц, потому что по обычаям моей страны вдова государя должна жить не во дворце вместе с сыном, унаследовавшим власть. Она должна уйти от мира, постричься в монахини и пребывать в монастыре.

– А! Вот оно что! – протянул флорентиец. – Но где же тогда… – юноша запнулся.

– Что?

– Где же тогда правители вроде Вашей Светлости селят своих любовниц? За пределами дворца?

– А это уже не твоё дело.

– Что ж…

– Теперь я ответил на все твои вопросы? – устало спросил Дракула.

Джулиано видел, что узник не настроен продолжать беседу, но и любопытство юного флорентийца было удовлетворено не до конца.

– Ммм… Ваша Светлость, позвольте один последний вопрос.

– Только если он и впрямь последний.

– Ваша Светлость одно время жили в Турции. А я премного наслышан о гаремных женщинах, – торопливо продолжал Джулиано. – Говорят, что это нечто особенное. У Вашей Светлости они были?

– Да, была одна, – ответил узник с полным безразличием.

– Всего одна?

– Мне подарил её султан, а сам я не стал бы покупать.

– Отчего?

– Оттого, что не собирался поселяться в Турции навсегда, – всё так же безразлично пояснил Дракула. – Зачем мне там имущество? Это лишние хлопоты. А вот султан посчитал, что невольница – хороший подарок. Я сначала удивлялся, как сумел заслужить султанское благоволение, ведь подарок очень дорогой. А султан дарил с таким расчётом, чтобы невольница родила мне детей, и чем больше, тем лучше. Дети с матерью жили в турецкой столице и не могли уехать без высочайшего дозволения. Так я оказался привязан к Турции.

– Из-за детей?

– Да.

– А эта женщина сумела привязать Вашу Светлость сама по себе? – продолжал выпытывать флорентиец.

– Не особенно.

– Почему?

– Не знаю. Наверно оттого, что я бывал у неё наездами и не успевал привязаться как следует.

– А правда ли, что гаремных женщин учат всяким занятным вещам, применимым в постели? Я слышал…

– Я тоже слышал, – раздражённо перебил узник, – но могу тебе сказать, что в невольницах, которых предпочитают турки, ценятся не умения, а девственность.

– Значит, на счёт умений это неправда…

– Скорее заблуждение. Я знаю, что в Турции всех невольниц, предназначенных для утех, учат особой походке, чтоб казались привлекательнее. Учат правильно смеяться, чтоб это не было похоже на ржание. Учат танцевать, петь.

– А я слышал, гаремные женщины часто грустны. Они ведь тоскуют в неволе.

– Особой грусти не замечал.

– А вот я ещё хотел бы знать…

– Вопрос о невольнице был последним, – строго сказал Его Светлость. – Больше я не стану говорить о женщинах.

– Вашей Светлости неприятен этот разговор? – Джулиано надеялся, что удастся вызнать что-то ещё, потому что разговор получился и вправду занятный. Такого при дворе у Матьяша не расскажут. – Почему Ваша Светлость не хочет об этом говорить?

Узник усмехнулся:

– Сходи, найди на улице нищего, который три дня не ел, и начни расспрашивать о тех блюдах, которыми ему раньше доводилось лакомиться. Расспрашивай, пока у него голодные колики не начнутся, а затем признайся – ты задавал вопросы просто так, а не потому, что хотел дать собеседнику денег, чтобы он мог купить себе поесть. Посмотрим, начнёт ли он браниться, или набросится на тебя с кулаками…

Флорентиец сочувственно посмотрел на узника:

– Простите Ваша Светлость, я не подумал…

– Да, тебе-то хорошо, ты свободен, а мне…

– …в ближайшие месяцы, а возможно даже в ближайшие годы, покушать не предвидится, – докончил флорентиец. – И потому Ваша Светлость не хочет разговорами разжигать аппетит? Понимаю.

– Так замолчи уже!

– А знаете, Ваша Светлость, – вдруг спохватился Джулиано, – я ведь могу рассказать кое-что о том, что поделывает нынешний султан. Ведь Ваша Светлость недавно спрашивали о войне с турками, и я знаю о войне кое-что. Просто с этими разговорами я совсем забыл…

– И что же ты знаешь? – оживился узник.

– Султан готовится к новому походу на христиан. Молдавский государь не раз говорил Его Величеству, что ожидает в своей земле турецкие орды.

– Молдавский государь? – ещё больше оживился узник. – А в Молдавии по-прежнему правит Штефан?

– Да, Ваша Светлость.

– И ты говоришь, что он отправляет послания Матьяшу?

– Да, Ваша Светлость, отправляет.

– Выходит, что Штефан с Матьяшем дружны?

– По крайней мере, не враждуют, – ответил Джулиано. – Вот раньше они враждовали, но затем пришли к согласию.

– И как давно? – спросил Дракула.

– Простите, Ваша Светлость, но я не помню, – юный флорентиец в который раз принялся извиняться за то, что не интересуется политикой. – Я только знаю, что враждовали они ещё до того, как я прибыл ко двору Его Величества. А сейчас живут вполне мирно.

Узник помрачнел, но вдруг с каким-то злым весельем прибавил:

– А известно ли тебе, что Штефан был моим другом? Я надеюсь, он и сейчас таковым остаётся, но ты говоришь, что мой друг пришёл к согласию с Матьяшем, который упрятал меня сюда. Вот не знаю, хорошо это или плохо…

– Ваша Светлость подозревает, что молдавский государь под влиянием Его Величества мог изменить своё отношение к Вашей Светлости?

– Ну, вот, даже ты заподозрил это, – заметил Дракула.

– Я этого не заподозрил.

– Тогда что ты думаешь по данному поводу?

– Я, конечно, ничего не понимаю в политике, Ваша Светлость, – Джулиано пожал плечами, – но возможно, что сближение молдавского государя с Его Величеством чем-то поможет Вашей Светлости. Что ни делается, всё к лучшему. Ведь не просто так появилась эта пословица.

– Выходит, и моё заточение здесь к лучшему? – с усмешкой спросил узник, но через мгновение сам же ответил с горечью: – А может, ты и прав. Не посади меня Матьяш в крепость, ещё неизвестно, что бы со мной стало! Может, не протянул бы и трёх лет. Пал бы, воюя с турками! А голова моя, набитая паклей, отправилась бы путешествовать по турецким областям, где её выставляли бы на площадях как доказательство военного могущества султана.

В течение следующего часа узник сидел в кресле совершенно неподвижно, глядя в одну точку, чем очень порадовал престарелого живописца – старику уже давно не попадалась такая смирная модель, но Дракула, конечно, сидел так вовсе не потому, что старался для портрета. Просто кузену Его Величества было о чём подумать.

* * *

Новость о Штефане занимала Влада недолго. «Откуда я могу знать, крепкое ли у него с Матьяшем установилось согласие, – рассуждал узник. – Зачем мне изводить себя понапрасну? Ведь неизвестно, так ли уж они ладят. Но даже если мой давний друг хорошо уживается с моим давним врагом, это в самом деле может обернуться благом. Что если Штефан попросил своего нового приятеля проявить ко мне снисхождение?»

«Незачем гадать!» – мысленно одёрнул себя заключённый румынский князь, ведь даже если Штефан о чём-то и просил, на решение Матьяша уже никак не удалось бы повлиять. Если что-то и можно было сделать, то много лет назад. Находясь в заточении, не следовало пытаться ловить воронов, а при каждом визите кастеляна в башню не следовало говорить о венгерском короле плохо.

Влад в который раз подумал: «А если б я вёл себя смирно и изображал покаяние, то как повернулась бы моя судьба? Может, давно уже оказался бы свободен? А вдруг Матьяш только и ждёт, что я смирюсь? Вдруг он ждёт даже сейчас и готов отпустить?»

Мысль об этом настойчиво соблазняла узника, но он гнал её прочь. Гнал он и мысли о женщинах, которых уже давно не видел даже издали, однако недавние расспросы о «любовнице» живо воскресили в памяти образ Луминицы. Влад не мог не думать о ней. Не мог не вспоминать её.

Теперь он вспоминал её уже повзрослевшую – такой она стала через два с половиной года после того, как была привезена из молдавских земель. Отроческая угловатость из неё исчезла, и теперь все линии тела сделались плавными, что ещё больше притягивало глаз. Начнёшь смотреть, а взгляд будто сам собой перекатывался с одной округлости на другую, с ложбинки на горку, с горки в ложбинку. Однако росточка у Луминицы не прибавилось. И ножки остались такие же маленькие.

Прежним остался и бойкий характер. А может, стал ещё бойчее, и временами Влад даже страдал от него, ведь Луминица, с детства усвоившая от матери, что пуще смерти нужно бояться худой молвы, так до конца и не свыклась со своим положением.

Казалось бы, счастья привалило. Даже в самых сладких мечтах старостова дочь не могла представить, что вместо опанков наденет расшитые башмачки и что шею ей будут оттягивать дорогие украшения. Луминица стала хозяйкой большого городского дома – не дворца, конечно, но государь проводил здесь столько же времени, сколько во дворце. Казалось бы – что ещё нужно?

И всё же старостова дочь признавалась, что каждый раз со страхом вступает под свод Божьего храма, потому что чувствует себя грешницей. Наверное, потому и старалась Луминица, как бы ни казалось это глупо, склонить Влада к женитьбе. Ожидая его в гости, наряжалась тщательно, подводила глаза чем-то чёрным по самому краю, будто собиралась напускать чары, и даже ела мёд, чтобы целовать её стало слаще. Когда долгожданный гость приходил, Луминица спрашивала, стала ли краше с первого дня знакомства, или подурнела, а, получив уверения, что прелестей стала ещё больше, со вздохом замечала:

– Жалко, что всё это только для греха и служит.

Влад привык, что его время от времени корят, призывают внять голосу совести, но однажды во время ужина Луминица совсем уж рассердилась, вскочила из-за стола и прямо пожаловалась – стыдно ей показываться людям в городе.

– Они что, тычут пальцем? – спросил Влад, предполагая, что только в этом дело. «Изловить наглецов, поотрубать лишние пальцы, и всё уладится», – мысленно добавил он, но Луминица опровергла это предположение, ответив:

– Нет, никто пальцем не тычет. Все кланяются.

– Почтительно или с издёвкой?

– Почтительно!

– Тогда чем ты недовольна?

– Они кланяются не из уважения ко мне, а потому что боятся твоего гнева! – жалобщица уже сама достаточно разгневалась, чтобы топнуть ножкой.

Влад оперся о подлокотник кресла и придал лицу такое выражение, как если бы собрался разбирать земельный спор меж двумя жупанами. «Что же всё-таки случилось? – размышлял государь. – Отчего она опять бушует?»

– Чего ты хочешь? – спокойно осведомился он.

– Чего я хочу? Не спрашивай, будто не знаешь! – Луминица подошла к нему ближе, и ножка в расшитом башмачке снова топнула об пол.

– Я не могу жениться на тебе, – ответил Влад.

– Потому что мой отец – деревенский староста? Ах, зачем же ты увёз меня из родительского дому! – жалобщица закрыла лицо ладонями, будто плача. – Не увёз бы, так не пришлось бы мне изведать столько стыда!

– А зачем ты улыбалась, стоя на дороге?

– Дурочка была! – Луминица отняла руки от лица и снова топнула ножкой.

Влад тоже начал закипать:

– Вот и я, видно, дурак был. Схватил в Молдавии первое, что попалось на глаза. В другой раз буду выбирать тщательнее, а тебя верну твоему отцу, как негодный товар.

– Я, по-твоему, негодная? – обиделась старостова дочь. Минуту назад она сожалела, что покинула отчий кров, но теперь всем своим видом показывала, что совсем не стремится туда вернуться.

Зная, что слова у Влада не расходятся с делом и что он вполне может отправить «негодницу» назад, Луминица заплакала уже непритворно, глаза наполнились слезами:

– Негодная? Вот как ты заговорил! Да где твоя совесть?! Ты свою совесть на ярмарке продал. Чёрт у тебя её купил, дал взамен одну меру бесстыдства и ещё каменного сердца полмеры. Бесстыдник! Увёз меня из родительского дому, а теперь я больше не гожусь тебе? Но если надумаешь отправить меня назад в Молдавию, то знай, что тебе придётся везти меня силой. Я не поеду, – она вздохнула и повторила ещё тише. – Не поеду.

Влад, видя слёзы, уже готовые пролиться, расхотел ссориться:

– Ладно. Беру свои слова обратно.

– Нет уж! Скажи всё, что собирался, – видя, что опасность миновала, Луминица опять попробовала воевать.

– Да я уж и так сказал лишнего, – румынский государь примирительно улыбнулся.

– Нет, ты сказал не всё! – выпалила Луминица, прямо глядя на него блестящими от слёз глазами. – Я желаю знать, отчего ты на мне не женишься!

Теперь она стояла в двух шагах от Влада.

– Скажи мне! Ведь у тебя всё время отговорки, – требовала старостова дочь. – Я твои отговорки не первый год слушаю, а теперь ты прямо скажи, чем же я тебе не гожусь. Если дерзкая, так я не буду больше… – жалобщица потупилась и замолчала.

Влад меж тем раздумывал, как лучше ответить. Причина, из-за которой он не желал жениться, и в самом деле была. Весьма серьёзная причина…

Влад помолчал ещё немного, а затем спросил:

– Слушай-ка, Луминица, я ведь внимателен? Навещаю часто?

– Да, ты посещаешь меня во всякую свободную минуту. Тем более странно слышать, что я негодна тебе.

– Значит, часто?

– Часто.

– А сколько уже прошло времени с тех пор, как твой отец отдал тебя мне?

– Два года и… – Луминица загнула пальчики на правой руке, – и пять месяцев.

– Не слишком много, но и не мало, – заметил Влад, – потому теперь пришла моя очередь выказывать недовольство.

Луминица насторожилась и, казалось, уже начала догадываться, о чём пойдёт речь:

– Чем же ты недоволен?

– Тем, что до сих пор в этом доме не слышу детского плача. Вот женюсь я на тебе, а ты так и не родишь… Что же мне тогда делать?

Наверное, старостова дочь и сама задумывалась на этот счёт, а теперь очень огорчилась, когда узнала, – она не одинока в своих подозрениях о том, что бесплодна. Но главное, в таком случае ничего поделать было нельзя. И впрямь негодная. Действительно – как государю жениться на женщине, у которой не родится детей.

Отсутствие детей и жизнь в позоре – это уже два горя, причём одно ведёт за собой другое. Луминица стояла и молча смотрела на Влада, а по щекам уже бежали хрустальные капли, частью смывая ту краску, которой старостова дочь подводила глаза, чтобы «напускать чары».

Влад встал с кресла, обнял Луминицу:

– Ну, хватит буянить.

Старостова дочь уткнулась ему в кафтан, обняла крепко, всхлипнула:

– Бессовестный! Наказание ты моё до скончания жизни! – затем она спросила. – А если даст нам Бог детей?

– Мне не просто дети, а сын нужен.

Луминица ещё немного повсхлипывала, а затем легонько толкнула князя, будто желая растормошить его:

– Нужен? – это прозвучало уже с улыбкой. – Посмотрел бы ты на себя! Застыл посреди комнаты, глаза вдаль устремил, мечтает. Аист тебе, что ли, сына принесёт? Чтобы сын родился, тебе самому постараться надо. Пойдём.

Луминица взяла Влада за руку и повела прочь от стола в спальню.

Уже после князь спросил, что же стало причиной для нынешней размолвки, и оказалось, что старостова дочь подслушала разговор своих служанок, которые судачили о госпоже.

– Может, их заменить? – предложил Влад.

– Не нужно, – вздохнула Луминица. – Другие будут такими же. Будут судачить и обо мне, и о тебе.

– А что же они говорили обо мне? – спросил Влад.

Луминица снова вздохнула:

– Говорили, что мои крики, слёзы – тебе это в забаву. Что тебе в своём дворце воевать не с кем – люди кругом смирные. Вот ты и нашёл себе… а дальше они стали говорить обо мне.

– Может быть, всё-таки заменить их? – повторил Влад, поскольку не был согласен с мнением служанок на свой счёт.

– Не нужно, – твердила Луминица. – В самом деле, не нужно. Пусть они языкастые, зато одна очень хорошо шьёт, а другая хорошо стряпает.

Влад кивнул, но думал уже не о служанках, а о наследниках. Он часто задумывался об этом с тех пор, как смог прочно утвердиться на троне. «Власть теперь у меня в руках, – думал Влад, – но кому она достанется после моей смерти? Кому, если нет сыновей?» У него было два сына в Турции, но они не могли считаться наследниками, потому что их никто не окрестил.

Эти некрещёные чертенята, одному из которых исполнилось шесть лет, а другому – всего три года, жили вместе с матерью в турецкой столице, в доме, стоявшем недалеко от султанского дворца.

Жилище и женщина появились у Влада ещё давно, после того, как он отвёз своего осиротевшего друга Штефана в Трансильванию, но сам был выдворен оттуда Яношем Гуньяди. Тогда Влад, очень злой и раздосадованный, отправился в Молдавию, но не задержался там надолго, потому что не хотел кланяться Петру Арону, убийце Штефанова отца. Вместо этого лучше было поехать в Турцию.

Турки не были Владу врагами. Пусть они продержали его в почётном плену почти четыре года, но после этого помогли занять румынский престол. Конечно, эта помощь большой пользы не принесла, ведь первое правление Влада длилось всего месяц, после чего пришлось бежать и провести много лет в чужих землях, но затем странник подумал – не попросить ли турок о помощи снова?

Влад не знал, сможет ли добиться приёма у нынешнего султана, потому что был близко знаком только с прежним, но, как ни странно, оказался принят. Встреча случилась в личных покоях турецкого правителя, в небольшой уютной комнате с невысоким, в полтора человеческих роста, потолком. Поверху каждой из четырёх стен тянулся ряд стрельчатых окошек, хорошо освещавших помещение. Откуда-то из боковой двери доносилось журчание родника или фонтана, а напротив главных дверей находилось возвышение, заваленное подушками, где сидел молодой султан Мехмед.

В прежние времена Владу доводилось видеть Мехмеда только мельком, когда тот сопровождал своего отца Мурата во время дворцовых церемоний. Мехмед с тех пор изменился не слишком сильно. Рыжеватая борода стала гуще, а вот нос остался таким же крючковатым, и глаза – серые или даже зелёные – смотрели с таким же хитрым прищуром.

Влад находился не в тронном зале, но всё же, помня обычаи, отвесил султану два поклона. Один раз – при входе, а второй раз – пройдя от дверей несколько шагов.

Заодно с обычаями пришлось вспомнить и турецкий язык, которому Влада обучили за четыре года, пока продолжался почётный плен. Поэтому, когда султан милостиво разрешил подойти ещё чуть ближе и сесть на ковёр напротив возвышения, гость, в третий раз поклонившись, ответил по-турецки:

– Благодарю, великий султан.

– Оставим приветствия и церемонии, – проговорил Мехмед. – Я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я. Поэтому отвечай коротко и прямо. Чем ты можешь быть мне полезен?

– Я знаю правителей северных стран так, как не знает никто из твоих советников, – отвечал Влад. – Я могу предугадывать поступки этих правителей, чтобы великий султан, зная будущее, в итоге получил наибольшие выгоды.

– А в чём здесь выгода для тебя? – спросил Мехмед, почесав бороду.

– Я надеюсь на то, что великий султан, когда придёт время, не забудет моих услуг.

– Значит, ты хочешь, чтобы я подобно моему отцу помог тебе вернуть твой трон? – ещё больше сощурился Мехмед. – Но ведь тебе известно, что я пока не намерен воевать с северными странами.

– Перемирие не вечно, – пожал плечами Влад.

– Дай-ка я тебя испытаю, – с недоверием произнёс Мехмед. – Расскажи мне про нового правителя Молдавии.

Влад сразу понял, что султан спрашивает про Петра Арона.

– Я подумываю отправить ему письмо, – продолжал султан, – письмо с повелением платить мне дань. Если ты хорошо знаешь этого человека, то скажи, что он мне ответит.

– Этот человек – трус, – усмехнулся Влад. – Он не любит войн, и даже свою власть получил без боя, потому что похитил её, как грабитель, нападающий на прохожих ночью в переулке. Если ты, великий султан, прикажешь этому человеку, чтобы он платил дань, он будет платить. Но не назначай большую дань, потому что казна Молдавии почти пуста. Отсутствие денег – единственная причина, по которой тебе могут отказать. Тебе не дадут того золота, которого нет, но то, которое есть, непременно дадут.

– Да, ты говоришь как знаток, – заметил Мехмед и снова почесал бороду. – Мои советники говорят мне то же, что и ты, но куда менее уверенно.

Влад, привстав, поклонился:

– Благодарю, великий султан.

– А свинья Юнус по-прежнему твой враг? – спросил Мехмед.

Теперь речь шла про Яноша Гуньяди, а молодой султан, называя его «свинья Юнус», следовал примеру своего отца, не раз воевавшего с этим венгром.

– Всё верно, великий султан, – сказал Влад. – Свинья Юнус – мой злейший враг, и я не успокоюсь, пока он не умрёт.

– Хорошо, – засмеялся Мехмед. – Я тоже думаю, что ему лучше умереть, и в этом наши с тобой цели сходны.

Влад выжидательно смотрел на султана, а тот пояснил:

– Я решил. Я беру тебя на службу. Ты станешь моими ушами и глазами в северных странах. Ты будешь приезжать к моему двору раз в два месяца и рассказывать все новости, но должен будешь делать это хорошо. Если вдруг окажется, что я знаю то, чего не знаешь ты, тогда моих милостей можешь не ждать, но если окажется наоборот – жди награду.

Влад заслужил награду на следующий год, когда рассказал султану, что Яношу Гуньяди, несмотря на все старания, не удаётся подчинить себе Молдавию.

Власть в этой стране постоянно менялась, и с каждым из правителей Янош пытался договориться, что очень не нравилось Мехмеду, не желавшему, чтобы венгры прикрывались от турок молдавскими и румынскими землями, как щитом.

– Ты порадовал меня, – улыбнулся Мехмед. – Значит, наши молдавские дела сейчас хороши.

После этого на Влада и свалилось вознаграждение, но стало скорее обузой, чем благом – султан подарил «своему верному слуге» дом в турецкой столице недалеко от дворца, хотя Влад предпочёл бы и дальше останавливаться в дворцовых покоях поблизости от тех, где уже много лет жил его младший брат Раду.

Когда-то братья прибыли ко двору вместе, но для Влада почётный плен давно закончился, а для Раду всё продолжался и продолжался. Младший брат приехал в Турцию шестилетним, а теперь почти превратился в юношу и выглядел, как турок, если не обращать внимания на колпак, который полагалось носить всем христианам при турецком дворе. Раду даже говорить предпочитал по-турецки, потому что наполовину забыл румынскую речь.

Теперь поводов видеться с ним стало ещё меньше, чем раньше, но от султанских подарков не отказываются. А подарки на этом не закончились. Мехмед сказал, что дом всегда кажется пустым, если там нет женщины, и подарил Владу невольницу.

В положенный срок у неё родился мальчик. Затем – ещё один. Влад очень полюбил этих двух чертенят, однако не хотел, чтобы они стали единственными его детьми.

А тем временем в «северных странах» жизнь шла своим чередом. В Молдавии власть опять досталась Петру Арону, и тогда пришла пора для султана последовать давнему совету Влада по поводу дани. Султан потребовал от Молдавии платить небольшую сумму в две тысячи золотых ежегодно и получил согласие.

– Твои советы ценны, мой верный слуга, – сказал Мехмед, – поэтому я выполню то, что обещал тебе. Скоро свинья Юнус умрёт от моей руки, а ты получишь трон своего отца.

Однако вскоре после этого Янош Гуньяди умер без всякого участия со стороны Мехмеда, да и румынский трон удалось вернуть почти без турецкой помощи – султан лишь немного помог деньгами, чтобы вооружить пятитысячную армию, собранную Владом в Трансильвании. Румынский государь не чувствовал себя обязанным, поэтому в конце концов сделался вассалом короля Матьяша и обещал порвать с турками.

Влад с грустью думал о том, как же трудно рвать прежние связи. Целых три человека, родных ему по крови, находились в Турции – младший брат и два сына. Но что можно было предпринять? Даже останься Влад слугой султана, Мехмед никогда не дал бы Раду позволения уехать. Надежда на то, что удастся увезти от турецкого двора малолетних детей, тоже казалась призрачной. «Значит, придётся резать по живому, потому что быть турецким слугой мне больше не подобает, – сказал себе тогда румынский князь. – Раньше причиной был общий враг, а теперь его нет».

* * *

На второй день работы над картиной флорентийцам не повезло. Почти сразу после того, как они явились в башню, на небе собрались тучи, а ещё через полчаса начался дождь, и освещение в комнате стало другим, да и оконные рамы пришлось затворить, чтобы на полу не появились лужи. Комната погрузилась во тьму, а старик-живописец не хотел рисовать при свете свечей, решив, что лучше просто подождать, пока немного развиднеется. Флорентийцам оставалось сидеть и слушать, как крупные капли звонко барабанят по каменным подоконникам, стучат в окна. Затем этот звук исчез, слился в один общий шум. Когда дождь разошёлся в полную силу, новые капли уже не стучали, а целыми ручьями стекали по стёклам витражей.

Дракула, тоже некоторое время следивший за звуками, доносившимися с улицы, понял, что сейчас подходящее время для вопроса:

– А всё-таки любопытно, зачем король прислал вас…

– Ваша Светлость имеет в виду предназначение будущей картины? – живо откликнулся Джулиано, который был рад развлечься разговором.

– Да. Что Матьяш говорил по поводу картины? Для чего она нужна?

– Король был очень краток, – подумав, ответил молодой флорентиец. – Его Величество сказал, кого рисовать, куда ехать, и на этом аудиенция закончилась. Где хочет повесить изображение Вашей Светлости, он не упоминал.

– А часто ли Матьяш заказывает что-то у твоего учителя?

– Ммм… – Джулиано замялся, – по правде говоря, учитель уже давно не рисовал для Его Величества, но тут подвернулся случай…

– С моим портретом?

– Нет, другой. Совсем недавно нам пришлось рисовать маленькую дочь начальника королевской псарни. Его Величество, отправляясь на охоту, случайно увидел эту девочку и мимоходом заметил, что она прелестный ребёнок, поэтому надо бы сделать с неё портрет. Начальник королевской псарни полушутя возразил, что сделать портрет невозможно, потому что дочка ужасно непоседлива и не способна усидеть на месте даже несколько минут. Однако Его Величество почему-то нахмурился и произнёс: «Когда король говорит что-либо, то менее всего хочет услышать в ответ “это невозможно”». Я не присутствовал там – мне рассказывали.

– Кто рассказывал?

– Сам начальник королевской псарни. Он выглядел очень обеспокоенным, когда пришёл в наш дом. Начальник королевской псарни сказал, что не хочет лишиться расположения Его Величества из-за одного досадного недоразумения, и заказал портрет. По счастью для учителя, другие придворные живописцы были заняты, а мы…

– Понятно, – кивнул узник.

– Оказалось, что девочка и впрямь не может позировать, – продолжал юный флорентиец и даже вскочил, потому что эта история очень его волновала. – Модель была страшно подвижна. Сразу начинала ерзать на стуле, вертеться, смотреть на потолок, а если мы на мгновение переставали за ней следить, то обнаруживали стул пустым, а девочка стояла где-нибудь возле полок и перебирала наши старые кисти… Даже отец не мог заставить свою дочь замереть, а уж он был заинтересован как никто!

Учитель улыбнулся, догадавшись, о чём речь. Пусть Джулиано рассказывал на венгерском языке, но ещё и показывал. Вот ученик вытягивает вперёд руку, обозначая рост девочки, затем изображает, как та внимательно изучает потолок. Вот, изображая самого себя, повествователь оглядывается по сторонам, словно ищет кого-то, а, найдя, досадливо притопывает.

Меж тем юноша так распалился, что рассказывал уже больше самому себе, чем другим. Наверное, для узника все эти подробности не имели особой ценности, но Джулиано очень гордился своей ролью в этой истории:

– И тогда я придумал рассказывать девочке сказки. Одну за другой, без остановки. И… о чудо! Девочка сидела неподвижно и слушала! Она так и получилась на портрете, с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Ха! Представьте себе!

Дракула терпеливо ждал окончания рассказа, а Джулиано всё говорил:

– Когда начальник королевской псарни показал Его Величеству портрет, то поведал и эту историю со сказками. Король весьма развеселился и сказал: «Вот видишь! А так бы у девочки не было портрета». Затем Его Величество приказал послать за моим учителем и за мной, похвалил и сказал, что для нас есть задание потруднее.

Теперь заключённый снова мог задавать вопросы:

– Значит, после той истории Матьяш отправил тебя с учителем сюда?

– Да.

– Для выполнения трудного задания?

– Да.

– А почему же Матьяш считает, что с меня трудно рисовать портреты?

– Его Величество не уточнял, а мы с учителем не осмелились спросить, – юный флорентиец пожал плечами.

– А сам как думаешь? – настаивал на ответе узник.

Джулиано замялся:

– Ну… в первый день я видел Вашу Светлость в таком настроении, что… сами понимаете…

Его Светлость помолчал немного и задал следующий вопрос:

– Матьяш сказал, как скоро хочет получить картину?

– Его Величество не говорил о сроках.

– А спросить вы опять не осмелились? – нахмурился узник.

– Мы спрашивали, – возразил молодой флорентиец, – но Его Величество отмахнулся, давая понять, что время здесь не главное и что в этом отношении он предоставляет нам полную свободу.

Дракула вздохнул и глубоко задумался.

– Вот, значит, как, – наконец, произнёс он. – Значит, у Матьяша есть лишь отдалённые планы насчёт меня. Или он вовсе не решил, что со мной делать?

– Я не могу судить об этом, Ваша Светлость, – Джулиано опять пожал плечами.

– Да-а-а, – протянул узник, – уж не знаю, хорошо или нет, что Матьяш не любит крови и потому избегает рубить головы. Посадил в крепость и всё тянет, тянет время…

– В прошлый раз Ваша Светлость, наоборот, радовались, что сохранили голову, – напомнил ученик придворного живописца. – Ваша Светлость считали, что, оказавшись в этой башне, убереглись от турецких сабель.

– Я помню, что говорил! – раздражённо отозвался Дракула. – Я вижу, и ты хорошо помнишь… очень хорошо помнишь. А может, ты послан ко мне соглядатаем?

Джулиано состроил презрительную гримасу.

– До чего ж ты обидчив, – усмехнулся Дракула, а затем добавил, – но если король спросит, можешь так ему и передать! Я ценил великодушие моего дражайшего кузена лишь первое время, пока пребывал здесь. А сейчас я думаю, лучше б он поступил так, как поступил бы покойный Гуньяди.

– Ваша Светлость подразумевает отца Его Величества? – осторожно уточнил флорентиец.

– Да, покойный Гуньяди не стал бы церемониться, – Дракула вдруг с подозрением посмотрел на юношу. – Что? Тебе не нравится, как я отзываюсь об отце Матьяша? Об этом можешь тоже доложить королю.

– Да почему Ваша Светлость полагает, что я стану докладывать! – возмутился Джулиано.

– А зачем тогда ты задаёшь мне столько вопросов? Вчера всё вызнавал-вызнавал. Последний раз меня так подробно расспрашивали о моей жизни, когда проводили расследование моей так называемой «измены» Матьяшу.

Джулиано хотел было признаться, что на расспросы его подбивает одна девица в городе, которой очень хочется узнать правду про ощипанного ворона, но престарелый живописец не дал сделать такого признания, потому что велел ученику растворить окна.