Текст книги "Валашский дракон"

– Господин, нам надобно закончить войну раньше, чем виноград созреет, – сказал Войко. – Буриу прав, когда говорит, что при пустой казне долго не повоюешь. А быстро победить без Матьяша мы не сможем.

– Дался вам этот Матьяш!

– Так, может, всё же съездить? – снова спросил Буриу.

– Нет! – отрезал князь.

Меж тем войско прибыло в Куртя де Арджеш – древний город в предгорьях, спрятавшийся среди лесов. Он являлся столицей Румынии прежде, чем Тырговиште и Букурешть, но главное – из этого города на север вела лишь одна дорога. Она тянулась по узким ущельям мимо крепости Поенарь прямо в венгерские земли. Если бы турки сюда нагрянули и исход битвы для румын оказался бы неблагоприятен, по этой дороге румынское войско могло отступить с наименьшими потерями. А если король Матьяш всё же решился бы прийти на помощь, то именно по дороге к Куртя де Арджеш ему удобно было бы пройти через горы, чтобы не столкнуться с турками раньше времени.

По приказу государя в древнюю столицу съехались также семьи бояр-жупанов, чтобы оставаться под защитой румынского войска, а с их приездом город ожил и преобразился – уже лет сорок никто не видывал здесь стольких вельможных особ за раз.

Казалось, старый княжеский дворец, в котором разместились приезжие боярские семьи, не сможет вместить всех, но они как-то уживались – как ласточки уживаются под козырьком одной крыши и лепят свои гнёзда вплотную. Приехала сюда и Луминица с маленьким Владом, которому уже успело исполниться шесть. Как же быстро летит время!

Князь Влад поначалу беспокоился, не будет ли среди женщин разлада, ведь во дворце собрались законные боярские жёны, и только одна Луминица имела совсем другое происхождение, но всё чудесным образом устроилось. Луминица в первый же день подружилась с женой Войко, а через неё и с остальными. «Может, Войко нарочно велел жене, чтоб постаралась?» – думал румынский государь, но спросить своего слугу было всё как-то недосуг.

Меж тем не только старый дворец, но и город наводнился людьми. И без государева приказа сюда стремились многие тысячи – кто пешком, кто верхом, кто на телеге. Одни приехали из только что оставленного Тырговиште, другие – от самого Дуная, потому что если посевы на твоём поле вытоптаны или сожжены, твой виноградник поломан, а сад разорён, то ничто не держит тебя на месте, и ты можешь позволить себе бежать.

Приехал сюда и митрополит, ведь он, будучи для румын главным церковным пастырем, без устали ездил по стране, которая была напугана войной, и поддерживал в людях бодрость духа. Приезд митрополита и впрямь ободрил всех. Народ, извещённый заранее о великой радости, вышел на улицы. Многие осеняли себя крестом и чуть не плакали, а некоторые даже сравнивали митрополита с Христом, въехавшим в Иерусалим на осле.

Дабы передвигаться быстрее, митрополит, несмотря на преклонный возраст, решил путешествовать по епархиям не в колымаге, а верхом. Пожалуй, только в войну и увидишь такое – длиннобородый старец в чёрной монашеской рясе и чёрном клобуке уселся в седло, пусть даже под седлом оказался смирный конь, из-за упитанности и лопоухости и впрямь напоминавший осла. Чтобы помочь неопытному седоку, коня привязали верёвкой за хвост другого, бегущего впереди. На переднем коне восседал слуга, а старец лишь держался обеими руками за луку. Священники, сопровождавшие митрополита, тоже путешествовали верхом, но правили сами. Так и добрались.

Тотчас по прибытии митрополит поведал Владу о своём намерении отслужить службу для воинства и произнести проповедь, на что государь воскликнул:

– Владыка, я сам хотел просить тебя об этом!

Румынский государь помнил, что Великое Ополчение собиралось на войну с турками не только потому, что вышел государев приказ, но и из-за проповедей, которые произносились священниками в храмах по митрополичьему благословению. Кому же теперь, как не митрополиту, было поддерживать в воинах желание биться с погаными!

На следующий день владыка также совершил литургию в храме Святого Николая, что близ государевых хором. Казалось, толстые каменные стены раздвинулись, чтобы вместить как можно больше тех, кто желал услышать утешительное слово. Явилась и Луминица. Держа за руку маленького Влада, пришла к самому началу службы и, сильно волнуясь, встала в левой части храма на одно из первых мест. Митрополит знал, кто перед ним такая, но к причастию допустил.

Остаток дня прошёл для Влада в хлопотах по обустройству войскового лагеря, располагавшегося рядом с городом, а вечером князь явился к владыке в палаты, чтобы побеседовать.

Митрополичьи палаты напоминали небольшой монастырь. Двухэтажное здание с глухими стенами и крепкими воротами, а войдёшь – увидишь во внутреннем дворе большой сад, засаженный цветами и плодовыми деревцами. Со всех сторон вдоль первого и второго этажа тянулись деревянные галереи, по которым время от времени торопливо, опустив голову, проходил монах или другой человек из митрополичьего окружения.

Такой же торопливый монах встретил приехавшего государя у ворот и проводил в комнату для приёма гостей, в то время как другие митрополичьи слуги заботились о слугах государевых.

Владыка, держа в руках посох, поблёскивавший при свете свечей, сидел за большим столом в резном кресле, но само кресло было развёрнуто к столу боком, потому что митрополит смотрел в открытое окно на бледный серпик луны, висевший над тёмной крышей палат в светло-сиреневом небе.

– Доброго вечера, владыка, – сказал Влад, прикладываясь к руке митрополита.

– Доброго вечера, сыне, – отозвался старик. – Твой посланец сказал, что ты придёшь с важным делом, поэтому говори сразу, чем я ещё могу помочь тебе.

– Владыка, – начал венценосный гость, выпрямившись, но не сев в соседнее кресло, приготовленное для него, а оставшись стоять перед собеседником, – ты и так сделал много. Ты помог мне собрать Великое Ополчение, ты пополнил мою походную казну из казны церковной, поэтому я больше не смею просить тебя об услугах. Сейчас мне нужен лишь совет.

– Совет? – удивлённо спросил митрополит. – Разве я могу давать тебе советы сейчас, когда ты занят ратными делами? Это у людей латинской веры считается обычаем, что духовные лица ездят с государем даже в поход и во всё суют нос. Фу! Бесстыдство! Я уж не веду речь о тех латинянах, кто, несмотря на духовный сан, возглавляет воинство. Тут уж у меня и слов-то нет! Разве не лучше для духовного лица во время войны возносить молитвы Господу? Я полагаю, что мне лучше поступать именно так, поэтому, сыне, не проси, чтобы я давал тебе советы в войне. А если жупаны не могут тебе подсказать, то подскажет Бог.

– Бог молчит, – серьёзно ответил Влад, – и потому я пришёл, чтобы говорить с Ним через тебя. Я отягощён сомнениями и уже не знаю, в чём Божья воля.

– В том, чтобы нечестивые магометане ушли с нашей земли, – сказал митрополит.

– Тогда почему Бог попустил, чтобы Мехмед ускользнул от меня в той ночной битве? – спросил Влад. – И почему Бог не сделает так, чтобы Матьяш пришёл к нам на помощь? И почему Бог лишил меня последней надежды? Ты ведь знаешь, владыка, что я ещё до начала войны думал о том, что будет, если Матьяш нам не поможет. Я решил, что тогда попрошу помощи в Молдавии у моего друга Штефана, а теперь я не могу его просить.

– Отчего же, сыне? – спросил старик, который видел, что всё происходящее беспокоит собеседника настолько, что тот даже не желает присесть.

– Недавно я узнал, что Штефан пытался захватить крепость Килию, которая принадлежит Матьяшу. Должно быть, Штефан предпринял нападение потому, что когда-то эта крепость принадлежала молдаванам. Но почему он решил напасть именно сейчас? Так некстати! К тому же не вышло у него ничего. Эта затея Штефана привела лишь к тому, что он стал врагом Матьяша. Теперь у меня нет возможности просить Штефана о помощи, потому что тогда и я стану врагом Матьяша.

– Значит, так Богу угодно, сыне, – произнёс митрополит, по-прежнему не желая беседовать о военных делах, хотя волей-неволей был осведомлён о них.

Когда Мехмед явился в Румынию, митрополит оставался в Тырговиште, и дни проходили обычным порядком. Владыка совершал богослужения, принимал посетителей, вёл переписку по разным делам. Однако война меняет жизнь даже человека мирного – епископ Рымникский, отвечавший за церковную жизнь в западной части румынских земель, попросил приехать и поддержать в верующих твёрдость духа, потому что именно западная часть более всего пострадала от войны.

Митрополит покинул Тырговиште и кружным путём отправился на юг. Останавливаясь в городах, совершал литургии и обращался к прихожанам с проповедью, но частенько требовалось помогать не только словом, а ещё и деньгами, ведь к владыке приходили рассказать свою горькую историю настоятели из разорённых обителей. Рассказчики сетовали, что государь Влад со своими воинами успевает не везде, а митрополит слушал и думал о том, что рясы, пропитавшиеся запахом гари, а также свежие ссадины и раны рассказывают всё вперёд самих погорельцев.

Митрополит знал о всех передвижениях турок едва ли не лучше, чем сам князь. Знал и об исходах мелких стычек и больших сражений, но всё равно твердил, что стремится быть подальше от военных дел.

– И крепость не захватил, и мне всё дело испортил! – продолжал сетовать Влад. – Скажи мне, владыка, почему Бог допустил, чтобы так всё случилось? Почему на меня сыплются неудачи одна за другой? Сначала Мехмед ускользнул. Теперь вот Штефан стал для меня всё равно что враг. А скоро я лишусь двух третей моего войска, потому что ополчение разойдётся по домам, ведь наступит август, и настанет пора собирать урожай.

– Насчёт войска я могу тебе помочь, сыне, – ободряюще улыбнулся митрополит. – Я могу произнести проповедь, как должно поступать христианам, и чтоб ополченцы больше думали не о хлебе насущном, а о защите православной веры. Конечно, послушают не все, но есть у меня уверенность, что войско твоё уменьшится не на две трети, а едва ли на треть.

– Благодарю, владыка, – вздохнул Влад, всё-таки усаживаясь в кресло напротив, – но эта проповедь сейчас ни к чему. Вот если б Матьяш был на подходе, тогда дело другое. Но Матьяша нет, поэтому не нужно просить людей оставаться в войске, когда можно потратить силы на сбор урожая. Чем бы ни закончилась эта война, я не хочу, чтобы после неё наступил голод.

– Тогда что же я могу сделать для тебя, сыне? – не понимал митрополит.

– Помоги советом, – повторил Влад, как уже просил в начале разговора. – Скажи мне, почему Бог перестал помогать мне.

– А ты просил Его о помощи?

– Просил.

Пока длился разговор, на улице совсем стемнело. Митрополит встал и вышел из комнаты на внешнюю галерею, жестом предлагая гостю сделать то же.

Темень не принесла с собой прохладу. Сад в митрополичьих палатах казался безжизненным – ни шороха птичьих крыл, ни стрекотания насекомых, и даже ветерок не шелестел в ветвях. И всё же на галерее дышалось лучше, чем в комнате, где воздух сделался густым и тяжёлым.

– Думается мне, – произнёс митрополит, глядя в темноту, – что Господь посылает тебе испытание, потому что победить нечестивых магометан может лишь тот, кто истинно верует. А крепка ли твоя вера, сыне? Следуешь ли ты учению Христа в том, чтобы прощать врагов? Помнится, ты говорил мне, что обиды на семью Гуньяди у тебя больше нет, но теперь я опасаюсь, что прежняя обида снова завладевает твоим сердцем. Отчего ты не веришь, что Матьяш поможет тебе? Не оттого ли, что он из семьи Гуньяди? Вот Господь и указывает тебе путь. Он закрыл для тебя все окольные дороги и оставил только ту, что ведёт вперёд, к прощению. Помощь от Матьяша придёт, если у тебя хватит терпения её дождаться, и тогда не только в твоей земле, но и в твоём сердце наступит мир.

– Признаюсь, что терпение моё на исходе, владыка, – отвечал Влад, тоже глядя в темноту. – Я не могу спокойно смотреть, как турки разоряют мою землю, а Матьяшу как будто дела нет. Он, наверное, полагает, что я беспокоюсь за свой трон?

– Терпи. Господь не посылает испытаний, которые человек не может вынести. Возможно, ждать придётся долго. Возможно, ты временно лишишься власти, однако снова обретёшь её с помощью Матьяша.

– Что ты говоришь, владыка? – удивился румынский государь. – Как ты можешь быть так спокоен? Ведь если я не буду государем, то и ты лишишься кафедры. Разве ты не слышал, что мой брат Раду привёз с собой некоего Иосифа, который может стать новым митрополитом вместо тебя?

– Всё в руках Божьих.

Государь повернул беседу в иное русло:

– Владыка, у меня к тебе ещё одно дело. Скоро я собираюсь отправить семьи моих жупанов в Фэгэраш. Я прошу, чтобы ты поехал с ними. Плохо будет, если тебя схватят турки.

– Всё в руках Божьих.

– Нельзя во всём полагаться на Бога. Надо и самому что-то делать.

– Сыне, пока что я полагался на Господа во всём, и это не принесло мне вреда.

– Владыка, так ты не поедешь в Фэгэраш?

– Нет. Я получил письмо от епископа из Бузэу. Он просит приехать, чтобы дать людям духовное утешение. Моя паства ждёт меня.

– Владыка, а как я буду без твоих наставлений? – спросил Влад.

– Научись терпению, и тогда Господь поможет тебе, и нечестивые будут разбиты. Другого наставления я тебе дать не могу.

X

После того как Джулиано объявил Утте, что больше не намерен ей потакать, казалось, что всё потеряно. «Теперь никакой награды от дочки трактирщика ты не получишь», – сказал себе флорентиец, и сразу стало как-то легче на душе, голова освободилась от пустых мыслей и мечтаний, сразу захотелось работать.

Оказалось, что вокруг тысяча вещей, которые можно было бы изобразить, поэтому теперь ученик придворного живописца не ходил в поисках вдохновения далеко за город. Зачем куда-то ходить, когда не успеваешь рисовать даже то, что находится под боком? В папке появилось множество рисунков углём. Джулиано изображал всё, что видел, – мальчишку-сорванца, согласившегося полчаса посидеть неподвижно, изгородь, увитую диким виноградом, на котором уже появились первые листочки, лохматую цепную собаку, закатное солнце в облаках и даже свой собственный ужин, состоявший из куска сыра, пары больших ломтей хлеба и стакана вина.

Сидя за столом в зале гостиницы и положив папку прямо на стол, юноша торопливо водил грифельком по бумаге. Учитель одобрительно улыбался, а Джулиано, польщённый, даже не сразу заметил, как подошла Утта и зачем-то подлила в стакан ещё немного вина. Юный флорентиец видел носик глиняного кувшина, а затем красную струйку, и от этих лишних деталей композиции, которые вдруг почему-то появились в поле зрения, захотелось избавиться. Лишь тогда, когда взгляд упал на красивую белую руку, державшую кувшин, стало понятно, кто же наливает вино. Джулиано поднял глаза и прямо посмотрел на дочку трактирщика, но она уже повернулась спиной. Конечно, Утта и со спины была красива, но ученик придворного живописца тут же отмахнулся от этой мысли, потому что ему очень хотелось правильно передать тени на своём наброске, уже почти готовом.

На следующий день после обеда флорентиец опять увлечённо рисовал, но на этот раз источником вдохновения стал верхний замок Вышеградской крепости. Юноша устроился на куче дров, сваленных на задворках гостиницы, и, положив папку на колени, пытался передать в наброске уже давно появившееся ощущение сходства цитадели с королевским венцом.

Вдруг слева послышался какой-то шум, как будто на кучу дров хочет влезть ещё кто-то. Оказалось, что шум производила Утта, которая, приподняв юбку, ловко взбегала по дровам наверх. Остановившись на вершине кучи, дочка трактирщика присела рядом с флорентийцем, который смотрел на нежданную гостью почти с неприязнью.

– Ты сердишься на меня? – спросила гостья и примирительно улыбнулась.

Джулиано молчал, потому что всё сколько-нибудь важное, что он мог ей сказать, уже давно было сказано, но Утта, как видно, этого не понимала и, не дождавшись ответа, начала оправдываться за своё незваное появление:

– Я хотела вернуть тебе ту вещь, которую ты забыл.

Она извлекла из кармана передника сложенный белый платок и положила прямо на рисунок с цитаделью.

Джулиано узнал свой платок, в котором несколько дней назад принёс Утте птичий череп, но теперь этот платок как будто стал белее. Возможно, его постирали.

– А где содержимое? – спросил юноша. – Выбросила?

– Нет, что ты, – помотала головой Утта. – Это теперь моя драгоценность.

– Выходит, ты веришь, что Дракула не казнил ворона?

– Не всё ли тебе равно, во что я верю? – уклончиво ответила дочка трактирщика, а флорентиец хотел ей возразить, но тут заметил, что она с самого начала беседы ни разу не назвала его господином.

Ни разу! Это явно что-то означало, поэтому юноша решил пока не спорить. Он взял платок, сунул за пазуху и продолжил рисовать, а Утта снова спросила:

– Ты сердишься на меня?

«Наверное, ей не даёт покоя то обстоятельство, что она потеряла надо мной всякую власть», – подумал Джулиано и, тяжело вздохнув, сказал:

– Послушай, Утта… Зачем ты тут сидишь? Лучше иди по своим делам, а то твой отец увидит нас рядом, и ему это не понравится.

– Раньше ты не очень-то боялся моего отца, когда среди бела дня повёл меня в сенной сарай, – лукаво заметила дочка трактирщика.

– Я не знаю, что на меня тогда нашло, – спокойно ответил флорентиец, – но теперь я раскаиваюсь в своём поступке.

– Не сердись, – попросила Утта и, обняв своего недавнего воздыхателя, который теперь не желал продолжать ухаживания, положила голову ему на плечо.

Джулиано вздрогнул от неожиданности, а затем попытался высвободиться, потому что не верил в то, что Утта способна зайти далеко, а невинные объятия и пара поцелуев были ему не нужны. Меньше всего хотелось вновь становиться мечтателем, у которого в папке для набросков лишь пустые листы.

– Ну что ты? – начала цепляться за него Утта и добавила вкрадчиво. – Я хочу вручить тебе твою награду. Я думаю, что ты достоин.

– А, по-моему, ты хочешь посмеяться надо мной, – ответил флорентиец.

– Вот что, – тихо сказала дочка трактирщика. – Ночью, когда все уснут, приходи к погребу.

Джулиано вдруг почему-то вспомнил, как в первое утро по приезде в Вышеград рассматривал двери упомянутого погреба, вырытого в холме, и прикидывал, не удастся ли стащить оттуда чего съестного. Теперь же эта рукотворная пещера, горизонтально уходящая в глубь земли на полсотни шагов, представилась очень явственно – стены, своды и пол выложены кирпичом, вдоль одной стены, наверное, стоят винные бочки, а вдоль другой расположено множество деревянных полок, на которых лежит съестное – сыры, копчёное мясо. О! Это представлялось даже более заманчивым, чем объятия красавицы, но пока что речь о еде не шла – только о любви.

– Прийти к погребу? – переспросил юноша, но не потому, что не понимал, куда клонит Утта, а потому, что хотелось ясности вместо туманных надежд и мечтаний. – А зачем?

– Затем, – огрызнулась Утта и уже мягче добавила: – Погреб лучше, чем сенной сарай. Пусть в погребе холодно, но зато мы сможем зажечь там свет, который никто с улицы не увидит, да и шум на улицу не просочится, а в сенном сарае сено так громко шуршит, что если кто-то среди ночи выйдет во двор, то сразу заподозрит неладное.

«А может, в погребе Утта совсем расщедрится, и я смогу ещё и наесться как следует? – подумал Джулиано. – Угощала же меня жена моего столичного приятеля, с которым я играл в шашки».

– А, прелестница, ты, оказывается, не такая жестокосердная, как я думал, – проговорил флорентиец и, уронив папку с колен, но не выпуская из руки грифель, который иначе потерялся бы в дровах, сам обнял дочку трактирщика.

Утта поначалу обрадовалась, но через несколько мгновений начала выкручиваться:

– Перестань, – сказала она. – Перестань. Не сейчас. Нас отец увидит. Если не прекратишь, я передумаю. Перестань.

* * *

В начале августа к государю Владу прибыл гонец от Матьяша, сообщивший, что Его Величество со своей армией выступил из венгерской столицы и направляется в Сегед.

– В Сегед? – переспросил князь, думая, что ослышался, но в бумаге, которую вручил вестник, говорилось то же – Матьяш движется в Сегед, то есть вовсе не в Румынию, а на границу с сербскими землями, которые три года назад были захвачены турками.

Вестник не был послом, поэтому разговаривать с ним дальше Влад не стал и отпустил восвояси. Ответное письмо тоже не стал передавать, потому что те слова, которые просились на бумагу, королю бы не понравились. «Может, мой дражайший кузен Матьяш заблудился? – едва сдерживаясь, чтобы не произнести это вслух, спросил себя румынский государь. – Может, мне надо отправить к нему моих людей, чтобы показали верную дорогу?»

Старый письмоводитель по имени Раду Фарма, за которым Влад послал сразу же, как получил весть о прибытии гонца, вошёл в комнату.

– Прочти, что там написано, – как можно спокойнее произнёс Влад, протягивая распечатанное письмо. – Я разобрал лишь малую часть.

Движение в сторону Сегеда можно было бы понять, если б Его Величество хотел отвоевать у султана сербские земли, но венгерский монарх совсем не имел такого намерения, а просто желал предотвратить нападение на Белград. Об опасениях короля по поводу Белграда сообщил письмоводитель, когда дочитал послание.

– Где это написано? – всё так же спокойно спросил князь.

– Вот, – сказал Раду Фарма. Он робко приблизился, протянул письмо и ткнул дрожащим пальцем в строчку.

Письмоводитель знал своего государя слишком хорошо, поэтому, несмотря на все усилия, которые предпринимал Влад, чтобы обуздать в себе нарастающий гнев, старый слуга видел, что творится, и внутренне съёжился.

В письме и правда было написано латинскими буквами – Нандорфехервар. Так венгры называли этот город. «С чего бы туркам нападать на Белград, когда они здесь, в моей земле? В моей земле! В моей! Почему Матьяш пишет какую-то глупость? – подумал князь, швырнув бумагу, снова оказавшуюся у него в руках, на пол, чтобы не порвать её в клочья. – У меня в стране находится несколько десятков тысяч турок! Мой кузен забыл от этом? Почему он не боится, что они нападут на южную границу Трансильвании, до которой им идти гораздо ближе, чем до Белграда? Очевидно, Матьяш просто не хочет воевать и ищет отговорки!»

В комнату вошёл Войко, поклонился:

– Господин, до меня дошёл слух, что тебе доставили письмо от Матьяша.

– Доставили, – небрежно ответил Влад, кивнув на бумагу с королевской печатью, валяющуюся на полу.

Войко подошёл, поднял, но прочесть не мог, ведь латыни он совсем не знал, поэтому спросил у государя:

– И что пишет Матьяш?

– Что нам пора ехать к Штефану, – ответил Влад.

– Что? Так и пишет? – простодушно удивился Войко. – Разве Штефан не стал врагом Матьяша после того, как пытался взять Килию?

– То, что нам пора ехать к Штефану, написано между строк, – сказал князь. – А в самом письме написано, что Матьяш выступил из своей столицы и к середине месяца будет… в Сегеде.

– В Сегеде? – ещё больше удивился Войко. – Почему Матьяш идёт в Сегед? Заблудился?

– Вот поэтому, – продолжал Влад, – нам теперь надо ехать к Штефану и просить, чтоб помог против турок. Думаю, Штефан со своим войском найдёт к нам дорогу быстрее, чем король.

В начале августа государь разрешил Великому Ополчению разойтись по домам, однако многие ополченцы уходили с видимым сожалением, хоть и понимали, что вместо них никто не уберёт урожай.

В румынской армии осталось около семи тысяч, поэтому князь решил, что теперь армию лучше разместить за горами, подальше от турок – в Фэгэраше. Там же должны были найти временное убежище и Луминица с маленьким Владом, и бояре-жупаны с семьями. Это владение на Трансильванской земле было получено от щедрот Матьяша четыре года назад, после того как государь Влад принёс вассальную клятву венгерской короне, и пусть будущий союз со Штефаном означал неминуемую ссору с королём, но пока что Фэгэраш ещё мог сослужить хорошую службу.

– С войском ничего не должно случиться, пока я буду ездить к Штефану, – повелел Влад жупанам и начальникам отрядов. Он строго запретил вступать в битвы, и пусть турки теперь сделались в Румынии полными хозяевами, но малочисленное войско Влада не могло этого изменить, а значит, ни к чему было напрасно отдавать жизни.

Хватало уже и того, что не каждый из Великого Ополчения, даже тот, кому посчастливилось уцелеть во всех битвах, благополучно вернулся домой. Часть людей, которые ушли собирать урожай, оказались пойманы турками и угнаны в рабство. Но ведь нельзя было оставить урожай гнить, а самим прятаться по лесам! Если так делать, вскоре начался бы голод, но турки не думали об этом, а заботились лишь о преумножении своей добычи. И всё же грабежи кое-как сдерживал младший брат Влада – Раду, который теперь готовился стать новым румынским государем.

В Фэгэраш выступили вместе, но на половине пути Влад покинул своё войско, чтобы с Войко и ещё полусотней верных воинов двинуться по горным тропам на северо-восток, в сторону Сучавы, молдавской столицы.

Август – ещё не осень, но верхушки многих деревьев, росших на склонах гор, уже подпалило красным или жёлтым цветом, а по вечерам горные долины окутывались белым, почти осенним туманом, скрывавшим и селения, и рассыпанные по холмам многочисленные отары. Даже дикие яблони, иногда попадавшиеся возле кромки леса, говорили, что настаёт осень, время урожая, потому что вокруг них вся трава была усыпана созревшими и опавшими яблочками. Эти плоды очень полюбились коням. На коротком дневном привале кони, привязанные к дереву, нарочно выбирали их из травы и ели.

«Штефан непременно спросит, где Молдовен, а я так и скажу – дескать, пал смертью храбрых, – рассуждал Влад и, следуя своей давней привычке вести беседы с мёртвыми, мысленно обратился к погибшему слуге. – Молдовен, где бы ты ни пребывал, послужи мне в последний раз. Помоги убедить Штефана отправиться на войну. Подскажи правильные слова. Что? Полагаешь, что своей смертью убедишь его лучше всяких слов? Да, наверное. У Штефана не только благородная кровь, но и благородная душа. Он непременно захочет поквитаться за тебя с турками, ведь ты ему не чужой – ты когда-то служил Богдану, его отцу».

Встречи со Штефаном в Сучаве удалось добиться почти сразу по прибытии. Молдавский князь принял гостей в светлой просторной комнате своих личных покоев, чем-то похожей на ту, в которой Влад принимал его пять лет назад у себя в Тырговиште и обсуждал войну за молдавский трон. По примеру давнишней встречи на столе стояло обильное и богатое угощение, но у самого молдавского князя в серебряном кубке вместо вина была вода, а на тарелке лежал лишь ломоть хлеба.

– Что это ты, брат? – спросил Влад. – Разве сегодня день сухоядения?

– Я прогневал Господа и потому пощусь строго, – отвечал Штефан, а затем чуть повернулся в своём резном кресле, и стало видно, что на левой ноге нет сапога, а щиколотка туго перебинтована белым полотном. – Я осаждал Килию, но крепость мне не досталась, а досталось вот это. Уже полтора месяца прошло, а рана всё никак не затягивается.

Теперь Влад понял, почему Штефан встретил его сидя и почему в знак приветствия лишь кивнул, вместо того чтобы подняться навстречу и обнять друга, которого не видел уже пять лет. Молодой молдавский государь поступал так не от гордости, а потому, что не решался беспокоить больную ногу, ведь потревоженная рана ещё отсрочила бы выздоровление.

Возможно, именно рана на ноге – источник слабой, но постоянной ноющей боли – изменила внешность Штефана. Он уже не казался доверчивым телёнком, а выглядел человеком, получившим от жизни уроки, – внимательно присматривался ко всем и сделался более сдержанным. Все черты лица как будто начали каменеть, стали грубее и резче, поэтому если раньше Штефан выглядел моложе своих лет, то теперь казался старше, чем должен был быть. Теперь он часто хмурился, и на переносице появилась складка. Нахмурился и тогда, когда узнал, что Молдовен погиб.

Никаких бояр в комнате не присутствовало, только слуги, подносившие гостям, Владу и Войко, кушанья. Исполнив обязанности, челядинцы тут же выходили вон, поэтому, когда в комнате совсем не осталось лишних ушей, Влад решил говорить прямо:

– Зачем ты осаждал Килию, брат? – просил он у Штефана.

– Ты полагаешь, это было опрометчиво, брат? – в свою очередь спросил молодой молдавский государь.

– Я полагаю, это было не совсем вовремя, брат, – сказал Влад, глянув на Войко, который молча кивнул.

– Чего греха таить, – признался Штефан, – я думал отобрать крепость у Матьяша, пока тот отвлечён войной с турками.

– Лучше было подождать, пока Килию возьмут турки, а затем ты мог бы сразу же, не дав новому гарнизону время на отдых и починку стен, забрать эту крепость себе, – сказал Влад. – Так ты получил бы крепость и не поссорился бы с Матьяшем. Или ты больше боялся поссориться с султаном?

– Да. С султаном я ссориться не хотел. В этом мой грех, за который я наказан Богом, – сказал Штефан, глянул вниз, наверное, на свою ногу, а затем грустно вздохнул, совсем как в былые времена, когда Влад на правах старшего товарища учил его уму-разуму.

– В чём-то ты был прав, – пожал плечами Влад. – С султаном ссориться опасно. Ты видишь это на моём примере, но если говорить о защите крепостей, то в этом деле турки не очень сильны. Если б осаду вёл я, то предпочёл бы иметь дело всё же с ними, а не с людьми Матьяша – особенно если б повелевал войском, которое ещё не опытно в битвах.

– Да, теперь я вижу, что лучше б было воевать с султаном, – снова вздохнул молдавский князь. – Надо было мне спросить у тебя совета, прежде чем начинать осаду.

– Как видишь, я сейчас из тех советчиков, которые могут учить других, но не могут помочь самим себе, – горько усмехнулся Влад, отхлебнув из кубка. – Ты ведь знаешь, для чего я приехал к тебе?

– Просить войско, чтобы я помог тебе против турок? – отозвался Штефан и теперь выглядел не грустным, а радостным. – Конечно же, брат, я дам тебе войско, как ты в своё время – мне. Помнишь, очень давно, когда был убит мой отец, ты взялся проводить меня в те земли, где мне самому не угрожала бы смерть? Помнишь, что я спрашивал у тебя? Я спрашивал, смогу ли когда-нибудь помочь тебе так же, как ты помог мне. И вот теперь, кажется, время настало.

– Это хорошо, что ты помнишь о том разговоре, брат, – Влад был искренне благодарен, а Войко, сидевший рядом, молча улыбался.

Штефан поднял кубок, как будто забыл, что там вода:

– За победу!

– За победу! – ответили гости, поднимая свои кубки.

– Брат, но ведь если ты примешь мою помощь, Матьяш будет весьма разгневан, как уже разгневан на меня, – заметил молдавский князь, обращаясь к Владу.