Текст книги "Валашский дракон"

Королевские чиновники и сын отправились восвояси, увозя с собой письмо к Матьяшу, а Влад, стоя во дворе корчмы и смотря им вслед, не мог сдержать счастливой улыбки, потому что чувствовал себя свободным от всяческих долгов и обязательств. В случае с братом освободила от долгов сама судьба, а в случае с королём пришлось немного схитрить, но оно того стоило.

«Теперь ближайший месяц или полтора делай, что заблагорассудится, – сказал себе Влад. – И жупаны будут подспорьем».

Он обернулся к Войко:

– Слушай, я всё хотел тебя спросить… Где она?

– Кто?

– Тогда, в Трансильвании, я оставил вместе с сыном женщину. Сына ты видел. А где женщина?

– Уж не серчай, господин, ведь когда тебя взяли под стражу, мы не знали, что делать. Приехали к нашему войску, как ты велел, и рассказали, что случилось. А там уже находился Штефан. Он, когда услышал, что ты схвачен, сразу велел своим людям поворачивать домой и сказал, дескать, воевать с Матьяшем уговора не было. А тут ещё приехали люди от Матьяша и сказали, что король велит твоему войску мирно разойтись по домам, а если не разойдёмся, то с нами поступят, как с мятежниками. Войско постояло, побурлило дня два и решило идти по домам.

– А где же Луминица? – не выдержал Влад.

– Вот я к этому и веду, господин, – вздохнул Войко. – Я хочу, чтоб ты понял, как всё было. Люди Матьяша ведь никуда не делись, они стояли и смотрели, подчинится ли твоё войско королевскому повелению, а когда стало ясно, что все подчинились, люди Матьяша сказали мне и другим жупанам, что король желает позаботиться о твоей семье. Они указывали на Луминицу и спрашивали: «Это жена вашего государя?» Мы ответили правду: «Нет». Они спрашивали: «Это мать его сына?» Мы ответили: «Нет». Тогда королевские слуги забрали только маленького Влада, а Луминица осталась, но жить на моём попечении или на попечении кого-то из твоих бывших слуг она не захотела и попросила найти ей пристанище. Мы и нашли для неё такое, которое посчитали самым лучшим.

* * *

В этом скиту никогда не обреталось больше пятнадцати насельниц. Прятался он в крохотной долине среди гор, покрытых лесом. По склонам разрослись буковые чащи. Мягкие очертания крон, окутанные туманной дымкой, словно призывали к спокойствию и сдержанности.

Скит был выстроен из дерева, за многие лета и зимы потемневшего, местами даже позеленевшего. Верх колокольни, крыша самого храма и других построек – всё поросло мхом, и потому, глядя с высоты, обитель не сразу удавалось заметить. Лишь ограда, образуя четырёхугольник, необычную фигуру для природы, указывала – вот человеческое жильё.

Туда вела всего одна дорога, плохо наезженная, местами заваленная опавшими ветвями и сучьями. Наверное, в период снегопадов по ней и вовсе было не пробраться.

Ворота, тяжёлые, крепкие, оказались наглухо заперты. На стук сначала ответила сторожевая собака. Затем в правой створке открылось окошко и сестра-привратница, по лицу которой никак нельзя было понять, сколько ей лет, тридцать или все пятьдесят, спросила:

– Вам чего? Заблудились, что ли?

Она явно встревожилась, увидев, что за воротами не один человек, а несколько десятков конных.

– Мы приехали куда надо и по делу, – ответил Влад.

– Что за дело? – глаза монахини пытливо оглядывали незнакомца.

– Давнее.

– Что ещё за давнее дело?

– Мы вам оставляли кое-что на хранение. Теперь желаем забрать назад.

– На хранение? Ещё чего придумал!

– Настоятельница ваша про то знает.

Привратница помолчала немного и ответила:

– Погоди, – окошко закрылось, а через некоторое время, довольно продолжительное, отворилось вновь. – Матушка-настоятельница ничего не ведает о твоём деле, хотя она здесь двадцать два года пребывает.

Влад положил руку на край окошка, чтобы оно снова не закрылось. Рука в кожаной перчатке не боится оказаться защемленной.

– Куда лезешь! – закричала монахиня.

– Ты, видно, плохо изложила настоятельнице суть нашего дела.

– Что сказал, то я и передала.

– Наверное, мне следовало назвать своё имя. Ты ведь не знаешь, кто я?

– Руку-то убери!

– Я Влад, сын Влада, прозванного Дракул.

Женщина, потеряв терпение, уже принялась стучать кулаками по пальцам незваного гостя, но, услышав слово «дракул», то есть одно из наименований дьявола, отпрыгнула назад, будто обожглась.

Судя по голосам, доносившимся с внутренней стороны ворот, там собралось множество любопытных. Раз никто больше не мешал, Влад заглянул через отвоёванное окошко во двор. Насельницы, поняв, что на них смотрят, с охами и ахами бросились врассыпную.

Явилась суровая старуха с клюкой и, шествуя по двору, в сердцах говорила сестре-привратнице:

– Я знала, что добром это не кончится. Знала!

Гость, попытавшись развить свой успех, просунул руку в окошко уже до плеча. К сожалению, ворота делались толковым мастером, поэтому никак не удавалось дотянуться до засова. Насельницы, спрятавшись кто за угол хлева, кто за колодец, кто за поленицу, боялись даже подойти к воротам, не то что стукнуть чем-нибудь наглеца.

Лишь суровая старуха старалась не бояться:

– Тебе чего надо, гость незваный?!

– Может, пустишь? Сколько можно перед воротами держать?

– Ты не забывай, куда приехал! Греховодникам вроде тебя сюда хода нет!

Клюка – не сухие кулачки привратницы. Пришлось убрать руку, пока не попало.

– А я на постой и не напрашиваюсь, – ответил Влад. – Только заберу своё.

– Нет здесь ничего твоего!

– Как же нет? Если ты действительно в этом скиту давно пребываешь, то должна помнить, кого тринадцать лет назад привезли сюда мои люди, – возразил Влад.

– Помню! – настоятельница проговорила с вызовом. – Уж так просили принять, так просили… Мы приняли. Она несколько лет у нас жила, затем мы постриг совершили. У неё имя теперь другое, и жизнь другая, от тебя далёкая.

– Мне до этого дела нет. Отдавайте назад, что взяли.

– Назад? Ишь, прыткий! – возмутилась привратница. В присутствии «матушки» она вела себя куда смелее. – Имей почтение к святому месту! Да как ты дерзнул даже помыслить о таком? Да как твой язык не побрезговал произносить эту нечестивую речь? Совсем нет у тебя стыда и страха Божьего, иначе твои ноги сами унесли бы тебя отсюда!

– Меня Дракулом зовут не просто так, – перебил её князь Влад. – Если моё прозвище одно из имён дьявола, то как же мне ещё себя вести. Зато вы ведёте себя неподобающе – кричите и злословите. Если будете проявлять строптивость и давать волю гневу, то через меня накажет вас Господь. Ой, накажет… Вот что я вам посоветую. Явите образец христианской кротости и смирения, тогда спасётесь.

– И, правда, матушка, – привратница понизила голос, – ещё подпалят нас с четырёх сторон, а если не подпалят, так ворота порушены окажутся.

– Добром прошу. Впустите гостя, – продолжал Влад. Он-то понимал, его спутники не станут ничего рушить и поджигать даже по приказу. К счастью, страх делал своё дело – старуха-настоятельница подумала и торжественно провозгласила:

– Тебя одного пустим, а прислужники снаружи подождут. Ничего им не сделается.

Гость вошёл. Монахини и послушницы не хотели с ним говорить, лишь указывали рукой направление и сразу торопливо осеняли себя крестом.

Та, из-за кого в скиту начался переполох, ничего не знала. Она только что закончила стирку и теперь развешивала одежду сестёр на заднем дворе. Некоторые вскрики долетели и туда, но жарким летом, если развешиваешь мокрую одежду, нельзя отвлекаться, а то вещи, что лежат сверху в корзине, начнут сохнуть. После вынешь, развернёшь, а их как будто корова жевала. Чёрные рубахи, чёрные юбки, чёрные безрукавки и платки покачивались на верёвке. Осталось две корзины белья. Стирать и развешивать помогала ещё одна монахиня. Она вызвалась посмотреть, что за шум около ворот, но обратно так и не вернулась. Вместо неё пришёл некто другой.

– Слава Богу, – прошептала старостова дочь. – Уж не надеялась живым увидеть.

Рубашка, только что взятая из корзины, упала под ноги в траву.

Лицо Луминицы озарилось радостью, но стоило гостю подойти и попытаться обнять, как радость исчезла. Любимая вывернулась из объятий, попятилась.

– Чего? Сердишься на меня? – спросил Влад.

– Ты будто не видишь, кто я, – произнесла Луминица.

– А кто?

– Монахиня.

– Была монахиня. А сейчас я забираю тебя отсюда.

Старостова дочь ничего не ответила, лишь низко опустила голову и осталась стоять на прежнем месте.

– Да что ты как дикая, в самом деле! – воскликнул Влад. – Неужели я стал так страшен?

– Нет, не стал, – последовал тихий ответ.

– А что ты косишься? – продолжал спрашивать гость. – Да, годы и тюрьма не красят.

– Ты почти не переменился.

– Так в чём же дело?!

– Если увезёшь меня, то против моей воли, – всё так же тихо произнесла Луминица.

– Почему?

– Разве не видишь, что я хочу грехи замолить?! – теперь и старостова дочь возвысила голос: – Знаешь, сколько я в послушницах ходила, тебя ждала, а теперь мне назад дороги нет.

Она говорила как-то не совсем уверенно, поэтому Влад снова попытался приблизиться, обнять:

– Да брось. Совсем умом тронулась от монашеской жизни – говоришь, как старуха. Ты что, завтра умирать собралась? Успеешь ещё вернуться и грехи замолить.

– Я не поеду! – продолжала твердить Луминица, отступая к дальнему концу двора.

– Да почему?!

– Потому что если стану уезжать и возвращаться, когда вздумается, Господь не примет моего покаяния! – в голосе у старостовой дочери ясно послышались слёзы.

– А ты, значит, раскаиваешься во всём? – шутливо спросил Влад, думая этим приободрить её. – Жалеешь, что меня повстречала?

Опять молчание, но через некоторое время ответ всё же прозвучал, уверенно и спокойно, уже без слёз:

– Мы с тобой во грехе жили.

– Так вот в чём дело! Тогда… – Влад хотел было возразить что-нибудь, но вдруг понял, что ничего толкового сказать не сможет. Вот ведь незадача – заявившись в скит, он совсем позабыл про Илону.

Да, венчание проводилось не по православному обряду, однако обряд есть обряд. Конечно, жену-католичку можно было навсегда оставить жить в Венгерском королевстве, в Румынию с собой не брать, но это не делало Влада по-прежнему неженатым. Сейчас, если б не Илона, он сделал бы Луминицу своей супругой. Ну и пускай что не будет детей. Младший Влад вырос, он – наследник. А о других сыновьях поздно думать – всё равно воспитать не успеешь.

Однако никакого венчания Влад предложить Луминице не мог, и всё же он хотел попробовать уговорить её. Она сейчас смотрела на него во все глаза, ждала новых слов и, казалось, не замечала, что начала плакать. Владу всегда становилось немного не по себе от её слёз, а теперь сделалось вдвойне не по себе из-за того, как Луминица сейчас была одета – чёрный платок, чёрная рубаха, чёрная юбка. «Не должна она это носить, не должна, – говорил он себе. – И опять чёрной работой занимается. Стирает, в огороде гряды пропалывает. А ведь достойна лучшей доли».

– Послушай, что скажу, – Влад, наконец, подобрал подходящие слова. – Думаешь, если уйдёшь, то обратно в этот скит тебя не примут? Примут. Дашь им богатые дары, и всё забудется. Гляди, ещё настоятельницей станешь, вашей старухи место займёшь.

– Не шути так.

– А я не шучу.

– Нет, я не поеду, – произнесла Луминица, покачала головой и вдруг спросила: – Женился уже?

Влад не смог бы ей солгать, даже если б хотел.

– Женился. Пришлось. Иначе не видать бы мне свободы, не смог бы к тебе вернуться.

– Наша с тобой общая жизнь – дело прошлое, – вздохнула старостова дочь. – Моя судьба – здесь оставаться, а ты…

– Луминица, а как же я без тебя? А маленький Влад? Он, конечно, не маленький уже. Вырос. Неужели не хочется тебе на него посмотреть? А кто же ему будет невесту искать, если не ты?

– Он не мой сын, а твой. Невесту пусть сваха ищет, а моё дело – молиться. Я до сих пор не знала, как за тебя молиться – за живого или за мёртвого. Теперь знаю. И за Влада тоже молиться буду.

– Не поедешь, значит, со мной?

– По доброй воле – нет.

– Не хочешь?

– Не могу.

– Ну, как знаешь, – гость вдруг рассердился. – Оставайся, тогда. Но смотри, как бы не пожалеть.

Луминица села на землю и закрыла лицо руками.

– Последний раз спрашиваю – может, передумала?

Молчание в ответ.

Неудачливый искуситель вышел со двора, не оглядываясь. Лишь перед самыми воротами чуть повернулся, желая рассмотреть процессию, движущуюся от храма. Одна из монахинь, та, что впереди, стучит деревянным молотком в особую доску-било, которую несёт на плече. Настоятельница держит в правой руке небольшой крест, а в левой руке раскачивается кадило. Следующая монахиня несёт ковчежец, судя по всему, с частицей святых мощей. Остальные участницы шествия поют – ясно, отгоняют силы зла подальше от своей обители.

Покидая это негостеприимное место, так и хотелось сделать что-то, но вот что? Эх! Надо было ухватить строптивицу за волоса стриженые и увезти из скита насильно. Один раз Влад уже увозил Луминицу против её воли – много лет назад выкупил дочь у отца и увёз. И ничего ведь, не пыталась сбежать обратно. Вот и теперь, может, смирится и будет счастлива. Нет, в этот раз всё иначе. Тогда, много лет назад, Луминица не знала, что детей у неё никогда не появится, а теперь знает. Знает она и о том, что жизнь переменчива и что человек, которого любишь, может вдруг взять и пропасть на много лет или даже навсегда.

С некоторым запозданием пришла к Владу догадка: «А что если Луминица боится не грехов, которые отмолить не сможет, а того, что тебя убьют через год или через два? Выйдет она из своей обители, только-только успеет привыкнуть к хорошей жизни, и вот надо опять отвыкать. В тот раз, когда Луминица вступала на путь монашества, хоть надежду имела, что не насовсем это. Затем попривыкла, успокоилась. А если сейчас снова уйдёт в мир, то сможет ли повторить свой подвиг? Как видно, чувствует она, что не сможет. И счастья не обретёт, и душу потеряет».

Тогда понял Влад, что ему тоже, как и Луминице, нет обратной дороги и что жизнь его никогда не станет прежней. Мерзко и тоскливо сделалось на сердце. Он всё надеялся догнать, быстро прожить эти упущенные тринадцать лет, но теперь ясно осознал – не догонит.

Что упущено, то упущено. Да и сам ты уже не тот. Человек, который много времени провёл взаперти, везде и со всеми чувствует себя чужестранцем, говорит по-иному или вовсе невпопад, мыслит совсем иначе. Уже не привлекает он людей, а вызывает жалость. К чему эта жалость?! На жалости далеко не уедешь!

Видно, не суждено совершить ещё что-то достойное, если в почтенном возрасте приходится заново отстраивать здание своей власти, разрушенное почти до основания, – налаживать старые связи, набирать войско. Пока что нет власти, лишь горстка верных людей. Что успеешь за то малое время, тебе оставшееся? Не думай, что в запасе ещё тринадцать лет. Долго живут лишь великие государи, а ты не таков. Замахнулся высоко, а затем промахнулся. Чего уж притворяться! Остаётся признать – окончилась история Влада. Дожить бы как-нибудь.

Вместо эпилога

Зима выдалась тёплая. Снег, мокрый и рыхлый, лежал тонким слоем на полях и крышах домов. В королевском лагере снега не было – одна сплошная грязь, и её каждый день сызнова месили тысячи ног. Казалось, от сырости нет спасения. Влад мучился от ломоты в суставах, особенно поутру, но знал – если встанешь через силу, разомнёшься, то становится вроде бы ничего.

Откинешь полог шатра, выберешься наружу – там встретит всё тот же пронизывающий ветер, идущий с реки, которая постоянно и неторопливо перемешивала свои воды. Выйдешь на околицу лагеря – на другом берегу всё так же будет виднеться лес в туманной дымке, а на этом берегу – бесконечные белые равнины и злосчастная турецкая крепость, не поддававшаяся венгерским войскам уже месяц. Ладно бы ещё каменная крепость, а то построена не пойми из чего. Башни деревянные, между ними вал, утыканный дрекольями, на валу высокий плетень.

«Целый месяц осаждать плетень! – думал Влад. – И я участвую в этом позоре! Не-ет. Спросит кто – я скажу, всё делалось без меня. А может, Матьяш нарочно тянет время? Зачем идти воевать ещё куда-то, терять людей в битвах и даже рисковать собственной жизнью, если можно отдохнуть под крепостью, затем взять её за день-два, а после с полным правом отчитаться перед папой римским – я многие недели провёл в походе и одержал победу».

Под турецким плетнём собрался весь цвет венгерской знати. Каждый вечер все собирались на совет в королевский шатёр, и Владу тоже следовало идти, ведь он теперь являлся одним из королевских военачальников-капитанов и пусть не располагал таким количеством людей, как другие, но зато считался в этом походе наиболее опытным.

В тот далёкий уже день, когда совет собрался впервые, Матьяш, глядя в карту, развёрнутую на столе, спросил у Влада:

– Кузен, я помню, в своё время ты взял немало подобных крепостей. Мы с удовольствием выслушаем твои соображения по поводу этой.

Королевскому «кузену» очень хотелось спросить, всерьёз ли король просит подсказки, как взять плетень, однако пришлось сдержаться. Очевидно, вопрос от Его Величества следовало принять за свидетельство благоволения. А может, это была проверка, насколько «кузен» стал гибок и покладист.

«Думаешь, не удержусь и скажу всё, как есть? Не в этот раз», – подумал Влад, а вслух произнёс:

– Кузен, ты знаешь, я бы сжёг крепость, чтобы не тратить время, а затем, если нужно, воздвигнул бы новую, такую же. Но если ты можешь позволить себе задержаться здесь и хочешь сохранить стены целыми, обложи неприятеля и начинай переговоры о сдаче.

Вне всякого сомнения, именно таких слов и ждал король, который всячески оттягивал взятие крепости, потому что после этого должен был идти воевать в Боснию, на которую опять напали турки. Его Величество идти не хотел и оттягивал дело под предлогом того, что не может оставлять у себя в тылу неприятельские укрепления. Вокруг этих укреплений, расположенных на реке Сава, недалеко от Белграда, сейчас стояло венгерское войско.

На последующих советах многие королевские капитаны не раз просили:

– Ваше Величество, давайте сожжём это осиное гнездо и двинемся в Боснию!

Однако Матьяш был непреклонен:

– Нет, мы не станем ничего предавать огню. Крепость, расположенная в таком хорошем месте, пригодится нам самим.

– Но, Ваше Величество, у нас нет времени на длительную осаду.

– Мы принудим неприятеля к сдаче за несколько дней.

Эти «несколько дней» тянулись и тянулись, с середины января. Каждый раз, когда в королевском шатре собирался совет, кто-нибудь восклицал:

– Надо было сжечь!

– Возможно, – отвечал король, – но не можем же мы теперь пойти таким простым путём, когда столько времени уже потрачено. Ничего, неприятель измотан, и в ближайшее время всё закончится. А что ты думаешь, кузен? – обращался он к Владу.

– Я согласен с Вашим Величеством, – отвечал тот. – Всё имеет предел, даже упрямство турок.

Чтобы целый месяц штурмовать плетень, требуется соблюдать определённый распорядок. Ежедневно с утра, но не слишком рано, общее построение, дежурные речи, по воскресеньям и праздникам молебен, затем непродолжительный штурм, затем отступление, общее построение, перекличка, обед, а после обеда начинается неспешная подготовка к завтрашнему штурму, означающая, что всю вторую половину дня люди бездельничают. Ночных атак избегали. Военные советы непременно заканчивались весёлой пирушкой. В общем, венгры убивали время, как могли.

В середине дня многочисленным капитанам было совсем нечем заняться. Напиваться до того, как начнётся пирушка в королевском шатре, считалось непочтительным по отношению к Его Величеству, поэтому военачальникам приходилось искать себе другие развлечения. Кто-то играл в кости, кто-то проводил время с женщинами, а Влад играл с сыном в шашки или же читал письма, которые приходили от жены.

Письма начали приходить почти сразу, как началась эта шутовская война, – странные, непривычно тёплые для женщины, которая весь медовый месяц вела себя так, будто супружество для неё тяжкий долг. Теперь же она начинала каждое письмо словами «дорогой мой муж» и сообщала, сколько дней прошло со дня последней встречи. «Илона и вправду ведёт счёт дням?» – недоумевал Влад, а супруга давала всё больше поводов для удивления. К примеру, вспоминала некие забавные или просто примечательные случаи из домашней жизни, спрашивала: «А помнишь?»

Влад ни за что сам не вспомнил бы такие мелочи. «Мы прожили вместе совсем мало времени, – думал он, – если сложить все дни, то получится месяца три, а остальное время я был в разъездах. Неужели за эти два месяца набралось столько событий, что хватит на целую летопись?» И всё же ему нравилось разбирать женин почерк и читать те глупости, которые она пишет, ведь, по сути, это были те самые письма, которые когда-то обещала слать Луминица, если Влад вновь отправится на войну. Луминице не случилось исполнить обещание, и вот венгерская супруга как будто заменила её.

«Тебе грех жаловаться на жизнь! – меж тем говорили новые приятели Влада. – Ты что, недоволен, что выгодно женился? Да многие, породнившись с королём и заполучив такое приданое, до конца дней посчитали бы себя удачливыми!»

Влад не считал себя удачливым, но иногда начинал думать: «Может, со стороны видней?»