Текст книги "Валашский дракон"

Влад без труда увидел по следам на пашне, где именно беглянка вошла в лес, а затем заметил, что вблизи от этого места заросли кустов потревожены, как будто их кто-то раздвинул, а затем они снова сомкнулись, но всё же не смогли принять прежнего положения. Сойдя с коня, охотник присел на корточки и пригляделся снова. Пусть кусты росли густо, но листья на ветках распустились ещё не до конца, поэтому среди зелени белая одежда с красной вышивкой оказалась видна.

Наверное, девица тоже увидела сквозь кусты, что её обнаружили. Она поползла в глубь своего убежища, но тут же остановилась, потому что шуршащие ветки, и к тому же ещё заколыхавшиеся, выдавали её присутствие слишком явно.

Чтобы не тратить время понапрасну, князь взял коня за повод и пошёл в заросли напролом. Конь следовал за хозяином очень неохотно, поэтому, как только Влад отпустил повод, животное повернуло обратно, производя страшный шум и треск. Именно такой шум и требовался для поимки девицы! Услышав его, селянка позабыла об осторожности и быстро поползла к противоположному краю зарослей, а там уже поджидал Влад, обежав вокруг кустов, чтобы схватить девицу как раз тогда, когда та выберется.

– Набегалась? – весело спросил государь, прижав к себе добычу левой рукой, а правой отбиваясь от кулачков, норовивших стукнуть его то по макушке, то по лбу, то по плечу.

– Пусти меня! – крикнула девица, продолжая воевать, хотя это не приносило пользы. – Я на тебя управу найду! Я стыда не побоюсь! Я жаловаться на тебя стану!

– А кому ты станешь жаловаться? – ещё больше развеселился Влад.

– Мой отец – деревенский староста. Он знает кому! – последовал ответ. – А если надо, я до самого митрополита дойду. Он у народа заступник перед разбойниками вроде тебя!

– Ишь, умная! Знает, кому жаловаться, – слово «умная» князь произнёс почти без иронии. – А жаловаться станешь на кого?

Девица перестала вырываться и махать кулаками, призадумалась:

– Ты говорил, что недалеко отсюда по дороге движется твоё войско.

– Да…

– Значит, ты предводитель войска?

– Да…

– Значит, я буду жаловаться на Штефана, Богданова сына, – вдруг произнесла девица. – Я знаю, что перед самой Пасхой он пришёл к нам с войском и был помазан на трон. Значит, ты и есть Штефан. Стану на тебя жаловаться митрополиту! И не посмотрю, что ты государь! Государь высоко, а Бог ещё выше!

Услышав о Штефане, Влад так захохотал, что чуть не упустил свою добычу. Стоило румынскому князю представить, как нарочито праведный друг охотится за девицами, так сразу одолевал смех.

– А вот на Штефана жаловаться не надо, красавица! – наконец выговорил Влад. – А то он на меня обидится. Решит, что я нарочно назвался его именем. Скажет: «Из-за тебя, самоуправца, обо мне дурная молва».

– Так ты – не он? – удивилась девица.

– Нет, – князь постарался придать лицу серьёзное выражение, чтобы отрицание не было принято за шутку.

Девица снова призадумалась, но тут же нашлась:

– Значит, ты один из Штефановых бояр.

Пожалуй, впервые за всю жизнь Влада поставили так низко:

– Один из бояр? – переспросил он и, уже окончательно сделавшись серьёзным, добавил. – Нет, я не боярин.

– Врёшь ты всё! Ты один из Штефановых бояр! – красавица снова принялась драться.

– Да нет же!

– Тогда говори, кто ты есть!

– Эй! Эй! Эй! – наконец, остановил её Влад. – Ишь, разошлась! Уже приказы раздаёт! Выбирай-ка вот лучше, как на коне поедешь – на холке или поперёк холки.

Девица сразу сникла и пробубнила:

– Поперёк холки не поеду.

Силы на махание кулаками у неё кончились, поэтому, когда румынский государь снова выехал на дорогу, где оставил свою свиту, девица покорно сидела впереди седла, как посадили, – свесив обе ноги слева.

Многие из бояр, бывших в свите, ухмылялись, а вот о том, что чувствовала ещё недавно весёлая ватага селян, которых князь тоже оставил на дороге, можно было только гадать, поскольку ватага куда-то делась.

– А где же они? – спросил Влад.

– Ушли, господин, – ответил боярин Молдовен. – Решили не дожидаться, пока мы все тоже захотим последовать твоему примеру. Они стояли и смотрели тебе вслед, а когда ты заехал в лес, скоренько пошли дальше по дороге, после чего скрылись вон за тем поворотом.

При слове «господин» селянка на коне у Влада шевельнулась, ведь такое обращение было в определённых случаях применимо и к государю. Она уже не знала, что думать.

– Молдовен, скажи ей, кто я, – попросил Влад. – Мне-то она не верит. Грозится, что будет молдавскому митрополиту жаловаться на Штефана.

– Он не Штефан, – подтвердил боярин. – Это Влад, сын Влада, господин Румынской земли. Мы сюда вместе со Штефаном пришли, а теперь домой возвращаемся.

– Слышишь, красавица? – ухмыльнулся князь. – Плохи твои дела. Молдавский митрополит Феоктист, которому ты хотела жаловаться, мне не указ.

Кажется, после таких слов девице захотелось спрыгнуть с коня и снова броситься бежать. Наверняка, девицу смущала и свита Влада, ведь большинство бояр там были его ровесниками, то есть людьми молодыми, и эти молодцы разглядывали добычу господина самым бессовестным образом.

Чтобы хоть как-то спрятаться от наглых взглядов, юная селянка уткнулась князю в кафтан и прикрыла лицо правой рукой. Девица напряжённо ждала, что случится дальше, а Влад меж тем обдумывал недавние слова Молдовена насчёт следования примеру.

Румынский государь вовсе не хотел, чтобы его люди тоже устроили охоту на местных крестьянок, поэтому переменил своё первоначальное намерение. Ещё несколько минут назад он собирался просто отвезти пойманную девицу к себе в лагерь, но теперь приготовился ехать совсем в другую сторону:

– А ты правду сказала, что твой отец – деревенский староста? – спросил Влад.

– Да, – всхлипнула пойманная. – Моего отца зовут Исак. Его все в округе знают и уважают.

– А как зовут тебя? Теперь ты знаешь, как зовут меня, поэтому скажи мне своё имя.

– Луминица.

– Ну, тогда, Луминица, показывай, как ехать к дому твоего отца.

– Туда, – старостова дочь на мгновение отняла руку от лица и ткнула пальчиком в направлении, откуда ещё недавно шла вместе с подругами и охранителями.

По пути Влад обдумывал, что скажет Исаку, поэтому задавал Луминице вопросы:

– Большая у тебя семья? Сколько человек?

– Семь. Отец, мать, брат, две мои старшие сестры, жена брата и я.

– А твои сёстры не замужем?

– Нет.

– А! Так они наверняка шли с тобой по дороге?

– Да.

– Ха! Получается, что я мог заметить их, но не заметил… Я заметил тебя.

Луминица ничего на это не сказала. Она отвечала только по необходимости – например, когда Влад на очередном перекрёстке спрашивал:

– Теперь куда?

Девица стыдилась даже возвращения в родную деревню, понимая, как будет там встречена, и, разумеется, эти предчувствия оправдались, потому что все жители от мала до велика высыпали из домов на улицу, указывая на всадников и, в особенности, на того, кто вёз старостову дочь. Слышались приглушенные смешки, а иногда кто-нибудь в толпе ехидно крякал: «Да уж!» Мальчишки пронзительно свистели, но смолкли, когда всадники им пригрозили, потому что громкий свист беспокоил лошадей.

Свита Влада остановилась перед домом старосты, и лишь сам Влад, по-прежнему везший Луминицу, и боярин Молдовен въехали во двор через приоткрытые ворота, после чего старостова дочь, которую никто больше не удерживал, спрыгнула на землю и с плачем бросилась к матери, стоявшей на крыльце дома вместе с остальной семьёй. Не подлежало сомнению, что русый бородач на крыльце был глава семейства, безбородый юноша рядом – сын, а некая молодая женщина, выглядывавшая из дверей – жена сына.

Румынский государь не стал вылезать из седла, но в остальном повёл себя вежливо:

– Доброго дня хозяину дома, – произнёс он, обращаясь к бородатому селянину. – Дай Бог тебе и твоим родичам всех благ на этом свете. Значит, ты и есть здешний староста, которого зовут Исак?

– Добрый день, господин, – с поклоном ответил селянин. – Если ты искал Исака, то это я. А ты кто будешь?

– Влад, сын Влада, в здешних землях гость заезжий, следую к себе в отчину и дедину.

– Что же привело тебя ко мне, господин Влад?

– Да вот, увидел по дороге твою дочь, приглянулась она мне. Потому и приехал, – видя на лице старосты непонимание, гость продолжал: – Я знаю, Исак, что у тебя три дочери на выданье. Это большие расходы отцу, ведь для каждой нужно хорошее приданое. Я помогу тебе в твоей беде – заберу младшую дочь без приданого. За неё не бойся, она станет жить в богатстве, окруженная почтительными слугами. Мало того – это принесёт пользу всей вашей общине. Я вижу, ваш храм уже обрастает мхом, а ведь постройка эта деревянная. Значит, с подновлением медлить нельзя. Вот почему, если мы с тобой договоримся, я сделаю пожертвование вашему приходу, достаточное, чтобы вы могли построить новый храм. Ну? Что скажешь?

Деревенские жители меж тем облепили забор старостиного дома с трёх сторон. Любопытные стояли вдоль плетня так плотно и вытягивали шеи вперёд так сильно, что Исак, наверное, забеспокоился, как бы ограда случайно не оказалась снесена. В то же время он задумался о судьбе Луминицы. Староста, судя по всему, посчитал речь пришлого господина уважительной и был согласен с тем, что младшую дочку надо пристроить, да и храм давно пора обновить. Но, с другой стороны, Исак понимал, что в уважительной речи не было ни слова о свадьбе.

«Оно и понятно, – наверное, рассуждал староста, – разве высокородный человек возьмет в жены простолюдинку! И всё же приехал просить согласия отца на сожительство с ней. Конечно, можно отказать. Но что хорошего из этого выйдет? Вдруг господин осерчает? Он же пришлый – здешнего суда не боится. А даже если и не осерчает, всё равно плохо. Дочь же с ним на коне приехала, глаза прячет. Кто знает, что было? А даже если и не было ничего, пойдут разговоры, и сколько ни проси знающую бабку подтвердить, что дочка цела, кто в это поверит! Трудно выдать такую невесту замуж».

И всё же решения насчёт дочерей даются отцам нелегко, поэтому Исак начал было увиливать:

– Господин, мне лестно услышать, что ты оцениваешь мою Луминицу так дорого, но твоё предложение надо хорошенько обдумать. Я не могу ответить сразу, ведь речь о моей дочери, а не о покупке волов. Позволь, я повременю недельку, а там…

– Нет, отвечай сейчас, – настаивал Влад. – Я иду в свою землю не один, а с войском, поэтому не могу задержаться даже на день.

Как видно, слово «войско» и помогло Исаку решиться окончательно. Он не хотел, чтобы даже часть упомянутой князем рати явилась в деревню, пусть даже с мирными намерениями. Когда приходит такая орава, то неизбежно наступает разорение. Жителям вполне хватало и того переполоха, который получился из-за появления одного отряда конников!

Староста помялся ещё немного для вида, глянул на небо, на жену, до крайности возмущённую, на сына, который еле заметно кивал, на любопытствующих соседей, на дочку и, наконец, на гостя.

– Что ж, видно, такая у моей Луминицы судьба, – со вздохом произнёс Исак. – Ничего не поделаешь. Забирай мою младшую, господин, и пусть она искупит свои грехи большим благодеянием.

– Тогда слушай, как сделаем дальше, – произнёс довольный Влад. – Сегодня вечером приедут мои люди, привезут то, что обещал я, и заберут то, что обещал ты. Собери свою дочь в дальний путь. Я позабочусь о том, на чём ей ехать, дам повозку и лошадей, а ты позаботься о том, чтоб у дочери были все вещи, которые могут понадобиться в дороге. И не скупись. Разве новый храм не ценится во много раз дороже?

Вечером сделка была окончательно совершена, и Влад уже не страдал от праздности, пока его войско двигалось по дорогам в Румынию. Теперь он был даже рад, что бремя государственных дел свалится ему на плечи лишь по прибытии в Тырговиште, а пока основная часть забот касалась Луминицы.

Князь сам выбрал девице крытую повозку попросторнее и велел, чтобы на дно постелили ковёр. Повозка стала почти домом на колёсах, ведь туда же поместили большой соломенный тюфяк, подушки и шерстяное одеяло, чтобы красавица могла оставаться в своём походном доме даже по ночам, которые пока ещё были по-весеннему холодными.

Не менее внимательно правитель выбирал, что девица будет есть. На походе питались дважды в день – утром и вечером – и теперь всякая трапеза сопровождалась у Влада приятным ритуалом. Ритуал состоял в том, чтобы взять с традиционно изобильного княжеского стола часть хлеба, мяса, сыра и прочего, что может понравиться девице, собственноручно положить в корзину и велеть слуге отнести, а через полчаса выспрашивать этого слугу:

– Ну? К чему она притронулась прежде всего? А было ли такое, чего она есть не стала?

После утренней трапезы войско продолжало путь, а Влад, сидя на коне, подъезжал к движущейся повозке, из которой выглядывала Луминица, и прямо из седла заводил непринуждённый разговор. Так продолжалось три дня, а затем князь напросился «в гости» и с этого времени часто бывал «в доме», болтая с «хозяюшкой». Она угощала гостя той едой, которую он сам же ей присылал, а конь, привязанный за повод «у двери», то есть к задку повозки, шёл по дороге без седока.

Девицу не смущало то, что слушателями её бесед с Владом становились и возница, и обозные слуги, которые шли рядом, а вот если гость приходил поздним вечером, когда лагерь затихал и вокруг виднелись только спины людей, лежавших возле тлеющих костров, красавице становилось не по себе. Она опускала глаза, вся съёживалась и в ответ даже на самый простой вопрос лепетала что-то малопонятное.

Наконец, Владу это надоело. В один из вечеров он пришёл без приглашения и совсем уж поздно, когда девица улеглась спать. Услышав шорох отодвигаемого полотняного задника, заменявшего в этом «доме» дверь, Луминица, одетая лишь в ночную сорочку, испуганно вскочила и хотела уже вскрикнуть, но тут увидела, что пожаловал не незнакомец, а частый гость, который для чего-то принёс с собой зажжённый масляный светильник.

Влад забрался в повозку, поплотнее прикрыл за собой «дверь», уселся на ковёр и, сняв кафтан, непринуждённо пояснил:

– Твой отец отдал мне тебя больше недели назад, а я даже без платка тебя не видел. Позволь, хоть посмотрю… Вот, значит, как ты выглядишь…

Девица продолжала сидеть в кровати, косясь на князя, а тот сидел рядом с ней на ковре и при свете светильника рассматривал её косу, спускавшуюся до середины спины и перевязанную красной шёлковой лентой.

Через некоторое время Влад медленно протянул руку, тем самым заставив Луминицу обеспокоено спросить:

– Что?

– Хочу развязать эту ленту, – ответил князь. – У тебя, должно быть, красивые волосы.

Девица схватилась за косу и перекинула её вперёд:

– Я сама развяжу.

Влад лишь пожал плечами, а Луминица сделала то, что обещала, и теперь комкала ленту в кулаке.

– Распусти волосы, – попросил румынский государь и снова протянул руку, чтобы помочь расплести косу, но девица скривилась, начала отстраняться.

– Что ты? – удивился Влад. – Опять сама? Ну, ладно.

Старостова дочь нехотя распустила косу, расправила волосы так, чтобы они лежали и на плечах, и на спине, после чего несколько минут сидела неподвижно. Влад выжидающе смотрел и, наконец, произнёс, старясь, чтобы это прозвучало мягко:

– Что ты всё сидишь? Приляг.

Луминица положила голову обратно на подушки, но выражение лица у старостовой дочери было таким, как будто её хоронят заживо и как раз сейчас повелели лечь в гроб.

Влад пересел поближе, положил ладонь туда, где ткань девичьей сорочки, присборенная на плече, начинала плавно расправляться, провёл рукой вниз, но ему показалось, что под его ладонью не живое тело, а бревно, обёрнутое в ткань. Луминица вся как-то вытянулась, тем самым даже внешне уподобившись бревну. Лицо её оставалось отрешённым, как у покойницы, а из уголков глаз время от времени вытекали слёзы и, оставляя чуть поблёскивающие бороздки на щеках, терялись где-то среди распущенных прядей, обрамлявших лицо, совсем бледное.

– Да что ты, в самом деле! – укоризненно произнёс Влад. – Чего ты так боишься?

Он убрал руку и подождал ещё несколько минут, но ничего не изменилось. Вдруг его взгляд упал на крепко сжатый кулачок, в котором Луминица по-прежнему прятала ленту.

Князь легонько прикоснулся к этому кулачку указательным пальцем и шутливо произнёс, чтобы хоть что-нибудь сказать и нарушить тягостную тишину:

– Что ты там так бережёшь? Дай-ка.

Девица даже не посмотрела в сторону говорившего и не шелохнулась.

Владом овладела досада. «Неужели я настолько промахнулся с выбором?» – подумал он. Совсем не такого поведения князь ожидал от девицы, которая смело отбивалась от него в лесу и говорила дерзкие слова. Однако винить в неверном выборе следовало себя, а не старостову дочь, поэтому Влад молча нашарил в углу повозки свой кафтан, резко поднялся на ноги, добрался до «двери», выпрыгнул на землю и, на ходу одеваясь, направился в свой шатёр. Нежеланный гость даже ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, как Луминица приняла его уход.

На следующее утро Влад, по обыкновению, оделил её едой со своего стола, положил снедь в корзину и велел слуге отнести, однако этот ритуал уже не доставлял князю никакого удовольствия и совершился лишь потому, что нельзя же было оставлять девицу голодной.

Во время дневного перехода войск румынский государь поймал себя на том, что старается быть подальше от того места, где находится повозка, а вечером, снова выбирая для старостовой дочери угощение, Влад уже всерьёз раздумывал, не поручить ли в следующий раз этот выбор слуге.

Слуга, не замечая перемен в настроении господина, привычно взял корзину и ушёл, но почти сразу вернулся и в нерешительности остановился возле стола, за которым князь ел в полном одиночестве. Влад чувствовал злость неизвестно на кого и потому предпочёл отослать от себя бояр, чтобы ненароком не сорваться.

– Что? – недовольно спросил правитель, отпивая из кубка.

– Господин, она попросила передать тебе… вот, – слуга чуть наклонился, протягивая Владу что-то на ладони, и князь вдруг увидел ту самую ленту красного шёлка, которую Луминица так берегла вчера, не позволяя ночному гостю прикоснуться к этой вещи.

Злость тут же улетучилась. Влад взял ленту и, с трудом сдерживая счастливую улыбку, поспешно направился к девице, хоть в лагере ещё никто не лёг спать. Люди сидели у костров, разговаривали, смеялись, пели песни, и князю даже показалось, что в эту минуту во всём мире не найдётся ни одного человека, который бы горевал.

Полотняный задник у повозки был плотно закрыт совсем как вчера. Приподняв край, Влад быстро пробрался внутрь и увидел, что Луминица сидит на своей постели, как вчера. Из одежды только сорочка – тоже, как вчера – и коса расплетена.

При появлении гостя девица сперва растерялась, но затем увидела, что Влад насторожился, готовый принять её растерянность за продолжение вчерашних страхов. Тогда на лице Луминицы появилась решимость. Девица взялась руками за края своей сорочки и с усилием стащила её через голову, как стаскивают кольчужный доспех, будто рубашка и впрямь была доспехом, защищавшим от чего-то. Перед врагом так себя не ведут. Только перед человеком, которому можно доверить свою жизнь и судьбу.

Влад не помнил, как преодолел то расстояние, которое ещё оставалось до Луминицы. Прижал её к себе, поцеловал. Она робко обняла его за шею.

Старостова дочь была ещё очень юна и потому не догадывалась, что женщины кажутся прекраснее, когда молчат… ну, или в редком случае они могут стать красивее, когда поют, но сейчас девицу украсило бы молчание. Луминица этого не знала и потому спросила:

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю, – ответил гость, стараясь, чтобы в его словах вдруг не послышалась небрежность. – Стал бы я иначе выкупать тебя у твоего отца?

В следующую минуту никаких разговоров не происходило, но затем Влад почувствовал, что Луминица напряжённо ждёт он него вопроса, который, по сути, глупый, ведь ответ и так ясен.

– А ты меня любишь? – наконец, произнёс князь.

– Да, – радостно ответила девица, а Влад тем временем уже успел подумать, что глупость юного возраста по-своему прекрасна, и если уж задавать друг другу глупейшие вопросы, то задавать все:

– А почему ты меня любишь? – начал выпытывать князь.

Старостова дочь отнеслась к этому очень серьёзно и зашептала:

– Я начала тебя немножечко любить после того, как ты отвёз меня к моему отцу. Я поняла, что ты – человек честный, но мне всё равно было страшно, потому что даже честные люди бывают жестокими. А вчера, когда ты ушёл, я полюбила тебя по-настоящему, потому я поняла, что ты – человек добрый.

Услышав это, Влад не смог удержаться от ехидного замечания:

– Честный? Добрый? Честных и добрых людей на свете много. Эдак ты сможешь полюбить каждого второго.

– Нет, – горячо возразила Луминица, помотав головой. – Другие люди честны из-за страха перед законом, а добры из-за страха перед Богом. Они думают, что если не будут честными и добрыми, то их накажут, а ты не такой. Ты честный и добрый не потому, что боишься чужого суда или наказания от Бога, а потому, что так велит тебе твоё сердце.

Слова старостовой дочери стали для Влада неожиданными, хотя, конечно, Луминица не говорила ни о чём таком, чего он сам в себе не подозревал.

Ещё с тех времён, когда Влад решил отомстить за своих убитых родичей, отца и брата, он действительно перестал бояться человеческого суда и даже Бога. Да, девица угадала. Восстанавливать справедливость везде, где только возможно, – в этом теперь была Владова цель, а чтобы поступать по справедливости, нужно быть честным. Здесь старостова дочь тоже оказалась права. Ну и к тому же ради восстановления справедливости Владу приходилось думать о других людях больше, чем о собственном интересе. Многие почему-то называли это добротой. Так назвала и Луминица.

Однако князя удивило, что юная несмышлёная девушка, с которой он повстречался чуть больше недели назад и которой не успел толком рассказать о себе, смогла угадать всё это и выразила так близко к истине – нашла простые, но в то же время верные слова. «Неужели, – подумал румынский государь, – я негаданно нашёл женщину, которую очень долго искал? Женщину, которая полюбит меня самого. Именно меня! То есть поймёт, что во мне скрыто, самую мою суть и именно потому полюбит».

Этих мыслей он не высказал, но Луминица, казалось, отвечала «да, да» и смотрела ему в глаза, будто видела там целый мир – новый, но уже не страшный.

Этот её особенный взгляд запомнился Владу и даже через много лет не истёрся из памяти. Много чего случилось с тех пор, как состоялся поход в Молдавию. Много чего изменилось и, главное, столько лет было потеряно в Соломоновой башне. Почти четверть жизни прошла здесь, поэтому воспоминания о далёких днях вызывали у узника тоскливое чувство, но в то же время грели душу, ведь всегда хорошо, когда у тебя есть что вспомнить.

«Где же ты теперь, любимая? – думал узник. – Где?»