Текст книги "Валашский дракон"

IX

Наутро после большой ночной битвы, окончившейся не совсем так, как ожидалось, Владом был созван военный совет. Все по зову государя собрались в доме некоей деревеньки, названия которой теперь никто уже не упомнит.

Бояре-жупаны сидели на лавках вдоль стен почти вплотную, ведь здесь присутствовали не только те, кто всегда заседал на княжеских советах, но и начальники больших тысячных отрядов.

Князь сидел напротив двери аккурат под иконами, нарисованными местным художником неумело, но старательно. На той, что в середине, был виден распятый человек, одетый в красную одежду, по крою неотличимую от той, что носят румынские крестьяне. Справа и слева парили краснокрылые ангелы, а у подножия креста притаились твари с птичьими головами, чешуйчатым телом, рыбьими хвостами и крыльями-плавниками. На левой стороне иконы, как и положено, стояла Богоматерь, а на правой – Иоанн Богослов, но Владу, который перед тем как сесть на своё место, внимательно рассмотрел все изображения, особенно запомнились странные существа, которые, несомненно, были дьяволы.

«Тот, кто нарисовал их здесь, прав, – подумал румынский государь. – Как же дьяволам было не беспокоиться о том, что Христос, приняв крестные муки, решил спасти всех людей. Конечно же, дьяволы очень не хотели, чтобы кто-то был спасён, и пусть они не могли помешать Христу, но наверняка крутились поблизости в надежде на некий благоприятный для себя случай. Дьяволы всё время хотят помешать хорошему делу. Этой ночью в битве я хотел спасти множество жизней, убив Мехмеда, но ему будто сам дьявол помог ускользнуть!»

Меж тем боярин Буриу по приказу Влада вышел вперёд и докладывал:

– Раненых у нас много, почти треть войска, зато убитых почти нет. Убитых было бы ещё меньше, если б турецкая конница не погналась за нами после битвы, на рассвете.

– Думаю, зря мы всё-таки, когда уходили от вражеского лагеря, не забрали с собой добытые в бою пушки, – сказал кто-то из бояр. – Если б мы всё забрали, то турецкие конники не решились бы нас догонять – испугались бы, что мы опять начнём палить, а так враги увидели, что пушек у нас теперь нет, и осмелели.

– Орудия были слишком тяжелы! – возразил ему ещё один боярин. – Вспомни, как долго сами турки волокли свои пушки с другого конца лагеря, чтобы палить по нам. Приволочь так и не успели!

– Как бы там ни было, самих турок мы хорошо потрепали, – продолжал Буриу. – Каждый из наших воинов клянётся, что убил хотя бы одного поганого, а значит, турок полегло тысяч тридцать. С нашей же стороны – около тысячи.

– Погоди наших убитых подсчитывать, – ответил князь. – Войко вернётся, тогда и подсчитаем.

Буриу вздохнул, как если бы хотел спросить: «Вернётся ли?» – но сдержался и вместо этого произнёс:

– Войко знает, как вызволять людей из беды, да и его самого Бог всегда бережёт от напастей, но чем закончится посольство Войко к султану, нам неведомо. Мне, как и тебе, государь, горько, что не все наши братья вернулись с ночной битвы. Потому я и принял должность начальника конницы пока что на время. Если окажется, что Молдовен жив, и если Войко сумеет вызволить его и остальных из плена, я буду только рад, но… надежды на это мало.

– Я и сам это знаю, мой честный Буриу, – ответил ему Влад. – Однако если бы я не верил, что Бог ещё может проявить к нам милость, я бы не отпустил Войко, как бы тот ни просил.

– Государь, – возразил Буриу, – Бог и так милостив к нам. Бог даровал нам победу над врагом, превосходившим нас числом вчетверо! Вот хорошая новость, с которой можно отправиться к Матьяшу и напомнить королю, что он должен поспешать к нам со своим войском. Ведь король уже вернулся из Словакии.

– Вернулся, – князь скривил губы. – Матьяш покончил со словацкими делами давным-давно. Когда султан лез к нам через Дунай, Матьяш уже мог бы идти к нам на помощь, но почему-то медлит.

– Так, может, его поторопить? – забеспокоились бояре. – А? Мы же его ждём!

– Я не знаю, как поторопить, – снова скривился Влад. – Его Величество очень не любит, когда ему указывают. Помнится, Матьяш даже посадил в крепость своего родного дядю за то, что тот слишком настойчиво давал племяннику советы.

– Государь! – воскликнул Буриу. – Когда ты повёл нас воевать, мы думали, что король будет воевать вместе с нами. А теперь ты говоришь, что подмоги не будет?

– Почему же не будет? – отвечал румынский государь и досадливо вздохнул. – Когда-нибудь она придёт, только вот, думается мне, что нарочно её ждать не следует.

– Государь, дозволь съездить к королю! – Буриу, казалось, готов был уже выбежать вон, чтобы вскочить на коня. – Дозволь, государь!

– Я смотрю, ты везде успеть хочешь, – усмехнулся румынский государь. – А кто же будет над конницей начальствовать, если ты уедешь?

– Прости, государь, – смутился Буриу. – Не привык я пока мыслить себя во главе конницы. Пока мы не знаем, что с Молдовеном, не могу я считать эту должность своей. Умом-то понимаю, что на войне если уж кто пропадает, то обычно насовсем, но…

– Скоро мы узнаем, что с Молдовеном, – перебил его Влад.

– А как же быть с королём? – тихо спросил Буриу.

– Да, государь, – подхватили другие бояре. – Выбери кого-нибудь из нас, кто к нему поедет.

– А может, нам послать людей заодно и к брашовянам? – опять начал кривиться Влад. – Может, спросить их, куда запропастились четыре тысячи воинов, которые согласно договору должны прибыть к нам из Брашова в случае войны с турками?

– Из-за такой малости, как четыре тысячи, незачем унижаться, – наперебой отвечали бояре. – А вот с Матьяшем – дело другое. Войско у него велико. Нам серьёзное подспорье.

Влад собрался уже напомнить своим боярам, что Матьяш ещё нигде толком не воевал, поэтому его войско не может служить серьёзным подспорьем в бою, но тут в комнату вошёл Войко. Лица бояр сразу сделались строгими, а Войко молча поклонился.

– Что? – глухо спросил государь.

– Плохо, – плечи у Войко ссутулились, и от этого вся его богатырская фигура будто уменьшилась. – Как мы и думали, Молдовен попал в руки к поганым, но я не сумел ему помочь. И остальным нашим братьям не сумел.

– Их казнили?

– Султан не захотел меняться, – продолжал рассказывать Войко. – Я предлагал и так, и эдак. Я сказал ему и про Хамзу, и про Юнуса, и про других знатных пленных, которых мы захватили зимой, но Мехмед не проявил участия к их судьбе. Султан сказал, что такие нерадивые слуги, как Хамза и Юнус, ему не нужны.

– А ты?

– Тогда я спросил – может быть, султан хочет получить в обмен что-то другое?

– А Мехмед?

– Он ради любопытства спросил, что я хочу предложить. Я сказал, что мы можем расплатиться деньгами, а можем обменять людей на скот. Я сказал, что воинам султана наверняка будет приятно вновь отведать свежей баранины. Султан же ответил, что в деньгах не нуждается, а в котлах у его воинов сейчас предостаточно мяса. Он сказал: «Ваши разбойники прошлой ночью попортили нам много коней и верблюдов». Да, Мехмед так и сказал, что мы разбойники, а не воины, и что он изничтожит всю нашу шайку. Он предложил мне посмотреть, как это будет.

– На примере наших людей?

– Да. Их всех обезглавили. Прямо у меня на глазах, чтобы я мог рассказать тебе.

– Так рассказывай, – руки Влада сжались в кулаки.

Войко молчал.

– Как умер Молдовен? – продолжал спрашивать князь.

– Умер весело…

– Упокой, Господи, душу раба Твоего, – сказал Буриу и перекрестился, а его примеру последовал государь и остальные присутствующие. Шапок снимать не потребовалось, поскольку на совете все и так сидели с непокрытыми головами.

По словам Войко, за казнью наблюдало всё султаново войско. Пленных, у каждого из которых руки были связаны за спиной, выгнали на поле перед лагерем. Казнили одновременно по трое. Молдовену выпало умирать одному из трёх первых.

– Смотри, – сказал Войко султан, гордо восседавший на коне и облачённый в праздничный золочёный доспех, – вот так это случится и с остальными вашими людьми. Они будут стоять, как стадо баранов, а мы будем хватать их по отдельности и резать.

Пленники стояли понурые. Они поглядывали в сторону Войко, понимая, зачем он приехал, и что государь Влад не забыл о них, но в то же время ясно было и то, что Мехмед от выкупа отказался. Кое-кто из пленных всё же держал голову прямо и, глядя на боярина, стоявшего рядом с султаном, будто просил: «Передай от нас нашим братьям последний привет».

Меж тем два воина-турка уже выдернули Молдовена из толпы и быстро потащили к тому месту, где стоял палач с большой тяжёлой саблей наготове. Молдовен сам идти не хотел, поджимал ноги так, чтобы они не касались травы, и повисал на руках у турок – пускай поганые потрудятся, попотеют! Его примеру следовали и двое других пленников, которых тоже ожидали палачи. Вдруг Молдовен, в очередной раз повиснув на руках тех, кто его тащил, оглянулся на толпу своих товарищей и, желая их ободрить, принялся горланить песню – первую, что пришла на ум:

 
Я жаворонок-певун,
Люблю овёс обирать.
Если жатвы канун,
Жаворонкам благодать.
Хозяин на поле вышел,
Крикнул, что я нахал.
Пенье в ответ услышал.
Словить меня – не поймал.
Но настал платы срок,
Не всё птице вольничать.
Я попался в силок,
Бился в нём до ночи.
Мне сказали: «Дружок,
Ты клевал на поле зерно.
Песней отработай долг.
Воровать грешно».
Стала песня моя бескрылой,
Но хозяйские детишки,
Однажды взяли и забыли
Закрыть в клетке задвижку.
Снова я в чужом поле,
Чтоб овёс обирать,
После долгой неволи
Ещё пущая благодать.
Хозяин на поле вышел,
Крикнул, что я нахал.
Пенье в ответ услышал.
Словить меня – не поймал.
Но опять настал срок…
 

Песня была хороша потому, что не имела конца. По замыслу неизвестного автора, жаворонок попадался, вылетал из клетки, снова попадался, снова вылетал, и эта бесконечная история делала его бессмертным. Однако на поле перед турецким лагерем, прозвучав неполные два раза, песня оборвалась.

Трудно было сказать, что чувствовали пленники в толпе, ведь голос, замолчавший на полуслове, стал символом смерти – символом более страшным и явственным, чем отрубленная голова, покатившаяся по траве.

Турки же остались безразличны. Они уже выбрали следующих троих, но вдруг один из тех, кого тащили на казнь, тоже знавший историю нахального жаворонка, запел вместо Молдовена. Теперь эта песня, которую при других обстоятельствах можно было горланить сколь угодно долго, пока не надоест, приобрела новый смысл – стала оружием в битве, которая ведётся даже со связанными руками и даже тогда, когда всё уже, кажется, кончено. Ведь человек не умирает, пока звучит его песня, даже если голова уже слетела с плеч.

 
Но опять настал срок,
Не всё птице вольничать.
Я попался в силок,
Бился в нём до ночи.
 

Закончить новому певуну пришлось почти на той же строке, но продолжение последовало без задержки. Кто-то подхватил, тут же принялись подпевать соседи, и вот набрался целый хор жаворонков. Турки не понимали смысла песни, но теперь уже смекнули, что в ней издёвка, поэтому хватали и тащили на казнь тех, кто поёт, а молчунов не трогали.

Часто случалось так, что певун, которого схватили, осекался и замолкал. Тогда его отпускали и выбирали другого, но обязательно выискивался кто-то бесстрашный. Случалось, что бесстрашным оказывался румын, который устрашился в прошлый раз, но теперь, стыдясь минутной слабости, проявлял твёрдость духа и продолжал горланить, уже будучи схваченным.

Даже те, кто не знал и ни разу не слышал песню про жаворонка, теперь выучили её наизусть. История с поимкой и освобождением успела прозвучать не одну сотню раз, но не надоедала. Наверное, никогда прежде нахал-жаворонок не жил так долго.

– Значит, султану не нужны его люди, которых мы захватили зимой? – задумчиво произнёс Влад, выслушав рассказ Войко. – Что ж… Тогда и мне они не нужны.

– Что же мы будем делать с ними? – спросил Буриу.

– Быть им всем на колах, – резко ответил румынский князь, – и пускай Мехмед на это посмотрит! Поставим колья рядом с Тырговиште! Султан хотел показать, что сделает со всеми нами, а я покажу ему, что мы сделаем с ним и с его людьми. В нашей стране обширные леса, деревьев много, и кольев хватит на всех!

– Господин, не позволяй ярости затуманить твой разум! – воскликнул Войко. – Ведь султан устроил эту казнь только затем, чтоб досадить тебе…

– Вот и посмотрим, удастся ли мне досадить ему! Знатных пленников поднимем на высоту, достойную их недавнего положения при султанском дворе, чтобы сразу было видно, кто есть кто.

…Когда Мехмед наконец подошёл к Тырговиште, то увидел, что рядом с городом стоит почти тысяча кольев. Румынский государь казнил всех, кого полонил зимой. С момента казни прошёл всего день, поэтому лица трупов ещё не успели измениться до неузнаваемости. Султан обнаружил и Хамзу-пашу, и грека Юнус-бея, и комендантов сожженных крепостей – знатных пленников специально насадили на колья, что повыше всех прочих. Сам же Тырговиште был пуст. Жители покинули его, за редким исключением.

– Что я могу сделать с человеком, который не хочет открыто выступить против меня, а предпочитает уязвлять всеми возможными способами! – воскликнул султан.

Сделать и впрямь ничего не получалось, поэтому Мехмед, оставив в Румынии часть войска и приказав как-нибудь побыстрее закончить войну, удалился. В начале похода он намеревался зайти и в Трансильванию, но сейчас предпочёл не делать этого, потому что полагал, что в горах может попасть в ловушку так же, как Махмуд-паша в болгарских землях два года назад.

Возвращаясь в Турцию, султан переправился через Дунай близ Брэилы, но и там никому из турок не удалось найти себе добычу. Этот город тоже оказался покинут жителями, как и Тырговиште. Должно быть, кто-то предупредил их: «Берите с собой, что можете, и идите на запад, если не хотите, чтобы вас вместе с вашим скотом и скарбом угнали на юг».

Раздосадованный Мехмед велел предать огню дома и разрушить укрепления. Это случилось в конце июня, после чего Влад сказал:

– Султан ушёл. Должно быть, теперь Матьяш скоро появится, ведь ему больше нечего бояться.

* * *

После многих дней работы в Соломоновой башне придворный живописец наконец оставил в покое лицо на картине и перешёл к рисованию других частей. «Хвала небесам!» – мысленно воскликнул ученик, с удовольствием наблюдая новые изменения.

Пусть лицо нарисованного узника стало тёмным, злодейским, но ведь оно выглядело таковым на фоне светлого грунтового слоя! Фон у портрета предполагался тёмный, да и волосы у Дракулы, несмотря на проглядывавшую в них седину, были тёмные. «Одно дело тёмное на светлом, и совсем другое – тёмное на тёмном фоне. Соседние цвета очень сильно влияют друг на друга, и общее восприятие наверняка изменится», – говорил себе Джулиано.

Юному флорентийцу с недавних пор очень хотелось понять, что старик думает о Дракуле – считает ли по-прежнему злодеем или нет, – но вместо того, чтобы спрашивать об этом напрямую, лучше было просто подождать завершения портрета, ведь в готовом произведении мастер отразил бы своё видение гораздо полнее, чем словами.

Ждать, наверное, оставалось не так уж долго – учитель начал работать быстрее, потому что стремился отображать жизнь только в лицах, а на причёсках и одеждах, как говорится, отдыхал. Он безразлично относился к тому, насколько естественно выглядят подобные детали. Главное – сделать аккуратно. Вот почему волосы Дракулы на портрете приобрели очень ухоженный вид – оказались поделены на пряди и завиты. Во Флоренции многие щёголи завивали себе волосы, и даже при венгерском дворе кое-кто завивал. Но делал ли это Дракула в бытность государем? Живописец не спрашивал, а рисовал, как считал верным.

Нынешнее одеяние узника, конечно, не подходило для портрета, и старик придумал другое – из красного бархата, украшенное золотыми пуговицами, очень замысловатыми. В действительности такие трудно было бы застегнуть, но смотрелись они хорошо.

Однако придворный живописец своими выдумками сам осложнил себе задачу. Например, бархатная ткань собиралась спереди кафтана и на рукавах десятками мелких складочек, которые требовали тщательной прорисовки. Такие же складочки предполагались на красной бархатной шапке, к тому же украшенной девятью рядами жемчужин, а в каждом ряду этих жемчужин предполагалось штук двадцать! Сколько же работы! Да и изображение накидки из медвежьего меха, которую также придумал старик, требовало кропотливого труда – ведь на мехе столько ворсинок!

В то же время рисование придуманных одежд почти не требовало того, чтобы смотреть на модель, а значит, Джулиано мог сколько угодно разговаривать с Дракулой и играть с ним в шашки! Конечно, ученик пользовался этой возможностью, пока учитель, краем уха прислушиваясь к тому, что происходит в комнате, сосредоточенно трудился и что-то напевал себе под нос.

Наверное, другой мастер, рисуя нечто несуществующее, мог бы совсем перестать наведываться в башню или даже уехать из Вышеграда, но Джулиано знал, что его учитель, уже привыкший работать в определённом месте и в определённое время, никогда не согласится на отъезд. С годами привычка значила для старика всё больше. Он начинал зависеть от обстановки, в которой создавалась та или иная картина, а если условия менялись, это приводило к большому перерыву в работе. К тому же учителю по окончании рисования одежд снова потребовалось бы взглянуть на модель, чтобы убедиться в том, что в изображении лица ничего не упущено.

«Раз уж так сложилось, значит, меня ждут развлечения», – думал ученик придворного живописца, ставя на столе в комнате узника шашечную доску, а узник, наблюдая за приготовлениями к игре, наверное, думал о том же.

Во время игры Дракула сидел в кресле, будто на троне, положив руки на подлокотники, и смотрел прямо перед собой. Когда требовалось сделать ход, заключённый вытягивал руку в величественном жесте и указательным пальцем передвигал ту или другую фишку. Если же требовалось бить, узник чуть наклонялся вперёд, и фишка в его руке прыгала с клетки на клетку.

Когда битыми оказывались сразу несколько фишек противника, Дракула не мог сдержать довольной улыбки, будто говоря: «Я всё ещё не разучился мыслить, как полководец». Казалось, в такие минуты к нему даже возвращалась горделивая осанка, и тогда Джулиано невольно вспоминал, что видит перед собой кузена Его Величества, то есть человека, хоть и лишённого власти, но по положению почти равного королю.

Отчасти из-за этого юноша во время игры оставался на ногах. К тому же стоя думалось лучше. Флорентиец ходил вокруг стола, изучая происходящее на доске то с одной стороны, то с другой. Казалось, что новый взгляд способствует появлению новых неожиданных и удачных идей, однако Джулиано проигрывал гораздо чаще, чем выигрывал.

– Теперь я понимаю, что чувствовали турки, раз за разом проигрывая Вашей Светлости! – весело воскликнул он, проиграв в очередной раз.

– Ты проиграл, но весел? – кузен Его Величества поднял брови.

– Проиграть хорошему полководцу, пусть даже в шашечном сражении, не стыдно, – ответил ученик придворного живописца.

Дракула внимательно поглядел на собеседника, наверное, подозревая в нём льстеца, но Джулиано смотрел на него открытым и честным взглядом, без тени лукавства, поэтому узник понял, что слова юноши искренни, и печально вздохнул:

– В настоящей войне всё не так просто, как в шашках. Я не такой уж хороший полководец.

– И это говорит человек, ставший победителем в знаменитой ночной битве?! – удивлённо заметил флорентиец.

– А почему ты полагаешь, что ту битву я выиграл? – спросил узник.

– Все говорят, что это победа, – Джулиано пожал плечами.

– А почему так говоришь ты?

– Я… я не знаю. Наверное, из-за того, что Ваша Светлость тогда изничтожили много турок.

– Много? – с горькой усмешкой переспросил узник. – Уверяю тебя, я изничтожил совсем не много, если сравнить с тем числом, которые остались живы. Ты рассуждаешь, как все в здешнем королевстве. Здесь часто кричат о победе и редко задумываются над значением этого слова.

– В самом деле? – снова удивился Джулиано, уже успев подумать, что Дракула преувеличивает, как всегда, когда бывает в мрачном настроении.

Кузен Его Величества меж тем продолжал:

– Когда-то очень давно я беседовал с одним знающим полководцем, и он сказал мне, что победа непременно должна быть признана. Это значит, что мою победу должны признать или те, против кого я воевал, или те, кого я защищал. Однако в той ночной битве меня не признали победителем ни те, ни другие. Люди моей страны, которых я хотел защитить от турок, рады были бы сказать, что я одержал верх, но не могли, потому что враг не ушёл из моей земли и не стал просить о перемирии. Признаться, я сам поначалу думал, что выиграл сражение, и мои сановники так думали, но затем мы разуверились в этом. Что же касается турок, то они признали бы меня победителем, только если б султан оказался захвачен в плен или убит. Знаешь, лет семьдесят назад откуда-то с востока пришёл завоеватель по имени Тимур, с огромным войском. Он опустошил всю Турецкую землю, взял тогдашнего султана в плен и возил с собой повсюду в деревянной клетке. Султан не выдержал позора и отравился – вот что для турок означает слово «поражение». Если же христианские воины немного потрепали их, турки не падают духом, а султан продолжает именовать себя непобедимым.

– Неужели ту ночную битву никак нельзя назвать удачной для Вашей Светлости? – с недоверием спросил Джулиано.

– Её называют удачной только при дворе Матьяша, – сказал узник, – но тут случай особый. Когда состоялась та битва, мы с Матьяшем ещё были союзники, и к тому же я был его вассалом, поэтому он отчитывался папе римскому о моих походах против турок так, как будто затеял эти походы сам. Конечно, Матьяшу было выгодно считать все мои битвы победными. Вот и ночную битву он тоже назвал победной, а вслед за ним так думать стал весь двор, и ты тоже. Однако Матьяш обманывает сам себя. Он успокоился, потерял чувство опасности, но когда-нибудь это всё обернётся против его королевства. Что же это за победа, если враг снова ломится в ворота?

Ученик придворного живописца слушал, но почему-то не мог согласиться. Всё равно хотелось считать Дракулу победителем.

– Возможно, битва окончилась не совсем так, как хотелось бы Вашей Светлости, – сказал юноша, – но зато Ваша Светлость превзошли врага твёрдостью духа.

– Что именно ты подразумеваешь под этими красивыми словами? – с подозрением спросил кузен Его Величества.

– То, как султан испугался, увидев возле города Тырговиште множество кольев.

– Он не испугался, – покачал головой узник.

– Но ведь он схватился за голову и сказал: «Что же я могу сделать с этим человеком!»

– Он не хватался за голову. Восклицая так, Мехмед упрекал меня в том, что я решил досадить ему казнью множества турок вместо того, чтобы сразиться с турецкой армией в открытом бою при свете дня.

– И всё же я продолжаю считать Вашу Светлость победителем, – твёрдо произнёс флорентиец.

– Проиграл в шашки, поэтому не хочешь проигрывать ещё и в споре? – улыбнулся Дракула.

– Нет, Ваша Светлость ошибается, – ответил ученик придворного живописца, но теперь не совсем честно.

Узник меж тем в задумчивости встал с кресла и подошёл к окну, которое смотрело не в сторону реки, а в сторону горы.

– Хочешь пробудить во мне бодрость духа? – вдруг спросил заключённый. – Тогда, чем расточать хвалебные слова, лучше окажи услугу, – отворив раму, Дракула посмотрел куда-то через решётку.

– А что за услуга? – полюбопытствовал юный флорентиец. – Я с радостью, Ваша Светлость, если это в моих силах.

Заключённый повернулся и, подойдя к собеседнику, сказал, понизив голос:

– Я хочу, чтобы ты выяснил для меня кое-что. Уже много лет это не даёт мне покоя. Я хочу знать, что за дерево растёт неподалёку. Оно где-то там, за стеной, опоясывающей башню. Растёт возле тех ворот, что смотрят на север, я уверен.

– Дерево? – Джулиано подумал, что ослышался, а узник продолжал:

– Да. Я никогда не видел его, но весной, если ветер дует в мою сторону, до меня доносится тонкий сладковатый запах, потому что дерево цветёт. Оно зацветает в середине апреля, а иногда в мае, если ночи холодные. Я только успеваю привыкнуть к этому запаху, а затем он исчезает и возвращается только на следующий год. Что это? Черёмуха? Или, может, это вовсе не дерево, а куст сирени? Я хочу знать.

Флорентиец продолжал недоумённо смотреть на узника, а тот пояснил:

– Это и означает быть взаперти. Я не могу увидеть дерево, которое растёт совсем близко. Я лишь знаю, что оно существует. А ты свободен и можешь посмотреть. Вот и окажи мне услугу, чтобы я ощутил себя менее запертым, чем сейчас.

– Но почему Ваша Светлость просит именно меня? – не понимал Джулиано. – Ведь вокруг Вашей Светлости есть люди… охрана… или брадобрей. Почему Ваша Светлость ждали столько лет, чтобы попросить?

– Не говори так громко, – Дракула ещё больше понизил голос. – Я прошу именно тебя, потому что не хочу, чтобы об этом узнал комендант.

– О дереве? – ещё раз переспросил юный флорентиец.

– Комендант вполне может приказать срубить его, – сказал узник, – а я не хочу, чтобы оно было срублено.

– Но зачем господину коменданту рубить дерево? – по-прежнему не понимал флорентиец.

– Чтобы досадить мне, – очень серьёзно ответил Дракула. – Он вполне на это способен.

– Хорошо, – согласился юноша, всё ещё продолжая недоумевать, – я постараюсь найти дерево и никому не скажу, что это просьба Вашей Светлости.

– Вот и славно, – узник снова направился к креслу, когда вдогонку прозвучал вопрос:

– Ваша Светлость, но отчего же такая вражда с господином комендантом? Я никак не могу понять. Я уже месяц здесь и за это время многого наслушался. Господин комендант плохо отзывается о Вашей Светлости, а Ваша Светлость – о нём. В чём причина?

– Всё из-за моего кузена Матьяша, – отмахнулся Дракула, усаживаясь. – Я, как ты знаешь, не очень жалую его, а комендант – преданный слуга Матьяша, и мы с комендантом никак не можем сойтись во мнениях.

– Ну, если причина в этом… – Джулиано никогда не понимал людей, которые могут насмерть поссориться из-за политики, однако время от времени встречал таких и уже по опыту знал, что примириться в подобных случаях почти невозможно. – Тогда я вдвойне постараюсь сохранить тайну, – он пожал плечами.

* * *

Июль – месяц сенокосов. Трава на румынских равнинах не выдерживает летнего жара, начинает желтеть, и получается почти готовое сено – сухое, не запреет в стоге. Как крестьянам не воспользоваться таким обстоятельством! Однако запаздывать нельзя, ведь иначе трава, перестояв, растеряет все свои соки.

Рано утром выйдут косари – двое отроков и один седоусый старик в войлочной шапке. Старик посмотрит на желтеющее поле:

– Ну что, внучата, надобно скорей приниматься за дело, а то когда ещё дождёмся отцов-то ваших из ополчения.

Старик с внуками взмахивают косами, а следом идёт женщина с граблями, собирает траву в ровные ряды, и жёлтое поле постепенно становится зелёным, потому что под старыми стеблями всегда прячутся совсем молодые, которые, увидев солнце и почувствовав над собой простор, тут же начинают расти.

Влад, следуя со своей армией на север, к горам, то и дело видел справа и слева от дороги ровные ряды только что скошенных, досыхающих трав или уже собранные большие копны. Порой можно было заметить аиста, который невозмутимо прогуливался меж стогами и искал себе пропитание среди молодой зелени.

Косари провожали глазами войско, а меж тем с другого поля неподалёку медленно-медленно начинала отъезжать телега, приводимая в движение парой волов. На телеге колыхался высоченный, в полтора человеческих роста, ворох сена. Рядом с телегой шли две или три женщины. Та, что впереди, погоняла волов. Те, что позади, тащили на плечах рогатины и заодно следили, чтобы с воза ничего не свалилось. Рядом, бывало, прыгала маленькая девочка с корзинкой, наверное, полной земляники, собранной в ближнем лесу.

– Эх, когда же наши вернутся-то, – вздыхали женщины, глядя на армию, видневшуюся вдали, и провожая её долгими взглядами.

Владу казалось, что он видит всех этих стариков, детей и женщин, оставшихся в селениях, пока мужчины воюют, и разговоры тоже как будто раздавались в ушах, ведь угадать предмет всеобщих дум было немудрено.

«Крестьяне, даже собранные в Великое Ополчение, всё же не армия, – напоминал себе князь. – Они не могут ходить в походы в любое время, потому что полевые работы не отложишь и не отменишь даже из-за войны. Пока что старики, женщины и дети справляются сами, а дальше? Когда придёт время собирать урожай, ополченцев придётся отпустить по домам, потому что иначе даже половины урожая не собрать, а если его не соберут, то уже весной по всей Румынии начнётся голод, и не важно станет, кто кого одолел в войне».

Эта мысль не давала покоя, а тут ещё бояре почти взбунтовались, потому что всё не прекращали разговоров о том, что надобно съездить к Матьяшу и поторопить.

– Господин, мы не можем ждать короля долго, – твердил Войко, ехавший сейчас по левую руку от государя. – Ты ведь знаешь, что времени у нас только до конца июля, а дальше ополчения не будет, и останутся только те люди, которые служат в твоём войске постоянно.

– Тогда тем более обидно тратить время на разъезды, – ответил Влад. – Что мы можем сказать Матьяшу? Если он не желает присоединяться к моему войску, разве я могу заставить? Я уже говорил это не раз. Почему никто не слушает меня? Все упёрлись! – князь обернулся вправо. – И ты, Буриу, по-прежнему думаешь, что я должен слать к Матьяшу посланцев?

– Да, государь.

– Ты полагаешь, что мы не справимся с турками малой силой? – спросил Влад. – Мы будем отрывать от турецкой овчины по кусочку до тех пор, пока она не исчезнет.

– Турецкая овчина слишком велика, – твёрдо промолвил Буриу, опустив голову. – Она велика даже теперь, когда султан ушёл за Дунай. Господин, если истреблять турок по частям, такое дело займёт у нас время до самой зимы, а ведь походная казна почти опустела. Ты знаешь, что твоим людям надо что-то есть и пить. Коням тоже требуется корм. А ещё есть много других расходов. Неужели, государь, ты станешь брать у крестьян то, что нужно для войска, и не платить? Так делают турки, а мы не можем. А где же взять денег? Если война затянется, осенью подати начнёт собирать Раду, а не ты.

– Не напоминай мне о брате, – хмуро ответил Влад.

– Матьяш со своим войском нам очень нужен, – повторял Войко со своей стороны.

– Да разве вы ещё не уяснили, что к Матьяшу ехать бесполезно! – воскликнул Влад. – Войко, когда мы проезжали мимо виноградника, ты видел, что делают люди? Обрывают лишние листья и бесплодные отростки, чтобы лоза не тратила силы на то, что не принесёт плодов. Я говорю вам, что от Матьяша мы плодов не дождёмся. А вы бьёте меня по рукам и требуете – оставь, не обрывай. Нам надобно думать о том, что принесёт плоды для нашего войска.