Текст книги "Степная царица"

Глава IX. Долг платежом красен

Пир получился на славу. Расстеленные скатерти заняли всю центральную площадь селения. Чего только на них не было! И красное мясо, и дичь, и рыба, а блюд с плодами и выпечкой не смог бы сосчитать никто, как невозможно было счесть всех тех бурдюков и кувшинов с вином, которые выставила Арпата.

Многие соплеменники не понимали причин ее щедрости и ворчали, но при этом набивали животы и запивали съеденное с такой жадностью, будто они не ели много дней. Слуги обходили пирующих с котлами разнообразных похлебок и наполняли миски снова и снова. Вино лилось рекой до восхода луны, когда большинство приглашенных насытились и напились до такой степени, что были способны лишь сонно таращиться в пространство, икать и клевать носом. Между тем Арпата не подавала знака расходиться по шатрам и кибиткам. Все такая же оживленная и свежая, как в начале вечера, она продолжала развлекать македонян приятными беседами и внимательно выслушивала каждый тост, прежде чем пригубить вина из золотого кубка.

Она бы и сама не смогла объяснить, когда, как и где научилась вести себя на людях с таким достоинством. Ее коробило поведение соплеменников, которые демонстрировали гостям самые дурные манеры, какие только можно представить. Они ковыряли в зубах, плевались, сморкались, чавкали, вытирали жирные руки о волосы и бороды, соревновались в том, кто отрыгнет громче, орали и даже затевали перебранки, когда не могли поделить лучшие куски. Арпата не могла не заметить, с каким презрением косятся на них люди Парменона и он сам. Ей было это неприятно, однако она терпела. Пир затевался не для того, чтобы ублажить македонян или подольститься к ним. Вернее, это тоже входило в планы царицы, но лишь как начальный этап. Она старалась быть гостеприимной, доброжелательной и обворожительной. Когда Парменон заводил с ней разговоры о вещах неизвестных и непонятных ей, Арпата не обрывала его и не меняла тему, а слушала с подчеркнутым вниманием, демонстрируя свою заинтересованность.

Он отметил это и раздувался от гордости.

Ему было приятно видеть, как угождает ему гордая скифская царица, которая встретила его в совсем ином настроении. Это означало, что он не только переломил характер скифянки, но и сумел очаровать ее. Такое не могло не польстить самолюбию. Парменон не знал недостатка в успехе у женщин, однако еще никогда не доводилось ему обладать самой настоящей царицей, пусть даже варварской.

Они все тут были дикарями, которым еще только предстояло стать настоящими людьми. Несмотря на обилие золотых украшений, скифы не умели читать, ничего не смыслили в философии и были способны создавать лишь самые примитивные изображения зверей. Скифские статуи, расставленные на окрестных курганах, не могли вызвать у искушенного македонянина ничего, кроме ироничной усмешки. Эти горе-скульпторы понятия не имели о пропорциях человеческого тела. В Греции любой ребенок слепил бы фигурку лучше, чем те, которые рождались в грубых и неуклюжих пальцах дикарей.

Однажды все эти скифы, фракийцы и прочие недочеловеки будут стерты с лица земли, Парменон в этом не сомневался. Правда, не сейчас, когда они так сильны и воинственны. Но их время придет, и случится это очень скоро. Что будет со скифской царицей, когда Македония разорит ее поборами? Недовольные вожди захотят ее свергнуть, начнется междоусобица, и тогда македоняне быстро и легко заберут себе царство, рассыпающееся на куски. Именно по этой причине Александр, новый властитель Македонии, не стал уменьшать размер дани для преемницы Атея. У нее не было будущего. Год или два от силы – вот и все, что уготовано ей судьбой до того дня, когда она будет свергнута и растерзана собственными подданными.

Поймав взгляд Арпаты, Парменон широко улыбнулся. Хмель приятно будоражил кровь, но не туманил рассудок, ведь по обычаю предков посол не забывал разбавлять вино водой. То же самое проделывали его соратники, поэтому все пятеро выгодно отличались от перепившихся скифов.

– Царица, – молвил Парменон, продолжая улыбаться, – я благодарен тебе за столь обильное угощение, но мы так и не перешли к главному – к тому, зачем я прибыл сюда.

– А зачем ты прибыл? – спросила Арпата и как бы невзначай поправила груди, стесненные расшитой рубахой.

«Она готова отдаться мне, – понял Парменон. – Дура. Думает, что после этого получит какие-то уступки? Что ж, пусть думает, мне это на руку. Она хороша собой и, должно быть, неистова в любви, как дикая кошка. Но я сумею совладать с нею. Нет на свете той женщины, которую невозможно усмирить, насадив на мужской шест».

– Мы собирались кое-что обсудить, – напомнил Парменон. – Но пир подходит к концу, а я ничего не услышал от тебя о готовности уплатить долг.

– Долги следует платить, – сказала Арпата. – Необходимо только знать, кому и сколько.

– Тебе известна цена, – напомнил Парменон.

– Надеюсь, ты не сочтешь за труд назвать ее еще раз, посол? Только не здесь, а в моем шатре.

– Если ты готова вести переговоры…

– Я готова, – перебила Арпата. – Разве ты не видишь, Парменон?

Он кивнул и сказал, что готов следовать за ней. Провожаемые любопытными и просто мутными взглядами, они покинули площадь и уединились в царском шатре, пологи которого были раскатаны до земли, несмотря на то, что ночь выдалась душная.

– Прикажи устроить сквозняк, царица, – попросил Парменон, оглядываясь и принюхиваясь к приторному травяному запаху, исходящему от курильниц.

– Нам не нужны свидетели, посол, – возразила Арпата, многозначительно усмехаясь. – Я нарочно распорядилась, чтобы нас никто не мог услышать… и увидеть.

Уточнение прозвучало недвусмысленно. Парменон кивнул и подошел к курильнице.

– Странный запах, – отметил он и закашлялся. – Найдется ли у тебя глоток воды, чтобы смочить горло?

– Не время, – произнесла Арпата загадочно. – Сядь и расслабься, посол. Сегодня ночью ты мой гость.

Он непонятно почему засмеялся и опустился на шкуры, которыми был покрыт пол. Давно уже он не чувствовал себя так весело и непринужденно. Ему хотелось близости с красивой дикаркой, присевшей рядом. Но сначала его тянуло выговориться. Он болтал что попало, озвучивая любые мысли, приходящие в голову. Арпате это, похоже, нравилось. Она охотно поддерживала беседу и задавала много вопросов. Сам не заметив, как это произошло, Парменон принялся многословно рассказывать про то, как Филипп Второй рассорился со всеми близкими из-за своей любовницы Клеопатры, а потом был убит подкупленным телохранителем.

– Так, значит, теперь не он правит Македонией? – оживилась Арпата.

– Как может покойник править чем-либо? – Парменон рассмеялся своей шутке, как будто ничего смешнее в жизни не слышал. – На трон взошел Александр, сын Филиппа. Но он еще молод и неопытен, а учиться политике парню некогда. Фракийцы и греки воспользовались моментом и начали борьбу за отделение.

– Понятно. Это хорошо.

– Ничего хорошего нет в том, что рушатся государственные устои, – возразил Парменон обиженно. – Послушай, нельзя ли погасить курильницы? У меня голова кругом от дыма идет. Что это за трава такая?

– Особая трава, – ответила Арпата. – Пьянит не хуже вина, посол.

– Да, – согласился он и потянулся к ней.

Она хлопнула его по руке, позвала стражу и велела вывести гостя. Он был таким размякшим и обессилевшим, что даже не сопротивлялся. Его бросили на землю рядом с лошадьми, и он, бессмысленно улыбаясь звездам, уснул. Арпата долго пила воду, а потом выливала на голову ковш за ковшом, пока действие дурман-травы не прекратилось. В ту ночь она спала крепко и спокойно, как младенец. А наутро, облачившись в одежды для верховой езды, вышла к македонянам. Все пятеро были раздеты догола и отхлестаны плетьми до кровавого мяса.

– Как смеешь ты поступать так с послами? – выкрикнул Парменон, брошенный к ее ногам.

– Вы обманули меня, – сказала она. – Вы назвались послами Филиппа, но его нет в живых. Это значит, что вы просто самозванцы, и с вами поступят, как должно поступать с самозванцами.

– Александр правит его именем! – выкрикнул один из пленников. – Он наследник царя, его родной сын.

– Но не сам Филипп, – отрезала Арпата. – Вы солгали, и вы подохнете позорной смертью лжецов. – И она велела своим людям: – Начинайте.

Голых македонян в два счета опрокинули на спины. Как они ни брыкались, как ни сопротивлялись, а ноги их оплели арканами, концы которых были привязаны к седлам лошадей. Арпата сама села на ту кобылицу, которой предстояло волочить по степи приговоренных к смертной казни. Забава могла продолжаться долго, поэтому обычно скифы ограничивались тем, что дожидались, пока с жертв сойдет три шкуры, а потом приканчивали их, не подвергая дальнейшим мучениям. Но насчет Парменона у царицы был особый замысел.

Издав дикий вопль, она погнала свою кобылицу по бездорожью, а четверо всадников устремились за ней. Македоняне, увлекаемые движением, начали наперебой вскрикивать от боли, а потом и молить о пощаде. Скифы лишь хохотали, оглядываясь на беспомощные тела, подпрыгивающие и кувыркающиеся в облаках пыли.

– Ну что? – кричала Арпата задорно. – Довольны ли вы приемом, гости дорогие? Что, не нравится? Ну, не обессудьте. По чину и прием.

– Хватит! – надрывался Парменон. – Хватит!

Его подбрасывало на буграх и кочках так, что он падал на землю со всего маху, издавая невнятные всхлипы и стоны. Арпата придержала кобылу, крикнув спутникам, чтобы не дожидались ее, а скакали во весь опор дальше. Когда их фигуры наполовину скрылись за высокой травой, она завела руку за спину и перерезала волосяной аркан.

Потеряв Парменона, она даже не оглянулась. Его смерть была не нужна царице. Она хотела, чтобы македонянин добрался домой в жалком виде и рассказал о том, как с ним обошлись. Это было ее послание Александру. Арпата поняла, что молодой царь занят усмирением Фракии и Греции, а потому ему вряд ли захочется затевать войну еще и со скифами.

Она еще не знала, что имеет дело с тем самым Александром, которого очень скоро прозовут Великим.

Глава X. В далекой Македонии

О том, что он добрался до родных краев, Парменон понял, когда очутился в предгорьях. Здесь, где камня было больше, чем земли, начиналось царство, основанное еще Мидасом. Когда-то все эти горы были золотыми и утратили прежний блеск лишь со смертью создателя. Но иногда жидкое расплавленное золото еще выплескивалось из горных вершин и стекало по склонам, постепенно вновь обращаясь в камень. Во время огненных извержений небо затягивали черные тучи, из которых сыпался прах предков македонян.

Достигнув гор, Парменон почувствовал себя увереннее, хотя в любой момент мог наткнуться на отряд иллирийцев или фракийцев, которые вечно рыскали вдоль границ подобно тому, как волки держатся подле овечьей отары, чтобы улучить момент и урвать добычу. Кстати, первыми соотечественниками, которых Парменон встретил на пути, были пастухи. Узнав, кто он такой, они накормили его, напоили парным молоком и промыли гноящиеся раны целебными отварами. Два дня и две ночи он спал мертвецким сном, приходя в себя после долгих скитаний на чужбине, где никому не мог открыться из страха, что его подвергнут новым мучениям и смертной казни.

В Македонии тоже было неспокойно. Филипп не успел окончательно сплотить племена, и, почувствовав ослабление узды, многие кланы захотели независимости. Греки постоянно подливали масла в огонь, подкупая вождей, устраивая провокации и стравливая племена друг с другом. Когда был жив Филипп, ему доставало воли наводить порядок железной рукой, беспощадно карая отступников и одаривая привилегиями верных союзников. Не только благодаря силе удавалось подавлять восстания и набеги соседей, и кому, как не Парменону, было известно об этом.

Будучи доверенным лицом, он постоянно разъезжал с визитами по соседним странам, в результате чего неугодные цари как-то слишком скоропостижно умирали от сердечных приступов, кровоизлияний в мозг или пищевых отравлений, а на их трон восходили люди, лояльные Филиппу или зависимые от него. Существовал еще один способ оказывать влияние на местных правителей. Сватаешь у какого-нибудь царька дочь, увозишь ее из родных краев, выдаешь замуж за своего человека, а потом угрожаешь отцу ее безвременной смертью или пожизненным заточением. Такой метод, правда, срабатывал далеко не всегда, поскольку детей у царей обычно насчитывалось много и не все они пользовались их любовью.

Пока Парменон приходил в себя в пастушьем шалаше, он много думал над тем, как убедить молодого Александра примерно наказать скифов. Ненависть посла к Арпате была огромна. Подобно изжоге, она мучила его даже во сне. Стоило представить себя нагого, беспомощного, униженного, валяющегося в ногах скифской царицы, как хотелось немедленно бежать к Александру с жалобой на нее, но рассудок подсказывал, что поступать так нельзя ни в коем случае.

Насколько Парменон успел узнать Александра, тот в своих поступках зачастую руководствовался не здравым смыслом, не холодным расчетом, а некими туманными моральными нормами, привитыми ему афинскими наставниками. Он во многом слепо подражал эллинам и предпочитал проводить время в храмах, вместо того чтобы наслаждаться роскошью своих дворцов. Где-то Александр вычитал, что в древности претенденты на трон должны были доказать свое право в поединках с дикими зверями. Это настолько впечатлило юношу, что перед отъездом посольства в Скифию он носился с идеей схватиться со львом, противопоставив грубой животной силе свой ум, мужество, ловкость и мастерство. Такой человек мог не разгневаться на Арпату, а проникнуться к ней уважением и предложить ей союз. А Парменон не желал никакого союза со скифами, ставшими свидетелями его унижения. Он хотел, чтобы они были стерты с лица земли.

Как этого добиться? И как не потерять уважение Александра после сообщения о том, что его посла протащили по степи на веревке, будто охотничий трофей. Не решит ли молодой царь, что Парменон проявил себя бездарным переговорщиком и что он больше недостоин чести представлять Македонию в других государствах? Ведь о всех его многочисленных достоинствах был осведомлен прежний царь, а нынешний вполне мог рассудить иначе. Как доказать Александру свою преданность и, главное, свою незаменимость?

Размышляя об этом, Парменон присел к костру, чтобы поужинать вместе с пастухами. Сегодня их оставалось на пастбище лишь двое, потому что остальные погнали овец на продажу. Пастухи, как всегда, были обстоятельны, неторопливы и малоразговорчивы. Некоторое время Парменон молча жевал сыр, запивая его кислым молоком, а потом внезапно встрепенулся и внимательно посмотрел на своих спасителей. Оба были стариками с морщинистыми, обветренными лицами, однако тела их сохранились хорошо благодаря подвижному и здоровому образу жизни. Немного смущал их загар, но потом Парменон подумал, что время и тление исправят это недоразумение. Он плотно поужинал, поблагодарил пастухов и, сообщив, что завтра уходит, подробно выспросил, какой дорогой следует добираться до Пеллы, часто ли по ней ездят купцы и где лучше всего укрываться при появлении разбойников.

Среди ночи Парменон проснулся, подкрался к первому пастуху и проломил ему голову тяжелым камнем. Удар был таким точным и сильным, что несчастный даже ничего не успел почувствовать и умер с мечтательной сонной улыбкой на устах. С его товарищем пришлось повозиться дольше, но в конечном счете Парменон справился. Переодевшись во все чистое, он привязал трупы к хвосту пастушьей клячи и некоторое время гонял ее по пастбищу, чтобы придать телам нужный вид. Собаки, не понимая, что происходит, сонно наблюдали за чужаком, к присутствию которого успели привыкнуть, так что никаких помех Парменон не встретил.

На рассвете, набив мешок провизией, он погнал лошадь вниз по горной тропе, провел день с трупами в потаенной пещере, а с наступлением темноты продолжил путь. Когда пастбище осталось далеко позади, Парменон выбрал безлюдную рощу и обосновался там, дожидаясь, пока зной и время сделают свое дело. После этого он вырыл ножом две неглубокие могилы, свалил туда тела и забросал сверху камнями. Все было готово. Довольный своей изобретательностью и предприимчивостью, он вышел на большую дорогу и отправился дальше, то прибиваясь к другим путешественникам, то выдавая себя за странника. Как только путь привел его в селение, где размещался военный гарнизон, он явился к начальнику, представился ему и велел везти его в столицу.

Он прибыл туда спустя почти полтора месяца после бегства из Скифии – грязный, истощавший, заросший, покрытый струпьями на месте затянувшихся ран, но его узнали, отмыли, накормили и привели в зал, где должен был состояться прием. Так как Александр запаздывал, Парменон имел возможность безмятежно наслаждаться окружающей его роскошью, чистотой и многими удобствами, которых так долго был лишен. Тревога, разумеется, глодала его изнутри, но он успокаивал себя мыслью о том, что выпутывался и из более трудных передряг, да и боги всегда благоволили ему. В конце концов, Александр был всего лишь зеленым юнцом, не обладавшим опытом и прозорливостью своего отца. И разве Парменон действовал не в интересах государства? Боги, должно быть, от души веселились на своем Олимпе, наблюдая за этой драмой.

Александр молча прошествовал к своему трону, сел и жестом предложил начать разговор. Стражники привычно сделали каменные лица, давая понять, что ничего не слышат, пока им не будет приказано сделать это.

– О царь, – печально заговорил Парменон, преклонив колени перед троном. – Плохие новости привез я тебе.

– Где ты был так долго? – оборвал его Александр, хмуря густые брови.

Вместо ответа Парменон приспустил с себя выданный ему хитон, давая царю возможность полюбоваться своими многочисленными рубцами и шрамами.

– Я был изранен с головы до ног, царь, – пояснил он с достоинством. – Скифская царица надругалась над нами. Как ты помнишь, я просил тебя дать нам не только грамоту, но и отряд сопровождения…

– Но я тебе отказал, – кивнул Александр, хмурясь еще сильнее. – Я сказал, что послам Македонии не требуется охрана, потому что никто не осмелится напасть на них.

– И это чистая правда, – согласился Парменон, склонив голову. – Даже лесные разбойники и дикие племена гор беспрепятственно пропускали нас, заметив стяг, который развевался над нами. Но эта Арпата…

– Скифская царица? Неужели…

– Да, мой повелитель. Она смеялась мне в лицо. Говорила, что не отдаст даже шкуру дохлой собаки мальчишке, у которого молоко на губах не обсохло. «Если смеет требовать с меня дань, то пусть придет и возьмет», – заявила она. Это ее слова.

– Где остальные? – перебил посла Александр, спустившийся с царственного помоста и меряющий зал широкими нервными шагами. – Вас пытали?

– Не только, – ответил Парменон, поднимаясь с колен. – Подлая Арпата приказала привязать нас к жеребцам и гонять по степи, пока мы не сотремся об землю, а наши кости не раздробятся в порошок. Но я спасся. А потом отыскал двух своих товарищей и…

– Спасся?

Александр, как ни старался вести себя степенно, все еще был порывистым юношей, который сгорал от любопытства и едва сдерживался в ожидании, когда посол наконец поведает ему о своих подвигах. Затаив улыбку, Парменон сообщил, что сбросил всадника той самой веревкой, к которой был привязан. Повинился за то, что сумел доставить на родину тела только двоих соратников, потому что остальные потерялись в степи.

– У меня также не хватило сил привезти их в Пеллу, – сказал Парменон. – Пришлось похоронить обоих на полпути. Но я запомнил место.

– Они будут погребены с величайшими воинскими почестями, – заявил Александр, вернувшийся на трон. – А наглая преступница Арпата будет примерно наказана. Я сам займусь этим. Завтра же отправлюсь к ней во главе своего войска, и тогда посмотрим, так ли она будет отважна, как была в тот час, когда покусилась на мое посольство.

Парменон низко поклонился и стал пятиться к выходу. Желаемый результат был достигнут.

Глава XI. Александр, сын Филиппа

Сколько бы ни было книг об Александре Великом, а правды о нем нам никогда не узнать. Все биографии имеют в основе жизнеописания современников великого полководца, а цену им можно сложить, проведя параллель между каким-нибудь нынешним политическим деятелем. Насчет каждого существует несколько прямо противоположных точек зрения. Факты меняются, придумываются или вообще уничтожаются. Несомненно, в древности происходило нечто подобное. Так что доверять приходится лишь самым достоверным и неоднократно подтвержденным сведениям.

Итак, каким был Александр в молодые годы?

Родился он в июле 356 года до нашей эры, отцом его, как мы уже знаем, являлся македонский царь Филипп, а матерью была царица Олимпиада, о которой мало что известно, за исключением ее величественного имени. Если в Древней Греции вся знать, в особенности царского рода, претендовала на свое прямое происхождение от богов и легендарных героев, то македонские цари удовлетворились тем, что назначили прародителем одного только Геракла. По греческой же, материнской, линии Александр считался потомком Ахилла, победителя Троянской войны, воспетого Гомером.

Все окружение маленького царевича вело себя так, будто он действительно являлся полубогом. Кормилицы пели ему песни о Геракле, воспитатели сравнивали его с Ахиллом. Ощущение собственной уникальности и вседозволенности порождало в мальчике безграничную, сверхъестественную веру в себя, в свои особые права и власть над простыми смертными. С раннего детства его неустанно провозглашали полубогом, и впоследствии уже ничто не могло заставить его признать себя просто человеком, пусть и царского рода. Он и вел себя, как в его представлении полагалось вести себя небожителю, временно находящемуся на земле: благородные порывы сменялись вспышками необузданного гнева, в любой игре или забаве Александр стремился быть только победителем, малейшее неповиновение его воле влекло за собой жестокое наказание.

Отец был в восторге от этих качеств своего сына и делал все, чтобы развить их и закрепить еще сильнее. Однажды Филиппу предложили купить коня настолько свирепого и необузданного нрава, что его просто невозможно было объездить, поскольку он сбрасывал любого наездника, посягавшего на его свободу. Звали коня Буцефалом. Когда от его приобретения решили отказаться, присутствовавший на смотринах Александр с возмущением воскликнул: «О боги! Какого коня теряют из-за трусости!» Филипп смерил сына испытующим взглядом и предложил ему укротить Буцефала, пообещав, что в случае успеха конь будет принадлежать мальчику. Недолго думая, Александр птицей взлетел на могучую спину Буцефала и погнал его по равнине.

Всадники, ринувшиеся за ними, отстали, и все уже подозревали неладное, но, вопреки плохим ожиданиям, Александр через некоторое время возвратился, гордо и уверенно сидя в седле. Взмыленный конь был покорен ему и демонстрировал уважение к малолетнему хозяину. Филипп пришел в такой восторг, что воскликнул: «Ищи себе другого царства, сын мой, так как Македония для тебя слишком мала!»

По его убеждению, единственное, что мешало правильному воспитанию будущего завоевателя мира, так это общение Александра с матерью. Олимпиада постоянно путалась со всякими сомнительными мистиками и не пропускала ни одной вакханалии в честь Диониса, а также любила появляться в присутственных местах с ручными змеями, наводившими страх на мужчин. Филиппу совсем не нравились подобные развлечения супруги, к тому же его раздражали распускаемые Олимпиадой слухи о том, что Александр якобы зачат не от родного отца, а от некого мифического змея. Чтобы оградить мальчика от пагубного влияния экзальтированной и, возможно, полоумной матери, Филипп приставил к нему в качестве учителя не кого-нибудь, а самого Аристотеля, величайшего греческого философа того времени… да и всех последующих времен тоже.

За обучение сына царь восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве граждан. Это был не просто широкий, а величественный жест, который невозможно было не оценить. Аристотель сделал Александра своим любимым и единственным учеником.

Особое значение философ придавал развитию ума питомца. Это он предложил Александру решить загадку гордиева узла. Один оракул предсказал, что сумевший развязать его обретет власть над всем миром. Александр, недолго думая, разрубил узел мечом. Аристотель, рассчитывавший на иное решение проблемы, усмехнулся и покачал головой. «Да, Александр, – молвил он, – ты, несомненно, покоришь мир, но силою своего острого меча, а не остротой ума». – «Ты считаешь, что я неразумен?» – надулся царевич. «Нет, Александр, – мягко возразил наставник, – но я считаю, что впредь мы будем уделять больше времени военному ремеслу, а не искусствам и философии. Я вижу в тебе полководца, а не дипломата». – «Это хорошо или плохо?» – «Это не хорошо и не плохо. Это данность». – «Я не возражаю против такой данности, – решил Александр. – Имя победоносного полководца у всех на устах. Имена мудрецов знают лишь в узких кругах. Хочу блистать на полях сражений, а не на диспутах».

Ничего не ответив на это, Аристотель взялся читать ему рукописный вариант «Илиады», пестривший собственноручными пометками, касающимися военных хитростей, тактических уловок и непреложных правил ведения боя. Занятия по географии, этике, риторике и биологии сами собой отошли на второй план. Интерес к наукам у Александра был специфический. Соорудив прототип водолазного колокола, позволяющего долго находиться под водой, он заявил, что такое устройство пригодится для проведения разведок и засад.

Возразить на это было нечего, да Аристотель и не собирался возражать. Но, прогуливаясь однажды с учеником в зеленой роще, он сказал ему вот что: «Ты, Александр, безусловно, преуспеешь в ратном деле. Однако, прежде чем одерживать победы над врагами, тебе следует одолеть самого главного из них». – «Кто же это?» – спросил юноша. «Ты сам, – ответил Аристотель. – Такие качества твоего характера, как необузданность, нетерпеливость и непомерное самолюбие. Обуздай их, как обуздал Буцефала. Тогда равных тебе не будет в целом свете. И еще один существенный недостаток есть у тебя, Александр. Ты готов слушать меня и отца, но ты упорно не желаешь прислушиваться к мнению окружающих». – «Они ограничивают мою волю, учитель!» – «Ничто не может ограничить волю по-настоящему свободного человека. Никто не отнимает у тебя права принимать решения самостоятельно. Однако делать это следует взвешенно, приняв во внимание доводы других сторон. Ты правишь свободным народом, мальчик мой, поэтому не стоит уподобляться правителям варваров. Это они, обладая рабской натурой, готовы слепо следовать любым приказам, не обсуждая их и не подвергая сомнению. Мы, эллины, устроены иначе. Ты правишь гражданами, а не рабами, лишенными низкопоклонства и желанием лизать сандалии сильного. Вот почему негоже тебе принимать все решения, подобно персидскому царю. Выслушивай, думай, взвешивай и только потом действуй. Невелика хитрость в том, чтобы разрубить узел, это сделает любой нетерпеливый мальчишка. Куда больше славы достоин тот, кто способен распутать хитросплетения».

После этого разговора честолюбивый и гордый Александр начал охладевать к своему наставнику. Он терпеть не мог критику и с каждым прожитым годом укреплялся в мнении, что не нуждается в наставниках. Словно бы отыгрываясь на всех греках за Аристотеля, он восхищался победами отца над Грецией и постоянно рассуждал о преимуществах Македонии, назначенной богами повелевать всеми странами и народами. Беседы с Аристотелем происходили все реже. Александр взял привычку высокомерно обрывать своего наставника, оспаривать его утверждения и демонстративно поступать по-своему.

Гибель отца от руки наемного убийцы двадцатилетний юноша воспринял с двойственным чувством. С одной стороны, он не мог не горевать по поводу утраты близкого человека, так много для него сделавшего, с другой стороны, был рад возможности стать наконец единоличным и полновластным царем империи. Он обвинял персидского царя Дария в убийстве Филиппа и дал обет завоевать и подчинить себе всю Персию. Узнав об этом, Аристотель сделал последнюю попытку образумить повзрослевшего воспитанника.

«Послушай меня, Александр, – увещевал он, – не спеши. Не пристало тебе действовать столь прямолинейно и открыто бросать вызов противнику, который в настоящее время превосходит тебя. Бери пример с Филиппа. Он всегда был осторожен и добивался побед хитростью». – «Мои победы будут достигаться силой, – сказал на это Александр. – Нет никакой чести в том, чтобы обманывать врагов. Я предпочитаю разбивать их в открытом бою».

У юноши были причины для такой самонадеянности. Уже в раннем возрасте он превосходил всех полководцев в знании и, главное, понимании военного дела. Этому способствовали бесконечные вылазки и походы, которые начал предпринимать Александр. Его талант военачальника выражался в том, что он умел добиваться безупречной координации действий между различными родами войск, входивших в его армию. Тактические возможности македонских войск были обширными, и молодой царь пользовался ими сполна. В зависимости от характера армий противника, а также от условий местности, на первый план выходили то легкая кавалерия, то тяжеловооруженные всадники, то подвижные отряды пехоты, то, наконец, основная ударная сила македонян – та самая фаланга, о которую в свое время обломал зубы престарелый скифский вождь Атей.

Не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что Александр руководил армией, которая, благодаря стараниям его отца, превосходила все прочие армии того времени. Это касалось военной подготовки солдат, организации тыла и медицинского обеспечения. Военная машина македонян беспощадно сминала и перемалывала всех, кто оказывался у нее на пути. Греки, фракийцы, спартанцы и прочие народы убеждались в этом и переходили на сторону Александра, тем самым увеличивая его мощь и возможности. Осталось лишь разгромить Дария. Но, прежде чем совершить это, молодой царь намеревался покорить скифов, потому что их приемы и тактика во многом повторяли тактические приемы персов.

Поход за Истр был учебным. Его предполагалось завершить скоро и блистательно.