Текст книги "Пес, который порвал поводок"

Не дожидаясь моего согласия или несогласия, она продолжала:

– Я знала Фрэнка с девичества. Вы этого не знали, да? У меня был брат, Билл. Они были соучениками. – Слова «по Гарварду» остались непроизнесенными. – Они служили вместе.

Я сперва подумала – она имеет в виду, что они оба были служащими, но вовремя ухватила за хвост возможную ошибку.

– На Второй мировой?

– И в конце войны, и сразу после. На флоте, – сказала она. Ее лицо обычно не отражает ничего, кроме высокомерия, но грустный взор смягчил ей глаза. – Ваша мама знала Фрэнка, не так ли?

– Да.

Мариса знала всех и каждого. Маргарет сказала, что Мариса всегда была лучшим вожатым, чем Бак, и спросила о нем.

– У него все отлично, – ответила я. – Я его только что видела. Он по-прежнему в Аулз-Хед. Вы ведь тоже ездите в Мэн? В Дир-Айл?

Я вклеила этот вопрос не слишком ловко, но все-таки вклеила. Маргарет, казалось, не обратила на это внимания. Некоторые никогда не интересуются, зачем вы их расспрашиваете. Считают, что вам и впрямь интересно, как они живут. Дир-Айл был только интуитивной догадкой.

– В Блю-Хилл. Мы всегда туда выезжаем.

Дир-Айл. Блю-Хилл Лодки. Теннис. Англиканские проповеди. И, подметила я, золотистые ретриверы. Я знала достаточно, чтобы понять, что ее «мы» означало на сей раз не золотистых, а три-четыре поколения ее семьи. Мы поговорили о Мэне. Она напомнила мне, чтобы я высоко надевала тренировочный ошейник на шею своему псу.

Когда я вошла к себе в кухню и включила верхний свет, то увидела, что Рауди в мое отсутствие поразвлекся. Ухитрился открыть дверцу шкафа, которую я, верно, оставила приоткрытой, и разодрал и сожрал все, что нашел: коробки с овсяными хлопьями, с крекерами, с изюмом. Хуже всего было то, что там оказалась и смесь для шоколадного торта. Шоколад собакам вреден. Мы с ним обсудили его поведение. Я сказала, что это вне моих представлений о поведении Собаки-Товарища. Вытряхнула упаковки прямо ему в морду. Я надеялась, что Рита дома, в своей квартире на втором этаже. Она считает, что людям полезно выплескивать свои эмоции. Рауди поджал хвост и повесил голову. Он не переставая наблюдал за мной и, думаю, меня выслушал. Я радовалась, что тут нет Маргарет Робишод. Радовалась, что нет Марисы. Скверно, если ваша собака набезобразничала, но еще сквернее – присутствие при этом кого-то постороннего.

Протерев пол, я – в ожидании, когда он подсохнет, – села на табуретку и позвонила Баку, чтобы спросить о приютах для животных поблизости от Блю-Хилл. Он дал мне несколько названий. Вдобавок я попросила его снова рассказать мне о лайках и о военно-морском флоте США.

Глава 11

Всякого, кто любит собак, должно интересовать, как выглядит мир с точки зрения собаки. Когда мы спрашиваем, как собака видит мир, мы уже делаем ошибку, потому что пес не столько видит мир, сколько чует и слышит его. Если бы собак заинтересовал наш мир, они, вероятно, спросили бы, как он пахнет или звучит, но наш собственный первый вопрос не совсем ошибочен. Только собаки и люди видят мир по-разному. Во-первых, собаки ниже нас, значит, и обзор у них ниже, чем у нас. Во-вторых, их зримый мир в основном черный, белый и серый с чем-то красным. Черный, белый и серый – как ездовые собаки на плавучей льдине, красный – как взрыв той бомбы.

Бак на сей раз знал не больше, чем уже рассказали мне книги. В 1935 году Американский клуб собаководства признал аляскинскую лайку. Генофонд породы состоял из чистокровных псов Коцебу, и, когда их стало достаточно, АКС закрыл племенную книгу, что означает – отныне и впредь все зарегистрированные лайки должны вести происхождение от этих родоначальников. Без Второй мировой войны и антарктических экспедиций племенная книга осталась бы закрытой. По правде говоря, после того, как лайки показали свою способность делать для адмирала Берда больше, чем им полагалось, они и были призваны сделать больше, чем им полагалось, во Второй мировой войне. Людская признательность собакам такова, что доброй традицией стало благодарить ездовых псов, взрывая их или бросая подыхать с голоду. Вскоре после Второй мировой войны командир судна американского военно-морского флота отблагодарил таким ускоренным способом великое множество лаек. В 1947 году насчитывалось лишь около тридцати выживших зарегистрированных аляскинских маламутов. Обучил ли, отправил ли АКС особые команды, чтобы соответственно содержать и оберегать этих собак? Нет. Он заново открыл племенную книгу.

Не мстил ли кто-нибудь за какую-нибудь из этих собак? Не выждал ли кто-то сорок лет? Д-р Стэнтон? Где он находился в послевоенные годы? Собак он, без сомнения, не уничтожал. Но не знал ли он чего-нибудь? Не опознал ли кого-то? Не хотел ли кто-то заставить его молчать? Кто еще был достаточно стар, чтобы служить в то время на флоте? Как раз такого возраста был Рэй Меткалф. Джерри Питс, вероятно, тоже. Почему бы старому армейцу не быть смотрителем арсенала? И не могла ли быть его навязчивая идея опрятности – никаких собак на лужайке – следствием службы на флоте? Кто еще служил на флоте? Прежде всего, брат Маргарет.

Мне не пришло в голову спросить о нем Бака, когда мы говорили по телефону, но, поскольку в мои планы на начало недели входил визит в Аулз-Хед, я не перезвонила. Мысль о флоте казалась столь невероятной, что я решила следовать тем планам, которые помогли бы выяснить, на самом ли деле Маргарет искренне верила, будто Кинг умер. Утром в понедельник я достала список приютов для животных, который продиктовал мне Бак, и обзвонила их, запланировав ряд визитов. Предлогом снова стала статья для «Собачьей Жизни». Предлогом? Я уже начала набрасывать кое-что о корги, да и Маргарет дала весь материал, оставалось лишь письменно оформить ее советы путешествующим.

В понедельник во второй половине дня Рауди и я выехали к побережью штата Мэн. В Аулз-Хед приехали в девять тридцать вечера. Бак был в Вермонте – агитировал за своих метисов, так что мы его не видели. Не было никого, кроме Регины Барнс, которой по меньшей мере восемьдесят и которая полубезумна. Она еще до смерти Марисы путала меня с матерью. Марису она терпеть не могла. Меня тоже. Как говорят соседи по Аулз-Хед, она имеет виды на Бака. Ему не следовало бы поощрять ее надежды, но он это делает. Ведь трудно отыскать людей, согласных присматривать за волками, так сказать волчьих нянек. Когда утром я уезжала, Регина была в амбаре – раздавала диетический корм. Я окликнула ее и не знаю точно, кто именно зарычал мне в ответ.

В приюте под Белфастом я чуть не взяла котенка, который, как клялся их служитель, был наполовину енотовидным котом – из тех, что водятся в штате Мэн, – но у меня не оказалось с собой кошачьего контейнера, а из глаз у котенка сочилось что-то желтое. Куда бы я ни наведывалась, мне приходилось отказываться от собак. «Там, позади, ирландский сеттер», – слышала я, и в клетке оказывался рыжий пес разве что с одним дальним ирландским предком. «Пойнтер» – означало всех пятнистых собак, кроме совсем уж мелких. Эти именовались фокстерьерами. Лохматые собаки с загнутыми хвостами числились лайками или полулайками. Предложили мне и одного полумаламута. Это был большой лохматый пес с загнутым хвостом. Коричневый пес звался помесью колли и немецкой овчарки. Я не возражала. Если чистопородное наименование помогло спасти одного из них от смертельного исхода на проселочной дороге, кто я была такая, чтобы проявлять ханжество насчет АКС?

Я слышала множество печальных историй. Приюты для животных не предполагают газовых камер, но обычно это делается. Если бы я правила миром, всякий, кто оставляет суку-метиску не стерилизованной или кобеля-метиса – не кастрированным, был бы обложен налогом в несколько тысяч долларов, чтобы финансировать настоящие приюты. Так же было бы со всяким, кто позволяет чистокровной собаке бегать на свободе, способствуя появлению массы нежеланных щенков.

К восьми часам вечера, когда мы зарегистрировались в элсвортской гостинице для туристов, я устала и чувствовала себя подавленной. Кстати, туристские гостиницы – один из моих собственных советов насчет путешествия с собакой. В некоторых вам не разрешат держать пса у себя в номере, но в большинстве разрешат.

Утром мы направились в глубь штата, в Бангор, а потом обратно к побережью. Я ухитрилась застать Бака в Вермонте, и мы с ним устроили короткий ленч в забегаловке на трассе 1 возле Юниона. Когда я подъехала, он выгуливал Клайда. Собаки, конечно, оставались запертыми в машинах, покуда мы ели. Бак некогда ездил в Европу. И заметил он там, кажется, только то, что во Франции, Италии и Швейцарии собак впускают в рестораны. Если бы его не сбило с пути выведение гибридов, он организовал бы здесь движение за ресторанную реформу.

За жареными моллюсками и яблочным пирогом с чедером мы заговорили о Маргарет. Я была удивлена. Бак обычно не употребляет слов «призовая сука» метафорически. Я спросила о ее брате.

– Билл Литтон, – сказал он, – владел пойнтером, прекраснейшим охотничьим псом, – из тех, о каких можно только мечтать. Чемпион полевых испытаний. Пса обучил он сам. На каждом полевом испытании, конечно, была его сеструха. Ты знаешь, что она вызывала неприязнь у массы людей?

– Ми-ла-я Мар-гa-рет?

– Этот фальшивый голосок тебе не идет.

– Не обессудь.

До смерти Билла она не была такой уж стервой. А потом… Люди давали задний ход, услышав, как она распространяется о нем и о Джеке. Вот так. Джек – имя пса. Это только после она выработала эту свою позу. На днях я слышал, как кто-то о ней говорил, будто ее величайшая мечта – умереть у себя самой на руках.

Потом он рассказал мне массу всего о псе Джеке и о нескольких других. Я пыталась заставить его побольше выложить о брате Маргарет, но он либо его никогда как следует не знал, либо забыл. Он, конечно, знал Фрэнка Стэнтона, но прежде не считал нужным говорить мне, что д-р Стэнтон служил на флоте.

– Антарктика, – сказал он, когда я выдвинула новую гипотезу. – Скажи мне только вот что. К чему бы это флоту посылать глазного доктора в Антарктику?

– Снежная слепота? – отозвалась было я, но поняла, что Бак прав. В сороковых годах специализация в медицине вовсе не была так распространена, как ныне, да и сейчас офтальмолога поставили бы руководить научно-исследовательским центром или больницей, не сажая его на ледокол. Бак дал мне одно полезное указание. Рассказал мне о приюте, отсутствовавшем в моем списке, не настоящем приюте, а просто доме, который держали два брата. Он был близко, по грунтовой дороге между Юнионом и Уорреном.

Название «Юнион», возможно, звучит знакомо из-за ярмарки. Юнионская ярмарка известна конной и тракторной тягой, скачками, попойками, толсто нарезанными кольцами лука и французским жарким под кислым винным соусом. Там устраивают Черничный фестиваль штата Мэн. Пустые ярмарочные участки были не очень праздничны в ноябрьские сумерки. Едва миновав их, я свернула направо.

Без указаний Бака я никогда не нашла бы этого места – скопления собачьих вольеров, ржавых кухонных приспособлений и, за оградой из обгорелых грузовиков, развалюх, которые в тридцатых служили ночлежками. В таких окрестностях мой «бронко» выглядел как «роллс-ройс». Я оставила Рауди в нем. Классному псу здесь было не место.

Средства на одежду у меня ограничены. Первоклассная куртка с капюшоном оберегает мой бюджет. Я была в новой голубой, свободного покроя, куртке тюремного надзирателя штата Мэн, по цене сто семьдесят девять долларов девяносто пять центов – со скидкой. Ее нельзя не оценить – особенно среди порывов вьюги, которые исхлестали меня, когда я пробиралась сквозь бурьян от «бронко» к ближайшей развалюхе.

Прямо перед ней стоял «форд» с высоким кузовом, который был фисташково-зеленым, когда покидал Детройт, а теперь – в пятнах ржавчины и грязи, как детский игрушечный матерчатый пес, почти утративший набивку. Снег в Мэне идет столь же белый, как и повсюду, а может, и белее, но он, должно быть, разъедает металл и плоть. Парню, который ответил на мой стук в перекосившуюся дверь, ударило вьюгой в лицо.

– Привет, – сказала я. – Меня зовут Холли Винтер. Я дочь Бака Винтера. Ищу Роя или Бада.

Что-то подсказало мне, что Рой и Бад не выписывают «Собачью Жизнь». Сцена скорее смахивала на собачью смерть.

– Рой Роджерс, – представился он, протягивая руку, давно созревшую для маникюра.

Ему было что-нибудь между тридцатью и восьмьюдесятью, и на нем болтались желтовато-коричневые ошметки одежды, которая некогда, догадалась я, представляла собой военную форму. Коричневато-веснушчатое лицо его было сплошь в морщинах. Зубы оказались под стать лицу. Бедность может сделать вашу улыбку ржавой.

– Я пожимала руку Рою Роджерсу, будучи семи лет от роду, – припомнила я. Это правда. Я надела на эту руку перчатку и с неделю отказывалась ее снять. – Не знала, что мне представится еще один шанс.

Я пожала Рою Роджерсу руку, и он открыл дверь пошире, чтобы меня впустить. Пылала старая дровяная печь. Она была не из тех, которые можно купить на моей улице в Кембриджской альтернативной энергии. У Роя альтернативы не имелось. Тут же стояли два деревянных стула с облупившейся желтой краской. Все прочее в комнате было покрыто старыми газетами, драными одеялами, уставлено банками с едой, железными сковородками и пакетами, пакетами и еще раз пакетами собачьего корма. Рой сел на один из стульев, а мне предложил почетное место на краешке покрытой одеялом койки.

– Значит, дочка волчатника, – сказал он.

Я слышала это почти столько же раз, сколько его спрашивали, где Триггер.

– Верно, – ответила я. – Он послал меня сюда. Сказал, что вы и ваш брат даете приют уйме псов.

– Не так уж многим, – поправил он.

Он дал мне растворимого кофе и, не упоминая ни о каких лайках, рассказал о тридцати – сорока псах, а потом повел меня наружу – поглядеть на тех, которые у него сейчас были. Вольеры оказались переполнены, но я разглядела, что их недавно чистили и подметали, а ребра можно было пересчитать только у немногих псов. Один, готова поклясться, был чистокровным далматинцем. Рой говорил не закрывая рта. Образ молчаливого янки – нечто изобретенное в Нью-Йорке или в Голливуде. А вот до словечка «угум» там не додумались.

– А к вам когда-нибудь попадают маламуты? – спросила я, когда мы вновь уселись в доме.

– Вас прислала та помешанная? (У него снова появились морщины.)

– Кто?

– Леди, которая чуть не довела меня до сдвига. Это было год назад, нет, побольше. Насчет а-ляс-кин-ской лай-ки. (Маргарет нетрудно имитировать.) – Позвонила, потом заявилась, но этот пес к тому времени подох.

– Большая, высокая женщина? Волосы вверх закручены?

– Угум.

Это была длинная история – так, как рассказывал ее Рой. Пес был сбит машиной. Мэн, как говорится на лицензионных вкладышах, туристская зона отдыха. Люди берут с собой своих любимцев, а когда истекает месяц, любимцев, которые не дежурят у двери семейного автофургона, бросают – на постоянный отдых, как говорят об этом малышам. «Флаффи так славно провел время, что не захотел ехать домой», – говорят мамочка и папочка. Иногда Флаффи в самом деле уматывает в лес. Порой Ровер просто дорогой ценой платит за то, что не пришел на зов. Как бы то ни было, после отъезда туристов остается чересчур много Флаффи и Роверов. Удачливые Флаффи и Роверы кончают у Роя и Бада, которые, оказывается, не травят газом, не отстреливают и не топят их. Рой и Бад предостаточно насмотрелись такого во Вьетнаме. Они кормят всех собак и находят хозяев тем, кому могут.

Слушая Роя, я стыдилась, что у меня возникла мысль, будто этот дом недостаточно классный для Рауди. Вместо краски, кровельной дранки и столбиков для изгороди эти парни покупали собачий корм. Это может показаться чушью, но я вам все-таки скажу. Я начала думать, что ржавые отметины на лице у Роя – отпечатки Божьих перстов.

– Значит, она на самом деле не видела этого пса, – сказала я.

– Пес был уже мертв. Испарился. Прожил два дня и подох. Боже Всемогущий, и доставала же она меня после! – Он надул щеки и выпыхнул воздух. – А было ли у него белое пятно на спине? Было. А много ли собак с белыми пятнами вы отдаете? (По правде говоря, у пса в моем «бронко» было одно пятно – на холке, белая заплатка на холке, в верхней части спины, над передними лапами.) – A была у него на ноге татуировка? Мы, знаете, всегда проверяем насчет татуировки. Уши и брюхо. Я говорю Баду: «У этой большой лайки есть что-нибудь на ноге?» Разумеется, говорит, я сам видел.

– И что же? Была у него татуировка?

Лицо у него сжалось.

– У вас тогда была уйма псов, – улыбнулась я. – Вы и впрямь помните этого?

Лицо у него снова расплылось. Я не имела в виду его оскорбить.

– Симпатичный пес, Вроде маленького волка. Симпатичный нес с голубыми глазами.

– Не слишком часто таких увидишь, – заметила я. – Псов с голубыми глазами.

– Ну, я-то тогда видел.

– А та женщина спрашивала вас об этом? О глазах пса?

– Спрашивала меня насчет белой метки. И татуировки.

– Вы рассказали ей? Насчет глаз?

– Такой ничего не расскажешь, – ответил он.

Он заставил меня вспомнить одну банальную кембриджскую шутку: всегда можно поговорить с гарвардцем, но много ему не скажешь.

Когда я ехала обратно к Юниону мимо ярмарочных участков, то думала о Маргарет и об этом псе. Женщиной из рассказа Роя явно была Маргарет. Как раз на нее похоже было бы не спросить о собачьих глазах. «А-ляс-кин-ская лай-ка», – повторяла бы она, словно всякий точно поймет, что это значит. Она держалась бы снисходительно и смиренно и расспрашивала о пятне на холке и о татуировке. Как раз по ней была не посчитать нужным спросить о том, что есть у всех маламутов: о карих глазах.

Это все проясняло. Кинг – или Рауди – сбежал из Блю-Хилла. Чей-то голубоглазый пес был сбит машиной и взят Роем и Бадом в Юнион. Голубоглазый умер до того, как Маргарет его увидела, и она почти наверняка поверила, что Кинг умер. Меж тем Кинг проделал путь из Мэна в Массачусетс. Маламуты не просто ездовые собаки, но псы-тяжеловозы, выведенные, чтобы перевозить тяжелые грузы на дальние расстояния. Такая собака, когда ей нечего тащить, легко доберется из Блю-Хилла, Мэн, до Пемперелла, Массачусетс. Почему он подался на юг? Случайно? Может, и нет. В то время года большая часть транспортного потока – отпускники, они едут на юг. Одной из привычек, которые я заметила у Рауди, была склонность преследовать кого или что угодно – лишь бы быстро двигалось. Лайка, подобно волку, хочет бежать туда, куда бежит вся стая, а в то время года человечья стая спешила на юг. Он добрался до Пемперелла и, покуда смаковал цыплячий обед, вмешался добрый парень. Лига спасения сибиряков подобрала его и доставила к Бобби. Она и Ронни ставили его под душ и хорошо кормили, и Бобби без особого труда уговорила д-ра Стэнтона его взять. Инстинкты вели его на юг, везенье забросило его к Бобби, любовь д-ра Стэнтона. к собакам поселила его в пределах полумили от дома Маргарет. Странное совпадение, и больше ничего.

Мы добрались до Кембриджа только к десяти вечера. Минувшие несколько дней Рауди не слишком много упражнялся. Я тоже. Утром я надела спортивные туфли для бега, и мы направились по Конкорд-авеню к Фреш-Пойду. Ноябрь – месяц слишком поздний для бабьего лета и слишком ранний для январской оттепели. В ноябре так мало теплых дней, что незачем и стараться их перечислять. Но несколько теплых дней есть и в нем, и этот был как раз такой. Под навесом у автобусной остановки возле площадки для игр, закрыв глаза, сидел Гэл Шагг, но не автобуса ожидая. Просто так ожидая. Прямо перед арсеналом, на пешеходной дорожке, Джерри Питс сгребал листья, обертки от мороженого и тетрадные листки, исписанные домашними заданиями, и укладывал мусор в зеленые пластиковые садовые пакеты. Мы поздоровались. На нем была безрукавка. На правом его предплечье виднелась четырехдюймовая татуировка – якорь в стиле рококо.

Глава 12

Джерри и этот якорь у него на руке, флот, умерший брат Маргарет, сама Маргарет, Антарктика, валиум, Рауди и его документы – я о многом передумала во время пробежки. Решила даже, что параноически зациклилась на флоте и нуждаюсь в здоровой дозе реальности. Я поняла также, что если и есть кто-то, кто опознал бы в Рауди д-ра Стэнтона Кинга Маргарет, с татуировкой или без, то это Дженет Свизер, его заводчик. Я должна с ней познакомиться.

Пробежка располагает к доверию. Может, она меня и расположила. Я позвонила Кевину на его пост в Сентрал-сквере и сказала, что хочу получить кое-какую информацию, а зачем, сказать не пожелала. Я попросила его выяснить, когда д-р Стэнтон, Джерри Питс и брат Маргарет, Билл Литтон, служили на флоте и где были расквартированы. Он обещал поискать.

Выпуски «Ежеквартальника по маламутам», которые я взяла в библиотеке д-ра Стэнтона, все еще лежали у меня на кухне. В каждом ближе к концу располагалась страница, озаглавленная «Указатель заводчиков». Снежная Туча упоминался между Снеговеем Февральским и Соловьем Тундры.

Снежная Туча (щвспсп) 508 72-6586. Дженет Свизер, 501 Гринвуд-авеню, п/я 01830.

Бредфорд – полусельский район Хаверхилла, промышленного города на реке Мерримак, около тридцати пяти миль к северу отсюда. Согласно ключу к аббревиатурам, щвспсп означает, что щенки подлежат продаже, взрослые собаки – изредка, суки присваиваются племенной службой, транспортировка собаки обеспечивается, вожатого – тоже. Больше аббревиатур не было. Снежная Туча все сделал.

В том же выпуске «ЕМ» имелись две рекламы собак Дженет; каждая на целую страницу. Одна из них демонстрировала фото Ам./Кан. чемп. Снежной Тучи Коцебу Денали, ОСТ – американо-канадского чемпиона породы, Отличной Собаки-Товарища в послушании. Большинство других собак в большинстве других реклам «ЕМ» стояло, приняв позу, на снегу. Почти на всех рекламах пес стоял мордой налево, а правая рука вожатого тянула его за ошейник, чтобы приподнять ему голову. Левая же рука вожатого удостоверялась, что загнутый хвост пса находится поверх спины и выгодно себя показывает. Фото Денали отличалось от других. Сохраняя совершенную шоу-позу, он стоял один, без всяких двуногих ассистентов, на покрытом снегом поле. Текст под снимком описывал его как патриарха Снежной Тучи. Он утверждал, что пес желает поздравить своих детей и внуков с приобретением кое-каких степеней по послушанию, а одного внука – с важной победой по экстерьеру. Легко было понять, почему Дженет гордилась этим псом. Я тоже ощутила гордость. Рауди походил именно на него Черт подери эти документы.

Маргарет удачно выбрала собаководство – то, которое производило так называемых хорошо сбалансированных псов: чемпионство по экстерьеру стояло перед их именами, степень по послушанию – после. Больше того – могу пари держать, – она выбрала и этого исключительного производителя или прапроизводителя, Денали.

Дженет Свизер была дома, когда я позвонила. Она согласилась на интервью об особых трудностях обучения северных пород. После того как она дала мне указания насчет проезда, я сказала ей, что у меня лайка д-ра Стэнтона. В дрессировке все всех знают, но мир маламутов крайне тесен. Я не хотела, чтобы она услышала о Рауди от кого-то другого.

У меня есть кузина, живущая в Хаверхилле, который прежде был обувным городам США. Хотя река Мерримак, которая отделяет Хаверхилл от Бредфорда, что называется, очищена, этот город все еще пахнет, как старый ботинок. Безработица, алкоголизм, ранняя проституция и наркотики погубили обувное производство. По словам кузины, в конце шестидесятых Хаверхилл совершил сделку с Линдоном Джонсоном. Город дал ему молодых мужчин для Вьетнама. В обмен вьетнамская война плюс нищета разбомбили центр Хаверхилла. Такая сделка может показаться странной, но рассказ, должно быть, правдив, потому что на мемориале ветеранов имеется длинный список имен, а самый центр города носит несомненные признаки разрушения, случившегося около двадцати лет назад.

Я прозевала поворот на Бредфорд с трассы 495 и вынуждена была ехать через Хаверхилл, потом по мосту и через неразрушенный Бредфорд вниз, по Кингсбери-авеню, – в Гринвуд и фермерскую округу. Аккуратно выведенный серо-белый знак, указывавший путь к Снежной Туче, висел на столбе у подъездной дорожки Дженет. Через улицу находилось кладбище. Хороший участок для питомника. Если разводишь собак, лучший сосед – сосед мертвый.

Дом Дженет был крохотным голубеньким коттеджем с белыми ставнями. На подъездной дорожке стояли длинный коричневый прицеп, коричневый жилой вагончик и коричневый охотничий фургон. Внутри охотничьего виднелась фургонная загородка, чтобы удерживать собак у дальней стенки, а к его бамперу крепился прицепной крюк для жилого вагончика. Характерный набор транспорта для того, кто совершает массу выездов на собачьи выставки. Характерны были и наклейки на бамперах – над задами всех трех повозок: «Осторожно. Выставочные собаки. Не опускать задний борт» – с изображением лайки; «Вся власть маламутам»; «Лучше бы я водил ездовых собак»; «На восьмой день Господь сотворил аляскинскую лайку».

На мой звонок в дверь никто не откликнулся; тогда я подошла к зданию сбоку и вгляделась сквозь ворота в деревянном заборе. Внутри располагалась целая собаководческая система, состоявшая из пары сараев, нескольких рядов вольеров с цепями, разделенных дорожками из гравия, и просторная лужайка. Внутри вольеров стояли деревянные платформы, перпендикулярно вкопанные шины и собачьи будки, а часть каждого вольера была затянута сверху полотнищем гофрированного зеленого пластика, дававшего летом тень. С вершины плоской крыши деревянной собачьей конуры в ближайшем ко мне вольере на меня пялился Денали, возглавлявший хор из пятнадцати – двадцати лаек, чей скулеж успешно заменял лай. Он немного состарился с тех пор, как его сняли для «Ежеквартальника», и успел приноровиться к целому часу вычесывания, но ведь шкура у него была погуще, чем у Рауди, из тех шкур, которые растут у лаек, только если те живут на открытом воздухе, на холоде, в атмосфере господства верховного волка.

– Хелло! – крикнула я. – Это Холли Винтер.

– Спасибо, иду, иду, – властно сказал собакам ясный голосок. – Денни, хватит. Им нравится притворяться сторожевыми собаками. Холли Винтер? Вы дочь Бака, – поведала она мне.

Дженет была старше, чем я ожидала по ее высокому голосу в трубке. В ее коротких курчавых волосах пробивалась седина, а лицо было намазано кремом. Она была тяжеловата для того, чтобы жить в этом изящном коттедже и этих миниатюрных домиках на колесах, и одежду носила грубоватую – толстые зеленые вельветовые штаны, туристские ботинки и коричневую куртку с карманами, изодранными зубами собак. Одним из методов, которым она справлялась с особыми трудностями обучения лаек, было, как заподозрила я, то, что она постоянно набивала карманы кусочками сушеной печени, чтобы поощрять собак. На левом плече куртки красовалась аппликация с изображением пса и словами «Аляскинская Лайка». Я нащупала ручку ворот, но она шагнула ко мне и впустила внутрь.

– Ваш отец когда-то пытался купить одного из моих псов, – припомнила она. – Я уловила связь, только когда вы повесили трубку. Когда разводишь маламутов, знаете ли, получаешь на свою голову парней, которые хотят использовать их для гибридов. Таким я не продаю. А потом еще и крутых типов, которые хотят крутых на вид собак, чтобы пугать соседей. Им я тоже не продаю. Если хотите знать правду, аляскинской лайки достоин разве что один из десяти тысяч, и моя работенка – нащупать этого одного.

Я читала, что и ныне и присно волчью стаю возглавляет верховная волчица. Здесь такая была. Я порадовалась, что явилась не затем, чтобы убедить Дженет продать мне одного из ее псов. Дженет оказалась чуточку разговорчивее, чем большинство заводчиков, но позиция ее была мне знакома. Хороший заводчик, вместо того чтобы стараться сбыть вам собаку, будет оценивать вас, выясняя, достаточно ли хороши вы сами.

– Это Денали, не так ли? Я видела его фото в «Ежеквартальнике по маламутам», – сказала я, переходя к вольеру большого пса. – Пса вроде этого, мне кажется, достоин один на миллион.

Призовой выставочный пес – это призовой показушник. Денали бросился с крыши конуры на цемент своего вольера, отряхнулся, перепрыгнул через цепь, поднялся на задние лапы и лизнул меня в лицо сквозь ячейку ограды. Проверяя, по-моему, своего верховного волка на пришельца, Дженет открыла Денали ворота и выпустила его. Согласно стандарту АКС, аляскинская лайка «игрива по приглашению, но, достигнув зрелости, впечатляет своим достоинством. Никогда не говорите, что АКС недостает чувства юмора. Денали подбежал ко мне, обнюхал мне руки, ноги и ступни и шлепнулся наземь, чтобы подставить мне свое густо заросшее мехом пузичко. Я стала на колени, погладила его и сообщила Денали, как он великолепен.

Я, верно, прошла у Дженет проверку. Она представила меня всем собакам. Их было восемнадцать – от девятимесячной суки Сесси до Лео, двенадцатилетнего ветерана научно-исследовательской лаборатории. Он был нежный старикан, и у него единственным знаком тяжкого прошлого была некоторая слюнявость.

Мы навестили собак, дали им поочередно побегать на свободе и по меньшей мере час проговорили о дрессировке. Дженет не Маргарет Робишод. Я была права насчет печенки.

– Вам надо понять, – сказала Дженет, – что маламуты очень разумны. Частые рывки за ошейник на них попросту не действуют. Они могут решить, что вы глупы. Вырабатывая отношения, с ними много разговариваешь. Даешь им понять, что глава стаи – ты. А частое дерганье за ошейник, поверьте, убедит аляскинскую лайку, что вы сами дергаетесь.

– Вы не применяете тренировочные ошейники?

– Ох, применяю. Я пробовала тренировочные уздечки, но все они только сигналы. Для маламута они не наказание. Не поправка. Они просто напоминание. То же и с едой. Лайка понимает, что все это игра, а поощрение – часть игры. На самом деле обучить маламута послушанию нельзя. Они для этого не предназначены. Они думают вместе с вами. Вам нужна собака, которая слушается вас, когда вы ей приказываете тянуть нарты на тонкий лед? Нет, вам нужна собака, которая опровергнет вас, если вы примете бессмысленное решение. При так называемом послушании они делают то, что вы хотите, ведь они как вы и хотят вам угодить, но это не послушание. Это сотрудничество. Но вы завели маламута. Вы, надеюсь, все это сами знаете.

– В последнее время я получила кое-какие качественные инструкции, – усмехнулась я. Она поняла, что я имею в виду Рауди.

– Я вас до смерти заговорила, – спохватилась Дженет. – Кофе хотите?