Текст книги "Леди и лорд"

– Господи, ну зачем ты все усложняешь, Элизабет!

– Простите меня ради Бога, Равенсби! Я совсем забыла, что вы привыкли к беспрекословному подчинению. Мужчины вроде вас, привыкшие командовать людьми, умеют только отдавать приказы, но не любят их получать. Не можешь же ты быть полностью уверенным в том, что это действительно твой ребенок, не правда ли, Джонни? И потому как знать, не женишься ли ты на мне впустую?

– Да, ты умеешь быть сукой, когда захочешь! – очень тихо проговорил он, так сильно вцепившись в подлокотники кресла, что костяшки его пальцев побелели. Как же так! Он был готов пойти на самую большую уступку, которую когда-либо делал, он предлагал ей свое имя, семью, состояние, свою руку, наконец, – и это при том, что еще недавно у него и в мыслях не было жениться! И что он получает взамен? Ничего, кроме злого сарказма! – Ну что ж, в таком случае будем считать, что мною движет исключительно… чувство отцовского долга по отношению к этому ребенку.

– Еще бы, ведь это чувство так хорошо тебе знакомо! – сладким голосом подхватила Элизабет.

Она пребывала в ярости оттого, что Джонни был не способен понять причину ее обиды на него. Он полагал, что одного только извинения будет довольно, чтобы загладить его равнодушное молчание, длившееся столько долгих недель! Или – бесцеремонное вторжение в Хскшем и похищение ее прямо из-под венца. Впрочем, Редмонд, позволивший это, тоже хорош! «Мужчины… – с ненавистью подумала она. – Пропади они пропадом!» В этот момент ее чувства были уже неподвластны здравому смыслу. Элизабет казалось, что на всей земле нет никого несчастнее ее. Что же касается Джонни Кэрра, то она не выйдет за этого человека даже в том случае, если он останется последним мужчиной на всем белом свете! Все это она и высказала ему ледяным тоном.

Джонни охватили сомнения: уж не совершает ли он непоправимой ошибки? Но он все же доверял своим инстинктам – они уже неоднократно помогали ему выжить. По дороге в «Три короля» у него было предостаточно времени, чтобы десяток раз передумать жениться на ней, и все же он этого не сделал.

– В половине одиннадцатого здесь будет мадам Ламье, – спокойно проговорил Джонни, подавив язвительную реплику, уже готовую было сорваться с языка. – Будь готова к тому, чтобы выбрать ткани и образцы новых платьев.

– А если я не захочу?

– Тогда я выберу сам.

Вторично Джонни появился в ее комнате вскоре после того, как приехала портниха. Он вошел в комнату с такой властностью, словно присутствовать при этой процедуре являлось обязанностью хозяина. Удобно, словно в театре, расположившись в кресле, он приветливо улыбнулся всем присутствовавшим – служанкам, мадам Ламье и особенно изготовившейся к бою Элизабет, что с видом оскорбленной добродетели стояла среди обступивших ее женщин в одном корсете и рубашке.

– Леди Грэм понадобится полный гардероб, – проговорил Джонни, откидываясь на высокую спинку «апостольского» кресла. Его лицо резко контрастировало с добродетельными физиономиями вырезанных на нем святых. – Причем, делая платья, вы должны учитывать ее беременность.

Элизабет задохнулась и стала свекольно-красного цвета, портниха проглотила комок в горле, а Джонни как ни в чем не бывало продолжал:

– Начнем, пожалуй, со свадебного наряда. Какой бы ты хотела, дорогая? – обратился он к Элизабет, устремив на нее невинный взгляд своих синих глаз.

– Что-нибудь черное, – не разжимая зубов, процедила она.

– Я полагаю, мы остановимся на кремовой парче, – сказал Джонни, будто не слыша Элизабет. – Это платье нам необходимо в первую очередь. Постарайтесь справиться с ним побыстрее, – с подчеркнутой вежливостью обратился он к портнихе.

Мадам Ламье боялась встречаться взглядом с этим человеком – самым могущественным в Приграничье. На сей раз Равснсби превзошел самого себя: привести домой будущую жену под эскортом из трехсот воинов! Да уж, в то утро всем окрестным жителям было о чем почесать языки. А невеста? Мало того, что беременна, так еще и замуж не хочет! Однако платит Равенсби щедро, а кто она такая, чтобы разбираться в причудах богачей!

– Может, вы выберете что-нибудь из этого, милорд? – покорно спросила портниха, показывая эскизы различных платьев, выполненные акварелью.

– Подойди сюда и взгляни, Элизабет, – миролюбиво попросил Джонни, и слова его повисли в наступившей тишине. Все с любопытством ждали, какова будет реакция леди Грэм.

– Мне и отсюда видно.

– Не будь ребенком!

Элизабет не приходилось выбирать. Либо – усмирить свою гордыню, либо – закатить скандальную сцену, выставив себя посмешищем в глазах портнихи и всех служанок. Поэтому, немного помешкав, она все же подошла к столу, на котором были разложены рисунки.

Улыбка Джонни была непринужденной, у Элизабет – деланной и словно прилепленной к губам, выбор подходящих нарядов производился максимально быстро. Когда было отобрано уже достаточное количество фасонов, все вдруг услышали странный всхлипывающий вздох. Он принадлежал Элизабет. Ухватив женщину за руку, Джонни потянул ее и, заставив обогнуть угол стола, усадил к себе на колени.

– А теперь продемонстрируйте нам образцы ваших тканей, мадам Ламье. В первую очередь – теплые кашемировые и шерстяные. Пора уже готовиться к зиме.

Он ощущал, как, сидя у него на коленях, всем телом дрожит Элизабет, и почувствовал, что на него накатывает волна возбуждения. На секунду им овладело какое-то первобытное, варварское чувство собственничества, и он едва удержался, чтобы не приказать всем немедленно выйти из комнаты. Его возбуждало ее теплое тело, которое от его вздыбившейся плоти отделял один лишь тонкий шелк, его возбуждало само присутствие Элизабет в этой комнате, бывшей когда-то свидетельницей их любовных утех. И на мгновение Джонни задумался: а не исходит ли от нее какой-то неуловимый аромат добродетели, который и заставляет мужчин жаждать ее больше всего на свете?

Элизабет, в свою очередь, тоже ощутила могучую эрекцию Джонни, жар и пьянящую силу, исходившие от его большого тела. Она отчаянно боролась с поднимавшимся внутри ее желанием, которое на сей раз было острее, чем когда-либо прежде. Элизабет выпрямилась, чтобы по возможности не касаться его широкой груди и сильных рук, однако это движение только заставило ее еще сильнее почувствовать то, на чем она сидела, и… усилило его эрекцию.

Единственно из соображений самозащиты, понимая, что ей нужно как можно скорее слезть с этого рискованного «сиденья», Элизабет быстро выбрала несколько тканей различных расцветок, почти не глядя, тыкая в них пальцем и говоря:

– Вот эта, эта, эта…

Поймав многозначительный взгляд синих глаз лэйрда Равенсби, мадам Ламье наконец вмешалась:

– Я думаю, для начала этого будет достаточно, леди Грэм.

– Значит, я свободна? – напряженно спросила Элизабет. Она боялась себя, чувствуя, как знакомое желание с новой силой нарастает внутри ее. Ее тело, казалось, начинало жить какой-то своей, автономной жизнью в тот же миг, когда рядом с ним оказывалось тело Джонни Кэрра.

– Позвольте мне только снять с вас мерку, миледи. Вы не возражаете, милорд? – осторожно добавила проницательная портниха, боязливо покосившись на Джонни.

– Прошу вас, – галантно согласился тот.

От подчеркнутого подобострастия, с каким портниха обращалась к хозяину дома, Элизабет взбеленилась еще больше, отчего охватившее ее возбуждение резко пошло на убыль. Сильно уперевшись в грудь Джонни локтем, она вскочила с его колен и метнулась к столу, на котором лежали метр и булавки.

– Полагаю, это не займет много времени, – холодно заметила она. – А то я уже опять проголодалась.

– Если ты хочешь перекусить, Элизабет, мадам Ламье могла бы зайти к тебе попозже, – сказал Джонни, бросив многозначительный взгляд на стоявшие в углу часы. Он скрестил ноги, чтобы спрятать чересчур заметную выпуклость пониже живота, и осторожно погладил свою грудь в том месте, где в нее упирался локоть Элизабет, с удовольствием вспомнив, какой сильной она может быть в постели. – Мадам останется в Голдихаусе до тех пор, пока не будут готовы твои платья, так что она сможет зайти в любое удобное для тебя время.

Элизабет вдруг стало страшно, что Джонни сейчас отправит всех слуг и ей придется остаться с ним один на один.

– Это ни к чему, – быстро ответила она. – Я, в общем-то, не так уж и голодна. Давайте лучше закончим с обмерами. – Элизабет сейчас не могла доверять самой себе, слишком уж жаркое желание пылало в ее груди.

– Я хотела бы попросить вас снять корсет, миледи. Учитывая будущие изменения… э-э-э… вашей талии, платья необходимо делать более свободными, а корсет помешает мне правильно обмерить вас.

Портниха явно чувствовала себя неловко, а Элизабет снова зарделась. Для нее было невыносимым, что ее беременность так спокойно обсуждается в присутствии посторонней женщины и служанок.

– Извините, милорд, – обратилась мадам Ламье к Джонни, – если вы дадите свое разрешение… Я имею в виду корсет… Э-э-э… Да, вот… – И бедная женщина вконец сконфузилась под спокойным и недоуменным взглядом хозяина Приграничья.

– Не вижу надобности в подобной деликатности с вашей стороны, мадам, – вежливо отвечал он. – Тут ведь нечего стыдиться, все мы очень рады тому, что леди Грэм в положении. Подойди ко мне, Элизабет, я расстегну твой корсет.

– Я прекрасно могу справиться с этим сама, Равенсби, – гневно ответила Элизабет, злясь оттого, что о ней говорят так, будто ее здесь и нет. Можно подумать, что каждый кусок материи, каждая воткнутая булавка нуждаются в высочайшем одобрении великого лорда! Вот он, развалился, словно властелин, в этом дурацком «апостольском» кресле, которое лишь подчеркивает то, что он скорее дьявол, нежели святой.

– Я так хочу! – сказал Джонни. Хотя он произнес это очень тихо, все присутствующие отчетливо слышали каждое слово и явственно уловили нотку нетерпения. И – непререкаемую властность.

Эта команда прозвучала как легкий удар плетью, и Элизабет даже вздрогнула, будто он и на самом деле хлестнул ее. Несколько долгих секунд она стояла неподвижно. Все остальные женщины, затаив дыхание, следили за поединком двух характеров – этой полуодетой и босоногой красавицы с распушенными светлыми волосами и самого могущественного в Шотландии мужчины.

– Никак ты решил выступить в роли дамской горничной, Равенсби? – язвительно спросила Элизабет голосом, в котором сочетались сарказм и ярость.

– Да, и причем с огромным удовольствием. А теперь подойди, – приказал он, пропустив насмешку мимо ушей. Подобные булавочные уколы не могли ранить его достоинства. И под видимым спокойствием его голоса чувствовалась железная воля.

– Слушаюсь, милорд Грейден, – официально и холодно проговорила Элизабет. – Если это доставит вам удовольствие, – с деланной покорностью добавила она. Как и любой женщине, ей хотелось, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть даже в такой невыгодной для нее ситуации.

– Это доставит мне громадное удовольствие, леди Грэм, – со своей обычной ленивой усмешкой ответил Джонни. – А теперь – твоя очередь. Подыщи какую-нибудь убийственную финальную реплику.

– Моя очередь еще настанет, Равенсби, когда за мной приедет Редмонд.

– Он не приедет. А теперь пододвинься поближе, чтобы я смог дотянуться до пуговиц.

– Что значит «не приедет»? О чем ты говоришь? – ошеломленно спросила она, застыв рядом с Джонни.

– Я говорю о том, что послал ему сообщение о нашей свадьбе, и теперь со дня на день ожидаю от него поздравлений. Подвинься ближе, иначе я сделаю тебе больно.

– Больнее, чем ты мне уже сделал, сделать невозможно.

– Можно, да еще как! – сухо парировал Джонни, взглянув на нее своими синими глазами. – А теперь – сюда! – скомандовал он, указав на пространство между своих раздвинутых ног.

И Элизабет подчинилась, поскольку знала, каким бесстыжим может быть этот человек.

Закрыв глаза, Элизабет чувствовала, как ослабевает синий шелк, сжимавший ее живот. Она слышала звук, с которым пуговицы выскальзывали из петель, и ощущала прикосновения его рук.

– Твоя грудь стала гораздо больше, – прошептал Джонни. Он находился совсем рядом, запах его одеколона ударил ей в ноздри. – Наверное, она стала и более чувствительной? – Его пальцы легко пробежались по груди Элизабет. Шепот его был горячим, порочным, зовущим…

– Не делай со мной этого, Джонни, пожалуйста, – также шепотом попросила она. Ее глаза были по-прежнему закрыты, внутри пульсировал жар. – Не надо – перед всеми этими людьми…

– Я могу делать это в любое время, когда захочу. Помни об этом, милая, – нежно пробормотал он и, прежде чем окончательно снять с нее корсет, легко прикоснулся к ее напрягшимся соскам.

От этого прикосновения все ее тело пронзило острое чувство, по нему прокатилась дрожь, и Элизабет подалась вперед, чтобы укользнуть от пальцев Джонни. Однако он задержал ее.

– Не так быстро, котеночек, – мягко сказал он, кладя руки на бедра Элизабет и притягивая ее обратно. Обладая неизмеримо большим любовным опытом, этот человек умел контролировать себя гораздо лучше, нежели Элизабет. – А теперь открой глаза, дорогая, а то все присутствующие и так перестали дышать, – Как же я тебя ненавижу! – прошипела она, но в зеленых глазах горел не огонь ненависти.

– Прекрасно понимаю, поскольку я сам ненавижу тебя, но… по-другому. – В его ухмылке, когда он откинулся на спинку кресла, была видна невеселая насмешка. – И тем не менее мне постоянно хочется уложить тебя в постель. Если бы я был набожным, то подумал бы, что это – наказание, ниспосланное свыше за мои грехи. Но поскольку это не так, я не собираюсь терпеть и вынужден искать более земные пути для того, чтобы решить эту проблему.

– И, разумеется, без моего согласия?

– Это уже тебе решать, дорогая.

Джонни резко встал. Усмешка все еще не покинула его губ, а глаза скользнули за спину Элизабет.

– Благодарю вас, мадам Ламье, за проявленное вами долготерпение, – вежливо обратился он к портнихе, ожидавшей в другом конце комнаты. Со стороны можно было подумать, что они с Элизабет только что обсуждали фасоны платьев. – Если у леди Грэм появятся дополнительные пожелания или идеи, она вам о них сообщит. Всего наилучшего. – Он отвесил полупоклон, адресовав его всем стоявшим в комнате женщинам. – Увидимся позже, дорогая, – обратился он к Элизабет. – Мне уже не терпится снять с тебя твои новые платья.

Однако до конца дня Джонни так и не появился, и Элизабет увидела его лишь на следующее утро, когда он вошел в комнату, по своему обычаю не дожидаясь приглашения.

– Ты решила, когда состоится свадьба? – спросил Джонни, бросившись в кресло и небрежно махнув служанке в сторону двери.

– Скажи мне, долго еще будет продолжаться эта нелепая игра? – зло спросила Элизабет. Крепко сцепив руки на крышке стола, за которым сидела с книгой, она твердым тоном сказала: – Меня не сломят ни твоя властность, ни твои заигрывания, поскольку я знаю, что ты все равно рассматриваешь брак лишь как выгодную сделку. Спасибо, но нечто подобное в моей жизни уже было.

– Неужели мне упасть на колени и слезно убеждать тебя в чистоте моих помыслов? Ты этого хочешь? Мне кажется, в последнее время, по крайней мере с Хекшема, именно этим я и занимаюсь, пусть даже не в самом прямом смысле.

– Ты все воспринимаешь как увлекательное развлечение, даже этот брак. Как тебе удается с такой легкостью контролировать свои чувства?

– А почему это не удается тебе? Поверь, Элизабет, ты сама не менее сдержанна, нежели я. – Он усмехнулся. – Если, конечно, не считать твоей необузданной чувственности, которая с такой легкостью приходит в возбужденное состояние, – А твоя? – Джонни улыбнулся еще шире.

– Я всегда считал это одной из своих сильных сторон.

– Уж и не знаю, можно ли рассматривать похоть в качестве достаточного основания для женитьбы.

– Это, по крайней мере, лучше, чем не иметь для женитьбы вообще никаких оснований, как это было в твоем случае с Джорджем Болдуином.

– Он был нужен мне, чтобы защититься от Грэмов. Что в этом плохого? Ты-то их не знаешь, поэтому не смей обвинять меня. От меня зависит будущее этого ребенка.

– И от меня тоже.

– Это спорный вопрос. Мы уже говорили об этом.

– Послушай, – сказал он с усталым вздохом, – я не знаю точно, что подразумевается под словом «любовь», но, похоже, раздор между нами вызван именно тем, что мы понимаем его по-разному. Но если «любовь» – это скучать по тебе и хотеть тебя, одновременно понимая, что я этого не должен и не хочу заботиться об англичанке, которая к тому же является дочерью проклятого Гарольда Годфри, то любовь – это подлинное несчастье.

– Это милое объяснение только укрепляет меня в нежелании принять твое предложение руки и сердца. Как мы сможет жить вместе, когда между нами лежит такая бездна ненависти?

Элизабет также хотела спросить Джонни о том, как ей быть с ревностью по отношении ко всем женщинам, которых он когда-либо имел, но она не смогла унизить себя подобным признанием.

– С помощью логики и здравого смысла можно получить ответы на любые вопросы. – Ему было виднее – человеку, привыкшему ходить по лезвию бритвы.

– Однако не может же всегда быть так, что выходит только по-твоему, Джонни.

Он резко вскочил, будто Элизабет хлестнула его плетью, некоторое время сверлил ее взглядом, а затем отвел глаза и отошел к окну.

– Похоже, мне стоит просто-напросто позвать своего священника и покончить с этим раз и навсегда, – горячо проговорил он. Ему еще никогда не приходилось сталкиваться со столь длительным сопротивлением, и теперь он раздумывал над тем, скоро ли придет конец его терпению. То было время, когда властителями жизни являлись мужчины, а мнение женщин не значило ровным счетом ничего.

– И почему это я стал таким вежливым? – проговорил он, обращаясь к самому себе.

Однако Элизабет услышала его с другого конца комнаты и ответила:

– Потому что ты боишься, как бы я не опозорила тебя, закричав или отказавшись выходить за тебя замуж прямо на венчании.

Она не понимала, что эта вежливость не имела ничего общего с ним. Все усилия, которые совершал над собой Джонни, были предназначены только для нее. Она могла бы кричать до посинения перед лицом небес и местного священника, чье существование целиком и полностью зависело от Джонни. Она могла бы кричать перед всем городом – и это тоже ничего бы не изменило. Но для него были важны ее чувства, которые он старался щадить, и поняв, что неправильно подходит к делу, тут же стал вежлив и разумен.

Однако к их отношениям было применимо любое слово, кроме «разумность». То, благодаря чему они соединились, что дарило им радость и постоянно бурлило жаркими воспоминаниями, не имело ничего общего со здравым смыслом. Их объединяла существовавшая физическая тяга друг к другу – такая сильная, что иногда Джонни казалось, что, женясь на Элизабет, он подписывает себе смертный приговор. Но, поскольку он никогда раньше не утруждал себя поисками различий между словами «любовь» и «страсть», он теперь не мог с точностью сказать, что именно испытывает по отношению к Элизабет. Он только знал, что никогда в жизни и ни к одной из женщин не чувствовал ничего подобного.

Повернувшись к ней от окна, он небрежно обронил:

– Я приду сегодня вечером.

– Что под этим подразумевается? – С тех пор, как Элизабет забеременела, настроение ее было весьма переменчивым, и хотя этот вопрос она задала довольно жестким тоном, но почувствовала при этом, как по ее позвоночнику пробежала жаркая волна.

– Под этим подразумевается кое-что, чем я очень люблю заниматься. Будь со мной поласковее.

18

Весь день Элизабет не находила себе места. Пыталась читать, потом отправилась на прогулку вместе с Хелен. Однако возбуждение не проходило. Остаток дня прошел на кухне под монотонное воркование госпожи Рейд, которая рассказывала всякие забавные истории о детстве Джонни. Это лишь усилило смятение чувств. Сохранять остатки благоразумия становилось все труднее – пребывание в доме Джонни Кэрра едва не доводило ее до экстаза.

В тот вечер Хелен одевала ее с особым тщанием, стараясь, чтобы каждая складочка юбки легла на свое место, а кружева, обрамлявшие вырез платья, выглядели как можно пышнее. Для волос оказались припасены золотые ленты в тон богатой вышивке нового шелкового наряда. Служанка позаботилась обо всем, даже притащила с собой флакон духов, распространявший крепкий аромат роз.

В конце концов Элизабет, выведенная из себя столь чрезмерным прилежанием, взмолилась о пощаде. Однако ее слова вызвали у Хелен лишь снисходительную улыбку.

– Ребеночек кого хочешь заставит нервничать, – ласково произнесла она, – но ничего, миледи, скоро управлюсь. Ведь вам небось самой хочется быть сегодня вечером покрасивше, чтобы он заметил.

– С чего бы это? – слегка фыркнула Элизабет. – С какой стати нынешняя ночь должна отличаться от любой другой?

Горничная лишь отвела глаза.

– Признайся, тебе что-то известно, – начала допытываться Элизабет, почувствовав неприятный холод в животе. Новое платье и прилежно расправленные кружева внезапно словно свинцом навалились на ее плечи. Теперь она с предельной ясностью осознала, что эта тщательная процедура одевания имела какое-то особое значение.

– Нет, миледи, ничего такого не знаю, не ведаю, – глухо забубнила служанка, однако голос ее ясно выдавал смущение, а глаза ни за что не хотели встречаться с глазами госпожи.

Бедной девушке явно под страхом суровой кары было не велено говорить то, что она знала, и не имело смысла терзать ее слишком настойчивыми расспросами. Элизабет и без того уже догадалась о новой опасности, хотя и раньше никогда не теряла бдительности в отношении планов Джонни Кэрра.

За ужином Элизабет почти ничего не ела вопреки всем стараниям Хелен, которая любовно сервировала стол, поставив на него даже букет тепличных роз. И когда в дверь раздался знакомый дробный стук, она едва не подпрыгнула на месте.

Через секунду, не дожидаясь разрешения войти, на пороге комнаты появился Джонни собственной персоной.

– Спасибо, Хелен, можешь идти, – небрежно бросил он на ходу, пододвигая стул и усаживаясь за стол. Так в мгновение ока Элизабет оказалась ночью наедине с Джонни Кэрром.

Сейчас, когда на его лице играл не луч рассветного солнца, а золотой отсвет пламени свечи, он выглядел совсем другим. Перед ней сидел совершенно незнакомый мужчина – не проситель, а человек, больше привыкший повелевать.

На нем был камзол из черного бархата с разрезами на рукавах и груди, сквозь которые виднелось великолепное тонкое полотно белой сорочки. Кружева на манжетах и под воротником пенились, как старое вино, а меж складок жабо мерцал крупный бриллиант. Ткань, из которой были сшиты его шотландские штаны, не отличалась крикливостью – в ее рисунке преобладала черная и серая клетка. Вместе с тем красная марокканская кожа расшитых золотом башмаков гармонировала по цвету с яркими шелковыми подвязками, перехватывавшими его колени. Столь живописный облик довершала синяя муаровая лента, которой были стянуты сзади волосы.

– Изумительно, – оценил он роскошную обнову Элизабет с чарующей улыбкой, от которой в трепещущем свете свечи особенно резко выступили его скулы. – Твой наряд просто неподражаем. – Вышивка, сплошь покрывавшая платье, действительно была на редкость затейлива: на зеленом и темно-пурпурном фоне были щедро рассыпаны желтые ирисы. А золотые кружева, перемежавшиеся с разноцветными лентами, пышно украшали ворот, локти и широко разрезанные рукава.

– Очевидно, я должна поблагодарить тебя за щедрость. – Элизабет вполне отдавала себе отчет в том, сколь дорого должна была обойтись эта ручная вышивка по шелку. – Но, право же, такая роскошь мне вовсе ни к чему.

– Полно, милая, – пожал он бархатными плечами, – видеть тебя в этом платье доставляет мне истинное наслаждение. К тому же дюжина деревенских белошвеек получила возможность заработать. – Его улыбка обезоруживала поистине детской непосредственностью.

– Что ж, в таком случае благодарю тебя за заботу о деревенских жителях. – В конце концов она все-таки улыбнулась, как ни старалась сдержаться. Его веселость оказалась заразительной.

– Я тут принес тебе кое-что, – вспомнил Джонни и, склонившись над столом, накрытым белоснежной скатертью, протянул ей небольшую шкатулку, обтянутую бархатом. – Так, безделица, – добавил он все с той же обезоруживающей улыбкой.

Подняв голубую бархатную крышку, Элизабет обнаружила внутри перстень с бледно-лиловым нефритом. На полированной поверхности камня было вырезано изображение фасада нового дома Элизабет в «Трех королях».

– Красиво…

– Я подумал, что тебе может понравиться твой архитектурный замысел, запечатленный в камне.

– Я возвращаюсь в «Три короля»? – В ее словах зазвучали надежда и радость.

– Возвратишься когда-нибудь. В конце концов я хочу всего лишь жениться на тебе, но не сделать своей рабыней.

– Действительно?

– Действительно, Элизабет. Все наши препирательства гроша ломаного не стоят. Тебе только надо выйти за меня замуж, и ты будешь вольна отправиться куда угодно. Я вовсе не собираюсь быть твоим тюремщиком.

– А ты тоже сможешь делать все, что тебе заблагорассудится?

Ее голос странно дрогнул, что привело Джонни в некоторое замешательство.

– Должно быть, в твоем вопросе кроется подвох? – спросил он с осторожной улыбкой.

– Ответь же мне!

– И что же ты хочешь услышать от меня? – У него было такое чувство, будто ему приходится продираться сквозь чащу с завязанными глазами.

– То, что ты хочешь сказать.

– В таком случае давай сойдем вниз. Мне хотелось бы показать тебе кое-что. – Будучи человеком действия, он был уже измотан спорами, вынужденной вежливостью и трехдневным ожиданием.

Джонни повел ее за руку по узкому коридору, а затем вниз по лестнице. Пройдя два лестничных марша, они оказались на первом этаже. Широкая анфилада комнат вывела их к искусно украшенной двери, заслуживающей скорее названия ворот. За ней открылся обширный зал с расписными потолками и стенами, обшитыми панелями из шотландской сосны, своим нежным цветом напоминающей мед. Пол был устлан турецкими коврами, в десятках китайских ваз расставлены чайные розы.

– Да ведь это твоя спальня! – вскричала Элизабет, не ожидавшая столь низкой уловки.

В комнате стояла широкая, во всю стену, кровать под пологом из парчи цвета лесной листвы. Покрытые затейливой резьбой столбы возвышались до самого потолка, на котором, как на небесах, резвились всевозможные боги и богини.

– Тебе нравится? – спросил он с невинным видом, как если бы привел сюда свою гостью с единственной целью обсудить достоинства помещения, а теперь недоумевал, отчего это вдруг удивление на ее лице сменяется негодованием.

– Я ухожу!

– Вряд ли я тебе позволю это.

– Так ты намерен удерживать меня здесь силой? – Она даже в бреду не могла представить себе, что он будет с ней так бесцеремонен.

– Да, – бесстрастно ответил Джонни, – намерен. Я намерен переспать с тобой, Элизабет Грэм, чтобы затем взять тебя в жены, заметь, при свидетелях. – Непременными условиями законного брака, который не мог быть опротестован в суде, были брачное свидетельство, присутствие на церемонии бракосочетания священнослужителя, произнесение женихом и невестой клятв верности при двух свидетелях, а также проведенная вместе ночь.

– Вот как? – ошеломленно пробормотала Элизабет. – Столь варварским способом?

– Пусть даже варварским, – спокойно подтвердил он. То, как мягко и равнодушно произнес Джонни эти слова, свидетельствовало, что решение принято им если не несколько дней, то уж, во всяком случае, несколько часов назад. Он явно все продумал до мелочей.

– И мое мнение по этому поводу тебя абсолютно не интересует?

– Нет, не интересует.

– Но ведь это же вопиющее беззаконие! Ни один суд не признает этот брак действительным. Да тебе просто не удастся найти свидетелей, которые согласились бы стать соучастниками преступления, не говоря уже о священнике! – разгоряченно протараторила Элизабет.

Ее наивность вызвала у него немного грустную улыбку.

– Все это вполне законно, моя дорогая. Не знаю, согласны ли свидетели стать соучастниками преступления или нет, но они уже находятся в соседней комнате. Наготове. Стоит мне только свистнуть.

– В соседней комнате? – Ее голос понизился до шепота.

– Уж не собираешься ли ты завизжать? Твой визг – такой самозабвенный – всегда действует на меня в высшей мере возбуждающе, – ухмыльнулся Джонни Кэрр.

– Нет, это кошмар какой-то… Но ты не можешь говорить это всерьез. Ведь ты не собираешься делать этого, правда?

– Завтра пойдем в часовню и доведем все формальности до конца.

– Значит, ты все до конца продумал…

– Надеюсь, что да. – Его губы тронула самоуверенная усмешка.

Если бы не это дьявольское самодовольство, она ни за что не ударила бы его изо всех сил, однако темная, мстительная злоба ослепила ее, лишив всякой осмотрительности и способности контролировать собственные действия.

И если бы она не ударила его, то он, в свою очередь, скорее всего не обошелся бы с ней столь необычным образом.

На секунду Джонни застыл на месте, прижав ладонь к горящей щеке и ощущая во рту соленый вкус крови. Ему стоило огромных сил сдержаться и не ответить ей оплеухой. Через несколько мгновений он заговорил, и его спокойный голос еще раз подтвердил, какая сила воли присуща этому удивительному человеку.

– Тебе определенно стоит преподать урок вежливости, – произнес он с подчеркнутой сдержанностью.

– Уж не ты ли собрался быть учителем? – Едва успев вымолвить это, она пожалела о собственной запальчивости – столь мрачен был взгляд его глаз. Глаз непреклонного тирана.

– И не просто учителем, а учителем идеальным, – прошипел Джонни сквозь зубы. С преувеличенной галантностью он поклонился женщине, которая со времени Хекшема только и делала, что третировала его. Очевидно, для этого ему пришлось призвать на помощь все изысканные манеры, которым его когда-либо учили самого. Не дожидаясь ответа, он подошел к двери, запер ее и бросил ключ в верхний ящик бюро. Все это было проделано весьма ловко, без единой паузы. – А теперь посмотрим, чему учили тебя, – монотонно проговорил «преподаватель», вновь приближаясь к своей жертве. Продолжая разговаривать с ней, как доктор с пациентом, он стянул с себя камзол и небрежно бросил его на пол. Затем, сбросив башмаки с красными пятками, Джонни мягко, как кот, подкрался еще ближе. Его ступни в шелковых чулках действительно чем-то напоминали кошачьи лапы. – Не бойтесь, леди Грэм, – промурлыкал он, подходя вплотную к Элизабет, в то время как она продолжала стоять как вкопанная посередине роскошной опочивальни, – я не кусаюсь.

– Что ты задумал? – Ее взгляд был по-прежнему прям и смел. Эта женщина и виду не подала, что испугана до смерти.