Текст книги "Итальянские каникулы"

И тут она услышала его. Крохотный голосок из самых глубин души.

Изабел закрыла глаза и напрягла слух, но так и не смогла разобрать слов. Раздраженная, недовольная, она долго не смела пошевелиться, прижавшись щекой к оконной раме и закрыв глаза, но все напрасно. Голосок смолк.

И хотя в комнате было тепло, зубы ее стучали. Она чувствовала себя потерянной, ужасно одинокой и очень сердитой. Она все сделала правильно. То есть почти все, если не считать влюбленности в жалкого труса. Она все сделала чересчур правильно. И была так занята наведением порядка в своей жизни, что не нашла времени, чтобы просто жить. До тех пор, пока не приехала в Италию. И взгляните только, чем все это кончилось! Полнейшим хаосом.

Голосок снова принялся что-то шептать, но она так и не смогла разобрать слов за стуком сердца.

– Рен?

Он вернулся к действительности, словно упав с небес на землю.

– Да. Так будет лучше. Как скажете.

– Вы уверены?

Говард Дженкс кое-как втиснул свое грузное тело в кресло и многозначительно прищурился. В эту минуту он как нельзя больше походил на человека, горько раскаивавшегося в выборе кандидата на главную роль. И Рену трудно было его упрекнуть. Он никак не мог сосредоточиться и постоянно терял нить разговора. Непослушные мысли продолжали куда-то уплывать. Он также знал, что выглядит на редкость дерьмово. Глаза налиты кровью, и только первоклассный гример сумеет замазать круги под глазами так, чтобы лицо выглядело естественно. Но откуда взять приличный вид, если по ночам лежишь и таращишься в потолок?

«Черт побери, Изабел, оставишь ты меня наконец в покое?» В номере римского отеля «Сен-Режи гранд», где остановился Дженкс, на несколько минут стало тихо.

– Ты твердо решил, Рен? – спросил Ларри, нахмурившись. – Я думал, что ты не хочешь использовать дублера в сцене на Золотых воротах?

– Я и не хочу, – заверил Рен так небрежно, словно именно это имел в виду с самого начала. – Это только все усложнит, а я не боюсь высоты. – Следовало бы на этом и остановиться, но язык, похоже, не желал повиноваться. – И потом, вряд ли так уж трудно поймать шестилетнюю девочку.

В комнате снова установилось неловкое молчание. Оливер Крейг, актер, игравший роль Натана, поднял брови.

Крейг при всей своей внешности пай-мальчика из церковного хора имел заслуженную репутацию профессионала. Он учился в Королевской академии искусств, играл в репертуарных спектаклях «Одц Вик». Дженкс пригласил его на съемки, увидев в низкобюджетной романтической комедии.

– Трюки на мосту включают в себя больше, чем просто погоня за маленькими девочками, – сухо заметил Дженкс. – Впрочем, уверен, что вам это известно.

Крейг немедленно поспешил на помощь:

– Вчера мы с Реном беседовали об эмоциональном равновесии между сценами в стиле экшн и менее насыщенными динамикой моментами. Поразительно! – воскликнул он и продолжал распространяться о том, как, оказывается, счастлив Рен получить роль, в которой может проявиться его необыкновенный талант, как слаженно будут они работать вместе, и тому подобное…

Рен извинился и пошел в ванную, где с облегчением сполоснул лицо холодной водой. Нужно собраться. Прошлой ночью Дженкс отвел Ларри в сторону и спросил, не употребляет ли Рен.

Он схватил полотенце. Это величайший для него шанс. Венец всей карьеры, а он готов все профукать, потому что не может сосредоточиться. Ему отчаянно хотелось услышать голос Изабел, и несколько раз он едва не снял трубку. Но что он скажет? Что тоскует по ней так сильно, что не может уснуть? Что его потребность в ней стала болью, которая никак не уходит?

Если бы он не дал слово приехать на праздник сбора урожая, наверняка уполз бы в ночь, как мерзкая рептилия, какой и был на самом деле. А теперь из него снова будут тянуть жилы, и придется терпеть.

Вчера он наткнулся на американского репортера, попытавшегося узнать, правда ли, что они с Изабел Фейвор весьма близко знакомы. Сукин сын старался вытянуть из него подробности, и Рен едва сумел отвязаться.

Черт побери Саванну с ее поганым языком, который мелет без устали!

Рен отрицал все, сделав вид, что почти незнаком с Изабел. Ее и без того хрупкая репутация не выдержит публичного обвинения в связи с ним.

Он снова повторял себе то, что твердил целыми днями. На каком-то этапе их роман должен либо закончиться, либо подняться на очередную логическую ступень, а какая очередная ступень может существовать для столь разных людей? Следовало с самого начала оставить ее в покое, но его слишком к ней влекло. И он не смог устоять. А теперь, когда настало время уйти, в глубине души Рен все еще хотел, чтобы у нее остались хорошие воспоминания о нем. Может, именно поэтому он так отчаянно пытался оставить по себе хорошую память, прежде чем они расстанутся навсегда.

Он вернулся в комнату. При его появлении разговор прекратился. Сразу стало яснее ясного, о ком шла речь. Он заметил, что Оливер уже ушел. Дурной знак.

Дженкс поднял очки на лоб.

– Садитесь, Рен.

Вместо того чтобы опуститься на стул, показав тем самым, что понимает серьезность ситуации, Рен подошел к бару и открыл бутылку пеллегрино. Сделав несколько глотков, он наконец сел. Агент послал ему предостерегающий взгляд.

– Мы с Ларри тут поговорили, – начал Дженкс. – Он продолжает уверять меня, что вы целиком поглощены проектом, но у меня возникли немалые сомнения. Если у вас какие-то проблемы, я предлагаю немедленно рассказать, в чем дело, чтобы мы все вместе могли их решить.

– Никаких проблем.

На лбу выступил пот. Нужно как-то убедить Дженкса, что все в порядке, и он попытался найти верные слова, но с губ сорвалось нечто совсем несообразное:

– Я считаю, что в сценах с детьми должен присутствовать детский психолог. Лучший, какого только можно найти. Я вовсе не желаю стать героем их ночных кошмаров!

Но разве это не его работа – быть героем ночных кошмаров? Интересно, как спит Изабел?

И без того глубокие морщины по обе стороны рта Дженкса превратились в некое подобие оврагов, но прежде чем он успел ответить, зазвонил телефон. Ларри поднял трубку.

– Да? – И, взглянув на Рена, покачал головой: – Он сейчас не может подойти.

Рен выхватил у него трубку и поднес к уху.

– Гейдж.

Дженкс обменялся долгим взглядом с Ларри. Рен послушал, бросил трубку и направился к двери.

– Мне нужно идти.

Гнев не давал покоя Изабел. Кипел под внешним налетом спокойствия, когда она резала овощи на кухне виллы и вынимала из буфета блюда. К вечеру они с Джулией решили выпить по стаканчику вина в городе, но гнев так и не унялся. Она навестила детей Бриггсов и, даже слушая их болтовню, ощущала, как бурлит гнев.

Сев в машину, она направилась было домой, но краем глаза поймала яркое цветовое пятно в витрине местного бутика. Там переливалось платье – пылающий красно-оранжевый шедевр, горевший ярче ее гнева. Ей в голову не пришло бы надеть нечто подобное, но «панда», похоже, этого не знала, потому что свернула прямиком к бутику и там остановилась как раз под табличкой «Стоянка запрещена», а десять минут спустя Изабел вышла из магазинчика с платьем, которого не могла себе позволить и не могла представить на себе.

Этим вечером она принялась готовить, охваченная лихорадкой враждебности. Разожгла яркое пламя в печи, поджарила колбаску с пряностями, купленную в городе, громко стуча ножом, порубила лук и чеснок, добавила горький перец из сада. Вспомнив, что не вскипятила воду на макароны, полила едким соусом толстый ломоть черного хлеба и отнесла все в сад, где уселась на ограду и в два счета расправилась с едой, запив ее двумя стаканами кьянти. Потом вымыла посуду под доносившийся из радиоприемника грохот итальянского рок-н-ролла. Разбила тарелку и с такой злостью выбросила осколки в мусорное ведро, что едва его не опрокинула.

Зазвонил телефон.

– Синьора Изабел, это Анна. Вы хотели прийти завтра утром, помочь расставить столы под тентом, но теперь это не обязательно. Синьор Рен обо всем позаботится.

– Он вернулся?

Карандаш, неизвестно каким образом оказавшийся в руке, с хрустом переломился.

– Когда он приехал?

– Сегодня днем. Вы не говорили с ним?

– Пока нет.

Она поднесла к губам большой палец и откусила кусочек ногтя.

Анна принялась перечислять последние детали подготовки к празднику и кстати упомянула о девушках, которых наняла в помощь. Под конец пожелала Изабел хорошенько повеселиться.

Ярость душила Изабел.

Она собрала все заметки к будущей книге по преодолению личного кризиса и швырнула в камин. Когда все превратилось в пепел, она проглотила две таблетки снотворного и легла спать.

Утром она наскоро оделась и поехала в город. Обычно после снотворного голова была тяжелой, но гнев по-прежнему оставался с ней и выжег весь туман в мозгах. Она приняла смертельную дозу эспрессо в баре на площади, потом долго бродила по улицам, но боялась заглядывать в витрины из опасения разбить стекло. Ее то и дело останавливали местные жители, которым не терпелось потолковать о пропавшей статуе или сегодняшнем празднестве. Она вонзала ногти в ладони и отвечала как можно более кратко.

На ферму Изабел вернулась почти перед началом праздника. Прошла прямо в ванную и встала под ледяной душ, тщетно пытаясь охладить пылающую кожу. А когда начала накладывать косметику, пальцы нажали на карандаш для подводки век сильнее, чем нужно, и грифель скользнул по скуле. Тональный крем, тени для век, румяна – сегодня все обрело собственную волю. Трейси оставила в ванной баночку кроваво-красного блеска для губ, и Изабел немедля им намазалась, а когда закончила, рот ее блестел, как у вампира.

Она повесила купленное платье на дверцу гардероба, откуда оно манило языком пламени. Ткань падала от лифа до подола прямой светящейся колонной. Она никогда не носила ярких цветов, но теперь сорвала платье с вешалки и рывком натянула. Только застегнув молнию, она вспомнила, что не надела трусиков.

Изабел встала перед зеркалом. Россыпь крохотных янтарных бусинок, спрятанных в ткани, поблескивала угасающими угольками. Косой вырез оставлял открытым одно плечо, а «рваный», падающий псевдолохмотьями подол сверкал огаенными кончиками от середины бедра до икры. Платье не подходило ни к случаю, ни к ее обычному стилю, но она все равно собиралась появиться в нем на празднике.

К нему полагались туфли с опасно высокими шпильками и позолоченными бусинами на мысках, но ничего подобного у нее не было. Поэтому она сунула ноги в бронзовые босоножки.

«Чтобы легче было разбить твое сердце на тысячу осколков».

И снова уставилась в зеркало. Сочетание алых губ и оранжевой ткани резало глаз, босоножки не подходили к платью, но ей было все равно. Она забыла высушить волосы после душа, и буйная масса светлых волос выглядела совсем как у матери в ее самые разгульные дни.

Изабел вспомнила мужчин, шумные скандалы, все излишества в жизни матери и сжала маникюрные ножницы. Оглядела их, как нечто незнакомое, поднесла к волосам и принялась щелкать лезвиями.

Маленькие отрезанные локончики обвивались вокруг пальцев. Ножницы издавали сердитое клацанье, двигаясь быстрее и быстрее, пока аккуратная стрижка не превратилась в непокорную гриву растрепанных, стоящих дыбом прядок. И наконец, она стащила браслет, швырнула на постель и хлопнула за собой дверью.

Тряхнув головой, она вышла из дома и почти побежала по тропинке. Из-под каблуков разлетались камешки. Впереди показалась вилла Ангелов, и она заметила темноволосого человека, садившегося в пыльный черный «мазерати». Сердце Изабел екнуло, но тут же вновь вернулось к обычному ритму. Это оказался всего лишь Джанкарло, отводивший спортивную машину к обочине подъездной дороги, чтобы дать больше места автомобилям прибывающих гостей.

День был слишком прохладным для такого открытого платья, но хотя солнце скрывалось за плотным слоем туч, кожа Изабел по-прежнему горела. Она прошла в конец сада, где уже собирались жители города. Кое-кто беседовал под возведенным на лужайке тентом, остальные толпились на лоджии. Джереми и несколько мальчишек постарше перекидывались футбольным мячом через головы скульптур. Младшие путались у них под ногами.

Изабел забыла сумочку. У нее не было денег, бумажных платков или помады, ручки или мятных таблеток. Ни тампакса, ни ключей от машины, ни карманного набора отверток – ни одного предмета из тех, которыми она пыталась защитить себя от неопрятной реальности жизни. И хуже всего, у нее не было пистолета.

Толпа расступилась.

Еще до того, как все увидеть своими глазами, Рен почувствовал что-то неладное. Трейси вытаращила глаза, а Джулия тихо охнула. Витторио поднял голову и пробормотал знакомую итальянскую фразу, но когда Рен узрел, что именно вызвало такую реакцию, его мозг потерял способность к переводу.

Изабел пылала огнем, который сама же и разожгла.

Он вобрал взглядом оранжевый пожар платья, блеск в глазах, яростную энергию, исходящую от нее, и во рту пересохло. Куда подевалось ее аккуратно-нейтральное обличье: все эти скромные черные, белые и бежевые платья, свитера и слаксы, определявшие ее мир и пристрастия? А ее волосы…

Беспорядочные прядки светились на голове: стиль, за воспроизведение которого парикмахеры с Беверли-Хиллз брали сотни долларов.

Помада не сочеталась с платьем, так же как и туфли, но Изабел горела неестественной решимостью, которая немедленно заставила его насторожиться. Он провел год на съемках «Молодых и неугомонных». Читал все сценарии и точно знал, что происходит.

В город ворвалась коварная и порочная сестра-близнец уравновешенной и доброжелательной Изабел Фейвор.

Глава 23

Изабел исподтишка наблюдала за Реном, исподтишка наблюдавшим за ней. Он был одет в черное. За его спиной на столах, накрытых ярко-синими скатертями, желтели керамические горшки, в которых пенились розовые герани. Но живописные цветовые пятна не привлекли ее внимания. Из динамиков, установленных Джанкарло на лоджии, лилась музыка, а на сервировочных столиках уже стояли блюда с закусками, подносы с сырами и чаши с фруктами.

Взгляды их наконец скрестились, и пламя гнева Изабел поднялось еще выше. Этот человек был ее любовником, но она так и не узнала, что творится там, за серебристыми глазами. Не знала и не интересовалась. При всей своей физической силе он оказался трусом в душе. Лгал ей тысячью способов: своей соблазнительной стряпней, победным смехом, исступленными поцелуями и мучительно-сладостными ласками. Хотел он того или нет, но во всем этом крылись невысказанные обещания. Может, не любви, но чего-то очень важного. И он все предал.

Через сад к ней направлялся Андреа Кьяра. Изабел отвернулась от черного призрака – Рена и его черного сердца и пошла навстречу городскому доктору.

Завидев их вместе, Рен едва удержался, чтобы не пнуть первый попавшийся предмет. Он услышал, как она с благоговейным придыханием, словно старлетка пятидесятых, произнесла имя красавчика – брата Витторио. Кьяра ответил масленым взглядом, поднял ее руку и поднес к губам. Сопляк.

– Изабел, cara[31]31
  Дорогая (ит.).


[Закрыть]!

Cara, тоже мне! Дерьмо собачье!

Рен был вынужден смотреть, как доктор Сперматозоид берет ее под локоток и отводит в сторону! Неужели она воображает, будто сможет побить Рена в его собственной игре! Да она интересуется Андреа не более чем он Саванной! Так почему же по крайней мере не оглянется на него, чтобы проверить, подействовал ли яд?!

Он взглядом вынуждал ее обернуться. Тогда он со спокойной совестью широко зевнет ей в лицо: необходимое доказательство того, что он превратился в патентованного мерзавца. Он ведь сам хотел покончить с этим, верно? И должен радоваться, что она флиртует с кем-то еще, пусть даже в отместку. Так почему же у него чешутся руки прикончить сукина сына?

Тут появилась Трейси и оттащила его достаточно далеко от остальных, чтобы без помех устроить выволочку по высшему разряду.

– Ну, каково тебе глотать собственное лекарство? Вкусно? Эта женщина – лучшее, что было у тебя в жизни, а ты отталкиваешь ее!

– Верно, но я далеко не самое лучшее, что случилось в ее жизни, и ты прекрасно это знаешь. А теперь оставь меня в покое.

Не успел он избавиться от нее, как тут же подошел Гарри:

– Ты точно знаешь, что делаешь? Уверен?

– Абсолютно.

Ему так недоставало ее страсти. Ее доброты. Чувства бесконечной уверенности. Он тосковал, вспоминая о том, как она почти заставила его поверить, что он куда лучше, чем казался себе.

Рен смотрел на ее шикарного, великолепного, растрепанного двойника и ужасно хотел вернуть аккуратную, терпеливую Изабел, ту самую, от которой так рьяно старался отделаться.

Когда Кьяра положил руку ей на плечо, Рен вынудил себя проглотить желчь ревности. Сегодня у него есть миссия – миссия, которая даст ему сладостно-горькое удовлетворение. Он хотел дать ей понять, что то эмоциональное вложение, которое она сделала в него, хотя бы в чем-то, но окупилось. Может, он даже надеялся заработать ее улыбку, хотя это казалось маловероятным.

Сначала он решил подождать, пока не кончится обед, и лишь потом объявить о великой новости. Но теперь вдруг потерял терпение. Похоже, это нужно сделать именно сейчас.

Он сделал знак Джанкарло выключить музыку.

– Друзья, мне нужно кое-что сказать вам.

Люди постепенно замолкали и поворачивались к нему. Джулия и Витторио, Трейси и Гарри, Анна и Массимо – все, кто помогал собирать урожай. Взрослые шикали на детей.

Рен встал рядом с тентом, где было посветлее. Изабел осталась рядом с Андреа.

Он заговорил, сначала на итальянском, потом на английском, желая удостовериться, что она не пропустит ни слова.

– Как вам известно, я скоро покидаю Касалеоне. Но не мог сделать это, не найдя способа показать, как я ценю вашу дружбу.

И когда все заулыбались, перешел на английский.

Изабел внимательно слушала, но Рен ощущал, как его захлестывают волны ее гнева. Разбиваются о ноги и грозят поглотить.

Он вынул коробку, которую перед этим прятал под сервировочным столиком, и поставил на столешницу.

– Надеюсь, я нашел достойный подарок.

Он планировал нагнетать напряжение длинной речью, подразнить их немного, но почему-то идея потеряла свою привлекательность. Поэтому он просто открыл крышку.

Все подвинулись ближе, с любопытством наблюдая, как он развертывает упаковку. Рен сунул руки внутрь, вытащил «Утреннюю тень» и поднял над головой.

После нескольких секунд ошеломленного молчания Анна приглушенно взвизгнула:

– Она настоящая? Вы нашли статую?

– Настоящая, – кивнул он.

Джулия, ахнув, бросилась в объятия Витторио. Бернардо подкинул Фабиолу в воздух. Массимо воздел руки к небесам, а Марта принялась всхлипывать. Остальные ринулись вперед, загораживая ту единственную, чью реакцию он хотел видеть больше всего.

Он продолжал держать статую над головой, чтобы видели все. И то обстоятельство, что он не верил в ее магические силы, значения не имело. Главное, что верили они.

Как и «Вечерняя тень», статуя была около двух футов в высоту и всего несколько дюймов в ширину. И то же милое личико, что у близнеца, только волосы чуть длиннее, и крохотные грудки выдавали в ней женщину.

Тут же посыпались вопросы:

– Где вы ее нашли?

– Как вам это удалось?

– Откуда она взялась?

Витторио сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул, призывая к молчанию. Рен поставил статую на стол. Трейси как раз отодвинулась в сторону, и он смог наконец увидеть Изабел. Широко раскрытые глаза, прижатые к губам пальцы. Но она уставилась на статую. Не на него.

– Расскажите, – попросил Витторио. – Расскажите, где вы ее отыскали.

Рен начал с того, что пересказал телефонные разговоры Джози и Джулии и перечислил все подарки, присланные внучке Паоло.

– Сначала я не увидел ничего необычного. Потом заметил, что он подарил ей набор каминных приспособлений.

Витторио с шумом втянул в себя воздух. Как профессиональный гид, он все понял раньше остальных.

– «Вечерняя тень»! – вскрикнул он. – В жизни не подумал бы… Человек, который нашел статую в девятнадцатом веке, долго пользовался ею как кочергой, пока кто-то не распознал ее ценность. Паоло знал эту историю. Я слышал, как он ее рассказывал.

Рен добавил, что долго изучал список, прежде чем догадаться.

– Я позвонил Джози и попросил описать подарок. Она сказала, что набор весьма старый и очень необычный. Лопатка, щипцы и кочерга в виде женской фигурки.

– Наша статуя, – прошептала Джулия. – «Утренняя тень».

– Джози никак не могла забеременеть, и Паоло ужасно переживал. Вот и решил взять статую и послать вместе с другими вещами, чтобы она ничего не заподозрила. Сказал, что это очень ценный антикварный набор и что, если держать его у огня, он принесет ей удачу.

– Так оно и вышло, – кивнула Анна.

– Да. Через три месяца после получения статуи Джози забеременела.

Совпадение, конечно, но кто этому поверит?

– Но зачем Паоло так старался замаскировать статую под кочергу? – удивилась Трейси. – Почему бы просто не послать внучке все, как есть?

– Боялся, что она расскажет Марте и та догадается, что он натворил.

Марта, теребя передник, пустилась в долгое повествование о том, как бедняжка Джози хотела ребенка и как сердце Паоло разрывалось от жалости. Даже теперь, когда брат был мертв, она считала своим долгом защищать его. И все твердила, что Паоло, узнав о беременности внучки, непременно вернул бы статую городу, но, к несчастью, скоропостижно скончался. Толпа, настроенная великодушно, согласно кивала.

Джулия взяла статую и прижала к груди.

– Прошло чуть больше недели с тех пор, как я получила от нее список. Как вам удалось проделать все так быстро?

– Попросил друга поехать к ней и забрать. Он прислал статую мне в римскую гостиницу два дня назад.

Его друг также знал несколько весьма действенных методов, помогавших обойти таможню.

– Она согласилась отдать ее нам?

– Теперь у нее двое детей, и она понимает, насколько это важно для нас.

Витторио схватил Рена в объятия и расцеловал в обе щеки.

– От имени всех жителей Касалеоне говорю: мы никогда не сможем по достоинству отблагодарить вас за все, что вы сделали.

Статуя переходила из одних рук в другие. Джулия и Витторио сияли. Трейси добродушно завизжала, когда Гарри попытался подтащить ее поближе. Анна и Массимо с гордостью смотрели на сыновей и с любовью – друг на друга.

Один Рен был слишком несчастен, чтобы наслаждаться произведенным эффектом. Но все же поглядывал на Изабел, пытаясь сообразить, поняла ли она, что он по крайней мере хоть в одном не подвел ее. Но она ни разу не посмотрела в его сторону, хотя смеялась и шутила с остальными. Он ощущал, как ее гнев сжигает его.

Подбежавшая Стеффи прислонилась к его ноге.

– Почему ты грустный?

– Кто, я? Никогда не был счастливее. Оглянись! Я настоящий герой! – заверил Рен, смахивая большим пальцем шоколадную крошку в уголке ее губ.

– По-моему, доктор Изабел ужасно на тебя зла. Мама говорит… – Маленький лобик сосредоточенно наморщился. – Не важно. Ма капризничает. Папочка велел ей быть с тобой терпеливой.

– Съешь лучше хлебную палочку, – поспешно предложил Рен, затыкая ей рот палочкой.

Анна и пожилые женщины пригласили собравшихся к столу. И хотя статуя по-прежнему ходила по рукам, тут же начались тосты, восхвалявшие Рена. Непривычная судорога сдавила горло. Он будет скучать по этому месту. По этим людям. Сам того не желая, он как-то незаметно пустил здесь корни. Какая горькая ирония, ведь он очень долго не сможет сюда приехать. Но даже если вернется сюда дряхлым стариком, все равно будет видеть гуляющую по саду Изабел. Ее глаза, сияющие только для него.

Она уселась на противоположном конце стола, как можно дальше от Рена. По одну руку от нее сидел Джанкарло, по другую – Андреа. И оба не сводили с нее глаз. Она была словно ускоренная съемка. При каждом жесте, каждом движении рук локоны весело прыгали на голове, вставая пушистым ореолом. Глаза сверкали. Изабел будто была заряжена электрической энергией, но только он чувствовал всю меру скрывавшегося за весельем гнева.

Волнение обострило аппетиты, и суп быстро исчез. Ветер становился все холоднее. Некоторые женщины потянулись за свитерами. Но не Изабел. Ее обнаженные руки горели гневным жаром.

На столе появились огромные миски с отварным языком, политым красным соусом из мидий, и дымящееся ризотто, и все дружно принялись за еду. Событие было как раз из тех, которыми Рен наслаждался больше всего: дружеская компания, хорошая еда, прекрасное вино. И все же он никогда еще не был так жалок.

Джулия и Витторио украдкой поцеловались. Судя по выражению лица Трейси, Гарри лапал ее под столом. Рен хотел лапать Изабел.

Тучи сгустились, и деревья застонали под напором ветра. Неистощимая энергия гнева не давала Изабел посидеть спокойно, но каждый раз, когда она вскакивала, чтобы схватить очередное блюдо, Рен так и ждал, что оно рассыплется в ее руках. Мужчины наперебой ухаживали за ней. Тянулись так откровенно, словно ее кожа была намагничена. Наполняя бокалы, она плескала вином на скатерть. Свалила на землю масленку. Но при этом не была пьяна. Ее бокал оставался почти полон.

Солнце опустилось ниже, облака зловеще темнели, но город получил свою статую, и за столами царило праздничное настроение. Джанкарло включил музыку, и парочки пустились в пляс. Изабел наклонилась поближе к Андреа, слушая его с таким видом, словно каждое слово, слетавшее с его языка, было каплей меда, которую ей хотелось слизнуть. Рен сжал кулаки.

Когда появились бутылки с граппой и винсанто, Андреа поднялся. Рен расслышал его просьбу даже сквозь звуки музыки:

– Пожалуйста, потанцуйте со мной.

Края тента захлопали на ветру. Изабел встала и взяла его руку. Вместе они пошли к лоджии. «Рваные» концы ее огненной юбки переливались искрами у колен. Изабел откинула голову, и светлые локоны разлетелись. Андреа, закуривая сигарету, пожирал глазами ее груди. А она… она вот так, просто, вырвала сигарету у него изо рта и сунула в свой!

Рен подскочил так резко, что свалил стул, и прежде чем она успела впервые в жизни затянуться, двумя шагами перекрыл разделявшее их расстояние.

– Какого черта ты тут вытворяешь?!

Она преспокойно выпустила дым ему в лицо.

– Развлекаюсь, не видишь?

Рен бросил на Андреа взгляд, который приберегал весь этот день специально для него.

– Я верну ее тебе через несколько минут, приятель. Она не сопротивлялась, когда он утащил ее прочь.

Прикосновение к ее коже обжигало пальцы. Не обрашая внимания на веселые взгляды окружающих, Рен толкнул Изабел под ближайшую статую.

– Ты, похоже, спятила?

– Иди к черту, неудачник! – презрительно бросила она, обдавая его очередным облаком дыма. Ему ужасно захотелось вымыть ее рот с мылом, да вот беда: именно он виноват в том, что она стала такой. Отчаянно желая поцелуями унять ее гнев, он напыжился, как последний осел.

– Я надеялся, что мы сможем поговорить, но ты, очевидно, не в настроении быть хоть немного рассудительнее.

– А вот тут ты прав. Поэтому прочь с дороги!

Он никогда не защищался, но теперь приходилось.

– Изабел, у нас ничего не выйдет. Слишком мы разные.

– Святая и грешник, так?

– Просто ты чересчур многого ожидаешь. И все время забываешь, что я тот самый парень, который вытатуировал на лбу: «Потерян для общества». – Рен сжал кулаки. – Когда я был в Риме, ко мне привязался репортер. До него дошли слухи о нас. Я все отрицал.

– Хочешь заработать значок бойскаута?

– Если пресса пронюхает о том, что было между нами, ты потеряешь доверие даже тех немногих последователей, которые еще остались. Неужели не понимаешь? Все это невероятно сложно.

– Я понимаю только, что меня от тебя тошнит. Понимаю, что дала тебе нечто важное, а ты отвернулся. Не захотел взять. И понимаю, что больше не хочу тебя видеть.

Она швырнула сигарету к его ногам и ушла. Платье вилось вокруг ног, пылая яростным огнем.

Рен несколько минут не двигался, пытаясь обрести душевное равновесие. Он должен поговорить с кем-то разумным. Получить совет!

Но один взгляд на лоджию подсказал, что самый мудрый советник, которого он знал в своей жизни, обжимается в танце с итальянским доктором.

Ветер рванул шелковую рубаху, и ощущение потери едва не бросило его на колени. И тогда настала его очередь понять, что он любит эту женщину всем сердцем и, уйдя от нее, совершил величайшую в жизни ошибку.

И что такого, если она чересчур хороша для него? Женщины сильнее он не встречал. Такая запросто приручит самого Дьявола. И если пожелает, рано или поздно справится и с ним. Приведет в нужную форму. Черт, да, он ее недостоин, но это означает только, что придется из кожи вон лезть, лишь бы не дать ей это сообразить.

Правда, Изабел разбирается в людях. Она не какая-то эмоционально нестабильная дурочка, чтобы увлечься красивой внешностью. Что, если все сказанное ею о нем – чистая правда? Что, если она во всем права и он так привык видеть себя сквозь старые очки, что не распознал человека, которым стал?

От этой мысли у него даже голова закружилась. Свобода, которую могло принести новое видение собственной натуры, открывала слишком много возможностей, чтобы думать об этом прямо сейчас. Сначала нужно попытаться поговорить с Изабел, рассказать обо всем. А его мучило неприятное предчувствие неудачи. Она наверняка не собирается так просто сдаваться.

До сегодняшнего дня он был убежден, что Изабел обладает безграничной способностью к прощению, но сейчас эта уверенность поколебалась. Он вновь всмотрелся в танцующую Изабел. Сегодня было в ней что-то такое новое, иное, странное. Не имевшее отношения к стриженым волосам, платью и даже гневу. Что-то…

Его взгляд остановился на ее обнаженной руке, и паника, которую он так долго сдерживал, нанесла наконец сокрушительный удар. Браслет! Где ее браслет?

Его рот пересох, как пустыня. Потому что все случившиеся с ней метаморфозы неожиданно получили объяснение.

Изабел перестала дышать.

Руки Изабел сами собой сжимались в кулаки, а воздух почему-то никак не хотел попадать в легкие. Отступив от Андреа, она, спотыкаясь и налетая на танцующих, пробралась к краю лоджии. Лица вокруг нее сияли счастьем, но, вместо того чтобы успокоить ее, всеобщая радость лишь подлила масла в огонь.

Мимо пробежала шумная стайка детей. Андреа направлялся к ней, явно пытаясь узнать, что случилось. Но Изабел отвернулась и исчезла в саду. Оторванная ветром ставня билась о стену дома, провожая ее надсадными хлопками.

Гнев пожирал ее, но на этот раз он был направлен на нее саму. Оранжевое платье жгло кожу кислотой. Ей хотелось сорвать его, стереть с лица косметику, прилизать волосы. Вновь обрести прежнее спокойствие, самообладание, уверенность в правильном течении жизни – словом, все, что было так безжалостно отнято у нее три ночи назад, когда она читала те письма и молилась у огня.