Текст книги "Смерть в наследство"

Она вдруг разозлилась на этого Кнурова.

Мало того, что к нему летает в бессознательном состоянии, его еще уговаривать пришлось, чтобы он изволил ее выслушать, может, еще такие деньжищи запросит или вообще откажет!

Ой, нет! Лучше бы не отказал!

Потому что вместе с сознанием вернулось и все остальное – Михаил Иванович, слежка и перспектива быть убиенной, предварительно замученной бесполезным допросом с пристрастием.

«Вот и думай об этом, и меньше эмоций! Держи себя в руках!»

За всеми этими переживаниями и внутренними диалогами Ника и не заметила, как уплела вкусный суп и разогретый нежнейший шашлык. Ей не мешали вопросами, а тактично втягивали в общую беседу, пересыпанную шутками-прибаутками, рассказами о детях, которые уже проснулись и изводят двух нянь, одну постоянную, а вторую специально приглашенную на сегодняшний день.

Вероника понимала, что ей стараются помочь расслабиться, успокоиться, чтобы она могла приступить к сути своего дела.

Ника старалась незаметно присмотреться к сидевшим за столом повнимательнее и уже кое-что про них поняла: что эти мужчины – одна команда, сильная, спаянная, настоящая. Может, и не работающая вместе, но команда.

Из разговоров она сделала вывод, что Антон, Михаил и Константин работают на одной фирме и главный там Антон, он вообще здесь самый главный, это чувствовалось. Считывалось без лишних и ненужных комментариев, а у Кнурова своя контора, и Алексей, по прозвищу Пират, которое ему очень подходило, работает с ним.

Ну что ж, она готова!

Чем меньше времени оставалось до приезда Пирата с девушкой и больше нарастал интерес и ожидание, тем спокойнее внешне становился Сергей.

Дуб, Стечкин и он вывели машины на улицу и ждали Пирата, не выключая двигатели. Ринк показал жестами очередность въезда и стал сбоку, держа в руках пульт от ворот.

Чуть сбавив скорость, машина Пирата пронеслась мимо.

– Теряете форму! Целую минуту провозились! – попенял Ринк, когда они рассаживались на террасе за стол. – На полигоне давно были?

– А куда спешить, никого ж не было! – проворчал Мишка.

В общем-то, ничего нового, обычный боевой порядок, задача ясна: в случае обнаружения хвоста одни действия, в отсутствие – другие. И Ринк, гоняющий до седьмого пота!

Замечательно!

Жаль, что хвоста не было, размялись бы!

Предусмотрительная Наталья, немного отстранив Пирата и не давая ему пройти на террасу впереди, чтобы он не обменивался, молча, как умели только они, информацией с остальными, перехватила у него девушку.

Все-таки Наталья – это нечто! Иметь такие мозги и чутье! И знать их так, как будто прошла с ними все обучения и все горячие точки!

Кнуров рассматривал девушку и чувствовал нарастающее разочарование.

«Черт! Слишком молодая!»

Он расстроился.

Странно, его чутье никогда не подводило, он кожей чувствовал – будет дело. Интересное, непростое!

И такой облом!

«Лет двадцать, что-то около этого! Жаль!»

Несколько раз к нему обращались молодые девицы. Разные – и умненькие, и глупые, и просто идиотки. Иногда это были дочки или любовницы бывших клиентов, решившие таким образом вызвать в нем или его заме, Игоре Весине, а проще – Кнуте, интерес к своей особе, доходящий до постели. Они разыгрывали целые спектакли с мифическими похищениями или безумными банковскими аферами. Эдакая развлекуха для не в меру богатеньких дамочек – залезть в постель бывшего спецназовца, нечто опасно-брутальное и настолько далеко отстоявшее в социуме от их папиков – нервы пощипать, в опасность поиграть, скуку развеять или насолить тем же папикам.

Были и другие, богатые истерички, ошалевшие от безделья, практически неограниченных возможностей и впадавшие в мании разного рода.

Не утруждая себя церемониями и дежурными улыбками, он жестко и холодно выпроваживал и тех и других – назад, девочки, назад, к социальным лестничным пролетам и «любимым» горячо мужьям-отцам.

За все существование его фирмы только одна девушка двадцати пяти лет была его клиенткой, и то по просьбе ее отца. У нее действительно случилась сложная ситуация, но только сложная, а не интересная, и девушка, слава тебе господи, была умненькой. Дамочке они помогли и заработали, конечно.

Ната знакомила Веронику со всеми, а он, рассматривая ее, понимал, что откажет, и расстраивался как-то тяжело, мрачнея от того, что ошибся.

Стареть, что ли, стал, или прав Ринк – теряет форму?

Ну, не может быть интересным дело у такой молодой девицы!

Она повернулась к нему, и его сердце пропустило удар.

«Да в чем дело?!»

Кнуров обалдел: несколько секунд она смотрела на него, встретившись с ним взглядом так, как будто давно знала и не чаяла увидеть. Настолько странно, что он не мог подобрать определение этому взгляду!

Она вдруг побелела, и он понял: сейчас упадет.

Он находился ближе всех к ним, стоя у края стола, поэтому Наталья и представила его последним. Сделав шаг, он подхватил Веронику под спину и усадил на скамейку, сняв с ее плеча дорожную сумку.

И от нее исходил еле уловимый запах вишни!

У Сергея окончательно испортилось настроение. Хотелось выматериться от души и с чувством!

Девушка быстро пришла в себя, и он, отодвинувшись подальше, передав заботу о барышне обморочной в другие руки, встал и отошел. К нему неслышно, как обычно, подошел Пират.

– Пусть хоть расскажет, в чем дело, – поняв его настроение, предложил он.

Сергей присмотрелся к нему, что-то в его тоне проскальзывало…

Они все, уже миллионы лет назад, научились разговаривать, понимать и чувствовать друг друга без слов. Если бы не умели, не парились бы сегодня в баньке и не пили ледяную водочку, закусывая шашлычком, а лежали бы неизвестно в чьей земле, без креста и поминовения.

– Ну, пусть расскажет, – отпуская Лешку на свободу, вяло согласился он.

Кнуров понимал, что расстроен, зол, поэтому и дал уйти «брату», не став выяснять, чего тот недоговаривает.

Девушка ела, а он ее незаметно изучал. Она односложно отвечала: «да», «нет», «спасибо», когда к ней обращались, улыбалась дежурно и с трудом – натянутая как струна. Ну, это понятно: не ожидала встретить здесь много людей, оконфузилась обмороком. А может, и специально разыграла, хотя не похоже. Он видел, что она что-то обдумывает, решает, и злился, накручивая себя.

У нее зеленые глаза.

Стоп! А в глазах-то у нас…

– Сколько вам лет? – резко, требовательно спросил он.

За столом воцарилась тишина, как пишут в романах: «гробовая».

Во-первых, потому, что всем стало ясно, что потеха закончилась и началось дело, то самое, которому час.

Во-вторых, вопрос, заданный громко, был весьма далек от деликатности.

Она поставила стакан с минералкой, которую так и не донесла до губ, на стол, посмотрела прямо ему в глаза и ответила:

– Тридцать.

Он ожидал продолжения, что-то вроде: «а что?» или «какое это имеет значение?», но продолжения не последовало.

Как говорится, без комментариев.

– Ты спрашивал? – посмотрел он недовольно на Пирата.

– Да… – расплылся тот в улыбке.

«Понятно!»

Его отпустило, полегчало, опять зазвенело внутри. И не у него одного, между прочим!

– Рассказывайте! – почти приказал он.

– Два дня назад я вернулась из больницы… – начала Вероника, прямо глядя ему в глаза, далеко не приветливым и добродушным взглядом.

Она рассказывала четко, подробно, излагая только факты, не добавляя эмоций или комментариев, никаких «мне показалось, я подумала…».

«Это хорошо! Соображает она замечательно, говорит только по делу. Значит, и работать будет легче», – отметил для себя Кнуров.

– Все, – сказала Ника и отпила воды из стакана.

– Когда умерла ваша бабушка?

– Три месяца назад.

– И до ее сороковин вас никто не беспокоил?

– Нет.

– Опишите, какая у вас квартира и какая у бабушки.

Она подробно рассказала, назвала адреса.

– Если работала одна команда и не торопясь, то неделя, если две, то дня три, – сказал Антон, имея в виду обыск.

– И узнали они совсем недавно, – подхватил Мишка.

– Правильно. Значит, либо в архивах что-то накопали, либо получили информацию, скорее всего, после чьей-то смерти, – кивнул Антон.

– А может, случайно что-то узнали, – предположил Пират.

– Может. А что за сотрясение у вас было? Что-то серьезное, раз вы целых пятьдесят дней в больнице лежали? – спросил Кнуров.

– Меня сбила машина.

– Какая, кто сбил? Это имеет отношение к этим людям? – стрелял вопросами Кнуров.

– Это имеет отношение к Евгению Александровичу Барышеву, вернее, к его сыну, потому что меня сбил именно он.

– Ого! – воскликнула Ната.

– Но его не посадили, – утвердил Антон.

– Нет, – ответила Ника.

– И сколько вам заплатили? – спросил Сергей.

– Нисколько. Я не взяла деньги.

– Вы его просто так отпустили?

– Да.

И опять без комментариев! Ну, не девка, а партизан на допросе!

– Почему?

Пират переглянулся с Антоном, и они понимающе усмехнулись – надо знать Матерого! Когда он работает, никаких политесов, никаких мелочей, не проясненных до конца. Забудьте о тайне личности и неудобных темах.

На то он и Матерый!

Ника посмотрела прямо ему в глаза. «Из-за тебя!» – подумала она со злостью и ответила:

– Он пострадал больше, чем я.

– Каким образом? Тоже лежал в больнице?

– Нет. Увидел и понял, что он пустая дешевка. С него достаточно и этого.

– Почти понятно. Где были ваши родители, когда обыскивали вашу квартиру?

– Там же, где и бабуля: на кладбище.

– Когда они умерли? – сбавив тон и напор, более мягко спросил Сергей.

– Четырнадцать лет назад. Разбились на машине.

– С кем вы жили после их гибели?

– С Соней.

– Кто такая Соня?

– Моя вторая бабушка, мамина мама.

– Где она сейчас? – уже зная ответ, спросил он.

– Там же, где и все остальные, – на кладбище.

Ната прижала ладошку к губам, готовая расплакаться, Антон аккуратно, чтобы не заметила Вероника, обнял ее одной рукой и прижал к себе, подбодрить.

Плакать нельзя, сочувствовать можно, а плакать нет!

– Когда она умерла?

– Год и три месяца назад.

Конечно, Ника понимала, что он спрашивает не из праздного любопытства и не старается сделать ей больно. Конечно!

Но ей все равно больно.

Она видела, что Кнуров работает, пытается разобраться, видела, как он, невзирая на расслабленную позу, собран, настроен на информацию.

Он задал жесткий темп их разговору: вопрос – ответ, вопрос – ответ.

И пусть неприятно, неуютно и он ее сильно раздражает, но она держала свои эмоции в кулаке. Даже, наверное, в двух.

Ника была готова к тому, что придется многое рассказать о себе и о своей семье. Ясное дело!

Ведь выплыло же откуда-то это «наследство»!

Она не была готова, что человеком, задающим эти вопросы, будет он!

– Что-то необычное или странное, какие-нибудь непонятные моменты, помимо аварии, происходили с вами после бабушкиной смерти?

– Да. У меня обнаружился дедушка! – ответила Ника и улыбнулась, первый раз за сегодняшний день.

Последние месяцы жизни бабуля совсем сдала. После Сонечкиной смерти Ника проводила с ней как можно больше времени, часто оставаясь у нее по нескольку дней, а потом и совсем перебралась на Земляной Вал.

Бабуля ложилась рано, сильно уставала, но упорно отказывалась переложить домашние хлопоты на Нику. Ника не спорила, а старалась незаметно переделать все дела сама. Бабуля усмехалась, видя все ее хитрости, но готовку отстояла категорически.

Вечерами, когда Ника возвращалась с работы, она ужинала, перемывала всю посуду, приходила к бабуле в гостиную, забиралась с ногами на диван, и они часами разговаривали обо всем.

Бабуля была высокой, как говорили раньше, статной, интересной женщиной, такой осталась и в старости. Она обладала сильным характером, громким командным голосом, острым умом и великолепным юмором. Полная противоположность своей близкой подруге, мягкой, спокойной, интеллигентной Сонечке, бабуля давала точные, едкие определения событиям, людям и на замечания подруги: «Нельзя же так, Кирюша!» – неизменно громко отвечала: «Да брось ты, Соня, эту интеллигентскую шелуху! Надо называть вещи своими именами!»

Эти две женщины всю жизнь нежно, преданно и беззаветно любили друг друга, защищали, спасали, когда в этом возникала необходимость, оставаясь родными до самой смерти.

Ника завороженно слушала бабулины рассказы про их молодость, их жизнь, о своих родителях, устроившись на диване и не зажигая верхнего света, включив только торшер для уюта.

Бабуле становилось все хуже, и Ника с замиранием сердца понимала, как неотвратимо приближается конец.

В одну из суббот Ника встретилась с Милкой, они прошлись по магазинам в поисках какого-то необыкновенного платья для «шикарной» вечеринки на очередной Милкиной работе. Платье подруга купила, но от ее предложения отметить покупку в кафе Вероника отказалась – она старалась не оставлять бабулю надолго одну.

Открыв дверь и войдя в квартиру, увешанная пакетами с продуктами, которые купила по дороге, решив порадовать бабулю вкусностями, она услышала громкую музыку. Вертинский.

– Бабуля, что, врубаешь на всю катушку? – крикнула она в глубину квартиры.

– Балуюсь, – ответила бабуля, выходя в прихожую поцеловать Нику. – Убирай продукты и заходи в комнату.

В комнате был накрыт стол к чаю, чего последнее время они не делали.

– У нас что, торжество какое-то? И зачем ты перетруждалась?

– Нет, у нас не торжество, у нас серьезный разговор. Я многое должна тебе сказать. И не так уж я перетрудилась, не поле пахала небось!

Ника подвинула бабулино кресло к столу, подставила ей пуфик под ноги, разлила чай по чашкам и спохватилась.

– Ой, я ж тебе вкуснятины всякой принесла! – подскочила она с места. – Как раз к столу!

– Сядь! – потребовала бабуля. – Потом все это. Не суетись!

Она помолчала, а Ника замерла, от чего-то напугавшись.

– Скоро меня не станет, – сказала бабушка решительно. – Не плачь, не печалься, в этом нет ничего страшного!

– Бабуля! – прошептала Ника, стараясь сдержать слезы. – Я же останусь совсем одна! Поживи, пожалуйста!

– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Ника! – прикрикнула она. – Не разводи мокроту! Разговор предстоит долгий и для меня нелегкий! Слушай, постарайся понять.

Она помолчала, допила чай, видимо собираясь с мыслями.

– После моей смерти ты станешь весьма обеспеченной девушкой. Дай мне шкатулку, на комоде стоит.

Ника заспешила, торопливо принесла с комода шкатулку, которую никогда раньше не видела, и внимательно ее рассмотрела.

Шкатулка оказалась и не шкатулка, а прям ларец какой – большая, из резного красного дерева, довольно тяжелая.

Бабуля, открыв ее, стала выкладывать на стол бархатные футляры различной формы, в которых обычно хранят ювелирные украшения, открыла, посмотрела и показала Веронике содержимое двух футляров. В одном поблескивали золотые старинные серьги с крупными изумрудами. Во втором лежало колье, выполненное в том же стиле, что и серьги, в середине которого ярко посверкивал большой изумруд.

– Этот гарнитур наш фамильный, он единственный остался. Все остальное – подарки от мужа и поклонников. Среди них тоже есть интересные вещицы, ну потом сама разберешься. Опись лежит в шкатулке, и второй экземпляр у нотариуса. Ты его знаешь, он помогал нам после Сонечкиной смерти. В понедельник пойдешь в банк, забронируешь там ячейку и положишь это туда.

– А почему ты мне никогда все это не показывала? – шепотом, от потрясения, что ли, спросила Ника.

– Не время было. Слишком много всего с этим связано, я тебе тут подробно написала, потом прочтешь.

Она достала запечатанный конверт и протянула его Нике. На конверте бабушкиной рукой четким, почти графическим почерком было написано: «Пояснение 1. Шкатулка».

Ника взяла письмо, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и не выпустить слезы, рвущиеся из груди от этого неизбежно-страшного, произнесенного вслух «потом».

– Убери ее и налей мне еще чаю, – попросила бабуля.

Ника поставила шкатулку назад на комод, сложив в нее все футлярчики, вернулась к столу и налила бабуле чаю.

Она подумала, что раньше не знала, где и находится у нее сердце. Когда умерла Сонечка, от горя у Вероники болело все, кроме сердца, а сейчас ей казалось, что оно занимает всю грудь и плачет, став огромным оттого, что натерпелось, и устав не болеть.

– Никуша, не надо такой печали, это нормально, когда уходят старые люди. Мне очень много пришлось пережить и великих горестей, и великих радостей, мне пора отдохнуть. Давай, девочка, соберись, мне надо многое тебе рассказать.

– Я постараюсь, – сжав кулаки, сглотнув, загоняя назад слезы, пообещала Вероника.

– Да уж, старайся! Итак, продолжим. Эту квартиру не продавай, сделай косметический ремонт и сдай в аренду. Это хорошие деньги, а деньги всегда нужны, и тебе будет полегче, а то ты на своей работе надрываешься. Вот второй конверт, здесь я написала, какие вещи не надо оставлять квартирантам, и еще кое-что, на случай, когда ты все-таки выйдешь замуж.

Она протянула Нике второй пухлый конверт.

«Пояснение 2. Квартира. Замужество», – было размашисто написано на нем.

– Какое замужество, бабуля? – возмутилась Ника.

– А такое, давно пора! – шумела бабуля. – Теперь ты будешь свободна, за бабками ухаживать не надо, самое время! И не отнекивайся! Красивая, умная, молодая, сильная духом – что в девках сидеть?! Только козла какого-нибудь не подбери, от великой страсти и одиночества больного, и помалкивай, что не бедная! Эх, не успела я проконтролировать, боюсь за тебя! Ну да ладно, будет кому за тобой присмотреть, уж он-то тебя в обиду никому не даст, сиротой не останешься!

– Ты о чем? – удивилась Ника.

– Вот мы и подошли к самому главному. Дай мне водички, я капель выпью.

Ника бегом бросилась в кухню за водой.

– Да не беги! – крикнула бабуля ей вслед. – Я помирать сейчас не собираюсь, это так, для профилактики.

Ника принесла стакан с водой и рюмочку для капель. Бабуля взяла в руки пузырек с лекарством, рюмочку, посмотрела на них и поставила на стол.

– А знаешь, черт бы с ними, с этими каплями! – улыбнулась она задорно. – Принеси коньячку, и еще… Там спрятаны от тебя сигареты, за глиняной миской, на второй полке. Тащи их тоже.

Бабуля раньше иногда курила, хотя курильщицей ее назвать было нельзя – так, по праздникам, в хорошей компании или под преферанс, но считалось, что лет десять, как бросила. Значит, не бросила.

– И не вздумай читать мне нотации! – предупредила для профилактики внучку Кира Игоревна.

– Я и не собираюсь, – ответила Ника, вернувшись из кухни и поставив перед ней графин с коньяком, рюмочку и пепельницу.

Бабуля, как и Сонечка, не признавала никаких бутылок на столе, только графины.

– Эх, упустила я твое воспитание. Не научила выпивать в удовольствие!

– Да, пробел чувствуется.

– И вроде студенткой была, ну, подумаешь, один раз напилась, так со всеми бывает, и никто не бросает. Между прочим, для здоровья иногда полезно. Эх, да что там!

Единственный раз в своей жизни Ника напилась на студенческой свадьбе однокурсников. Ей было так плохо, что она болела два дня. Сонечка отпаивала ее настойками, травами, а приехавшая помочь бабуля предлагала радикальное средство в виде хорошего коньяка, который специально привезла по этому случаю. Сонечка махала на нее руками, а Ника от одного вида бутылки понеслась в туалет. Слава богу, выпила она мало, но, как говорится, хватило. И так как свадьба не набрала еще полагающиеся данному мероприятию обороты, ее заботливо усадили в такси и отправили домой. А коньяктерапию бабуля с Сонечкой пригубили за ее, Никино, здоровье.

С тех пор Ника не пила, не руководствуясь никакими принципиальными соображениями, а просто не желая рисковать.

Бабуля выпила рюмочку, Ника чувствовала, что та старается оттянуть какой-то важный разговор, нервничает и пытается за шутками спрятать нерешительность.

– Чтобы объяснить тебе все, придется начать почти с революции, с твоего прадедушки, моего отца Игоря Викторовича Былинского. Про него тебе никогда не рассказывали, только что жил такой и фотографии его в альбоме. Он был, как тогда это называлось, «из бывших». Кадровый офицер царской армии, дворянин, умница, гениальный стратег и тактик. Они поженились с мамой, твоей прабабушкой, накануне революции, в шестнадцатом году. Отец проникся идеями, которые пропагандировали большевики, и в восемнадцатом добровольно пошел в Красную армию. В те годы таких, как он, из бывших, называли военспец. Воевать они любили, а специалистов в этом деле своих не имелось. К тридцать восьмому году бывших почти всех расстреляли. Свои кадры вырастили. Отец очень быстро понял, что ошибался, что идеи и постулаты большевиков – это одно, а то, что они вытворяют, – совсем другое. Но деваться ему было уже некуда. В семнадцатом у них с мамой родился Олег, а в двадцать втором я. Эмигрировать с семьей ему бы просто не дали. Он был, как говорится, на хорошем счету, карьера его шла в гору, и в тридцать втором он уже полковник. Однажды Сталин остался весьма доволен какой-то работой, которую сделал отец, и похвалил его на приеме при всех: «Вас надо наградить. Какую бы награду вы хотели?», имея в виду орден или что-то в этом роде, а отец ответил, что хотел бы, чтоб ему разрешили построить личную дачу, у него очень больная жена, и врачи настоятельно рекомендуют ей жить за городом. В те времена у военных, и у нас в том числе, имелись только казенные дачи. Очень дерзкая была просьба, но, как ни удивительно, Сталин милостиво разрешил. Отец построил замечательный дом подальше от глаз сослуживцев и умудрился оформить документы так, что дом оказался в пожизненном пользовании, почти частной собственностью мамы и нашей с братом. Уж как он это сделал, загадка, – был очень умный, большевикам не по зубам. Когда начались репрессии и стали сажать и расстреливать его сослуживцев, отец понял, что его тоже не минует эта судьба. Он стал обдумывать, как обезопасить семью, чтобы нас это не коснулось. От нас с Олегом ничего не скрывали, рассказывая правду, как есть, и давая событиям честные оценки. Олег учился в военном училище, а я в школе, мне было четырнадцать лет. Придумывать отцу ничего не пришлось. Все решил случай. При очередном проезде вождя к его машине кинулся какой-то человек, бывший явно не в себе. Отец, оказавшийся рядом, бросился наперерез. Машина Сталина, в которой и Сталина-то не было, сбила обоих. «Покушавшийся» погиб на месте, а отец умер через три дня. Накануне ночью он собрал нас всех и объяснил, как мы должны действовать дальше, предупредил, что будет война, что делать и как жить. Он прощался с нами, а мы не верили. Потом они долго, до самого утра, о чем-то с Олегом беседовали. Отца назвали героем, но инцидент замяли, ни в газетах, ни по радио о нем не сказали ни слова. Отец считал этот случай провокацией спецслужб, в которой использовали душевнобольного человека. Я думаю, что руководство понимало, что в этой истории не все так просто, но отец погиб, и нашу семью не тронули. Единственное – это то, что мы переехали из казенной четырехкомнатной квартиры в эту трехкомнатную, которую дали маме, как вдове героя.

Бабуля, долго мявшая в пальцах сигарету, прикурила и, сощурив глаза, сказала:

– Хорошо, что ты жила с Сонечкой. Она другая, она прощать умела, а я нет!

– Еще как умеешь! Ты же нас всех всегда прощала, даже никогда не злилась.

– Я не о родных и близких. Я не могу простить эту страну, Сталина, этих мужчин, которые допустили кровавый террор своих же! Они же все были умные, сильные, они видели, что творится, и ничего не делали! Шли, как бараны, на заклание и прицепом тащили туда же свои семьи! Каждый знал, что будет с их семьей, женами, детьми, и безропотно подчинялся! Они даже не делали попыток остановить все это!

– Я тоже всегда думала, почему? Почему эти талантливые военные, ученые не объединились, не скинули Сталина? – сказала Ника.

– Потому что были виноваты и знали об этом! – громыхнула безапелляционно бабуля. – Вот и воздалось по самую маковку! Они сами способствовали диктатуре, понимаешь, они все принимали участие в красном терроре, и у каждого из этих военачальников на счету были тысячи убитых ни в чем не повинных людей! Они это знали и помнили! Ладно, – успокаиваясь, сказала она, – бог с ними! Продолжим. Дом так и остался нашим. Каждое лето до войны мы жили там. Олег закончил училище и стал военным, но не простым, – что-то связанное с разведкой. Я поступила в институт, мама преподавала литературу в школе. Однажды, в декабре тридцать девятого, Олег собрал нас, как когда-то отец, на совещание и сказал: «Мы должны устроить какой-то скандал, чтобы о нем услышали все наши друзья и знакомые. Все должно быть инсценировано так, чтобы мы прилюдно отреклись друг от друга и об этом узнало мое руководство». – «Зачем?» – спросила мама. «Так велел отец. Он знал, что война будет, и ему все равно не простили, дело на него завели, я знаю. Я служу в разведке, и меня могут обвинить в чем угодно в любой момент, и вас за мной потащат». – «И мы не будем видеться?» – спросила я. «Не будем. Я вас очень люблю и должен защищать, понимаете? Теперь у меня такая работа, что надо обезопасить вас». И тогда я придумала: он женится и берет фамилию жены, мы с мамой не можем ему этого простить и отрекаемся от него. У Олега была девушка из сослуживцев, они встречались три месяца. Мы решили, что на ней он и женится. Так же как с папой, мы сидели ночью и проговаривали все детали. Потом обнялись, расцеловались и плакали. Мы прощались и понимали, что, скорее всего, навсегда. Но у нас оставалась надежда, мы все были живы. Олег с мамой с блеском разыграли спектакль, маме даже домой прислали официальную бумагу, что такой-то больше не является ее сыном. Потом грянула война, не буду о ней, мы с Соней тебе многое про нее рассказали.

– А Соня знала про Олега?

– Да, Сонечка все про меня знала, а я про нее. – Бабуля улыбнулась, вздохнула. – Позже мы узнали, что Олег погиб в апреле сорок пятого, выполняя какое-то задание на вражеской территории.

Ника видела, что бабуля устала – переживать все заново, рассказывая, ей было нелегко, совсем нелегко.

– Может, отдохнешь, потом дорасскажешь?

– Нет, я лучше еще рюмочку выпью. Мне надо рассказать все сразу.

Она налила себе из графина коньяку, выпила, вздохнула и продолжила рассказ:

– В сорок четвертом я влюбилась. – Она улыбнулась такой светлой улыбкой, посмотрела на Веронику, по-молодому сверкнув глазами. – До одури влюбилась! Он приехал в Москву с фронта получать награду, в короткий отпуск. Мы встретились в трамвае и больше не расставались весь его отпуск. Это была настоящая любовь. Господи, он был такой красавец! Большой, сильный, надежный мужчина, блестящий офицер, майор, мой ровесник, между прочим. В шестнадцать лет поступил в военное училище, а как началась война, прошел ускоренный выпуск, и на фронт.

Бабуля замолчала, улыбаясь своим воспоминаниям и мыслям.

– Он сразу сделал мне предложение, я согласилась, но мы решили, что поженимся после войны. Вот дураки! Он уехал на фронт. Через два месяца умерла мама. Заснула и не проснулась. Он приезжал в отпуск еще дважды – после победы, а последний раз перед тем, как его отправили на японский фронт. Скоро я поняла, что жду ребенка, а через три месяца ко мне в дверь позвонил незнакомый полковник и принес весть, что моего любимого арестовали и отдали под трибунал. Он не позволил какому-то штабному генералу отправить своих солдат на глупую смерть. Полковник был его другом, он передал мне письмо от него, честно все рассказал и сделал мне предложение выйти за него замуж, он хотел хоть этим оправдаться перед другом, потому что сам струсил, но посмел противостоять начальству. Я вышла за него замуж, и Андрей всю жизнь считал его отцом, а ты дедом, потому что Вася попросил не рассказывать сыну, что его отец сидит на зоне. Григорий, тот, кого ты считала дедом, так и не стал мне настоящим мужем, он просто хотел нас защитить, позаботиться о нас. В сорок восьмом он умер в госпитале. Последствия военных ранений.

– Просто сериал какой-то! – всплеснула руками расстроенная и обескураженная Вероника.

– Да какой сериал! – возмутилась бабуля. – Никаким Европам в куче с Америками и Мексиками и в страшном сне не снилось того, что досталось нашей стране! Конечно, у них тоже есть свои горести и напасти, но чтобы почти сто лет так мучиться и страдать – десятки миллионов убитых, расстрелянных, трагедии целых народов, высланных черт-те куда, потерявшиеся семьи, миллионы сирот! Голод, сплошные революции. Из огня да в полымя! Одно поколение пережило революцию, голод, мор, красный террор; следующее – войну, голод, ужас. Даже вашему поколению революция досталась, хотя вы этого и не поняли. Правда, все революции так и свершаются – сначала никто ничего не понял, а потом поздно стало. Не сбивай меня, Ника, лучше чаю налей!

– Он уже совсем остыл.

– Да и черт с ним, налей холодный!

Возмущаясь, бабуля отпила холодного чаю, посмотрела на пачку сигарет, но решительно ее отодвинула и продолжила:

– Нам все время удавалось сохранить дом. Выйдя замуж, я не взяла фамилию мужа, оставив девичью, но дом переписала на него, как чувствовала. Как раз после войны начали разбираться с прописками, квартирами, дачами. Но так как мой муж был герой-фронтовик, да к тому же на документах на дом было написано: «по распоряжению тов. Сталина», чиновники, шаркнув ножкой, отстали. После его смерти я не стала ничего переделывать, просто подтвердила право владения. Вот документы. – Она протянула Нике обыкновенную канцелярскую папку с тесемками.

Бабуля устроилась так, что с маленького столика, который поставила возле себя, брала и передавала Нике письма, а теперь и папку.

– Я все оформила на тебя, мне помог нотариус. Потом прочтешь. Помнишь, я пару раз просила тебя подписать документы – это они и есть.

– А где ты на все это деньги взяла?

Бабуля отмахнулась:

– Скопила.

– Слушай, если у нас был дом, почему мы никогда там не жили, а даже дачу летом несколько раз снимали?

– Потому что там жили другие люди.

– Какие другие?

– Там жили Олег, мой брат, и Василий, твой дед! – задорно блеснув глазами, ответила бабуля.

– Ничего себе! Это как? – обалдела Ника.

– Однажды ночью, в августе сорок пятого, ко мне пришел Олег. Он рассказал, что история повторяется, как и с отцом, что очень многих его товарищей, которые были связными с агентурой или курьерами, стали арестовывать и что ему удалось фальсифицировать свою смерть. Теперь у него новые документы, но даже с очень надежными документами он не может уехать за границу. Мы решили, что он поселится в нашем доме. Соседи там все новые, его в лицо никто не знал. Придумали легенду, будто он родной брат моего мужа, фронтовик, контуженный, израненный, больной, дом его разбомблен и жить ему негде, что вся семья погибла и он остался один. Так он там и остался жить. Он постоянно куда-то ездил, часто на месяц-два, но всегда возвращался. Последние годы жизни если и уезжал, то редко и ненадолго.