Текст книги "Смерть в наследство"

Возле заведения для брачующихся толпилось полно народу. Какая-то свадьба загружалась в машины, крича, шумя, открывая шампанское. Счастливый жених помогал жемчужно-белой, всей в кружевах и рюшах невесте сесть в машину. У Кнурова эта бестолково-веселая толчея вызывала горечь во рту, от глупости и, как ему казалось, пошлости происходящего, этой преувеличенной радости, криков, поздравлений, пены шампанского, кучи цветов.

Что делают? Глупые дети!

От чувства неотвратимости события, которое сейчас произойдет с Антоном и Мишкой, горло спазмами сжимала тоска.

Какая свадьба-женитьба?

Боже мой! Что они творят, он не хочет ни видеть, ни слышать, как с друзьями случится неизбежное – ожидание радостей семейного очага, вера в это, и… каждодневное разочарование и непонимание – как же так?

И это было так тоскливо, так непоправимо, как пустой мусорный бак, поставленный вечером и к вечеру же следующего дня наполненный воняющим мусором до краев и переполняемый им же, в виде рваных пакетов и всяких ошметков, разбросанных на асфальте.

И ведь не мальчики уже!

Должны же понимать, видеть! Еще и Дед!

Генерал от радости, что его ребята женятся, подсуетился и ускорил мероприятие сочетания браком, сократив волнующее ожидание от заявления до печати до двух недель.

Уж Дед-то торжество сегодняшнее не пропустит, но пока его машины не было видно, не подъехал еще.

Оттягивая момент ненатуральных поздравлений и натянутой улыбки, Кнуров достал еще одну сигарету и закурил.

Огромная тяжелая дверь ЗАГСа со скрипом отворилась.

Почему все такие здоровые двери учреждений скрипят одинаково?

На крыльцо вышла девушка, симпатичная, среднего роста, одетая в красивое платье. От своего тягучего настроения он даже не стал внимательно рассматривать ее, так переживал!

– Извините, пожалуйста! – обратилась она к нему с улыбкой. – Вы не угостите меня сигаретой, я свои в этой суматохе забыла.

Он достал из кармана пачку, протянул ей. Она аккуратно, двумя пальчиками вытащила сигарету и улыбнулась благодарно. Сергей убрал пачку, достал зажигалку и дал ей прикурить.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Вы гость на чьей-то свадьбе?

– Да, – нелюбезно буркнул он.

– Похоже, сие событие вас не радует! – улыбнулась девушка. – Вы, как это говорится, со стороны жениха или невесты?

– Жениха! – Он совсем не хотел разговаривать – ни с кем и ни о чем.

– Значит, вам не нравится невеста вашего друга или родственника? – весело расспрашивала она.

– Я с ней пока не знаком, – так же недружелюбно пробурчал Кнуров.

– А-а! – Она опять улыбнулась. – Вы против женитьбы друга! Не верите в институт брака?

Он не ответил, покосился на нее недовольно.

Ну чего пристала? Покурила? Вот и хорошо – иди своей дорогой!

Она положила ладошку ему на руку. Сергей посмотрел на ее руку и поднял глаза на лицо. Взгляд у нее был теплым, каким-то мудрым и дружеским.

– Вы не расстраивайтесь так. Может, вашему другу повезет и все у них будет хорошо. Вы знаете, иногда так бывает, что людям просто повезет, редко, но бывает! А вдруг здесь именно тот случай?

Кнуров рассмеялся. И странное дело – его немного отпустило.

Черт его знает, может, действительно Ринку с Дубом и повезет!

– Ну, вот вы и улыбнулись! – обрадовалась девушка. – Ваши уже там?

– Там, – ответил Сергей, он видел машину Ринка, припаркованную недалеко от входа.

– Идемте? – спросила собеседница.

Он вздохнул, но настроение, изменившись, стало каким-то бесшабашным.

– Идемте! – кивнул он.

Сергей придержал дверь, пропуская незнакомку, и вошел в святилище счастья следом за ней.

Навстречу шел Антон. Он сиял от радости, был одет в строгий черный костюм, в петлице, подчеркивая торжественность события, белела маленькая гвоздика.

– Матерый! – обрадовался он.

Они обнялись, похлопали друг друга по спине.

Антон отодвинулся, рассматривая Сергея, потом отпустил и сграбастал незнакомку, прижав к своему боку.

– Я уж думал, ты сбежала из-под венца!

Девушка звонко рассмеялась:

– Англичане говорят, что если невеста сбежала от алтаря, то неизвестно, кому больше повезло, ей или жениху!

– Мы этого проверять не будем! – Антон чмокнул ее в щеку. – Я смотрю, вы уже познакомились? – спросил он Сергея, слегка ошарашенного таким поворотом событий.

– Не совсем, – ответил он.

– Это Ната, моя жена, а это Серега Кнуров, я тебе о нем рассказывал.

– Очень приятно, – искренне сказала Наташа, – а женой я стану через пятнадцать минут.

Так они и познакомились.

И подружились с ней и с Диной.

Наталья с Диной – единственные женщины в его жизни, с которыми он по-настоящему дружил и мог себе позволить расслабиться – не изображать из себя ничего: ни уставшего плейбоя, ни грозного начальника, ни заинтересованного любовника, а просто быть самим собой. Жаловаться, если приперло такое настроение, делиться радостью, когда она есть, даже посоветоваться о деле, которое застопорилось.

Он воспринимал их семьи как одно целое, единственно возможное для Антона с Натой и Мишки с Диной, теплея душой от радости за мужиков – случилось же с ними такое, встретили своих девчонок! Но для себя лично Кнуров относил сей факт скорее к некоему чуду, явлению, как известно, невозможному, а посему остающемуся за гранью реальности. И как водится, исключение лишь подтверждает правило.

Кнуров очень удивился, когда Антон как-то позвонил и пригласил на годовщину свадьбы.

Как годовщина?!

Ему по ощущениям казалось, что они всегда были вместе, оказывается, только год!

Но для себя он не видел и не представлял такой возможности. Они, конечно, есть, такие женщины, но настолько редко и, уж конечно, не в его жизни.

Однажды вчетвером он, Кнут, Пират и Стечкин завалились к Антону в дом без предупреждения отметить очень удачно завершенное дело, и, слава богу, хотелось и было с кем разделить радость.

Почти под утро, измучившись бессонницей, Кнуров выбрался из постели и вышел во двор.

Все-таки жить за городом, на природе, – это нечто великое!

Солнце еще не встало, птицы громко гомонили, готовясь к рассвету, трава холодила росой ступни, где-то кричал петух.

Тишина!

Непривычная городскому человеку, радостная, наполненная еле слышными шорохами, шумом далеко промчавшегося поезда. Он услышал еще какой-то звук, не вписывающийся в предрассветные сумерки и умиротворение.

Чуть поскрипывали диван-качели.

Кнуров двинулся на звук и увидел Наталью с Машкой на руках.

– У нее зубки режутся, – объяснила Ната, когда Сергей присел рядом. – Всю ночь не спит, плачет. У Сашки тоже режутся, но он, как настоящий мужчина, только стонет и немного хнычет, а эта красавица пищит, мучается, пришлось выйти на воздух, покачать на руках. Сашку Антон с собой в кровать взял, спят обнявшись.

– Давай я ее подержу, а ты отдохнешь, – предложил Сергей.

Наталья кивнула и переложила спящую Машку ему в руки. Они покачивались легонько, молча смотрели на светлеющее небо и самые верхушки сосен, которых коснулись первые отблески солнца, еще не показавшегося из-за горизонта.

– Красота какая! – восхитилась Ната.

– Да, у вас здесь замечательно!

Они поговорили о доме, о работе Антона и Мишки, о детях. И как-то неожиданно для себя самого он рассказал ей о своей бывшей жене.

– Ты ее что, до сих пор любишь? Ты бы хотел прожить с ней всю жизнь? – спросила Наталья.

Он удивленно на нее посмотрел.

Что значит: любишь до сих пор?

Об этом он никогда не думал и о том, чтобы жить с ней всю жизнь.

А собственно, почему он никогда не спрашивал себя, любил ли он ее вообще?

Кнуров молчал, качнул чуть сильнее качели, переложил Машу поудобней, она вздохнула во сне от своих зубных горестей, поерзала и затихла, захватив в кулачок его указательный палец на левой руке.

– Ну, ты и спросила!

– Но кто-то же должен спросить, если ты сам не задаешь себе эти вопросы, – пожала плечами Наталья.

– Я вот сейчас подумал, а любил ли я ее вообще? – Он помолчал, посмотрел на сосны, не находил слов, не знал, как объяснить и себе самому и ей. – Когда ты на войне, там совсем другая жизнь, с другими законами, неправильными, извращенными, но иных там нет. И ты живешь по этим законам, принимаешь их, и твоя задача – сделать так, чтобы как можно больше твоих пацанов осталось в живых. А для этого надо забыть, стереть из памяти и привычек, рефлексов другую, мирную жизнь, со всеми ее правилами, моралями и принципами. Потому что девушка, принесшая вам воды, будет с удовольствием наблюдать, как вы подыхаете, выпив отравленной водички, а восьмилетний пацан, которого вы накормили и пригрели, кинет гранату в люк БТР. И много еще всякого дерьма. И когда где-то там, в другой, непонятной и забытой тобой мирной жизни, есть кто-то, кто ждет, он становится нитью, связывающей тебя с нормальной жизнью и надеждой на то, что она у тебя есть, ты просто ушел ненадолго. Я жену вообще не знал как человека, как женщину, мы ведь очень мало прожили вместе и виделись редко, между моими командировками. Сейчас-то понимаю, что никакой такой уж любви не было. Ну время пришло, понравилась девчонка, я и женился перед выпуском из училища, привез домой и месяцами не видел. А тогда мне, наверное, казалось, что люблю.

– Значит, это великое счастье, что она ушла, и именно так, – заявила Наталья.

– Не понял? – поразился необычайно заявлению Кнуров.

– Знаешь, я вот смотрю на Антона, на Мишку, на тебя, на ребят наших и вижу необыкновенных мужчин. Вы, конечно, впереди планеты всей, куда-то влезть, ввязаться во что-то опасное, трудное, все время на старте, что для женщин вдвойне тяжело, мы же понимаем, что любите вы с разгона и в бой, ну, такие уродились. Но в силу вашей готовности спасать, защищать, прикрывать грудью в вас заложена огромная способность любить, запас доброты, надежности и ответственности, вам очень трудно переносить любое чувство вины. Если бы твоя жена сама не бросила тебя так некрасиво, по-предательски, то рано или поздно ты, перестав бегать по горам, спустился в обычную жизнь и увидел, что рядом чужой, нелюбимый человек. Мучился бы, старался наладить как-то отношения и все равно развелся бы. Но тогда инициатором стал бы уже ты и долгие годы обвинял бы себя, что не смог с ней жить, сохранить семью, а ведь она тебя ждала, пока ты воевал, и все в этом ключе. А она дала тебе возможность обвинять ее. Вот ты сейчас ни одну женщину к себе не подпускаешь, по сути, только используешь их, они все у тебя одноразовые, а почему? Боишься душевной близости. Но ведь мужчины тебя тоже предавали, но ты же не стал не доверять всем мужчинам на свете. Почему же после предательства одной-единственной женщины ты отрекаешься от всех скопом?

Они помолчали, думая каждый о своем.

Сергей спрашивал себя, почему никогда не задумывался о том, что сейчас озвучила Наталья. Почему прошлое просто ныло, как больной зуб, уже без острой боли, вызывая неприязнь, если промелькивало какое-то воспоминание, ни разу не вызвав желания разобраться с самим собой и своим отношением к нему.

Какого черта много лет это вызывало оскомину, когда надо было просто подумать и отправить все куда подальше и влюбиться по-настоящему – с ума сходить, звонить, ждать встречи, мучиться ревностью и переживать все прелести влюбленности, а не изображать байроновского героя!

– Никто не может тебе обещать, что ты встретишь свою женщину и все у вас станет распрекрасно, – сказала Наталья, как будто прочитав его мысли. – Но рано или поздно придется перестать бояться той боли, которую испытал когда-то, для того чтобы жить в полную силу, по-настоящему. Трудно и страшно еще раз поверить кому-то! Это очень трудно, я знаю! Но это стоит риска, поверь мне! – улыбнулась она Сергею.

Почему он сейчас вспомнил этот разговор?

Почему за последние два дня вспомнил так много из того, что давно уже убрал подальше, предпочитая не доставать и не думать о прошлом, не ворошить?

К дому он подъехал почти в полночь. Антон открыл ворота, впуская его и закрывая их на ночь. Сергей вышел из машины, потянулся, разминая уставшие мышцы. К нему вразвалочку подошел Апельсин, проверить, все ли в порядке, и так же неторопливо, не теряя бдительности, двинулся дальше – обходить вверенную ему территорию.

– Как дела? – спросил, подойдя и поздоровавшись, Антон.

– Интересно! – ответил Сергей.

– Голодный?

– Да нет, перекусил по дороге.

– Тогда спать, утром расскажешь.

– Спать – это хорошо, – он потер ладонями лицо, – устал что-то.

Сергей поднял голову и посмотрел на темные окна второго этажа, чувствуя, что кто-то на него смотрит, и даже зная кто.

Ника слышала, как подъехала машина, она встала с кровати, подошла к окну и смотрела, как въезжает на дорожку к гаражу знакомый автомобиль. В отблесках желтых фонарей, стоящих вдоль подъездной дорожки, чей свет делал окружающую картину несколько нереальной, она увидела, как Кнуров вышел из машины, поздоровался с Антоном, погладил подошедшего Апельсина.

Они не спеша направились к дому, и Кнуров вдруг поднял голову и посмотрел прямо на нее. Она знала, что он не может ее видеть, но инстинктивно отскочила от окна перепуганной мышью.

«Ну в чем дело-то?! Чего я пугаюсь этого мужика?»

Бог его знает почему, вот уже два дня она все время о нем думает и уговаривает себя, что это только потому, что не знает, как там решается или не решается ее проблема. А их с дедушкой подвинули, молча дав понять, чтобы сидели и не высовывались, а она так не может, ей нужны действия, а не тупое сидение в гостях.

И вообще все неправильно, а как правильно, она не знает!

Он жесткий, суровый, слишком много видевший и знающий, слишком благополучный, слишком уверенный в себе и слишком мужчина. Всего слишком!

Одним словом – Матерый!

И если и бегать мышью от окна, то точно не из-за такого! И тем более упаси Господь влюбиться!

«А никто и не собирается! И не думаю я о нем вовсе, и вообще он меня раздражает! И ничего я про влюбленности не знаю, да и знать не хочу!»

Она на самом деле не знала, что это такое – влюбиться.

Ника никогда не была с мужчиной.

Не потому, что была неприступной, холодной или, не дай бог, феминисткой какой-нибудь. Просто так сложилось.

Веронике было шестнадцать, когда погибли родители. Она не только мальчиков, вообще никого не замечала, держась, как за спасительный плот, только за две мысли – надо учиться и все время быть с Сонечкой!

После похорон дочери и зятя Сонечка слегла, и Нике пришлось взять на себя все хозяйство. Бабуля переносила горе одна, отказавшись переехать к ним. Ника разрывалась между двумя домами, поликлиникой, врачами, школой, пока бабуля не остановила этот бег.

– Никуша, я справлюсь, ты за меня не беспокойся. Я сейчас уеду на месяц, мне надо, а когда вернусь, я тебе помогу с Соней.

Теперь-то Ника знала, что она была с дедушкой, а тогда страшно волновалась – куда и зачем? А если ей плохо станет?

Сосредоточившись на Сонечке и не придавая ничему другому значения, Вероника между делом закончила школу с золотой медалью и поступила в институт.

Бабуля помогала им деньгами, но сидеть на ее шее Ника не собиралась и постоянно где-то подрабатывала вечерами и в выходные. У нее не оставалось ни физических, ни моральных сил, да и времени на лихую, развеселую студенческую жизнь.

Сонечка оправилась, но уже не была такой быстрой, жизнерадостной, как раньше, и все время прихварывала: то простудится, загриппует, то сердце прихватит, ноги разболятся – не одно, так другое.

Ника институт окончила, бабуля, у которой на все случаи жизни были «хорошие знакомые, прекрасные специалисты», подняв некоторую часть этих знакомых, устроила ее на работу с неплохой стартовой зарплатой.

Ника трудилась, как пони, впряженная в карусель, – без выходных и праздников, с ненормированным рабочим днем, который почему-то не нормировал только отдых. Но она стала классным специалистом, с высокой зарплатой и заслуженным глубоким уважением начальства и подчиненных.

Какие там романы!

Да и никакого, хоть мало-мальского интереса не вызывали в ней мужчины, с которыми она работала. Вот хоть ты тресни! Вероника открыла для себя тот факт, что, оказывается, большая их часть нытики, истерики и комплексов – от мании величия до собственной неполноценности – у мужчин не меньше, а то и побольше, чем у женщин!

И ни разу у нее ручки не задрожали, и не забилось сердце быстрее, и не возникло желания узнать кого-то из представителей мужского пола ближе.

А потом умерла Сонечка, перед смертью тяжело и долго болела, а ровно через год, день в день, умерла бабуля.

Вот так и получилось, что к тридцати годам Ника ни разу не целовалась, не знала, как надо флиртовать, заигрывать, и совершенно не владела не то что искусством, а даже зачатками знаний о том, как надо кокетничать, преподносить себя в лучшем свете и увлекать мужчин, толкаясь локтями на безграничном рынке невест.

Несколько раз, купив глянцевые журналы и проштудировав их, она убеждалась в полной своей тупости: все равно что читать китайские иероглифы – красиво, но ни черта не понятно! Зашвырнув их куда подальше, она смирилась со своей ущербностью, безнадежно успокаивая себя, что не всем дано родиться красивыми, сексуальными и привлекательными, а уж совсем редко кому дано умение преподносить себя в каком-то там распрекрасном выгодном свете.

Но, наперекор себе и всему свету, следила за своей внешностью – салон, немного спорта, дорогая одежда – подчиняясь естественной необходимости соответствовать занимаемой должности, уровню и кругу делового общения, откровенно не понимая, на кой черт ей все это надо!

Эдакий ее вечный спор и маленькая война частного масштаба с самой собой.

Утром Ника проспала.

Когда она пила кофе, в кухню прибежала Наталья, с горящими от интереса глазами.

– Никочка, давай скорее, там уже все собрались, на террасе, ждем только тебя.

– Иду! – дожевывая по дороге бутерброд, подорвалась с места Вероника. – Доброе утро! – поздоровалась со всеми хорошо воспитанная девушка Ника, поднимаясь по ступеням на террасу.

– Все в сборе, начнем! – предложил Антон.

– Мне звонил Константин Тишин. – Сергей посмотрел на Нику, как ей тут же показалось, осуждающе. – К нему пришла сестра с покаянием в вашем обмане. Костик спрашивал, не знаю ли я, где вы, ибо его любимая сестра Мила пребывает в панике и слезах по поводу исчезновения подруги, к тому же ее расспрашивали о вас какие-то мужчины.

– Милка им рассказала? – не поверила в такую возможность Вероника.

– Нет. Устроила спектакль, плакала, говорила, что ищет вас, что, наверное, пойдет в милицию, заявление о пропаже человека напишет. Уж не знаю, поверили они или нет, но пока больше не тревожили.

– Вы Костю успокоили? – спросила она, стараясь не отводить взгляда от его серых глаз.

– Да. Второе, – он посмотрел на дедушку, – как я и предполагал, гости в вашем доме, Василий Корнеевич, обосновались надолго. Расспросили грамотно ваших соседей, а потом объяснили им, что они сняли у вас дом на месяц, пока вы в больнице, а договорились с вами через вашего друга.

– Что-нибудь нашли? – спросил дедушка.

– Нет, пока нет, мои ребята присматривают. А теперь самое интересное. Как вы думаете, где можно было оставить важные бумаги, точно зная, что грядут неспокойные времена и все, что к ним прилагается, – передел собственности, домов, контор, новые учреждения, если учитывать, что тот, кому адресованы бумаги, не агент КГБ и в обычном оперативном месте передачи не спрячешь?

– И так, чтобы никто не нашел, а если нашел, то не понял? – уточнила Ната.

– Да. Василий Корнеевич передал мне конверт, который оставил ему Игорь. Там адрес и приписка.

Сергей достал конверт, вытащил из него лист бумаги и передал Нике, она, прочитав, передала дальше. Под адресом было написано:

«Ищи старые бумаги, вспомни имя, отчество и фамилию того человека, который давал тебе приют в коммуналке в восемьдесят пятом, и то, что он восемнадцатого года рождения».

– Была в этом конверте еще одна записка с другим адресом и той же информацией, на случай, если по первому будут утеряны данные. Адреса, уже известные вам, Василий Корнеевич, те, которые оставлял вам Игорь, когда неожиданно уезжал.

– Сережа, не томи, где это было? – не удержалась Наталья.

– Это поликлиника, – усмехнулся Сергей.

– Да ты что! А ведь точно, поликлиники никто никуда не переносил! – поразилась она.

– Правильно, но даже если переносили, то архив сохраняли всегда. Старые бумаги – это архив. Василий Корнеевич отдал мне также инструкции, которые оставлял для него Игорь, в них написана фамилия того самого Леонида Ивановича, к которому вы якобы приезжали.

– Подожди, – прервала его Ната, – карточки сдают в архив, но через пять лет их передают в общегородской архив, а потом, кажется, уничтожают?

– Да, если человек умер или выбыл из города, не забрав карточку, но Леонид Иванович не умер, и карточка так и лежит в архиве много лет. На ней есть отметки, что ему звонили, и указано, что он жив, здоров и живет по тому же адресу.

– Вы ее нашли, – констатировал Василий Корнеевич.

– Вот она.

Сергей достал из кожаной папки, которую принес с собой и положил на стол, амбулаторную карту, не пухлую и потрепанную, как обычно у пожилых людей, а тонкую и аккуратную, которой явно редко пользовались.

– Просмотрев все записи, мы нашли только одну, не имеющую отношения к здоровью. Вы, Василий Корнеевич, потом сами посмотрите, может, что-то еще найдете.

– Обязательно. Показывай, что нашли.

Сергей полистал страницы, и где-то в середине карты, после обычной врачебной записи о приеме пациента, в конце листа, было приписано:

«Ищи богатство в святости женщин. Ибо в их святости сокрыты все тайны познания».

– Это все. Василий Корнеевич, вам это высказывание что-то говорит?

– Нет, – вздохнул дедушка, – буду думать, вспоминать, посмотрю внимательно карточку.

– По другому адресу и в другой поликлинике то же самое, вот вторая карточка. – Он достал из папки и передал дедушке вторую амбулаторную карту.

– И больше никаких зацепок? – спросил Антон.

– Нет, тупик! Затейником, однако, был ваш двоюродный дед, Вероника, – с досадой сказал Сергей.

Кнуров не стал рассказывать о том, что раскопал в архиве, пока рано. Он попробует зайти с другой стороны, но это даже не намек хоть на какую-то ниточку, а просто чтобы отработать все варианты, и немного интуиции.

– Раз это все, тогда поехали трудиться, – сказал Антон.

Антон с Натой, Сергей и Василий Корнеевич, продолжая обсуждать, что эта запись могла бы значить, поднялись из-за стола и спустились по ступенькам террасы. За столом, задумавшись, осталась сидеть одна Ника. Она взяла одну карту и перелистывала ее.

– По-моему, я знаю, о чем здесь говорится, – негромко сказала она.

Все четверо, замолчав, одновременно повернулись к ней. Василий Корнеевич быстро вернулся, подсел к Нике на скамейку и, поцеловав в лоб, весело спросил:

– Ну, ну, давай говори, что придумала!

– Знаешь, я, после того как бабуля мне рассказала, несколько дней ходила под впечатлением и все приставала к ней, задавала всякие вопросы.

Ната, быстро вбежав по ступенькам, села напротив них, за ней подтянулись мужчины и устроились рядом на скамье.

– Так вот, – продолжала Ника, – я у нее тогда спросила, а куда делась жена Олега, и она мне так интересно ответила, что, мол, девушка-то была абсолютно советская, вроде и умная, она же с Олегом в одном учреждении служила, а там дураков не держали, но совершенно боготворившая Сталина.

– Да, она стучала на Олега, вела его, как тогда это называли, но это ее не спасло, – сказал Василий Корнеевич.

– Вот и бабуля сказала, что она и поумнела, но поздно, что всю ее семью расстреляли, а ее спас Олег, спас и помог спрятаться. И еще бабуля так странно пояснила, что, может, и не по силам ей такая жизнь, а может, она там грехи-то и отмолит. Я спросила, в тюрьме, что ли? А бабуля усмехнулась и ответила: для кого и монастырь тюрьма.

– Умница! – похвалил обрадовавшийся дедушка и чмокнул внучку в висок. – Ты всегда соображала побольше других, Кирюша рассказывала и гордилась тобой! А я, может, и не вспомнил бы! Рассказывал Игорь, что сам писал рапорт об исчезновении жены и опознал труп какой-то женщины, он договорился с кем-то в морге, что, как только поступит неизвестный женский труп с разбитым лицом, они его оповестят. Большие деньги заплатил, может, и не только деньги. А ее он увез в монастырь. Она была жива, когда Игорь умер, они поддерживали связь каким-то образом. А как сейчас, жива ли, нет, не знаю.

– Жаль, что не довелось знать Олега – Игоря вашего! У него есть чему поучиться! – восхитился Сергей.

– И где этот монастырь? – спросил Антон.

– А вот этого он никогда не говорил.

– Вот черт! – расстроилась Наталья. – Их же полно, да и ее мирское имя давно уже забылось! Как же ее искать?

– Я думаю, что не так уж и сложно, – успокоила ее Вероника. – Во-первых, сколько действующих монастырей было в то время? Единицы. А во-вторых, в них и монашек-то наверняка находилось тоже единицы. И уж тем более в те-то времена совсем не поступали новые сестры. В каком году это было? – спросила она у дедушки.

– В сороковом.

Ника повернулась к Сергею:

– Вы сможете узнать дату ее мнимой смерти?

– Уже. Август сорокового года, – ответил он.

– Скорее всего, Олег не мог отлучаться надолго, значит, надо выяснить, какие монастыри были действующими в то время, и узнать про женщину, поступившую туда в августе–сентябре сорокового. Это возможно?

– Вполне. И что дальше? – рассуждал Сергей. – Если она жива и мы ее найдем, то уверен, разговаривать она будет только с Василием Корнеевичем. Раз Олег оставил для него сообщение, то и она знает о его существовании. А если она умерла, то, скорее всего, оставила для него какое-то завещание. А искать в монастыре что бы то ни было бесполезно, вот где уж можно спрятать на века что угодно, так это там. Значит, придется нам с вами ехать, Василий Корнеевич.

– Не придется! – возразила Ника. – Раз Игорь поддерживал с ней связь, значит, она знает и обо мне. Думаю, такой вариант он предусмотрел.

– Игорь предусматривал все варианты, – поддержал внучку дедушка.

– Тогда поеду я, как только вы ее найдете.

У Сергея зазвонил телефон, прерывая на вдохе ответ девушке Веронике в виде отказа.

– Да!

– Это Пират. Мы установили личности всех троих.

Сергей обменялся с Антоном быстрыми взглядами, еще до разъяснений Пирата понимая, что новости не из разряда приятных.

– Понял! – ответил он, выслушав доклад, и отключил телефон.

Твою мать!

Во что же ты вляпалась, девочка, со всем своим загадочным наследством, вишнево-коньячной начинкой, неприступным взглядом и замечательным дедушкой Василием Корнеевичем?

«Похоже, дело перестало быть просто частным делом Вероники Былинской! Твою мать! И ведь придется идти к Деду!»

– Обсудим это в следующий раз. А сейчас мне надо ехать, – сказал Сергей, поднимаясь со скамьи.

Они прошерстили весь дом, от крыши до фундамента, дважды. Нашли подземный ход, которым явно уже много лет никто не пользовался, несколько тайников, весьма искусно встроенных в стены дома, но пустых, заросших паутиной и присыпанных многолетней пылью. Его это нисколько не удивило – дом строил еще до войны хозяин, кадровый военный, и, видимо ожидая репрессий, сделал и подземный ход, и тайники. Причем сделал так добротно, что, если бы обыск проводили простые менты, вряд ли бы что-то нашли.

Проверили они с металлоискателем и огород, и лес вокруг выхода из подземного хода, но, кроме пары ржавых железок, ничего не нашли.

И дед канул неизвестно куда. В больницы он не поступал, как в московские, так и ближайшего райцентра. Но это ничего не значит, мог спокойно остаться болеть у своего друга дома. А вот найти его фронтового друга за такой короткий срок нереально.

Его оперативники осторожно опросили соседей. Выяснили, что никакая девушка сюда никогда не приезжала. Вообще никогда, и в частности в последнее время. Наезжала бабка, каждое лето, но только она.

Наверняка два дедка, которые здесь жили, знать ничего не знали, но искать исчезнувшего ветерана надо.

В такие совпадения он не верил, чтобы именно тогда, когда он начал поиски, дед, сидевший тут сиднем много лет, куда-то делся.

Черт! Черт!

Похоже, из этой избушки с сюрпризами ничего не вытащишь. Людей он здесь оставит на всякий случай, но надо искать в другом месте. Интуиция ему подсказывала, что искать надо через подругу сбежавшей девки, Милу, вернее, ее богатого брата Константина Тишина!

И еще раз проверить всех подруг бабки.

Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, что кто-то другой сейчас направляет развитие событий. И операция, которая так легко и просто начиналась, приобретает очень опасный для него оборот. И девка оказалась не проста!

«Как же я ее не просчитал? Как мог так расслабиться?! Но это ничего не меняет, просто придется больше работать!»

В середине дня Сергей почувствовал, что его пасут.

Именно почувствовал, потому что вели его грамотно, профессионально, даже по глухим пробкам, и, чтобы обнаружить их, ему пришлось покрутиться по центру Москвы, поводить ребяток за собой.

«Все чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса, путешествуя по кроличьей норе. Хоть выходи и спрашивай: «Ребята, из-за какого клиента пасете?»

Он достал сотовый и набрал номер:

– Кнут, минут через тридцать подошли кого-нибудь на Маяковку. Возле Сатиры перехватите за мной «девятку», мокрый асфальт, номера не видел, хорошо работают. Надо за ними присмотреть.

– Лады. Сам приеду!

Если это по последнему клиенту, то ничего страшного – вполне ожидаемо и естественно. Но если они ведут его по делу Вероники Былинской, значит, он где-то прокололся!

«Стоп! Давай рассуждать, как они. Дамочка сбежала. Где она могла залечь? Сначала все друзья и родственники бабули и семьи. Ну, это день-два, просто посмотреть и убедиться, что ее там не было и нет. Потом они выходят на дом. Там тоже облом. Я бы на их месте стал искать ее у Кости. Вполне логично – он ее знает с детства, мужик богатый, может помочь. Да, но, если бы кто-то вышел на Костика и стал задавать вопросы или тереться рядом с домом и его заметила охрана или потревожили бы его сестру, он сразу бы мне сообщил. А собственно, совершенно не обязательно на него выходить, достаточно навести о нем справки, узнать, что два года назад у него случилась весьма непростая ситуация в бизнесе, и уточнить, кто ему помог решить проблему. Да хотя бы узнать у того, кто эту проблему создал. И все! Дальше просто – присмотреть за мной и моими ребятами, для порядку, как говорится, а вдруг девочка у нас. А вот тут возникает проблема у мужика: то, что хвост мы сразу обнаружим, это он понимает, значит, чтобы глобально нас вести, требуется большая команда. Пользоваться служебным положением он не станет, не будет светить поиски в конторе – делиться придется, или, не дай бог, начальство поинтересуется его делами. Он и не стал этого делать, Юрик проверил – в розыск Ника не объявлена, ориентировок на нее нет. Ладно, день-два относительно спокойных у нас есть, а нам как раз столько и надо. Мои их поводят, оттянут на себя часть его людей. Черт! Они профи еще какие, все бывшие конторские, и бог его знает, какая у них аппаратура, агентура и вся хрень прилагающаяся! Да и генерал просил сделать так, чтобы этот Михаил Иванович проявился-засветился! Надо подумать, с Ринком посоветоваться, очень не хочется Нику подставлять как приманку!»