Текст книги "Тридцать три ненастья"

Глиняный ангел с живыми крыльями

Почему глиняный? Потому что это Серёжа Васильев – прекрасный поэт и наш друг, ставший неутолимой болью сердца 29 января 2016 года, когда его не стало. Теперь он точно глиняный ангел, но крылья его стихов по-прежнему трепещут над нами живой небесной силой, надеждой и безнадёгой, любовью и всепрощением. Дай бог трепетать им долго!

Когда-то он посвятил нам с Василием Макеевым стихи:

 
Чадит свеча, и чаю с чабрецом
Довольно, чтобы, просияв лицом,
Вдруг осознать, что есть и жизнь вторая,
Где мужество даётся неспроста,
А чтоб дышать Христом, внутри куста
Тернового горя, но не сгорая.
 
 
О, наше счастье прочим не чета
И что с того, что липнет нищета
К обиженным зевотою гортаням —
Зато, когда придётся умирать,
Мы не расплачемся и рук марать
Об эту жизнь печальную не станем!
 

1992

Всё верно, мой родной, всё верно! И про чабрец, и про свечу, про нищету и смерть… Всё верно!

Уж за что-за что, а за жизнь печальную он не держался – это точно. Последние годы были для него сущим адом, а для нас, друзей – обречением на беспомощное отчаяние. Ковыряться в этом я не буду, потому что верю: душе его ещё больно, коли и девяти дней не прошло, как я села писать эти страницы о нем..

Лёгким и весёлым мы его видели предостаточно. Раньше. Об этом и хочется вспомнить.

В Волгограде Серёжа появился в самом начале 80-х, пришёл на макеевскую литстудию. Худенький, чисто одетый мальчик особого внимания к себе не привлёк. Мало ли мальчиков, увлечённых поэзией, заглядывало на наш огонёк? Его попросили почитать стихи, и меня словно током прошило. Не может быть! Тихий голос с картавинкой строфу за строфой читал такое, отчего тусклый свет в писательском зале начинал играть живыми красками. Я резко повернулась и почти в упор уставилась на необычное явление в тонком свитерке. Счастливый Макеев ликовал. Оказывается, он один знал того, кто так нас поразил. И совсем уж невероятным показалось, что Серёжа Васильев отслужил в армии, окончил Литинститут, четверокурсником женился на молдаванке Саше, также студентке Литинститута, и даже имеет маленькую дочку. Надо же! А с виду мальчишка мальчишкой!

Я не смогла сдержать бурных восклицаний, но Макеев чуточку охладил восторги аудитории:

– Перед нами несомненный поэт, но перехваливать его не надо. Вот дождёмся первой книжки, тогда и посмотрим. Я уж лет пять-шесть читаю васильевские стихи по его письмам и должен сказать: молодец, что перестал подражать Есенину, а ещё больше молодец, что перестал подражать мне. У тебя, Серёжа, наметился свой неповторимый голос, своя интонация. Вот и развивай их. А Брыксину не слушай. Она сначала восторгается, а потом докапывается до печёнок.

И всем стало весело.

Если выразиться иносказательно: мы обнюхались и поняли, что родня. Вскоре я уехала на ВЛК. Приезжая в Волгоград, обязательно виделась с Сергеем. Он служил в «Вечернем Волгограде», ждал квартиру, подбирался к первой книжке. Мне всегда казалось, что он тоскует по Москве, по Литинституту, по студенческой общаге. Но…

 
Там нас уже не ждут, там ветреная юность
Однажды, впопыхах конспектами шурша,
Ушла сдавать зачёт и больше не вернулась,
Заглянем-ка туда? Ну, что же ты, душа?..
 

Именно это стихотворение открыло долгожданную книжку «Из лета в лето», изданную «Современником» аж в 1991 году.

…Однажды кто-то из наших заглянул ко мне в комнату.

– Тань, тебя какой-то парень из Волгограда спрашивает. Его вахтёрша не пропускает.

Спускаюсь и вижу: Серёжа Васильев!

– Какими судьбами?

– Танечка, приюти меня на ночь, а то придётся на вокзале ночевать!

Тётя Шура повыкаблучивалась, но дала зелёный свет, предупредив:

– Чтобы до семи утра исчез! У нас с этим строго! На какую комнату записать?

Я сказала, и повела гостя к себе. Васильев по дороге объяснил:

– Я же с четвёртого курса на заочное перешёл, а друзья мои доучиваются на дневном, так и живут в общаге. Жутко соскучился!

– Чаю-то хоть попьёшь?

– Попью, попью… И новости волгоградские расскажу.

Попив чаю, убежал на третий этаж к своим. Через какое-то время возвращается

– Пойдём, с друзьями тебя познакомлю.

Сходила, посидела полчасика и ушла. Зачем тяготить молодняк?

В семь утра в дверь громко заколотили.

– Ну, и где твой гость?

– Не знаю, тёть Шур. Он с вечера спустился к друзьям на третий.

– Пойдём искать! Ты за него отвечаешь.

Обойдя несколько комнат, обнаружили Серёжу в кровати с черноглазой болгаркой, бывшей его однокурсницей.

– Приплыли! Ты в какую комнату просился? А развратничаешь с нашей студенткой. Живо собирайся!

Днём мы встретились с Сергеем в литинститутском скверике возле Герцена, поболтали и расстались. Я даже передачу для Макеева не успела собрать. Тогда он мне рассказал, как зачитывался в юности книжками Василия «Небо на плечах» и «Сенозорник»: «Я их даже в армию брал, знал почти всё наизусть».

Вот думаю сейчас, когда и с чего начались его беды? Получил хорошую квартиру, привёз жену с дочкой, в 93-м вступил в Союз писателей… Все его любили, в поэтическом ранжире поднимали на самые высокие места. Даже Агашина говорила: «Сначала Макеев с Васильевым, а потом все остальные». И он не балбесничал, знал себе цену, умел дружить. А как гордился женой Сашей, её писательским талантом! И дома у них было хорошо и чисто, пахло едой. Что могло разрушить этот добрый мир?

Выпивал? Да. Больше критической нормы? В те годы – вряд ли! И мама была жива, и крёстная… Терса ждала и встречала, устраивала рыбалки, нашёптывала замечательные стихи. Каких только жуков и лягушек, стрекоз и ласточек не воспел он своим зорким и счастливым сердцем?!

Вот об осе, о том, что снится ей по осени:

 
Она уже мертва, и сон её набряк
Тяжёлой нежностью к ромашкам и левкоям…
 

или

 
В жёлтых глазах голубых лягушат
Отражаются звёзды…
 

Правда, энтомология эта порой нас напрягала, казалась чрезмерной, но в ней ли дело, если любая васильевская букашка звучала убедительнее иного космического корабля?

И он любил нас не меньше, чем мы его. В минуту уныния просил иногда, как таблетку от сердечной боли, прочесть ему макеевское стихотворение «Не верю ни в чох, ни в жох…»

– Ты же сам наизусть знаешь!..

– Нет, ты прочти.

И я читала:

 
Не верю ни в чох, ни в жох,
А что-то в душе скулит.
Венчальный такой снежок
Кому-то любовь сулит.
 
 
Он сеется – невесом,
Похрустывая едва,
Сиреневый, словно сон,
На тёмные дерева.
 
 
Крещенское волшебство —
Щекочущий снег в руке!
Я скоро пришлю его
Мерцать на твоём платке.
 
 
И ты в толчее деньской,
Печали сведя со рта,
Вдали повторяй, за мной:
Великая лепота!
 

О чём эти стихи? О мужской тоске по любви! Неужели и Серёже не хватало любви? Не всеобщей, а именно женской – жертвенной, по-крестьянски терпеливой и верной, способной на прощение, не сводящей мелочных счётов.

В этом плане он был не особенно разборчив. Барышни, увлечённые его стихами, легко добивались успеха. Им льстило мелькнуть рядом с ним хотя бы на волгоградском перекрёстке, а уж если в Союзе писателей появиться, то и пововсе. Ему же, глупенькому, казалось, что это он берёт их пачками. Но ведь потрахаться на редакционном столе – не значит получить толику любви!

Александра рвалась в Кишинёв, часто оставляла его на произвол судьбы. Он запивал, начинал куролесить. Семья развалилась. Я знаю и её точку зрения – она весьма обвинительна. Жёны, будьте строги, но не превращайтесь в прокуроров!

Потом появилась Наташа Барышникова – мягкая, добрая, красивая, сочиняла стихи. И Сергей, бездумно оставив свою квартиру, переехал к ней в Бекетовку, перевёз книги, полюбил Наташину дочку Ксюху. Они даже завели пса-боксёра Фреда. Более десяти лет длился этот радующий всех нас союз. Наташа была хорошей женой. В каком бы состоянии Сергей ни вернулся домой, сначала накормит, а потом спросит: «Ты где был?» Да и он знал чур. Взялся перекрывать полы, ремонтировать сантехнику. А вот стать хозяином в доме не получилось. Главнее его оставались и сама Наталья, и её дочь, подруги и родственники. Даже Фред был её собакой, а не его!

Однажды Сергей рассказал, как встретил свой самый счастливый Новый год с днём рождения 1 января. У Наташи была традиция – собирать к праздничному столу своих родственников. Казалось бы, прекрасно! Открывай шампанское, ешь оливье, почёсывай Фреда за ушком… Даже комнатные тапки на башмаки менять не надо! А он, перенасыщенный людской суетой предновогодья, стал уговаривать жену встретить праздник вдвоём. В ответ: нельзя! У нас же традиция. Родственники обидятся!

Никто и не заметил, как он с бутылкой коньяка и Фредом на поводке вышел из дома. Долго-долго, посасывая коньяк, сидел над Волгой, смотрел в небо, слушал тишину. Так и встретил Новый год, а с ним и свой день рождения. Говорит: «Это самое прекрасное, что случилось со мной в новогоднюю ночь: снег, тишина, Фред у ног, глоток коньяка, сигаретная затяжка…»

Его не сразу хватились, стали искать, звать Фреда… Фред и откликнулся, спасая, может быть, уже продрогшего беглеца.

Наташу Сергей потерял по глупости. По какой ещё глупости! Она не стерпела и сделала ответный ход. Совместное проживание, как говорят в подобных случаях, стало невозможно.

Следующая избранница выскочила, как чёрт из табакерки. Очень молодая, диковатая, не знающая удержу… О чём он думал? О чём думала она, вцепляясь мёртвой хваткой в немолодого уже поэта с вредными привычками, не имеющего ни двора, ни кола, ни рубля за душой? Любовь? Не верю и никогда не поверю! Мы пытались принять и её, поздравили, как могли, с регистрацией брака, а потом и с рождением сына Арсения. Но дикую кошку нельзя приручить ни хлыстом, ни лаской. Всё было в её руках, но она предпочла развести руки и отряхнуть пальчики. Мне казалось, её передёргивает от его прикосновений. И всё! Сергей начал ломаться и терять себя со скоростью летящего с горы камня.

Однажды он сказал:

– Танечка, мне в жёны нужна сисястая доярка. Поэтессы обрыдли, особенно последняя. Сеньку только жалко! Она орёт на него и бьёт. Да ещё и заявляет, что он не мой сын.

– Не надо было с Наташкой разводиться!

– Ну, дурак я! Что поделать?! Вот поеду в Терсу и найду себе доярку.

– В самом деле дурак!

А ведь рядом была любящая его женщина! Еще одна Елена – тезка и чуть ли не подруга его взбалмошной жены. По-настоящему любящая. Она могла бы стать и женой, и поводырём, и спасительницей, и другом. Ни одна женщина не сделала для Сергея столько, сколько она. И ведь красавица, умница, но… тоже поэтесса. Леночка, спасибо тебе за него!

Всю жизнь, в любом состоянии Васильев не забывал о главном для себя – о стихах. Мог позвонить среди ночи и читать свежие. Первой реакцией было чертыхнуться, отругать за полуночный звонок, но стихи уже звучали в трубке, и досада стихала.

Сергей много занимался переводами дагестанских поэтов, особенно Магомета Ахмедова. Он у них почти классик, а русскоговорящий народ читает Магомета и не всегда знает, что текст принадлежит Васильеву. Бедный Магомет, кто тебе заменит нашего Серёжу?

И кто теперь будет выпускать юморную «Простоквашу» – журнал для детей непреклонного возраста?

И кто принесёт мне 8 Марта букет любимых мною мелких роз? Или гвоздичек?

Столько вопросов останется без ответов!

Помню, сделали Макееву операцию на Комплексе, лежит он там недвижимый, ждёт меня, а несчастную Брыксину расшиб радикулит – не могу дойти до кухни. Одного намёка хватило, чтобы примчался Сергей с сумкой продуктов. И суп сварил, и омлет состряпал, и новыми стихами порадовал.

И была ещё красивая история.

Январь, идёт медленный снег за окном – открыточная красота. В Союзе писателей совсем малолюдно, и я скучаю за своим рабочим столом, думаю: «Ну, хоть кто-нибудь бы заглянул!» И входит Серёжа Васильев с коробкой пирожных в руке, достаёт из сумки фляжку коньяка.

– Ну что, подруга? Будем догуливать Новый год?

Как это было трогательно! Снег, тишина, остатки праздничного настроения, и мы, чуть пригубляющие коньяк под пироженки. Дружить с ним было здорово и Валере Белянскому, и Мише Смотрову, и Жене Лукину, и Серёже Синякину, не говоря уже о нас с Макеевым… Но всё это раньше, раньше…

Чёрная дыра безнадёги начала всасывать его, всё ускоряясь и ускоряясь, увеличивая дозу, смещая день и ночь, пока не поглотила окончательно.

Божье провидение, что за месяц до э т о г о он успел получить вторую свою государственную премию Волгоградской области. И долги земные раздал, и кредиты погасил, и коммуналку оплатил за год. Как он ждал этих денег! Звонил каждый день:

– Танечка, премию ещё не выдают?

Может, чувствовал что-то и уже готовился стать глиняным ангелом?

О его смерти нам сообщила Лена Хрипунова, и мы завыли в два голоса. У Макеева сразу же обострились хронические болячки: гипертония, артрит, ноги почти перестали двигаться.

– Ты не понимаешь, – кричал он мне, – у нас была особая связка. Его не стало. И меня стало меньше. Ты же помнишь, как он говорил: «Нас мало. Нас только трое»!

Я помнила. Я всё помнила. В изножье его я положила прекрасные белые розы. Женя Лукин читал в писательском буфете Серёжины стихи по памяти, и невозможно было смотреть товарищам в глаза. Их застилали слёзы.

Кустодиевские красавицы отдыхают

Помните «Русскую Венеру» кисти Кустодиева? Так это – точь-в-точь моя подруга Ира Дубровина! Разница лишь в том, что лицо кустодиевской Венеры не обезображено печатью интеллекта. А Ира, девушка моего возраста и роста, была в молодости не просто красива лицом, но ещё и в меру умна.

Мы познакомились на станции метро «Университетская», где собиралась группа выступальщиков перед студентами МГУ. Удивительно было увидеть девушку столь внушительного формата и абсолютной раскованности. Маленький, как известно, жмётся к маленькому, большой – к большому. Нам было комфортнее находиться рядом: две гагары – уже стая! И пусть посторонятся девочки-припевочки – 90-60-90 с кавалерами не выше 175. Взаимная симпатия возникла сразу. Оказалось, Ира работает редактором отдела художественной литературы в издательстве «Советская Россия», дружна с поэтами Валентином Устиновым и Александром Бобровым, бывала на седьмом этаже нашего общежития: одним словом – свой человек! Ира оставила мне телефоны – домашний и служебный.

Студенты МГУ нас приняли снисходительно, но угостили чаем после творческой встречи. Тщета наших усилий была очевидна. Им подавай Евтушенко с Вознесенским, Окуджаву с Ахмадулиной, а приехали никому не известные провинциалы в сопровождении окололитературных тётенек, придумавших эту встречу.

В «Советской России», куда я стала наезжать часто, речи о себе даже не заводила. Мне хотелось, чтобы там узнали Макеева, заинтересовались его поэзией. Ведь стоил он того!

Ира ставила мне чашечку кофе и просила почитать чего-нибудь. Редакторские дамы отрывались от работы и слушали макеевское, типа:

 
Не занимать ума и силы,
Не зрить разбег чужой судьбы,
Занять бы горести осины,
Занять бы робости вербы,
Чтоб ради шелеста простого,
Захороня навеки злость,
Взамен оставленное слово
Средь веток тонких прижилось,
Чтоб жизнь текла и совершалась
В неиссякаемой тиши
И чтоб душа не отрекалась,
Не отрекалась от души.
 

Какой бы любящей и зависимой женой я ни была, не фигнёй же людей обольщала, а настоящими стихами. С этим никто не спорил. Мол, можно и рукопись рассмотреть!

Ира Дубровина, повидавшая в «Советской России» многих и многих соискателей издательских позиций, приняла Макеева страстно, вызвалась перепечатать его рукопись. И работа закипела. Стопка «беловых» текстов росла на глазах. Однако старший редактор отдела попеняла мне:

– Зачем вы Ирину Васильевну нагружаете? У неё много текущей работы. Сами подготовьте рукопись и приносите.

– Да я бы помаленьку… – пыталась было возразить Ира.

Но работу пришлось свернуть. Решили, что я привезу готовый материал из Волгограда. И то – какая удача!

Готовую рукопись привезла лишь через полгода, а удача хвостиком вильнула. Началась перестройка, и всё поменялось. Потерянное время оказалось роковым для книжки Василия. Не зря говорится: куй железо, пока горячо!

На дружбу нашу с Ириной это никак не повлияло. Мы продолжали ездить в гости друг к другу, заглядывать в ЦДЛ. Иногда я ночевала у неё на 4-й улице 8 Марта. Замечательные Ирины родители были гостеприимны, но оба болели. Отец практически не вставал с постели. Я почти не общалась с ним, лишь заглядывала поздороваться. А у мамы были серьёзные проблемы с сердцем. И всё же домашняя атмосфера становилась отдушиной для меня после общежитского многолюдия. А ещё у Иры были две замечательные подруги, тоже сотрудницы «Советской России», но из других отделов – Маринка Нестерова и Лена Ладонщикова, дочь известного детского писателя. Кстати, замуж Лена вышла за моего однокурсника, белоруса Алеся Кажедуба. А Марина крутила роман с известным прозаиком-патриотом, пожалуй, самым ныне известным. Девочки охотно приняли меня в свою компанию, и мне не раз довелось погостить в доме Ладонщиковых, посидеть в ЦДЛ в компании писателя-патриота, рядом с которым часто обретались прозаик Владимир Личутин и критик Владимир Бондаренко.

В доме у Иры, в комнате её с птицей счастья, подвешенной к потолку, часто собирался интересный писательский народ. Пили по чуть-чуть, предпочитая чай, кофе и добрую беседу. Завозила и я к ней своих друзей-волгоградцев, приехавших в Москву. Петя Таращенко с восторгом воспринял Иру и её формы:

– Отпад! Кустодиевская красавица! Не иссякла ещё русская порода!

На второй год моей учёбы я уговорила Ирину ехать со мной в Волгоград на Октябрьские праздники. Встретили нас Василий и Лёша Кучко, обещанный Ирке в качестве потенциального жениха. Оба с потрёпанными букетиками дубков, что поразило меня несказанно – редкая галантность!

Одинокий на тот момент Лёшка оторопел:

– Вот это женщина!

Но я-то сразу поняла: дела между ними не сладишь! Во вкусе Кучко были женщины субтильные, миниатюрные. Улучив минуту, я всё же наседала:

– Лёша, это то, что тебе нужно! Добрая, красивая, с московской жилплощадью, редактор в издательстве к тому же!

– Таня, я не справлюсь, – сказал, как отрезал, Кучко. Но знаки внимания моей подруге всё же оказывал.

Поехали в Волжский, отметили встречу, раздухарились. И тут на Макеева нашло:

– Хочу искупаться в Ахтубе! Только надо водки с собой захватить.

– Вася, ноябрь на дворе! Не сходи с ума.

Но Василия было не остановить. И мы пошли. Благо, до Ахтубы недалеко. Обтоптав ледяные закромки, безумец нырнул в воду, но на долгое плавание его не хватило. Выскочил, фыркая. Я кинулась к нему с махровым банным полотенцем. А Ира визжала от восторга:

– С меня бутылка водки и мёд!

Дома намешали водку с мёдом, налили Макееву полстакана и погнали под горячий душ. Ничего, даже не закашлял!

Ближе к ночи Ирина с Алексеем вроде бы как начали находить общий язык. Он явно ей понравился, но было ли что между ними – история умалчивает. На следующее утро Кучко повёз Иру показывать Волгоград, а мы остались дома.

И в самом деле, почему бы им было не пожениться? Так я думала тогда. Ан не срослось! Хотя Ира какое-то время жила надеждой на Алексея.

Позже она вышла замуж за писателя Юрия Сергеева, казака, уроженца нашей области. Ради неё (или Москвы?) он оставил семью где-то на юге России. Ира взяла себя в руки, сильно похудела, отрастила косу и превратилась вдруг в отменную казачку, чего не получилось из меня. Но я и не стремилась оказачиваться.

Ещё до её замужества Макеев поехал в Москву на съезд писателей России, где ему выдали сертификат на приобретение товаров повышенного спроса. Он позвонил Ире: «Что Татьяне купить?» – «Без меня ничего не покупай!» – распорядилась подруга. В итоге они купили мне французские духи «Мажи нуар» и две рубашки для Василия.

Ночевать Макеев поехал к Ире. Вечером звонит:

– Тáнюшка, я тебе французские духи купил!

– Какие?

– Не клади трубку, сейчас покажу!

Ревности не было. Я доверяла им обоим, но лучше бы он остановился в гостинице. Не очень это правильно – ночевать у одиноких подруг жены! Тем более в хмельном состоянии. Я ничего не сказала Василию, но сердце что-то царапнуло.

Некоторое время спустя в Москву поехал Петя Таращенко, попросил дать ему Ирин адрес. Я дала. Но в это время там уже появился Юра Сергеев.

И вдруг раздаётся странный, дикий звонок по телефону:

– Ты кого подсылаешь к моей жене? Хочешь, чтоб я тебя шашкой порубал? Не смей больше появляться на нашем горизонте!

Я ажник опешила. На этом и закончилась моя дружба с кустодиевской красавицей Ирой Дубровиной. Окольным путём узнала, что у них с Юрием родился сын Василий. Назвали его так в честь Ириного отца.

Человек, как говорится, предполагает… Прошло лет пять, и звонит Ира:

– Танечка, мы с Юрой едем в Волгоград. Там у них казачий круг состоится, на высшем уровне. Программа сумасшедшая! Сначала заедем в Кумылгу, к его родне, а потом…

– Потом – что, Ира?

– В Волгоград… Ты примешь нас?

– Конечно! И буду очень рада. Только позвоните накануне.

В это время мы жили уже в нынешней квартире. Тесниться не пришлось бы.

В день, когда они появились – без звонка, кстати, к нам, заранее предупредив, зашёл Володя Овчинцев с гитарой и подругой. Мы всегда радовались ему. Светлый, весёлый, деликатный – он умел создать праздник своим присутствием. Принёс гостинцы, сел без церемоний к скромному столу, шутил, пел что-то под гитару, если память не изменяет – свою «Курортную любовь», и нам было хорошо. Тут и пришли моя Ира Дубровина и её Юрий Сергеев. Просто позвонили в дверь и сказали:

– А это мы!

Восторги, поцелуи – всё было. Была искренняя радость, но Юра тут же убежал на встречу с казачьим атаманством Волгограда. Что-то в Ире настораживало меня: чужие глаза, начёсанная для антуража коса венком вокруг головы, блузка с баской на казачий манер – нелепая на похудевшей, но всё ещё очень крупной Ириной фигуре. Ей хотелось выглядеть под него, своего атамана – смешно, конечно!

Присоединиться к нам она отказались:

– Я буду ждать Юру. Можно пока полежу немного?

Наше тихое застолье было нарушено, потеряло интимность. Часа через полтора в дверь позвонили. Пришёл Сергеев, а с ним человек пять казаков в фуражках и портупеях. Я опешила.

– Юра, надо было предупредить, что ты придёшь не один. У меня гости, свои разговоры. Если согласны на чай – заходите.

– Хочешь сказать, мои друзья тебе не ко двору? – весьма агрессивно заявил бесцеремонный гость. И совсем уж громким голосом: – Ира, собирайся! Пойдём в гостиницу!

Ушли, бросив холодное «пока» на прощанье. А я и не очень-то расстроилась. Хотя… побыть, поговорить с Ирой мне очень хотелось.

Через какое-то время снова звонок в дверь. Открываю – на пороге атаман волгоградского округа Бирюков Александр Алексеевич.

– Простите, я немного опоздал. А где остальные?

– В гостиницу ушли, Александр Алексеевич. От чая отказались.

– Ну что ж, пойду догонять.

Мои гости сразу повеселели. Володя Овчинцев не смог скрыть удивления:

– Татьяна, а ты с характером! Не стала прогибаться под нахала и правильно сделала. А Сергеев-то каков! Чуть что – и в штопор!

– Перед Бирюковым неудобно…

– Он умный человек, поймёт.

Такая вот история!

Позже я написала Ире письмо, отправила наши новые книги, но ответа не последовало. Мои объяснения с извинением, считай, не были приняты. Вольному воля! Но, ей-богу, лучше бы я тогда приняла этих казаков! Как ни раскладывай пасьянс – итог неутешительный! Не зря мне крёстная всегда говорила: «Сначала подумай, а потом сделай».

– Ира! – кричу я «через тысячи нас разделяющих вёрст», – будь счастлива!