Текст книги "Херсонеситы"

Но Актеон понял это по-своему.

– Не сомневаюсь. Ты ведь никогда не участвовал в подобных празднествах?

– Нет.

– В театре пройдут состязания поэтов, на которых я надеюсь одержать победу, соревнования флейтистов. Актеры представят «Ифигению в Тавриде»{45}45
  «Ифиге́ния в Таври́де» – драма Еврипидо (см.), в основу которой положена легенда. Согласно сюжету, Артемида потребовала принести в жертву дочь микенского царя Агамемнона Ифигению. Однако, скрыв ее от людей, отнесла девушку с жертвенника в Тавриду (Таврику), где та стала жрицей богини. По обычаям тавров, Ифигения приносила в жертву Артемиде всех чужестранцев. Когда одним из пленников оказался ее брат, девушка помогла ему бежать.


[Закрыть]. Будут состязаться и атлеты. Надеюсь, ты сможешь показать, насколько хорошо бегаешь.

Дионисий напряженно кивнул. Он ждал другого.

– Ах, совсем забыл… Праздничное шествие! Им все и начнется. Мы пойдем к виноградникам, чтобы там, на просторе, воздать хвалу Дионису и принести надлежащие жертвы. Несколько хорошо откормленных поросят уже ждут своей счастливой участи.

Ужас в выпученных глазах племянника Актеон принял за проявление любопытства. Довольный достигнутым эффектом, он выдержал необходимую паузу и совершенно другим голосом начал:

– Мальчик, выслушай меня внимательно. Я долго думал над тем, о чем хочу сейчас сказать. У меня нет детей. Ты – единственный родственник, которого я, кажется, полюбил, как сына. Мое хозяйство велико. Мой дом, надеюсь, стал и твоим. После праздника урожая я собираюсь заявить городской общине, что отныне провозглашаю тебя сыном и наследником. Как ты отнесешься к такому решению?

Дионисий вскочил, упал на колени перед дифросом, на котором сидел дядя, ткнулся головой в складки его хитона. Воспитанный в относительной строгости и даже аскетизме, до сих пор чувствуя себя одиноким, Дионисий приобретал не просто родственника, выполняющего волю умершей сестры, но родственника, который захотел назвать его сыном.

– О Актеон, ты спрашиваешь меня? Я привязан к тебе, как к отцу. Даже если бы ты был неимущим рабом, я любил бы тебя всей душой, всем сердцем!

– Вот и хорошо! И хорошо! – растрогался Актеон. В какой-то миг Дионисию показалось, что в уголке его глаза блеснула слеза, но дядя поспешил отвернуться. – Я сегодня сказал много. И время уже достаточно позднее. Тебе пора идти в палестру.

₪ ₪ ₪

В этот полный неожиданностей день встретиться с Зо Дионисию не пришлось. Вместо нее у моря его ждала маленькая, лет пяти, рабыня. Когда Дионисий спускался к берегу, она сидела на корточках у самой воды и швыряла в море некрупные камешки. Завидев большого мальчика, малышка вскочила, отлепила от лодыжек намокший хитон, глянула доверчиво:

– Это ты – Дионисий?

– Я, – ответил он, уже догадываясь, что говорит с посланницей своей подруги.

– Меня прислала Зо. Она сказала: «Пойди к Дионисию и передай, что мать поручила мне много работы и я не могу выйти из дома».

– Это всё?

– Нет. Зо еще сказала, что помнит о том, куда вы должны пойти через три дня, и назначает встречу здесь, на этом месте.

Дионисий задумчиво кивнул.

– Что ж… Благодарю тебя. Передай Зо, что ты хорошо выполнила ее поручение.

Малышка радостно затрясла кудрявой головкой и, сверкая босыми, испачканными песком и пылью пятками, побежала в горку.

Дионисий остался один.

Постояв у моря, бесцельно побродив по городу, он вернулся домой затемно, поел и лег спать.

Приснилась ему Дайона. Она глядела из глубокого черного колодца и, протягивая бледные руки, умоляла:

«Собака! Собака! Братик, помни о собаке! Помни о собаке! Помни…»

Он в ужасе проснулся, вскочил. Ложе жалобно заскрипело. Но громче этого скрипа забилось, отдаваясь в висках, сердце. Осознав через мгновение, что видел всего лишь сон, Дионисий стиснул руками голову.

– Дайона, сестричка, я не могу истолковать твои знаки! Помоги мне! Помоги-и! – простонал он, снова лег на спину и так, с открытыми, устремленными в темноту глазами, пролежал до утра.

* * *

Не нравились занятия Евграфу. Совсем не нравились! Не то чтобы он не понимал, зачем нужно сидеть по часу в день с закрытыми глазами, глядя, как говорил инструктор, внутренним зрением, в свое собственное межбровье, где в результате всего этого должен был прорезаться пресловутый третий глаз. Редко что в жизни происходит само собой, и многократное повторение урока в совокупности с хоть какими-то способностями обязано приводить к прогнозируемым результатам. Тасю, например. Или тетю Люсю. (Сам Евграф теперь видел все спектральное разноцветье своего окружения без усилий, а иногда и без желания.)

Нет, не эти принципиальные вопросы мешали ему полюбить занятия или хотя бы отдаться им без всякого анализа. Евграфа раздражал и пугал Виталик. Пожалуй, больше пугал, чем раздражал.

Вот и сейчас, едва начав погружение внутрь себя – настоящее, глубокое, – он почувствовал, как кто-то посторонний полез черными корявыми пальцами в его пространство, закопошился мерзко, противно, но вдруг обрел силу и попытался крушить барьеры, которыми любой человек отделяет себя от остальных и окружающего мира.

Еще недавно такое вероломство Евграф просто не заметил бы, как не замечал голубого свечения над головой Таси или тети-Люсиного ярко-зеленого. Вчера – возмутился бы. Сейчас, после разговоров с Дионисием, о которых не должен был знать никто, Евграф заволновался.

Резко открыл глаза. Группа медитировала. Виталик, сидя напротив, ничем не отличался от остальных. Но его безучастный вид мог обмануть кого угодно, только не Евграфа. Сомнений не было: в его сознании копался инструктор!

Брезгливо сморщившись, Евграф изо всех сил выпихнул чужого из контуров своего поля. И поймал по-животному злобный, короткий, как выстрел, взгляд сквозь смеженные до маленьких щелочек веки.

К счастью, окружающие ничего не заметили, и Евграф снова прикрыл глаза, еще не зная, что будет делать дальше.

* * *

Виталик тоже размышлял. Свои недюжинные способности он получил от прабабки, в основном промышлявшей снятием сглаза и наведением порчи. Многое он взял от старушенции, которую не любил, впрочем как и всех остальных. Подлая, мелочная, алчная, вместе со специальными знаниями она передала внуку все свои качества и отошла в мир иной, вполне довольная достигнутым результатом.

И первое, что сделал Виталик на пути к материальному благополучию, – набрал небольшую группу из бывших бабкиных легко внушаемых клиенток, наобещав в конце пути просветление, власть над собственным телом и, естественно, «ну просто богатырское» здоровье. При этом делать ему ничего не требовалось, разве что заставлять себя ежедневно приходить на встречи да иногда, для поддержания авторитета, удивлять чудесами диагностики, предсказаний и прозрений. А денежки, пусть и не самые большие, капали и капали.

Потом появился и другой бизнес. Опасный, но золотой. В какой-то момент Виталик сообразил, что может за определенную плату оказывать услуги некоторым бизнесменам. Ведь чего проще, получив заказ, оказаться рядом с требуемым человеком, конкурентом заказчика, и выудить из его головы информацию, которую тот и бумаге-то не всегда доверит. А иногда и внушить нужную. Например, расторгнуть выгодную сделку.

Виталику везло. Клиенты до сих пор сохраняли инкогнито мага, жреца, шамана. Так он им представлялся. И даже персонажи из криминального мира, выполнявшие некоторые простые для себя и непростые для трусоватого Виталика поручения, держали язык за зубами.

Почему Виталик, найдя свою золотую жилу, не бросил инструкторскую работу, он и сам не знал. Может, довольные и действительно посвежевшие от ежедневных прогулок женщины служили для него оправданием той, второй стороны жизни?

Новый пацан, которого притащила Люсьена, изначально Виталика не заинтересовал совершенно. Способности зачаточные. Разве что тетка за него ежедневную плату внесет. При первой же встрече сняв поверхностный план мыслей и способностей Евграфа, Виталик почти забыл о нем.

И как же он изумился, когда уже на следующий день, решив просканировать пацана еще разочек, на всякий случай, он вместо слабеньких способностей обнаружил такую бездну, какой не обладал ни сам, ни кто-либо из собратьев-экстрасенсов. Более того, его вмешательство было мгновенно распознано и блокировано – резко, мощно, хоть и неумело.

Вот и сегодня мальчишка даже не подпустил его к своему энерго-информационному пространству. А там очень бы хотелось покопаться. Будучи человеком практичным, Виталик понимал, что если кто-то или что-то из обычного пацана сумел сотворить за одни сутки недюжинного мага, то это можно попробовать поставить на коммерческую основу. Да за такое его клиенты никаких денег не пожалеют! Он их, правда, потом потеряет. Но сначала за мгновенное приобретение экстрасенсорных способностей они выложат такую сумму, о какой Виталик и мечтать не мог. Заманчиво и почти безопасно, что тоже немаловажно!

«Как же подступиться?! Пацан ершистый. И блок поставил – не пробьешь. Не спугнуть бы…»

Занятие уже подходило к концу, когда до Виталика вдруг дошло: «Тася! Наверняка мальчишка уже похвастался неординарными способностями перед своей соплюшкой подружкой!»

Дотянуться до Тасиного сознания было несложно. Девчонка, мечтающая о вершинах экстрасенсорики, даже не заметила вторжения. Тепленькая, радостная энергетика. И никакой информации о дружке. Только восторженная влюбленность.

Раздосадованный Виталик оставил девчонку в покое. Завтра, послезавтра, когда и сколько угодно он будет сканировать ее ауру. Наверняка там появится интересующая его информация. И тогда!..

* * *

Спать Евграф лег сразу после ужина. Тетя Люся даже встревожилась и несколько раз переспросила, не приболел ли ее мальчик.

Мальчик совсем не приболел. Просто ему не терпелось поскорее услышать Дионисия.

Это же какая везуха – познакомиться с парнем, который видел чуть ли не динозавров! Ну, с динозаврами, конечно, перебор, но то, что он ходил по земле еще до Христа, – это факт.

Знакомый голос возник сразу, как только закрылись глаза:

«Ты звал меня?»

«Привет, Денис! Поболтаем?»

«В чем? Чем поболтаем?»

Евграф засмеялся, но, вовремя вспомнив про тетку, уткнулся в подушку.

«Это выражение такое. „Болтать" – не значит „перемешивать". Это говорить о том о сём».

«Я не против. У нас на симпосиях тоже принято обмениваться впечатлениями о том и о сём».

«Симпозиумы? Куча ученого народа читает доклады? По-моему, довольно скучное занятие. Нет, конечно, если ты какой-нибудь академик и находишься в теме, тогда…»

«Евграф, я снова тебя не понимаю. Разве может быть скучно на симпосиях? Если такое произошло, значит, либо хозяин плохой, либо плохо подобраны гости».

«По-моему, на любой серьезный симпозиум каждую кандидатуру обсуждают, прежде чем пригласить… Знаешь, Денис, мне кажется, мы говорим о разных вещах. Ну-ка, просвети потомка!»

«К сожалению, мой опыт невелик. Но я видел, как принимал своих гостей Актеон».

«Ну-ну-ну!»

«Обычно в наш дом приходили восемь мужчин. Дядя и гетер иногда приглашал, но редко, очень редко».

«Почему восемь? Это правило?»

«Нет. Просто в андроне стояло всего восемь клине».

«Стоп, стоп, стоп! Андрон, клине… Что за птицы такие?»

«Птицы? Но я…»

«Извини, опять мой сленг. Я хотел спросить, что означают эти слова?»

«У вас нет андронов? Странно. Как же ваши мужчины обходятся без своей комнаты?»

«Да вот как-то так… Привыкли. А клине – что?»

«На них возлежат гости за трапезой и после, во время беседы».

«То есть приходят, ложатся на кровати, едят и общаются – это и есть ваши симпозиумы? Я правильно говорю?»

«Правильно, только… неправильно. Я тебе расскажу… Актеон приглашал к себе только тех, кого любил и ценил как собеседников. Рабы омывали им ноги, и начиналась сессития».

«А это что?»

«Всего лишь обед, который оплачен всеми гостями в равной доле».

«Вскладчину. У нас так говорят».

«Не вносили деньги лишь гетеры, но они были всегда желанны. В их присутствии беседа становилась острее, игры – веселее».

«И что вы ели? У нас без оливье никогда не обходится».

«Оливье?»

«Салатик такой».

«Такого у нас не было, это верно. Рыба, птица… С соусом очень вкусно! Рабы вносили блюда и ставили их перед каждым гостем на низкие трапедзы».

«Трапедзы – это столы, что ли?»

«Да… Только потом совершалось возлияние Дионису. Конечно, вино было не разбавлено. Когда гости наедались досыта, им хотелось поговорить, посмотреть представления. Актеон читал свои поэмы. Его гости никогда не напивались допьяна, подобно скифам. Известно ли тебе, что пьянство не украшает мужчину?»

«Известно! – усмехнулся Евграф. – Наших мужчин оно тоже не украшает».

«Конечно, все зависит от симпосиарха. Это он решает, в каких долях смешать вино с водой. И конечно, первый кубок – Зевсу».

«Почему Зевсу? Ведь первый уже был – Дионису».

«Но как ты не понимаешь! Разве Дионис, а не Зевс поит виноградники дождевой влагой?! Как же не отдать ему первый кубок разбавленного вина?.. Евграф, а ты любишь веселые песни? Актеон всегда приглашал кифаристов и певцов-кифаредов».

«Люблю. Только у нас на кифаре никто уже не играет».

«А на лире?»

«И на ней тоже. У нас скрипки, пианино, трубы, ударники, электрогитары. Ну и электронная еще музыка. Там вообще нет инструментов. Микросхемы сплошные».

«Микро… то есть маленькие. А схемы? Расскажи мне про все то, что ты сейчас назвал».

«Знаешь, кажется, это невозможно. За два с лишним тысячелетия столько всего наизобретали. Давай я тебе просто как-нибудь дам послушать современные песни. Какую-нибудь группу. Или нет, ты обалдеешь и ничего не поймешь. Лучше классику. Она хоть сколько-то на ваши лиры с кифарами похожа».

«Мне хотелось бы сейчас».

«Как ты себе это представляешь?! У меня здесь ни компа, ни Интернета, ни плеера».

«Я опять ничего не понимаю».

«Ну… Комп – это такая штука для работы, Интернета и всяких игр».

«У нас тоже были игры».

«И во что вы до нашей эры играли? Наверное, в карты?»

«Что такое карты?»

«Бумажки с картинками».

«Бумажки?»

«Вот черт, ты же и бумаги не знаешь! Бумага – то, на чем пишут».

«Я писал на воске. Очень удобно».

«Могу представить! Поверь, на бумаге писать не менее удобно. Ты про игры продолжай».

«О, Евграф, их много. Например, в кости, в мяч. Кости нужно было правильно бросить, а мяч – успеть поймать. Но мне больше нравились те, что предназначались для развитого ума: загадки, ребусы, задачи».

«А в детстве, ну, когда совсем маленьким был, ты во что играл?»

«Я любил лазать по деревьям, наблюдать за облаками…»

«А мне больше нравятся компьютерные игры».

«Это что?»

«Ты сидишь, смотришь в магическое… зеркало, а там тебе показывают людей, животных, ребусы, загадки. Если в Интернет сходить, можно всех твоих философов скачать. С друзьями пообщаться».

«Скачать?»

«В общем, там есть все, чем вы в своем андроне забавлялись, только не живьем, а словно движущаяся картинка. Понял?»

«Нет. А кто показывает? Боги?»

«Какие боги, Денис! Говорю же, микросхемы там. Ну как тебе объяснить…»

«Я вспомнил. В детстве у меня была глиняная свинка. А еще обруч. Я гонял его палкой по земле! Неужели с того момента прошло больше двух тысяч лет?»

Дионисий замолчал. Евграф, догадавшись о причине, тоже.

Разговор возобновился минут через десять.

«Еще до перехода мне было даровано видение – город. Я увидел его сегодня твоими глазами. Но вопросы, словно дикие пчелы, роятся в моей голове».

«Задавай. Я отвечу, если, конечно, смогу. В нашем веке столько всего понапридумано, что иногда люди не знают, как оно работает. Просто пользуются, и всё… Спрашивай».

«Я видел повозку для людей, которую ты назвал автомобилем. Но где спрятаны животные, которые ее тянут?»

«Никаких животных нет. Есть мотор».

«Мотор?»

«Штука такая хитрая. Железная. Не проси объяснить, как устроен и что там внутри происходит. Я вообще-то знаю, но тебе, чтобы только принцип уловить, придется изучить сразу несколько наук».

«Печально. Мне нравится во все вникать и во всем разбираться. Но, может, ты скажешь, что летает в вашем небе и шумит громче грозы? Ведь это же не горгона? Мальчик из моего видения поднял голову и при этом не обратился в камень. Хотя горгона не та женщина, с которой стоит шутить. Не ответишь ли ты, Евграф, что это было?»

«Скорее всего, обычный самолет. Или вертолет. Я же не знаю, что там летело».

«Из чего сделан такой самолет?»

«Из легкого металла. Дюралюминий называется. Много легче бронзы, которой вы пользовались».

«Дедал тоже дал Икару крылья. Но они не были бронзовыми. О! Я понял: если бы Дедал знал, что крылья могут быть из металла, Икар смог бы подняться к самому солнцу и они не расплавились бы!»

«Ну ты и соображаешь! Только не забывай – к твоему Икару пришлось бы прикрепить хороший реактивный двигатель. А их Дедал делать не умел».

«Да… Скажи, Евграф, ты свободный человек? По достижении совершеннолетия будешь ли гражданином? Или родители твои – рабы?»

«Рабы? Ну ты даешь! У меня папа в институте физики работает, мама – библиотекарь. У нас квартира есть. Дом то есть. Только он на шестнадцатом этаже. Я в школе учусь. У меня там куча друзей. Все классно!»

«А Тася? Она свободна?»

«Ау, Денис, проснись! Рабов уже бог знает сколько веков нет!»

«Какой бог знает? Зевс?»

«При чем тут Зевс? У нас один Бог – Саваоф. Правда, есть еще сын Божий – Иисус. И Дух Святой. Всё. Един в трех лицах».

«Ну, так бы сразу и говорил. А то я уже подумал: неужели он один успевает уследить за всем? А если ему хотя бы сын помогает, уже легче… Так как насчет рабов?»

«У нас все свободные».

«Но это же не всегда удобно! Кто работает на ваших плантациях, в ваших домах?»

«Сами работаем. Ты автомобили видел? Видел. Самолет слышал? Слышал. Полно еще всяких машин. Вот они и есть наши рабы».

«А говоришь, что нет рабов. Я очень был удивлен…»

Удивлялись они по очереди до рассвета. Лишь когда за окном забрезжило, Евграф бросил взгляд на часы.

«Стоп, Денис! Ну мы с тобой и устроили симпозиум! У меня тут вообще-то утро. Мне нужно хотя бы часа четыре поспать, а то потом буду носом клевать. Только не спрашивай, что клевать и почему».

«О, понимаю! Опять выражение такое. Ты хороший преемник, Евграф. Позволь мне задать последний вопрос».

«Так и быть, я сегодня добрый. Задавай».

«У меня никогда не было друзей среди сверстников. Только Зо. Но она – больше чем друг. Евграф, позволишь ли ты мне считать своим другом тебя?»

«Разве об этом спрашивают, Денис? По-моему, мы уже целые сутки с тобой самые нормальные друзья… – Евграф замялся. – У меня тоже есть один вопросик. Я вот не понимаю… Ты в своем параллельном мире не на полочке же отдыхаешь. Что-то делаешь, с теми, кто переходит, наверное, общаешься. Почему не знаешь, что у нас происходит? Чего проще – возьми и спроси! Зачем для этого было двадцать три столетия ждать? И кстати, почему ты выбрал именно меня? Я ведь даже не местный. Неужели за столько веков никого подходящего не нашлось?»

«Некоторое время после перехода я мог оставаться на земле. Рядом был Епифаний, Зо. Были беспокойные духи с их неутоленными желаниями. Но прошло время, и Высшие законы лишили нас такой возможности. Чтобы исполнить свой долг, я задержался в том слое, который не используется для жизни».

«Почему не используется?»

«Он неудобен. Его законы не дают жизни развернуться в полную силу. Он – промежуток между другими, жизненосными, слоями».

«Может быть, как промежутки между орбитами электронов, которые вращаются вокруг атомных ядер? Мне папа рассказывал, что…»

«Не знаю, о чем ты говоришь. Здесь я потерял способность видеть землю собственными глазами, но все еще чувствовал людей. Со многими, достойнейшими, пытался заговорить. Ты – единственный, кто услышал меня. Может быть, ты, я, Епифаний – все мы чем-то похожи? Словно…»

«Стой, я, кажется, понял! Мы, наверное, настроены одинаково. Как антенны на приемник!»

«Мне неизвестны антенны. Люди и другие существа минуют пустой слой, не задерживаясь».

«Денис, а Тася… Если она разовьет свои способности, сможет тогда поговорить с родителями? Она очень этого хочет».

«Нет преград для любви. Иногда это удается. Пусть не оставляет своих попыток. Скажи ей об этом».

«Скажу. Обязательно скажу».

«То, что я нашел тебя, означает конец моему ожиданию. О Евграф, как мы с Зо хотим идти дальше!»

«Она с тобой?»

«А разве любящие могут быть порознь?»

₪ ₪ ₪

Три дня, которые Дионисий провел между видениями и явью, растянулись для Зо в длинную тягостную полосу. Утомляла не работа: Зо скучала. Стоя возле большой вертикальной рамы ткацкого станка, она думала, думала, думала о своем друге. Беспрерывно. С мучительным восторгом. Как он держит голову, говорит, улыбается. Забывшись, Зо и сама начинала улыбаться этому, вымышленному, Дионисию. Шептать слова, которые никогда бы не решилась произнести, глядя ему в глаза.

Аспасия лишь раз спросила, какие мысли отвлекают дочь от работы, но, услышав невнятное мычание, отступилась, уверенная, что ответом является хозяйский сын Кирос. Румянец же на щеках и мечтательно-рассеянный взгляд Зо говорили лишь об одном: его подарок, бронзовое зеркальце, достиг цели.

Понимая, что такая увлеченность ни к чему хорошему не приведет, Аспасия была встревожена. Тем более что повзрослевший мальчик, не привыкший ни в чем встречать отказа, вряд ли будет терпеливым на этот раз. И как любая хорошая мать, держала и держала подле себя дочь, поручая ей все новую работу.

Но вечно ничего продолжаться не может. На третий день Зо была дарована свобода.

– Дионисий, послушай, Дионисий! Боги умеют растягивать дни, как нити, которые выходят из-под моего веретена! – радостно вскричала она, завидев наконец своего друга вверху тропинки, поднимавшейся от моря.

Сильный, почти штормовой ветер волновал складки его хитона, но ничего не мог сделать со счастливой улыбкой и таким же голосом.

– Я никогда не прял, и все же мой день был не менее длинен! – Дионисий сбежал вниз, подошел, протянул к Зо руки. – Хайре! Закончена ли твоя работа?

– Работа женщины никогда не может быть закончена. Она лишь прерывается на время. – Зо отдала ему свои ладони. Заглянула в глаза… И сквозь улыбку прочитала в них тревогу.

– Но ты чем-то опечален? О чем не можешь забыть даже во время нашей встречи?

Он легонько сжал ее пальцы.

– Мне снилась Дайона.

– И это всё? Но людям часто снятся родственники, ушедшие в царство мертвых. Ты так скучаешь по сестре, Дионисий?

– Я помню ее. Но не в этом дело… – Он замялся, не зная, стоит ли продолжать. Нежелание говорить о своем умении видеть мешало быть до конца откровенным. – Тогда, в тот ужасный день… Дайона нарисовала на пинаксе собаку. И теперь каждую ночь сестра приходит ко мне и просит не забывать о собаке. А я… я не уверен, что понимаю.

– О, я догадываюсь, в чем причина твоих снов! – прошептала Зо, отводя взгляд. – Только она грустная.

– Говори же! Я хочу, я готов услышать все, что угодно.

– Ладно… Твоя сестра мечтала иметь собаку. Но там, где Дайона теперь находится, есть лишь одна собака – Кербер. И та о трех головах и на другом берегу!

Глаза Дионисия наполнились ужасом и болью. Видя это, Зо подалась к нему, на мгновение прижалась головой к плечу. Он коснулся губами жестких, пахнущих морем волос. Вспомнил, как любил играть с непокорными прядями сестры.

– Но почему ты говоришь об этом? Разве Дайона не в царстве мертвых? – голос Дионисия сорвался.

Зо подняла голову, заглянула в пронизанные болью глаза.

– Но она же осталась в колодце, Дионисий! И она, и твоя мать! У них нет могил, нет вещей, нет еды и питья. Но главное, нет обола, чтобы оплатить Харону перевоз! – Дионисий схватился за голову, чтобы не слышать этих слов, но звук прорывался сквозь стиснутые пальцы. – И они, наверное, бродят сейчас по берегу Стикса совсем несчастные. Может быть, поэтому Дайона тревожит тебя ночами? Может быть, поэтому напоминает о собаке, видя Кербера на другом берегу?

– Я не выполнил своего долга, не снарядил их должным образом в далекий путь, – прошептал Дионисий. И вдруг крикнул, громко, отчаянно: – Но я не мог этого сделать, Зо! Не мог! Не мог!

Она погладила его по руке.

– Я знаю. Помнишь, мы были в лавке коропласта и ты хотел приобрести фигурку собаки? Так сделай это теперь. Тогда Дайона хоть немного успокоится, и ей будет веселее бродить там, рядом с Хароном.

Предложение было, без сомнения, разумно! Дионисий почувствовал, как растворяется безысходность, уходит страх, изводивший его последние дни.

– Пойдем же к коропласту! – вскричал он. – Закажем ему собаку. Я сам нарисую ее по памяти так, как рисовала рука Дайоны. Он ведь сможет сделать фигурку по этому изображению?

– Конечно! – закивала Зо. Улыбка вернулась на ее лицо, ведь Дионисий снова стал прежним – решительным и сильным. – Я знаю, где находятся эргастерии[26]26
  Эргасте́рии – ремесленные мастерские.


[Закрыть]. Нам не придется идти слишком долго.

₪ ₪ ₪

До сего дня Дионисий ни разу не был в мастерской коропласта. Впрочем, как и Зо. Пока раб, бросив просеивать песок, ходил за мастером, они получили возможность удовлетворить свое любопытство – бассейн с влажной красной глиной, дышащая жаром печь, рядок недавно сделанных, не обожженных еще статуэток…

– Зо! Посмотри, какие… – начал Дионисий.

Но его перебил громкий недовольный голос:

– Кто здесь меня звал?

Голос принадлежал невысокому крепкому человеку. Лицо его было загоревшим, кудрявые волосы прижаты к голове шнуром, короткая бородка, одежда и руки перепачканы в глине. Но это был не тот человек, что торговал в рыночной лавке. Впрочем, выполнить заказ мог любой мастер.

Дионисий шагнул вперед. Зо смутилась и спряталась за его спину.

– Я! Я звал тебя, мастер. Меня зовут Дионисий, сын Гераклеона. Я живу в доме Актеона, возможно, ты знаешь его.

– Все знают Актеона. – Взгляд мастера утратил строгость. – До меня дошли и кое-какие слухи о его юном загадочном родственнике. Не ты ли это?

– Поскольку других родственников у дяди, как мне известно, нет, на этот раз слухи истинны.

Мастер, стряхнув с рук глину, подошел ближе.

– Что тебе, мальчик, угодно?

– Мне нужна статуэтка самой обычной собаки.

Коропласт помотал головой, развел руками.

– Я сожалею… Это редкая просьба. В основном всех удовлетворяют другие животные, те, что нравятся богам-олимпийцам: козлы, быки, свиньи… Но… собака? У меня не заготовлены формы, чтобы выполнить твой заказ.

– Так заготовь их, прошу тебя, прошу!

Мастер снова помотал головой и повернулся, чтобы уйти, но из-за спины Дионисия выбежала Зо:

– Стой. Выслушай теперь меня!

Он обернулся.

– Надеюсь, разговор не пойдет вновь о собаке?

– Нет. Он пойдет о более важном. У Дионисия скифы убили всю семью. Он не смог должным образом предать земле тела́. И теперь несчастные родственники бродят по эту сторону Стикса, не зная, как перебраться на противоположную. А сестра, которая перед смертью мечтала о собаке, каждую ночь приходит к своему брату и напоминает ему об этом. Неужели и теперь ты, способный помочь, откажешь нам в такой простой просьбе?

Коропласт задумчиво почесал бороду, пачкая ее крупицами успевшей высохнуть глины, вздохнул и, поймав умоляющий взгляд сразу двух пар глаз, махнул рукой:

– А, будь по-вашему! Долг живых – уважать мертвых. Твоя спутница, мальчик, смогла меня убедить. Я сделаю форму, наполню ее глиной, обожгу в печи, раскрашу нужными красками, и ты сможешь посвятить статуэтку своей несчастной сестре. Правда, на это потребуется некоторое время, но ты ждал долго. Подождешь еще немного.

– Благодарю тебя! – вскричал Дионисий, склонив голову перед человеком, не отказавшимся выполнить его просьбу. – Но, коли уж ты согласился делать форму собаки, пусть она будет такой, о какой мечтала моя Дайона, когда водила стилосом по воску. Если ты не возражаешь, я нарисую тебе контуры.

Он присел рядом с кучей просеянного песка, разровнял его ладонью и старательно указательным пальцем повторил по памяти рисунок.

Мастер некоторое время рассматривал изображение, затем удовлетворенно кивнул и, предупредив, что о цене разговор пойдет позже, удалился.

– Ну, вот видишь, как правильно все получилось, – сказала Зо, когда эргастерии остались позади. – Коропласт – хороший человек. А хороший человек всегда поймет других людей. Теперь Дайона перестанет приходить к тебе по ночам.

– Да, мы встретили хорошего человека, – согласился Дионисий. Затем глянул на солнце и заторопился: – Теперь время послушать, что замышляют плохие. Идем скорее, нам пора быть под скалой, у моря.

– А вдруг мы ошибаемся? – задумчиво проговорила Зо, едва поспевая за широким шагом своего друга. – Вдруг выдаем ожидаемое за действительное, и люди, чей разговор мы случайно подслушали, никому не желают зла?

Он, не сбавляя темпа, обернулся.

– Это по поводу Сморда мы ошибаемся? Зо, моли богов, чтобы мой недавний знакомый оказался просто плохим человеком.

– А каким он еще может быть, Дионисий?

– Он может быть страшным человеком!

₪ ₪ ₪

Сморд и его таинственный собеседник уже давно покинули берег, а Дионисий и Зо все сидели под скалами, пытаясь связать воедино тонкие ниточки отдельных высказываний и понять, свидетелями чего так неожиданно стали.

– Мне нужно еще раз услышать все, о чем говорили эти люди. Повтори их слова, – нарушил молчание Дионисий.

Сегодня он впервые пожалел о том, что не всегда мысли людей читаются так же легко, как слова, написанные стилосом. Особенно если люди этого не хотят.

Зо наморщила лоб, припоминая.

– Сморд спросил, как идут дела в Керкинитиде.

– Да. И что ответил тот, второй?

– В Керкинитиде готовятся. К чему готовятся, как ты думаешь?

– Если бы я знал! Продолжай…

– Потом собеседник спросил у Сморда о деньгах, и тот, наверное, передал их достаточно много, потому что мы услышали: «Да, пока этого хватит».

– Верно. Знать бы на что.

– На то, к чему готовятся в Керкинитиде.

– Да… Да, я тоже так считаю.

– А потом они заговорили очень тихо, и я ничего не разобрала. Кроме одного слова – «Хаемон».

– Мне дважды послышалось это имя. И еще «дом Хаемона». Нехорошо, когда о доме говорит такой человек, как Сморд. Я боюсь, Зо. Ведь в этом доме живешь и ты!

– А я боюсь за Хаемона. Он неприятный человек, но исправно платит отцу. К тому же Кирос…

– Продолжай. Почему ты остановилась?

– Кирос в последние дни ласков со мной. Не докучает, только смотрит непонятно. Дионисий, а вдруг на его отца собираются напасть, чтобы отнять богатство? Иначе зачем бы Сморду упоминать имя Хаемона?

– Подожди, – остановил Дионисий, – теперь помолчи, дай мне подумать…

Зо насчитала, как неторопливая волна девять раз вспенилась у их ног, прежде чем услышала:

– Если мы с тобой сейчас испугаемся, промолчим, может прийти беда. И тогда поздно будет раскаиваться и рвать на себе волосы. Хаемона нужно предупредить.

Зо быстро-быстро закивала, обрадованная тем, что их мысли совпали.

– Но как это сделать, Дионисий? Если я подойду к Хаемону, захочет ли он меня выслушать? Мы ведь ничего не знаем наверняка.

– Может быть, следует сказать так: «Хаемон, мы слышали, как нехороший человек говорил о тебе и твоем доме. Возможно, это ничего и не значит. И все же берегись».

– Ты хорошо придумал, – похвалила Зо. – Но, знаешь, в такой речи есть то, что мне не нравится совершенно.