Текст книги "Херсонеситы"

– Что же?

– Слово «мы». Зачем знать отцу Кироса, что я встречалась с тобой в укромном месте? Разве ему вообще нужно знать о нас? Давай «мы» поменяем на «я». Да и встречи с Хаемоном проще добиться мне, чем тебе. «Хаемон, я гуляла по берегу, утомилась и задремала. Разбудили меня голоса. Один голос я узнала. Он принадлежит опасному человеку, варвару, который торгует рабами, – Сморду. Кто-то когда-то показал его мне, и я запомнила. Ни слова из тайной беседы я не разобрала, потому что ветер относил голоса. Но твое имя услышала слишком ясно, чтобы не предупредить». Вот как я скажу.

– О да! Это значительно лучше. Но… – Дионисий оторвал взгляд от зеленовато-голубой воды, глянул на разрумянившуюся, возбужденную Зо. – Мне страшно за тебя. Я вообще не хочу вмешивать тебя в эту историю.

– Брось, Дионисий! Что может грозить человеку, который пришел предупредить об опасности и при этом говорит, что ничего не знает наверняка?

– Да, ты права. Права… И все же, давай повременим. Хотя бы до завтрашнего дня.

– Хорошо. Я ничего не скажу Хаемону. Но что изменится за ночь?

«Я схожу к алтарю Партенос и спрошу у богини, правильно ли мы поступаем», – подумал Дионисий и лишь молча развел руками.

₪ ₪ ₪

Полагая, что мать будет недовольна длительной отлучкой загулявшейся дочери, Зо очень торопилась. Она вбежала во двор и под колоннами портика чуть не врезалась в… Кироса!

Увидев ее смущение, он раскинул руки, засмеялся:

– Стой, быстроногая козочка! Ты сама попалась в сети охотника, так дай же ему насладиться своей добычей!

Вот уж кого не хотелось «быстроногой козочке» встретить именно сейчас!

Но остановивший ее голос был приветлив, раскрытые объятия сдержанны. Зо отступила всего на шаг и, склонив набок голову, стала ждать, что будет далее.

– Где пропадала ты так долго? – спросил Кирос, видя такое непривычное смирение.

– Откуда тебе известно, что я давно ушла из дому? – удивилась Зо.

– От Аспасии. Рабыня запутала нитки, и твоя мать была очень недовольна. Ее голос разносился далеко. Это произошло давно, я успел сделать выводы. Так где ты была? Бродила по улицам? Или на рынке перебирала своими тонкими пальчиками дорогие симпатичные вещицы и вдыхала аромат благовоний?

– Да, Кирос, – солгала Зо. – Я ходила на рынок. – И вдруг, неожиданно для себя, спросила: – А чем был занят ты?

– Мои занятия оказались менее интересны. Я грустил.

– Почему же? – Признание удивило.

Благодушие непокорной девчонки наводило на мысль, что именно сейчас надлежит сказать нечто, что дополнит впечатление от подаренного зеркала.

– Одиночество… Постоянное, убивающее одиночество. Многие не умеют или не хотят видеть во мне того, кем являюсь я на самом деле. Даже ты, Зо, избегаешь меня.

Сердце полоснула жалость. Разве мог человек недостойный говорить такие слова? Пусть она не любит его. Но Кирос мучается! Почему же они с Дионисием так несправедливы? Если бы Дионисий узнал, как несчастен Кирос, он первым нарушил бы уговор и не стал ждать целый долгий день, чтобы предупредить его об опасности.

– Как печально, что ты одинок из-за меня! – вскричала Зо. – Но мне хочется искупить свою вину. Ты спрашивал, что я делала, уйдя из дома? Сначала действительно гуляла по рынку. Затем ноги понесли меня к храму Партенос. Там я спустилась к морю и, не замеченная никем, услышала один очень странный разговор.

По мере того как произносились те слова, которые были заготовлены для Хаемона, лицо Кироса вытягивалось, взгляд становился серьезнее и мрачнее. Совсем не глупый, он понял, что Зо стала свидетелем не праздной беседы двух благопристойных горожан, а чего-то тайного, несущего опасность ему, его семье, его дому.

Зо еще продолжала говорить, когда из комнаты отца вышел невысокий коренастый мужчина. Обернувшись, он ответил на какой-то вопрос Хаемона парой ничем не примечательных фраз, скользнул взглядом по мальчику, в котором признал хозяйского сына, по явно испугавшейся его девчонке и, не задерживаясь, быстро проследовал к калитке.

Лишь после того как лязгнули затворы закрывшейся за ним двери, Зо справилась с судорогой, перехватившей горло, и хрипло прошептала:

– Сморд! Кирос, это был Сморд!

₪ ₪ ₪

Хаемон сидел, сосредоточенно разглядывая потолок, – так показалось Киросу. На самом же деле нацеленные в одну точку глаза не видели ничего, поскольку работающая мысль отнимала все внимание и силы. Приход сына остался незамеченным, и Киросу пришлось дважды окликнуть отца, чтобы тот оторвался от созерцания потолка.

– Я слушаю тебя, – зазвучал неприветливый голос. Хаемон не посчитал нужным скрыть досаду.

Кирос пододвинул дифрос, еще теплый после недавно ушедшего Сморда, сел.

– Нет ничего хуже для беседы, чем неудачно выбранное время, – с еще большим раздражением повторил Хаемон.

– Когда ты выслушаешь меня, отец, сам определишь, вовремя ли я пришел.

– Что ж, раз пришел, начинай.

Почти не сбиваясь, Кирос пересказал все, что услышал от Зо.

Пока сын говорил, Хаемон сдерживал себя. Но, дождавшись конца, вскочил, сделал несколько нервных шагов. Затем замер и попросил Кироса повторить весь рассказ, не опуская ни одной подробности.

Кирос был удивлен: желая насторожить, он напугал. Но почему отец должен бояться какого-то варвара? Этот вопрос он и задал, видя, что отец, выслушав, больше не обращает на него внимания.

– Ты слишком мал! Не лезь не в свои дела! – закричал Хаемон, но уже через мгновение подошел вплотную, зашипел по-змеиному, глядя змеиным же взглядом в глаза отшатнувшегося сына: – Но кое-что я должен тебе сказать. Да, должен… Если прежде дашь мне обещание.

– Какое, отец?

– Ты поклянешься Девой, Гелиосом, Аидом, да кем угодно, что то, о чем ты сейчас услышишь, умрет в этих стенах навсегда.

– Я готов! – нетерпеливо воскликнул Кирос, подняв руки к небу. – Клянусь всеми двенадцатью богами Олимпа, что тайна, услышанная мною, никогда не развяжет мои уста! Этого достаточно?

– И не кричи! В любом доме всегда найдутся уши, которые стоит укоротить… Так слушай же. Сморд был у меня неспроста. Однако пронырливая девчонка ошиблась, думая об опасности, которую он несет моему дому. Сморд безопасен, поскольку существует некое совместное дело, которое я осуществляю через него.

– Что за дело, отец?

– Тебе необязательно знать суть. Если все сложится так, как задумано, мое общественное положение сильно изменится. О, это будет такое богатство! И власть! Власть, о какой невозможно даже мечтать! Но если все откроется херсонесскому демосу[27]27
  Де́мос – свободный народ, пользующийся всеми гражданскими правами.


[Закрыть]… Нет, об этом лучше не думать. Вот где настоящая опасность! А потому… потому твою Зо стоит… – Хаемон рубанул рукой воздух и, подтверждая страшную догадку, закончил, выделяя каждое слово: – Стоит… убить.

Кирос вскрикнул, отшатнулся.

– Не вопи! – рявкнул отец. – Я не могу подвешивать за язык девчонки собственную удачу. Где уверенность, что, рассказав тебе, она не захочет поделиться с кем-нибудь еще? Да с тем же юнцом, из-за которого ты пару дней назад чуть не забил собственного раба! Или… или уже? – вдруг побледнел Хаемон, схватился за голову, представив, что за этим потянется: придется избавиться и от мальчишки, а там Актеон. О боги!

– Но мы не можем убить всех! – одними губами проговорил Кирос, догадываясь, в каком направлении пошли мысли отца.

– Так пойди к ней и хитростью, обещаниями, как угодно, выведай, узнал ли кто-то еще о подслушанном ею разговоре. Затем возвращайся. Я буду ждать. Вернешься – тогда и приму решение.

₪ ₪ ₪

Ноги сами вынесли Кироса во двор. И только. Он тут же остановился, прижался к первой попавшейся колонне, задыхаясь от обрушившихся на него известий. Или, скорее, недомолвок. Несмотря на клятву, отец ничего не рассказал. Лишь намекнул. Но и намека хватило, чтобы понять: удача в скором времени может вознести их род недосягаемо высоко. Либо бросить в не менее глубокую пропасть, если… Сейчас это «если» зависело от того, насколько несдержанна на язык Зо.

Девчонку Кирос не жалел. Сама виновата – сунулась, куда не следовало. Но в последнее время игра, затеянная вокруг нее, стала самым ярким развлечением его довольно однообразной жизни. Кирос собирался влюбить в себя глупышку и тем самым утереть нос Дионисию. И вдруг из-за какого-то короткого разговора лишить себя такой игрушки? Нет! Если убьют Зо, как он будет мстить этому выродку?

Сообразив, что дела отца зависят от жизни Зо в той же мере, что и его личные, Кирос взвесил одно и другое на весах собственного благополучия и решил, что отец может немного подождать. Даже если Зо кому-то и проговорится – мало ли имен богатых горожан произносится в Херсонесе их не столь удачливыми соседями?!

Он окликнул рабыню, чтобы отправить ее с приказом на женскую половину.

Зо выбежала тотчас, и, пока спускалась по лестнице, Кирос пытался представить, как будет выглядеть ее голова в погребальном свинцовом венке. Получалось красиво. Несколько раз моргнув, он отогнал навязчивое видение и, лишь девочка приблизилась, сказал, вкладывая в голос нужные краски:

– Отец благодарен тебе за сообщение. Отныне он будет внимательнее наблюдать за Смордом. Но с этим варваром у него есть одно общее, совсем крошечное дельце… Скажи, действительно ли ты была на берегу одна? И не рассказала ли еще кому-то о подслушанном разговоре?

Кровь хлынула в лицо Зо, сердце изо всей силы заколотило в грудь своими крепкими кулаками. Кирос врал! Врал, пряча глаза. Врал после разговора с отцом. Значит, Хаемон испугался ее осведомленности. Но тогда получается, что они с Дионисием стали свидетелями чего-то очень важного и для самого Хаемона, а – поскольку речь шла о больших деньгах и Керкинитиде – для Херсонеса.

Прав был Дионисий, упрашивая подождать, помолчать хотя бы один день! Холодный пот пробежал по спине. Стараясь скрыть дрожь в ослабевших коленках, Зо подскочила к Киросу вплотную, выпучила, насколько можно, глаза и дурным голосом завопила, правда не слишком громко:

– Кирос! Да разве могу я обманывать сына человека, который благоволит моему отцу Джорджиосу и моей матери Аспасии? Тебя, сделавшего мне такой дорогой подарок! Да я уж и забыла подробности того, что слышала. И какие там подробности? Услышала «Хаемон» и сказала тебе, чтобы хозяин был поосторожнее. Вдруг эти люди – грабители? А не приходил ли сюда Сморд, чтобы под видом какого-то дела подсмотреть, где твой отец прячет свое богатство? О-о-о! Я боюсь! Боюсь!

Удивляясь самой себе, Зо завыла, изображая такой неподдельный испуг, что Киросу пришлось схватить ее за плечи и несколько раз встряхнуть.

– Прекрати! Прекрати голосить! Что нашло на тебя? Отец предупрежден. Никто не придет ночью с плохими намерениями в наш дом.

– Как я рада, как рада-а! – испытывая крайнее омерзение, опять затянула Зо.

– Ну всё, всё! Ты так и не сказала, только ли я стал обладателем твоего секрета?

Она снова вытаращила глаза.

– Но кому же еще об этом интересно услышать, кроме тебя и твоего отца?

– Это так. А Дионисий?

– Дионисий? – Зо хотела сказать, что не виделась с ним три дня, но вовремя сообразила – такое вранье легко проверить. И нашла ответ – единственно правильный, хотя и опасный: – Конечно, я начала рассказывать. Только он не стал слушать. Сказал, что его не интересуют чужие разговоры. Ты же знаешь, как горд Дионисий! Тогда я замолчала, и мы пошли к коропласту. Можешь сходить в эргастерии и убедиться в моей правдивости.

Кирос вздохнул с облегчением. Девчонка говорит правду. И к тому же не понимает сути дела, в которое влезла. А раз так, он с чистой совестью доложит отцу, что Зо не представляет опасности и убивать ее сейчас нет никакой необходимости.

₪ ₪ ₪

– Ты выполнил мой приказ? Допросил девчонку? – с раздражением спросил Хаемон, едва Кирос вошел в комнату.

– Поверь, она настолько наивна, что рассказала, как пыталась передать содержание подслушанного разговора своему дружку, но тот повел себя по-мужски и не пожелал слушать.

Хаемон задумался. Да, пожалуй, все так и могло быть… Убийство Зо неминуемо повлечет за собой смерть Джорджиоса и Аспасии. Отец девчонки достаточно проницателен, чтобы сообразить, кто отправил к Аиду его дочь.

«Не слишком ли ты стал подозрительным?» – обратился Хаемон к самому себе. Затем посмотрел на сына.

– Кирос, тебе нужна эта девчонка?

– О да! – воскликнул тот, обрадованный вниманием отца.

– Но зачем? Если в тебе просыпается мужчина…

– Зо – моя игрушка. Большая игрушка, которую… – Кулаки сами судорожно сжались, пальцы побелели от напряжения, и он закончил, заскрипев зубами: – Которую я желаю сломать! И лишь потом выбросить.

Хаемон кивнул:

– Достойная цель. Успехов. Девчонка останется жить. Пока.

– Пока я сам не скажу тебе, что мне надоела ее улыбчивая мордочка!

– И почаще разговаривай с ней, Кирос. У этой мордочки есть ушки и ротик, а я очень хотел бы знать, чем они заняты.

₪ ₪ ₪

Визит к коропласту не избавил Дионисия от видений. В ту же ночь ему снова явилась Дайона. И опять умоляла помнить о собаке. Он проснулся в поту, долго лежал с открытыми глазами, взывая к богам, чтобы те помогли ему увидеть истину. Уснул лишь к утру, но и утренний сон не принес покоя.

Теперь Дионисию приснилась Зо. Она шла по узенькой жердочке, перекинутой над глубокой пропастью. Шла с закрытыми глазами и улыбалась. Испугавшись, он принялся кричать, чтобы она открыла глаза и глянула, куда ступает. Но Зо не слышала. Каждый шаг ее босых ног отнимал у Дионисия частицу жизни. А она все шла и шла…

На следующий день он с трудом дождался окончания занятий в палестре, где поразил Атрея крайней рассеянностью. И как только наставник позволил ученикам удалиться, бросился на берег, к Зо.

– Почему ты смотришь на меня так, словно увидел тень с асфоделевого луга?! – вскричала она, едва он приблизился.

– Не говори эти слова! Ты накличешь беду!

– Но это самые обычные слова. Их произносят многие, совершенно не думая о плохом.

– Тревожные сны измучили меня. И я мечусь между ними и реальностью, как… – он проводил глазами упавшую в воду чайку, – как эта беспокойная птица. Но и в твоих глазах я не вижу уверенности.

– О Дионисий, ты станешь браниться!

– Не в моих силах бранить тебя. Что бы ты ни сделала, как бы ни поступила. Поэтому говори смело.

– Я нарушила свое обещание. Те слова, которые мы с тобой собирались сказать Хаемону сегодня, прозвучали вчера.

Вот он – сон! Вчера Зо, сама того не понимая, прошла над пропастью. Дионисию стали понятны и завязанные глаза, и узость жердочки, и глубина, разверзшаяся под босыми ногами. Но, слава богам, Зо не оступилась. Дионисий с облегчением вздохнул.

– Мне хотелось бы знать, что ты говорила, кому.

– Киросу. Я встретила его, как только вернулась домой. Он был печален, учтив и одинок. Тогда я подумала, что, возможно, мы несправедливы к нему, и сказала…

– Так чем же ты расстроена?

– Вначале Кирос, выслушав меня, был просто удивлен и ничего не понимал. Но позже, сходив к отцу, он изменился.

– Почему ты так думаешь, Зо?

– Когда Хаемон прислал Кироса незаметно выпытать, не говорила ли я еще кому-нибудь о подслушанном разговоре, он изо всех сил постарался скрыть свой испуг, но у него это не получилось.

Дионисий надолго задумался. Зо молча следила за выражением его лица, пытаясь в глазах, изломе бровей, морщинках на лбу разглядеть ответ.

– Если Хаемон боится огласки, а он боится, иначе не посылал бы Кироса с расспросами, – наконец заговорил Дионисий медленно, словно проверяя каждый свой вывод, – значит, дело, задуманное Хаемоном, бесчестно. Мы сунули голову в пасть зверю. И должны позаботиться о том, чтобы зверь не сомкнул челюсти. Знать бы только, что он замышляет!

₪ ₪ ₪

Впервые за несколько месяцев, прошедших после гибели Епифания, Дионисий задумался о судьбе наследия старого жреца. Перед тем как завалить кожаный мешочек камнями в плантажной стене разоренной скифами усадьбы, он заглянул внутрь и убедился, что мойры сделали его хранителем настоящего сокровища. Так, может, пришла пора перенести сокровище в Херсонес? Не зря же старый Епифаний завещал передать сосуд и Глаз Ра честному, достойному человеку, который сможет использовать дар для общего блага. Вот только где и как найти такого человека?

₪ ₪ ₪

– Актеон, послушай, Актеон!

– Чем ты так взволнован? – Актеон оторвался от разглядывания нового рыбного блюда, которое приобрел вместе с другой посудой, доставленной накануне торговым кораблем с Делоса.

– Актеон, у меня нет больше сил молчать. Прошу, выслушай! Помоги! Мать и Дайона тревожат меня ночами. Они посылают видения, от которых стынет кровь в жилах! – вскричал Дионисий.

– Ты говоришь о видениях? – Актеон резко, но не сильно оттолкнул от себя дорогое блюдо. – Нельзя пренебрегать тем, что исходит от мертвых. Расскажи подробнее, не утаивая деталей.

– Дайона все время говорит о собаке. У нас в усадьбе не было этих полезных животных. Те деньги, которые ты дал мне несколько дней назад, я заплатил коропласту, чтобы он изготовил фигурку собаки. Мне думается, если статуэтку посвятить Дайоне, сестра успокоится. Но как это сделать, если ее тело до сих пор лежит в глубоком колодце, а душа бродит по берегу Стикса, не имея возможности оплатить Харону перевоз?

Актеон стиснул зубы. Отвернулся: не нужно, чтобы мальчик видел мужские слезы. И лишь взяв себя в руки, нашел силы продолжить разговор.

– Что еще тревожит тебя?

– Мне представляется праздничная процессия, которая заканчивается кровавой бойней. Скифы, кони, крики, кровь…

– Достаточно! Не продолжай. Твой рассказ пропитан могильным холодом. Мы виноваты перед мертвыми, Дионисий. Мы оставили их без нашего внимания, вот они и приходят к тебе во сне, требуя выполнения долга.

– Ты так считаешь?

– Но разве можно найти другое объяснение? Дай мне время, я должен подумать. Ступай к себе. Ступай…

За весь остаток дня Актеон не проронил ни слова. Лишь утром, во время трапезы, поглядел долгим взглядом на Дионисия и сообщил, что намерен отправить ближайшим кораблем, следующим в Керкинитиду, двух заслуживающих особого доверия рабов с поручением предать земле тела сестры и маленькой Дайоны.

Услышав об этом решении, Дионисий отодвинул блюдо с овощами, к которым так и не притронулся, бросился к дяде, упал перед ним на колени.

– Прошу тебя, прошу! Позволь мне отправиться с рабами! Это мой долг, и я сам обязан отдать его своей семье! – Видя, что Актеон колеблется, продолжил с еще большим напором: – К тому же только я знаю, где искать колодец. Как бы ни были твои рабы проверены в делах, это всего лишь рабы! Можешь ли ты быть уверенным, что они, оставшись без надсмотрщика, действительно выполнят твои указания?

Актеон пристально поглядел на племянника, раздумывая над его словами.

– Встань, мальчик, прошу! Возможно, ты прав. Но разумно ли отпустить тебя одного в столь далекий и нелегкий путь?

Дионисий гордо тряхнул головой:

– Я уже единожды прошел его. И тогда со мной не было твоих рабов! Ну подумай, что может угрожать мне теперь?

– Все, что угодно! – грустно усмехнулся Актеон.

– То же самое может случиться и здесь, в стенах Херсонеса. Я обещаю тебе быть разумным и осторожным. Наш долг перед мертвыми стоит риска. Прошу тебя.

Актеон махнул рукой. Глянул в блестящие глаза племянника, резко обнял его, прижал к груди и так же быстро оттолкнул.

– Хорошо. Ты отправишься в Керкинитиду. Да пребудут с тобою боги Олимпа! Я сегодня же прикажу узнать, когда туда отплывает корабль. Думаю, если мы принесем хорошую жертву Гермесу, он защитит тебя во время опасного путешествия.

₪ ₪ ₪

Ветер – порывистый, смешанный с водой и солью, – хлопал парусом одномачтового лемба, хлестал по ногам складками гиматия, трепал волосы. Уже несколько часов Дионисий неподвижным изваянием стоял на носу корабля, скрестив на груди руки, глядя, как тот прорезает темные воды Понта Эвксинского – царства косматого Посейдона. Рабы Актеона сидели тут же, на палубе, покорные хозяину и обстоятельствам.

Всего полдня прошло с того момента, когда он вымолил разрешение отправиться в Керкинитиду, а посланный в порт раб уже докладывал Актеону, что корабль отойдет на следующий день, ближе к полудню, когда закончится погрузка амфор с молодым вином.

И вот теперь попутный ветер толкал в спину, а Зо с расширенными от страха, покрасневшими глазами осталась на берегу, дав своему другу все обещания, о каких он только мог просить.

Иногда Дионисий вспоминал, что, по примеру рабов, стоило бы отдохнуть: впереди было столько испытаний и телу и духу! Но продолжал стоять, ожидая и страшась окончания своего пути.

В Керкинитиду пришли на рассвете. Капитан – медноволосый, грубоватый, веселый – сообщил, что на этот раз не собирается задерживаться в порту надолго, и если мальчик поторопится, через три дня у него появятся все шансы отплыть обратно в Херсонес.

Поблагодарив капитана, Дионисий вместе с двумя рабами ступил на берег, по которому когда-то прогуливался с отцом и Епифанием.

К счастью, рабы, как и обещал Актеон, оказались не только преданными, но проворными и сообразительными. Дионисий еще сражался с собственными эмоциями, когда один из них, посланный разузнать, что произошло за последнее время с усадьбой, сообщил: дом и плантации заброшены. Кроме степных ветров там гуляют отряды скифов, и надо быть крайне осторожными, чтобы не превратиться в легкую поживу.

Печальная слава разоренной усадьбы долго мешала нанять подходящую повозку. И даже согласившийся хозяин неопределенно мычал, не называл цену, пока желание заработать не перевесило страх потерять собственность навсегда.

В конце концов дело было улажено, и чуть за полдень Дионисий увидел родные стены.

Огонь почти не тронул камня снаружи. Трудно было представить, что здесь больше не живут люди. Родные люди – звонкий колокольчик Дайона, тихая нежная мама, сильный, но любящий отец. И рабы – услужливые, никогда никем не обиженные.

Не в силах сдерживаться дольше, Дионисий прижался к стене своего дома, обнял, словно она была живая и тоже прошла через все муки вместе с людьми, которых защищала. Нагретый солнышком камень ответил теплом, напоминая о другом, живом тепле, которое берёг и не смог уберечь когда-то.

Опустошенный, обессиленный, Дионисий не скоро нашел в себе силы войти в дом.

Пожар пронесся по всем комнатам, уничтожая разноцветье росписи, мозаику, перекрытия. То, что не удалось сделать огню, довершили скифы. У разбитого очага Дионисий нагнулся, поднял глиняный черепок, провел по нему пальцем, стирая гарь. Из-под черноты проступил рисунок – голова воина. Сердце заколотилось, в глазах потемнело: это был осколок блюда, в котором обычно подавали распаренное зерно. Когда-то, еще до рождения Дайоны, Дионисий любил гладить эту голову пальцем. А отец, вынимая его испачканную руку из блюда, громко смеялся и говорил, что скоро мальчик вырастет, станет таким же храбрым воином…

Слезы хлынули рекой. Пальцы разжались, черепок отлетел к стене. Всхлипывая, Дионисий поднял его, стиснул в кулаке. Свободной рукой вытер мокрые щеки, озадаченно посмотрел на черную от сажи ладонь. И вдруг мысль – неожиданная, сладостно-мучительная – пронзила, заставила вздрогнуть: ведь он же может поговорить с отцом! Так, как говорил много лет назад с умершим старшим братом. Правда, брат приходил сам…

Страх и ожидание подкатились к горлу душным комком. Дионисий рванулся бежать, но понял, что возникшая однажды мысль больше не оставит его, собрался с духом и позвал в пустоту:

– Отец!

Холод прошел по комнате, дотронулся до спины, коснулся волос. Дионисий посмотрел прямо перед собой так, как умел делать только он да еще Епифаний. Светлый туманчик, круживший рядом, обрел узнаваемые и такие родные контуры. Дионисий вскрикнул, протянул руки, бросился вперед – прижаться, обнять, и… разрушил все слабенькое, тонкое, бестелесное, что сумел вымолить у Аида. Мерцание потухло, оставив: «Будь осторожен, сын!»

Горе ударило свежей волной, вынесло мальчика из комнаты. Он пронесся через пролом, бывший когда-то входом в его дом, и, рыдая, спотыкаясь, цепляясь хитоном за деревья и виноград, помчался по арбустуму, все еще помнящему хозяйские руки, лелеявшие этот сад, пока не одичавшему, ухоженному. В какой-то момент Дионисий упал и остался лежать, уткнувшись лицом в высокую зеленую траву.

Постепенно плечи перестали вздрагивать, глаза приняли осмысленное выражение.

Дионисий осознал, что глядит на большого черного муравья, который прямо под его носом пытается протащить между толстыми перепутанными травинами огромное зерно. Его собрат, вцепившись с другого конца, с не меньшим упорством тянет зерно на себя.

По мокрой от слёз руке поползла отсвечивающая зеленью муха. Остановилась, почистила крылышки. В волосы заскочил и запутался кузнечик.

И все это было так… так обычно. Нет, Дионисий не успокоился. Он развернулся от прошлого к настоящему, вспомнил, зачем преодолел длинный, опасный путь.

Из арбустума к рабам вышел совершенно другой человек – собранный, умеющий приказывать, знающий, что и как делать.

Единственное, чего Дионисий не смог, – заставить себя заглянуть в колодец. Раб, спустившийся туда на веревке, сообщил, что доставать нечего. Сама земля заплакала, приняв убитых, – давно не знавший влаги колодец вдруг заполнился водой.

Недалеко от дома, в стороне, куда уходило солнце, чтобы не мешать ночи расправить свои крылья, Дионисий нашел место для четырех могил. Это будут самые печальные из могил – пустые кенота́фы. В них он опустит только то, без чего невозможно прожить в царстве мертвых: одежду, посуду, еду, питье, деньги, которые наконец-то примет Харон и выполнит свою работу.

Наблюдая воспаленными глазами за работой рабов, он не заметил, как забрезжил рассвет.

К восходу солнца все было готово к обряду погребения. Дионисий подошел к повозке, забрал то, что они с Актеоном приготовили для Гераклеона, Алексии, Дайоны и Епифания.

Опустившись на колени подле могилы сестры, Дионисий положил на влажное дно ямы изготовленную коропластом собаку и пинакс, на котором еще до отплытия собственноручно вывел алфавит: Дайона так хотела научиться читать!

Мама, его самая красивая мама, не могла ходить по елисейским полям неприбранной. Ей он оставил бронзовое зеркало и дорогие благовония в предназначенном для них сосуде – белом лекифе.

Для отца Дионисий привез стригиль. Нельзя, чтобы молодой сильный мужчина не занимался совершенствованием своего тела!

Лишь Епифанию, старому телом и молодому умом, он не знал, что подарить, и уже приказал зарыть могилу, но вдруг вспомнил, подбежал к повозке, отыскал спрятанный там осколок блюда с головой воина, процарапал на обратной стороне всего одно слово – «обещаю», в полной уверенности, что его друг и наставник поймет и одобрит. И лишь после этого кивнул – закрывайте.

Когда рабы закончили свою работу, Дионисий вошел в дом, нашел четыре глиняные черепицы, углем вывел: Дайона, Алексия, Гераклеон, Епифаний. По этим надписям боги разберут, где чья могила. А после Актеон поставит на кенотафы мраморные надгробия, изготовление которых занимало немалое время.

Воззвав к тем, от кого теперь зависело благополучие дорогих ему людей, Дионисий принес жертву, и…

Пустота заполнила его сердце. Долг выполнен. Здесь, в разоренной, выжженной усадьбе, не осталось больше ничего, кроме боли и воспоминаний. А в Херсонесе ждала Зо, волновался за племянника Актеон… Здесь обосновалась смерть – там хозяйничала жизнь.

Не желая дольше ни мгновения отдавать смерти, Дионисий приказал рабам остаться подле повозки, а сам поспешил в арбустум. И почти сразу же вернулся с кожаным мешком, который прижимал к телу, как самую большую драгоценность.

Поймав заинтересованный взгляд, насторожился: еще Епифаний говорил, что даже преданный раб всего лишь человек, несвободный человек, и полагаться на его абсолютную преданность может лишь полный глупец.

Приняв решение, мальчик подошел к своим спутникам, размотал кожаные завязки, достал из мешка медный, несколько странной формы сосуд. Скрывая страх, вынул пробку. Внутри колыхнулось нечто темное, густое и вонючее.

– Мазь! – ткнул сосуд под нос каждому.

Блеск в глазах потух. А у Дионисия появилась уверенность, что он не будет задушен где-нибудь по дороге в Керкинитиду.

₪ ₪ ₪

Капитан радостно поприветствовал живого и невредимого путешественника. Затем сообщил, что дела заставляют его вернуться в Херсонес раньше запланированного срока. Отплытие назначено на этот самый день, и если юноша не собирается задерживаться в Керкинитиде, ему остается не так уж много времени, чтобы попрощаться с городом.

Слова капитана пришлись как нельзя кстати. Чем дальше удалялся Дионисий от своей усадьбы, тем мучительнее становилось волнение за оставленную в Херсонесе Зо. Особенно не нравился ему внутренний голос. Вместо того чтобы успокоиться, он все громче и громче требовал: «Торопись! Ничего не закончено. Это только начало!»

Устав от самого себя, Дионисий решил, что прогулка по Керкинитиде позволит ему несколько отвлечься, и, не выбирая долго, направился на рынок.

После Херсонеса рыночная площадь Керкинитиды уже не казалась такой огромной, какой представлялась в недалеком прошлом. Бродя под колоннами стои, Дионисий скользил взглядом по товарам, рассматривал горожан. В лавке гончара он засмотрелся на сложный рисунок одной из гидрий, когда услышал: «Хаемон». Имя насторожило: не так много Хаемонов в полисах Таврики. Дионисий невольно прислушался. Два богато одетых человека, не принимая во внимание присутствие мальчишки, говорили слишком тихо, чтобы их беседу можно было считать обычным досужим разговором:

– …зависимость от Херсонеса.

– Если он выплатит всю обещанную сумму, наши стены станут неприступными не только для врагов, но и для друзей. И это еще не всё. Хаемон пообещал приобрести оружие и катапульту. Думаю, ты догадываешься зачем.

– Но это очень большие деньги. Не передумает ли он? Дело-то ненадежное.

– О! Вложено уже столько… Поверь, этот человек знает, что получит взамен, – мы проложим ему путь к цели. Достаточно долго Керкинитида терпит давление Херсонеса. Даже наши деньги чеканятся на их монетном дворе!

– Когда же ждать ответа?

– Скоро. Очень скоро. Уже все готово для…

Наверное, Дионисий чем-то выдал свой интерес. Говорящий вдруг умолк на полуслове, бросил на мальчика подозрительный взгляд, поспешно расплатился с гончаром, и оба покупателя вышли.

«Домой! Скорее домой! Какое счастье, что корабль отплывает сегодня!»

₪ ₪ ₪

О том, что Дионисий возвращается, Зо сообщила Агата. Несколько последних дней она не отдалялась от своей подружки, наблюдая из воды, как та провожает печальными глазами идущие в порт корабли. И тоже грустила, не понимая, почему всегда веселая Зо больше не играет с ней, не носится по волнам, держась за плавник.