Текст книги "Херсонеситы"

«Это прекрасные чувства, преемник, – незамедлительно услышал он, даже не успев покраснеть. – Не стоит смущаться того, что навеяно Афродитой. У Зо была столь же приятная ладонь!»

– Всё, открывай глаза. Теперь можно… – Тася убрала руку.

Если бы он был какой-нибудь чувствительной барышней, точно взвизгнул бы от восторга. Глубоко внизу лежала плоская долина, расчерченная ровненькими линиями виноградных плантаций. Примерно посередине ее пересекали две дороги – автомобильная и железная. По рельсам медленно ползла коричневая змейка – игрушечные коробочки-вагончики грузового состава. Долину со всех сторон окаймляли лесистые горы. Вдали, справа, блестел клочок синей воды. И там же, на горе, угадывались разрушенные башни какой-то крепости.

Тася и Дионисий заговорили одновременно. Тася, как и подобает хорошему гиду, четко, неторопливо. Мысли Дионисия сбивались от волнения.

– Это Балаклава. Там, в межгорье, очень удобная бухта. И прямо внутри горы была секретная база подводных лодок. А башни – генуэзская крепость Чембало. Впечатляет?

«Преемник! Я помню эту долину. Я шел по ней, умирая от голода и усталости. Вода, на которую ты смотришь, – это бухта Симболон. Мне неприятно вспоминать те дни».

– Да, – произнес Евграф, решив, что такой лаконичный ответ подойдет обоим.

– Мне здесь всегда не хватает крыльев. – Тася раскинула руки, вскочила на парапет.

– Эй, птица! Не свались! – забеспокоился Евграф.

– Ну-у-у… Я же не курица! Ладно, слушай дальше. – Тася вернулась на свое место. – В этой долине в Крымскую войну русские солдаты положили почти всех британских дворян.

– Они их что, по паспорту отбирали: дворянин – не дворянин?

– Скажешь тоже!.. Там конница была, а в коннице только дворяне служили. Богатые, нарядные и красивые.

– Почему нарядные? На тот свет, что ли, наряжались?

– На этот. Раньше на бои дамы любили посмотреть. Как коррида, только с солдатиками. Поэтому мундиры всегда яркие шили. Здесь, под Севастополем, ничего, конечно, подобного не было. Английский командующий отдал глупый приказ, кавалеристы двинулись вперед, хотя местность с обеих сторон простреливалась нашими пушками. Дым, грохот, кони понесли – не остановить. Вынесло их прямо на русские штыки. Момент – и нет графов с лордами. Англичане это место «долиной смерти» назвали. А во время Великой Отечественной здесь, где мы стоим, располагались немецкие укрепления. Вот и смотри теперь, каково нашим – они снизу шли – было гору брать.

– Да, задачка-то невыполнимая.

– Немцы тоже так думали, – кивнула Тася. – Пойдем теперь в диораму.

То, что развернули художники на полотне, занимавшем всю стену полукруглого зала, оказалось намного страшнее и реальнее любых представлений. Голый, изрытый снарядами склон и рвущиеся вверх люди, в лицах которых нет ни отчаяния, ни страха…

На обратном пути, уже в автобусе, Евграф спросил:

– Тася, вот не пойму я. Ты говоришь, что город обороняли двести пятьдесят дней. И оставили его по приказу командования, когда стало нечем воевать, нечего есть и пить. Но здесь же с трех сторон вода. Куда люди-то делись? Не в Турцию же вплавь!

– Если бы в Турцию… Это все так жутко. Мне даже говорить не хочется. Я, когда сама впервые узнала – нас с классом на место последних боев водили, – ревела…

– Все равно, рассказывай. Иначе картина неполной получается.

– Есть такое место – Тридцать пятая береговая батарея. Она в скалу врыта. Две огромнейшие пушки. Когда стало понятно, что воевать нечем, вся армия туда ушла. Люди думали, что их кораблями снимут. Или самолетами. Но забрать почти никого не удалось: везде немцы. Сначала не получалось, а потом… потом их просто бросили.

– Сколько же там?..

– Никто точно не знает. Восемьдесят, сто тысяч.

– Ско-о-лько? – Евграф развернулся, посмотрел в печальные Тасины глаза. – Так много? Не может быть!

– Может. В Ставку ушло сообщение, что армии нет. А город после этого еще две недели сражался. Не только военные. И жители тоже. Женщины. Даже дети. Маленькие совсем. Когда патроны закончились, люди без еды и пресной воды несколько суток под скалами в море стояли. Впритык друг к другу. А сверху их фашисты из автоматов расстреливали – кто из-под берега высунется случайно. Или специально, если нервы не выдерживали. И с катеров расстреливали. Там же и убитые плавали, среди живых. Тысячами. Вода от крови красной была. Нам на экскурсии фотографии из немецких архивов показывали.

– И что, они там все, в воде…

– Нет, конечно. Знаешь, какой длины была колонна военнопленных? От Севастополя до Бахчисарая. А до него на автобусе больше часа ехать.

– Но почему их не спасли?! Так нельзя! Какой-нибудь марш-бросок. Хоть как-то!

– Как?! Нет, невозможно… Потом это повторилось. Только уже с немцами, когда город освобождали. Их тоже из-под скал выковыривали.

– «Кто с мечом придет, от меча и погибнет», – задумчиво процитировал Евграф.

– На том месте теперь музей. Мы с дедом ходили. Сначала под землю спускались батарею смотреть. После нас повели в пантеон. Представь, огромный круглый зал, темнота полнейшая, музыка… И вдруг на стенах возникает панорама разрушенного Севастополя. Садится солнце, вспыхивают звезды, и среди звезд, на куполе, постепенно проявляются лица погибших – моряки, солдаты, женщины. Даже дети, маленькие совсем. Тысячи! Все глядят на тебя и медленно растворяются. Только горящие свечи остаются… Мы когда из пантеона вышли, дед, здоровый и сильный, за сердце держался…

* * *

Было уже далеко за полдень, когда Тася, помахав рукой, выскочила из автобуса на своей остановке, предупредив, что собирается вечером на занятия.

Шагая домой по не слишком тенистой кипарисовой аллее, Евграф пытался навести порядок в собственной голове: мысли, эмоции, знания, неожиданные способности, Тася, загадочный Дионисий… Так много и так сразу!

– Денис, ты здесь? – позвал он вслух.

«Меня никогда не называли этим именем. Но мне понравилось».

– Значит, ты не против?

«Зови».

– Ну, как тебе все это? Я, если честно, загрузился по макушку.

Дионисий не ответил.

Евграф вошел в комнату, перекинулся парой слов с тетей Люсей, съел обед, отдохнул, собрался идти в Херсонес и только тогда услышал:

«Преемник! Этот город достоин поклонения».

₪ ₪ ₪

Истошные вопли и громкая брань заставили Хаемона поморщиться. Шум мешал размышлениям о средствах, которые предстояло выделить на укрепление городских стен. Вопрос был неприятным, но его стоило решать побыстрее, поэтому отрываться и идти выяснять не хотелось. И вставать не хотелось: в последнее время он стал слишком мало внимания уделять тренировкам – тело обрюзгло, стало неповоротливым.

Проще всего было выждать, но вопли не прекращались. Тяжело поднявшись, Хаемон вышел во двор, окинул его недовольным взглядом.

Возле цистерны, прижавшись к колонне портика, не замолкая, вопил молодой раб, обычно работающий в доме у очага. Перед ним, в большой луже, лежала разбитая гидрия. Вокруг прыгал разъяренный Кирос, выкрикивая ругательства и угрозы. Слов из-за возбуждения было не разобрать, впрочем, Хаемон и не вслушивался. Его внимание сосредоточилось на глиняном черепке, зажатом в руке сына. Края черепка были остры, и несколько рваных кровавых борозд уже украшали живот и бока зашедшегося от ужаса раба.

В другой момент Хаемон не стал бы вмешиваться: из Кироса должен вырасти настоящий мужчина, которому предстоит вести немалое хозяйство, когда самому Хаемону откроется царство Аида. Возможно, к тому времени Киросу достанется не только родовой дом и приобретенные немалыми усилиями клеры, но и весь этот… Нет, об этом даже думать пока опасно. А сына надо бы остановить. Этот раб хорошо знает свое дело, и неразумно оставаться без вечерней трапезы из-за глупости юнца.

– Достаточно! – Хаемон вышел из тени портика. – Я к тебе обращаюсь, Кирос. Опусти руки и отойди. – Он строго глянул на дрожащего окровавленного юношу. – А ты прекрати вопить. У меня уши болят от твоего крика. Убери осколки, приведи себя в порядок и ступай работать. Тебя больше никто сегодня не тронет.

Раб, всхлипывая и постоянно оглядываясь, пополз по полу, собирая остатки гидрии. Кровь полилась на мозаику. Хаемон брезгливо скривился, хотел что-то сказать, но передумал. Кивнул сыну, приглашая его следовать за собой, и, не оборачиваясь, пошел в комнату. Кирос поплелся следом.

Опустившись на тронос, Хаемон спросил, тщательно контролируя готовый сорваться голос:

– Чем вызвана твоя ярость, Кирос?

– Позволь мне не отвечать на этот вопрос.

Кирос с трудом выдержал взгляд отца. Тот, возвышаясь на подушках в массивном кресле хозяина дома, казался огромной, непоколебимой глыбой.

Хаемон усмехнулся: а мальчик-то взрослеет! Вон каким ершистым стал. Еще год назад разве посмел бы так ответить на вопрос-приказ отца?

– Не позволю. Говори. Этот раб проявил к тебе неуважение?

– Он слишком близко прошел со своей гидрией, отец. Мне пришлось уступить ему дорогу. За это он и получил.

Хаемон вновь с интересом глянул на Кироса. Оказывается, сын не только повзрослел, но и научился лукавить. Сочетание полезное, но опасное. И это теперь придется учитывать постоянно. Кирос не должен забывать, что отец сильнее и мудрее его, юнца. Иначе, не ровён час, все то, что он развил в мальчике, тот обернет против него самого.

– Это недостаточный повод для такой, – он подчеркнул слово «такой», – ярости. Итак, я повторяю: что послужило истинной причиной твоего гнева?

– Дионисий, отец.

– Дионисий? Мне это имя ни о чем не говорит.

– Ты видел его вчера около нашего дома рядом с дочерью Джорджиоса.

– Ах этот! Неужели такая мелочь способна разозлить тебя?

– Ну как ты не понимаешь!

– О, я не принял во внимание одну существенную деталь. Ты сказал, что он был рядом с дочерью Джорджиоса. Видимо, в этом все дело. Как зовут девчонку?

– Зо.

– Да-да, припоминаю, я слышал в своем доме это имя. Она отвергла твои притязания?

Кирос покраснел.

Хаемон усмехнулся, но тут же стал серьезным.

– Кто такой этот Дионисий?

– Он в Херсонесе недавно. Говорят, что Актеон купил его у торговца рабами. Но такого быть не может, потому что Актеон обращается с ним как с сыном и наследником. Даже оплачивает занятия в палестре.

– Много глупостей говорят люди. Конечно, он родственник Актеона! И вполне возможно, наследует ему. Что ж, у нашей Зо хорошо работает голова. А у тебя она работает отвратительно, Кирос. Избивая своих рабов, ты разрушаешь хозяйство, утоляешь гнев, но это никаким образом не влияет на отношение к тебе девчонки.

– Но что же мне остается делать? Я с удовольствием размозжил бы голову этому выскочке! Палками! Но…

Хаемон усмехнулся.

– После этого Зо станет благосклоннее к тебе?

Бегающий по комнате Кирос словно наткнулся на невидимую преграду. Заметив это, Хаемон поймал взгляд сына, прошептал:

– Не следует бить Дионисия! По крайней мере, пока. Пусть девчонка видит, что ты больше не держишь на него зла. Сделай так, чтобы палки – чьи-то, не твои – обратились на саму Зо. И разгони обидчиков, не требуя благодарности за свой геройский поступок. После преподнеси ей достаточно дорогой подарок. И снова ничего не проси взамен. Вот тогда и поглядишь, один ли Дионисий останется светилом на ее небосклоне.

По мере того как Хаемон произносил свои слова, глаза Кироса разгорались.

«Что ж, доброе зерно упало в нужную почву!»

– Я понял! Понял, отец! Разреши мне покинуть тебя?

– Иди, мальчик! – Хаемон махнул рукой. Когда сын вышел, он встал, прошелся по комнате, ухмыльнулся: – Эх, глуп еще, глуп. Но горяч! Молодец!

₪ ₪ ₪

Несколько дней Посейдон швырял на берег высокие волны. Еще накануне Зевс метал ослепительные молнии, но к рассвету ему это наскучило, и солнце отправилось в дневной путь по безоблачной сини. Оно едва успело заглянуть за городскую стену, а Зо уже возвращалась домой. Последнее время ей стали доверять закупку рыбы. Делать это следовало пораньше, пока мраморные плиты – на них раскладывался товар – еще хранили ночную прохладу. Рабыня, с которой Зо ходила за покупками, шла позади, нагруженная несколькими отличными камбалами.

– Иди вперед одна. И скажи хозяйке, что я приду позже, – распорядилась Зо.

Торопиться не хотелось. Дома, за работой, разве помечтаешь? Не то что здесь, на едва проснувшихся, безразличных ко всему и всем улицах… Пройдет полдня – и она увидит Дионисия. Целых полдня! Дионисий…

Губы тронула улыбка, сердце затопотало быстрее шагов, взгляд утратил сосредоточенность.

Наверное, поэтому Зо, повернув за угол, и налетела на человека.

– Приношу свои извинения. Случай скрестил наши пути, – пробормотала она, отскакивая назад.

Впереди стоял высокий, неприятного вида незнакомый юноша с палкой в руках. Зо решила, что произнесенных извинений достаточно, сделала шаг в сторону. Юноша шагнул туда же. Насупившись, она попыталась исправить свою ошибку. Но дорогу снова преградили. Кривая усмешка и медленно поднятая палка испугали Зо. Она отшатнулась. Как назло, улица была пустынной. Лишь вдали маячил чей-то красный гиматий.

– Твоя невнимательность, рабыня, должна быть наказана. – Незнакомец замахнулся.

К счастью, бить он не торопился. Зо успела отскочить и даже крикнуть:

– Ты ошибаешься: я не рабыня!

– Это не повод отменять наказание.

Снова взмах – и опять проворности хватило, чтобы избежать удара. Но уже в следующий момент ее крепко держали за ткань хитона. Зо дернулась, застежка на плече сломалась. Нападающий громко засмеялся, отбросил свою жертву к стене, поднял палку, развернулся – возбужденный, безумный. Расширенными от ужаса глазами Зо следила за каждым его движением, едва удерживаясь на краешке сознания. Наверное, в какой-то момент это равновесие было нарушено, потому что, когда она увидела у своих ног два катающихся по земле тела, а затем спину улепетывающего вдоль улицы обидчика, не сразу поняла, откуда взялся второй человек. И растерялась еще более, узнав во втором, растрепанном, красном, Кироса. Спасителя.

– Этот ужасный человек не причинил тебе вреда? – Его голос вздрагивал от волнения, неспокойным был и взгляд. – Ах, какая жалость – твой гиматий порван, застежка сломана. Не переживай, я попрошу у отца денег, и ты сможешь купить новый.

Жестокий, злой Кирос куда-то исчез. Перед ней стоял совершенно другой человек, скорее похожий на Дионисия, чем на самого себя. Она замотала головой, отвечая таким образом и на вопросы неожиданного спасителя, и на собственное недоумение. Но Кирос так храбро встал на ее защиту! Его следовало благодарить, и Зо произнесла испуганно, озадаченно:

– Если бы не твоя смелость, возможно, я стояла бы уже на берегу Стикса.

– Конечно, он убил бы тебя палкой! Как можно в этом сомневаться?! – воскликнул Кирос. – Откуда только взялся этот безумец? По-моему, боги лишили его разума. Но теперь все позади. Ты спасена. Так позволь же спасителю проводить тебя до дома. Тем более нам по пути. – Он улыбнулся.

Этот дружелюбный тон, мягкая шутка… Неужели они исходят от человека, которого она боялась и презирала все последнее время?

– Конечно, я с радостью принимаю твое предложение.

Кирос пошел следом, потом догнал.

– Я давно наблюдаю за тобой. Почему ты избегаешь меня? Мне кажется, я имел бы счастье чаще любоваться твоей улыбкой, похожей на утреннюю зарю, если бы мы получше узнали друг друга.

Такие речи… Она растерянно потупилась и, не зная, что отвечать, стоит ли отвечать, промолчала. Очень уж происходящее не соответствовало представлению, сложившемуся о Киросе в ее умной голове.

К счастью, дорога была коротка. Зо поскорее скользнула в калитку. Но Кирос сделал шаг одновременно, и в узком проходе, ведущем во двор, они оказались слишком близко. Настолько, что от его отрывистого дыхания шевельнулись волосы на ее голове. Зо сжалась, испугавшись, что он снова захочет поцеловать: случившееся лишило ее возможности отвернуться, оттолкнуть, закричать. Но, наверное, боги этот день создали для неожиданностей: Кирос лишь коснулся ее предплечья и тихо, даже нежно произнес:

– Не бойся. Я не враг. И… подожди тут, у колонны.

Ослушаться она, привязанная к спасителю неоплаченным долгом, не могла. Поэтому осталась ждать, ломая голову над необычной просьбой. Впрочем, ожидание не затянулось надолго. Кирос появился – стремительный, довольный.

– Возьми это, прошу тебя. – Он протянул небольшое, но очень красивое и, вероятно, дорогое бронзовое зеркало. – Хочу, чтобы в моем зеркале отражалось твое лицо.

Зо вскрикнула, вскинула руки, пытаясь отстранить невозможный подарок.

– Что ты! Нет! Я не могу принять от тебя это! Подобного зеркала нет даже у моей матери!

– Конечно, оно не дешево, – в голосе Кироса промелькнули интонации Хаемона, – но не для нашей семьи. Зо, не обижай, прошу тебя. Прошу!

В его глазах было столько мольбы и даже отчаяния, что она не смогла противиться дольше, взяла зеркальце и, не удержавшись, глянула в его магическую глубину.

Это не прошло незамеченным. Кирос цинично ухмыльнулся, уверенный, что Зо не увидит короткой усмешки и тем более не догадается, в каком театральном представлении только что участвовала.

₪ ₪ ₪

В этот день Атрей позаботился о том, чтобы Дионисий покинул палестру несколько раньше остальных. До начала общих занятий он преподал ему очередной, особо жесткий, урок. Наблюдая, как мальчик переносит боль и физические нагрузки, насколько хороша его реакция и как ловок он будет позже, когда постигнет все хитрости и приемы, он остался доволен. Зато Дионисий чувствовал себя так, словно его поколотили палками.

Впрочем, настроения это не ухудшило. Из палестры он вышел окрыленный и был невероятно удивлен, почти сразу же столкнувшись со своей подругой.

– Хайре, Зо! Здесь ли место нашей встречи? Или ты забыла, что мы уговорились увидеться на берегу? Я мог пойти другой дорогой, и тогда…

Произнося столь длинную фразу, он уже видел, что говорит зря. Неспроста Зо, взволнованная и даже взъерошенная, выбежала ему навстречу.

– Что случилось? – остановив поток слов, спросил он с тревогой.

– Ох, Дионисий! Произошло такое странное! Я должна рассказать, только давай уйдем куда-нибудь, иначе, когда Атрей отпустит остальных, они увидят, что мы разговариваем.

– Но в этом нет ничего недостойного. Мы можем хоть целый день стоять с тобой на этой площади и разговаривать! – В голосе Дионисия послышались раздражение и досада.

Но Зо мягкой ладонью коснулась его руки, воскликнула с мольбой:

– Нет-нет! Когда ты узнаешь, сразу поймешь, насколько это неразумно. Идем же! – Она потянула его в сторону агоры. – Я знаю одно укромное место под обрывом у моря. Оно за храмом Партенос. Туда не заглядывают ни солнце, ни люди, и мы сможем спокойно говорить.

Узкая полоска гальки, на которую они с трудом спустились по почти отвесному склону, была именно такой – пустынной и незаметной со стороны города. А отколовшиеся от берега скалы надежно укрывали от нежелательных глаз со стороны моря.

– Рассказывай же! – воскликнул Дионисий, терпеливо молчавший всю дорогу. – Ты сегодня так взволнована, словно боги явили тебе чудо.

– Но это и было чудом! – выпалила Зо, заглядывая в его глаза своими, широко раскрытыми, беспокойными. – Сегодня утром я отправилась вместе с рабыней на рынок за свежей рыбой…

Дионисий слушал не перебивая. То, о чем говорила девочка, казалось настолько невероятным!

– …И тогда Кирос подарил мне очень красивое и дорогое бронзовое зеркало. А я… я не смогла ему отказать. Он посчитал бы это неблагодарностью. Дионисий, мне так… так… Ты не обидишься, Дионисий?!

– Твой поступок был правильным.

– Ох! Как я боялась, что ты рассердишься! Ведь вы с Киросом не ладите. Послушай, а если он просто горяч и вспыльчив? Тогда…

– Любой человек может обладать такими пороками и при этом делать их незаметными.

– Конечно, ты прав. И все же…

– И все же ты удивила и озадачила меня. Мне хочется подумать. Но это позже, когда буду один. А пока…

В этот момент струйка сухой земли и несколько камешков скатились по скале и упали на голову Дионисия. Он отшатнулся, смахнул с волос землю. Глянул вверх и тут же вжался в расщелину, потянув за собой Зо. Она хотела спросить, но он, испуганный, побледневший, беззвучно проговорил одними губами: «Молчи!» – и девочка затаилась, прислушиваясь.

Разговаривали двое.

– Сморд, доволен ли хозяин той работой, которую я и мои люди проделали по его указанию?

– Он хочет бо́льшего.

– Но для бо́льшего нужны и бо́льшие деньги.

– Они будут.

– Когда и где ты мне их передашь? Помни, слишком долго я ждать не могу: корабль на Керкинитиду готов к отплытию.

– Через три дня. Поверь, мне нужно время, чтобы встретиться с хозяином. А место… Думаю, этот берег достаточно пустынен для нашего дела.

– Хорошо. Здесь через три дня, в это же самое время я буду ждать тебя, Сморд.

Услышав затихающий хруст песка под ногами говорящих, Дионисий и Зо переглянулись.

– Ты так бледен, словно увидел Аида! – тихонько прошептала Зо.

– Но это был… Это… Сморд! Тот, что купил меня у тавров, а затем продал за пять мин Актеону!

– О Дева! Я помню каждое слово твоего рассказа, но никогда не слышала голоса этого ужасного человека! – ахнула Зо. – Дионисий, не думаешь ли ты, что эти люди замышляют недоброе? Они прячутся. Они тайно передают деньги. Это не может быть хорошим делом, Дионисий!

– Когда ты произносишь имя Сморда, забудь о хороших делах. Он умен, жаден и беспринципен. Интересно, какого хозяина они упоминали?

– Мне тоже так интересно! Я даже придумала кое-что, но, боюсь, ты не одобришь моего предложения.

– Говори.

– Сморд назначил место, день и час встречи. Что мешает нам прийти чуточку раньше? Если эти люди замыслили недоброе, можем ли мы остаться в стороне?

– Да ты заговорщица, Зо! – воскликнул Дионисий, внутренне уже согласившись с опасным, но рациональным предложением. – Что ж, так и сделаем. Возможно, мы ступаем на неверную дорогу, но слишком уж хорошо я знаю этого человека, и мне тревожно.

₪ ₪ ₪

Тревога не покидала Дионисия весь остаток дня и после вечерней трапезы. Ночью он провалился в сон, мрачный, неприятный, но, едва обозначилось раннее, серое еще утро, открыл глаза.

Херсонес медленно просыпался. Звуки, производимые людьми, были редки. Не они, а недовольный рокот разбушевавшегося за ночь моря составлял утренний голос города.

С рассветом появилась убежденность: Партенос – богиня-защитница – должна узнать обо всем, что случайно открылось обычным людям. Помня, что Актеон зачастую работает по ночам и даже с первыми солнечными лучами еще задумчиво бродит между колоннами дворового портика, Дионисий проскользнул в калитку и заторопился к алтарю. Там, рядом с храмом, он надеялся погрузиться в состояние, позволяющее беседовать с богами и получать ясные ответы и подсказки.

К счастью, площадь теменоса оказалась так же безлюдна, как и весь город. Дионисий обрадовался и затрепетал. Конечно, перед непростым и долгим разговором богине следовало бы подарить хотя бы статуэтку козла. Но об этом нужно было позаботиться заранее. Высыпав по старой привычке на алтарь горсть пшеницы, взятой из огромного пифоса, установленного в кладовой Актеона, Дионисий воззвал:

– Великая Партенос! Ты ведь не оставляешь без своего внимания этот достойный город! Так помоги же мне понять! Помоги разобраться в моих тревогах!

Подождав немного, он закрыл глаза. Сквозь сомкнутые веки проступило голубоватое мерцание алтаря. Это было хорошим предзнаменованием. Значит, умение видеть не утрачено. И если богиня откликнется…

– Я жду, Партенос! Я…

Перед закрытыми глазами замелькали разноцветные огоньки, пространство ожило, зашевелилось, выбросило из себя небольшую фиолетовую звездочку. Она, повисев где-то у переносицы, стремительно увеличилась, раскрылась яркой радужной воронкой, и Дионисий, потеряв ощущение себя, времени, места, оказался в широком, залитом южным солнцем поле.

Он шел среди празднично одетых людей в длинной, вьющейся, как лоза, колонне. Музыка и веселые голоса певцов-кифаредов летели к плантажным стенам виноградников – цели пути.

В следующий миг какая-то сила оторвала Дионисия от земли, бросила в небо, и он смог обозреть всю колонну сразу: актеров в комедийных и трагических масках, царя, повозки, жертвенных животных. День, под стать настроению горожан, был безоблачен и светел.

«Праздник урожая!» – догадался Дионисий и снова увидел себя среди людей.

Все изменилось в одно, не отмеченное сознанием мгновение. Со всех сторон в них – веселых, смеющихся, беззаботных – полетели стрелы. Ливнем, стеной! Едва понимая, что происходит, мужчины, женщины, дети заметались, прячась друг за друга, среди повозок, под трупами, уже замостившими пыльную дорогу. Женщины пытались закрыть собой детей и падали вместе с ними. Ужасный оскал на отмеченных смертью лицах, агония, вой, безумие, тошнотворный запах крови…

Дионисий стоял среди всего этого, безучастный, окаменевший, не уклоняясь от смерти.

Из-за пригорка вылетела скифская конница. Лошади пронеслись по телам – втаптывая, смешивая с пылью… Всадники, визжа от возбуждения, добивали раненых и беззащитных. Лишь на Дионисия никто не обращал внимания.

Вдруг прямо перед ним возникла взмыленная лошадь. Он перевел взгляд на откинувшегося назад конника и вскрикнул, узнав перекошенное жаждой убийства лицо Сморда. Скиф занес для удара копье и… растворился.

Теперь Дионисий стоял в озере. Озере человеческой крови. Земля раскрылась, выстужая округу могильным холодом. Дионисий схватился за голову, поднял глаза к небу, завыл тоненько, по-звериному и… ощутил себя лежащим возле алтаря Партенос.

Собравшись с силами, он поднялся. Ноги тряслись, в груди и голове стучало, губы пересохли. Перед глазами летали красные птицы, слишком явно напоминая об увиденном. Он невольно глянул вниз, туда, где только что была чужая кровь, но опомнился, поднял глаза к небу.

– Благодарю тебя, Партенос Сотейра!

Теперь оставалось надеяться, что его крика и падения никто не заметил.

Пошатываясь на дрожащих ногах, с трудом разбирая дорогу, Дионисий побрел домой. Чтобы восстановить потраченные силы, ему требовался плотный завтрак и крепкий, полноценный сон. Первое он собирался получить в ближайшее же время. Со вторым предстояло повременить до ночи.

В том, что Партенос показала ему праздник урожая, Дионисий не сомневался. Об этом говорили и жертвенные поросята, мясо которых должны были съесть люди, а внутренности – вознестись в столбе дыма к самому Олимпу; и актеры в масках, и кифареды, и лозы со спелым виноградом за плантажными стенами – они тоже свидетельствовали о том же.

Ужас перед грядущим и страх отвержения – лишь два этих чувства управляли сейчас волей измученного, обессиленного мальчика. Ужас гнал к людям, опасения за свое будущее – от людей.

Дионисий слишком хорошо помнил, как пугалась его пророческих способностей мать, как замолкал и замыкался в себе отец. Нет! Здесь, в Херсонесе, который он уже любил всем сердцем, никто, даже Актеон, не должен знать о его даре.

Но не будет ли предательством молчать, когда опасность подступила так близко? Почему среди всадников, несущих смерть, мелькнуло лицо Сморда – торговца, проныры, но не воина? Может, назначенная через три дня встреча даст хотя бы частично ответ на этот вопрос? Но тогда явленная в видении опасность обретет плоть! Тем более что в городе есть тот, кто тайком платит деньги. Большие, какие никто не отдаст на дело нестоящее.

Лишь войдя в дом, раздираемый противоречиями Дионисий принял решение: никто – ни Зо, ни Актеон – не должен пока знать о предсказании и предсказателе. Но если цена молчания окажется слишком высокой, он раскроет свою тайну.

₪ ₪ ₪

Как и следовало ожидать, дядя уже был на ногах. Утреннее отсутствие племянника осталось незамеченным: Актеон творил! Лишь легкое удивление на миг изменило его лицо, когда Дионисий вошел в дом. Эгоистичная муза не позволила задаваться посторонними, не связанными с предметом сочинения вопросами, и Актеон весело воскликнул:

– Моя поэма – она близится к концу! В то время как праздник урожая – к началу.

При упоминании о празднике Дионисий вздрогнул. Но занятый собой дядя не увидел ни напряженных плеч, ни беспокойных рук, ни растекшейся по щекам бледности.

– Не хочешь ли услышать несколько фраз, которые явились мне на рассвете? А потом мы съедим наш завтрак, – предложил Актеон, заранее уверенный в согласии.

Дионисий с удовольствием поменял бы местами поэму и завтрак. Однако возражения могли вернуть обычную дядину проницательность.

Получив подтверждение, Актеон вышел в центр дворика, откашлялся и начал нараспев, густым красивым голосом:

 
О море! То берегу шепчешь ты
Слова, что лишь женщине шепчут,
То скалы грызешь, словно зверь,
Когда Посейдон, твой владыка…
 

Дионисий закрыл глаза. В другой день он утонул бы в стихии, рожденной высокой поэзией. Но сейчас ему было не до стихов. Упоминание о грызущем скалы звере вновь возродило мысли о видении. С этого момента он лишь кивал с тем выражением лица, которое удовлетворило бы Актеона.

Наконец пытка поэмой закончилась, и, высказав слова восхищения и уверения в том, что она будет хорошо воспринята на состязании поэтов, Дионисий напомнил о предложении перекусить. Пища и необходимость отвечать на самые простые вопросы отвлекли от тяжелых раздумий.

– Как идут твои занятия с Атреем? – спросил Актеон.

– Они замечательны.

– Нашлись ли среди учеников те, с кем ты мог бы проводить время?

– Нет. Пока они не принимают меня.

– Почему же? Разве ты чем-то отличаешься от остальных?

– Кирос, сын Хаемона, мешает им сделать свой выбор.

– Но ты не чувствуешь одиночества?

– Нет, дядя. Дополнительные занятия с Атреем развлекают и требуют много времени. Я собираюсь в совершенстве овладеть наукой борьбы.

Актеон усмехнулся.

– О! Знаю я Атрея. Он уже успел намять тебе бока?

Улыбнулся и Дионисий.

– Мое тело в синяках, руки и ноги болят, однако к концу последнего занятия наставнику не удалось в отпущенные сроки трижды бросить меня в песок. По-моему, его это удивило, но Атрей был доволен.

– Что он сказал? – В глазах Актеона забегали лукавые огоньки.

– Сказал, что находится не в лучшей форме. Но, повременив, признал, что я делаю несомненные успехи.

– Он все так же не требует денег за свою науку?

– По-моему, возможность первому услышать новую поэму в качестве дорогого гостя на одном из твоих симпосиев ему дороже тех нескольких монет, которые он получит за занятия со мной.

– Что ж, лестно… Я услышал тебя, мальчик, и обязательно учту это при наших с Атреем расчетах.

Рассеянно нащупав на блюде гроздь винограда, Актеон посмотрел на спелые ягоды.

– Хочешь ли знать, как Совет предлагает провести нынешний праздник урожая?

– Да, очень хочу! – громко воскликнул Дионисий. Слишком громко для спокойной беседы.