Текст книги "Херсонеситы"

– Хайре, Атрей! – поприветствовал Актеон мужчину – немолодого лицом, но обладавшего молодым, мощным телом.

– Хайре, Актеон. Зачем пожаловал? И кто это рядом с тобой глазеет по сторонам, сутулый, бледный и худосочный?

Слова задели, но были справедливы. Мгновенно дав себе клятву сделать все, чтобы никто и никогда не смог прилюдно назвать его худосочным, Дионисий выпрямился.

Наблюдательный Актеон ответил правильно и достаточно громко:

– Это сын моей любимой сестры Алексии, погибшей вместе с мужем и дочерью в усадьбе недалеко от Керкинитиды. Дионисию пришлось спасаться от преследовавших его скифов, пройти через всю Таврику. Он узнал ужасы пленения, истязания и голода. Как ты полагаешь, Атрей, после этого можно ли назвать моего племянника худосочным?

– Я ошибся, прости, Актеон. Мальчик получил достаточный урок. Это, я надеюсь, воспитало его дух. Ни о каком худосочии не может быть и речи. Надо только восстановить тело, и, хвала богам Олимпа, к совершеннолетию мы получим бесстрашного воина, способного защитить Херсонес, и сильного мужчину, желанного для любой самой прекрасной женщины нашего города!

Да, опытный Атрей умел исправлять свои обмолвки!

После слов наставника в голове Дионисия словно открылась какая-то заслонка, и туда хлынула… зависть! Чужая зависть. До ухода из разрушенного отцовского дома он не знал, что такое тишина. Не та, которую отмечают ушами. Тишина совершенно другого рода – когда людей приходится оценивать лишь по их словам и поступкам, когда не знаешь, что ожидает тебя завтра, не понимаешь, следует ли сделать тот или иной шаг. Такая тишина воспринималась Дионисием продолжением его телесной немощи, болезни, но теперь мир обрел привычные звуки и краски. К сожалению, возвращение способностей не было приятным.

Одновременно с омерзительным чувством зависти появилось убеждение, что имя завистника должно быть ярким, искрящимся. Скорее всего, это… это… Кирос. «Солнечный»!

Ах как пошутили мойры{32}32
  Мо́йры – богини судьбы, три сестры: Ла́хесис («дающая судьбу») назначает судьбу еще до рождения человека, определяет длину нити жизни; Клото́ («прядущая») прядет нить жизни; А́тропос («неотвратимая») обрезает жизненную нить.


[Закрыть] вплетая в клубок судьбы черного человека столь светлое имя! Над такой шуткой можно было смеяться, если бы у солнечного снаружи Кироса не таилось внутри столько скользкой тьмы и злости.

Подобного сочетания Дионисию, выросшему в любви и уважении, встречать еще не приходилось. Пораженный, он отвернулся от дяди и наставника.

Атрей, не упускавший из внимания ни одного из своих учеников, хмыкнул:

– Кирос, что ты узрел там, среди этих одинаковых колонн? Подойди.

Мальчишка хлопнул ладошкой по мраморной ноге атлета, сделал несколько ленивых шагов.

– Тебя интересуют мои собеседники? Можешь не отвечать, это заметит каждый, кто имеет глаза и толику разума. Я обращаюсь к тебе как к самому старшему. Дионисий с завтрашнего утра будет моим учеником. Надеюсь, что вы станете добрыми соперниками на тренировочных площадках и друзьями за пределами палестры.

– Да, наставник. – Кирос быстро склонил голову, но Дионисий заметил, как сжались до белизны его кулаки, и понял, что за кротким «да» спрятано строптивое категоричное «нет».

– Тогда иди, скажи остальным, что скоро мы займемся борьбой.

Актеон, для которого кротость Кироса была лишь попыткой неопытного мальчишки скрыть очевидное, усмехнулся:

– Не хотелось бы мне тратиться на целебные бальзамы, примочки и припарки!

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – задумчиво ответил Атрей. – Что ж, этого следует ожидать. Кирос – сын Хаемона. Он, как и его отец, привык быть первым и сделает все, чтобы им оставаться. Впрочем, здесь твоему Дионисию ничего не угрожает. К сожалению, не могу гарантировать того же за пределами палестры…

₪ ₪ ₪

– Я вижу, не всем ты пришелся по душе! Красавчик Кирос узрел в тебе соперника! – Актеон усмехнулся, мягко похлопал племянника по спине.

– Во мне?

Слова дяди были удивительны: никогда еще Дионисий не оценивал свою внешность с позиций соперничества.

– А что тебя, мальчик, так удивляет? Твое тело еще не восстановилось после перенесенных лишений, но оно достаточно стройное. У тебя тонкая талия, плечи обещают быть широкими, икры крепкими. Твои волосы густы. Лицом же ты напоминаешь мне свою мать. Алексия была очень красивой женщиной!

Дионисий покраснел.

– А вот умение краснеть, если не растеряешь этот ценный дар, со временем сделает тебя успешным у девушек, – громко захохотал Актеон, смущая племянника еще более. – Ладно, не буду, не буду… У меня есть несколько дел в этой части города, требующих внимания и полной сосредоточенности. Поэтому мы сейчас расстанемся. Надеюсь, до заката ты вернешься и не заставишь меня слишком долго волноваться.

– И я могу пойти куда угодно?

– Конечно. Теперь этот город – твой. Ты можешь передвигаться так, как тебе вздумается.

– И даже выйти за его стены?

– Что тебе нужно за пределами Херсонеса?

– Хочу посмотреть порт и море.

– Это можно сделать, не выходя из города. В порту лучше пока не появляться. А море… Посмотри, вот та улица ведет к галечному берегу, зажатому между скалами. Умеешь ли ты плавать?

– Умею. Раб Епифания не так давно обучил меня этому искусству.

– Что ж, тогда я за тебя спокоен. – Актеон развернулся и пошел вдоль улицы.

Постояв в задумчивости, Дионисий решил последовать совету.

Море тянуло его давно. Усадьба Гераклеона лежала на равнине, далеко от берега. И шум волн, и соленые брызги – все это было только в Керкинитиде и… в воображении, навсегда покоренном то зелено-голубыми, то черно-синими водами Понта Эвксинского.

Сегодня вода имела удивительный оттенок. Слабая волна, почти не пенясь, накатывала на гальку, мокро поблескивающую на солнце. По гальке шла полоска подсыхающей бурой травы. Ночной шторм выбросил водоросли на берег, и они уже начали попахивать. Запах нельзя было назвать приятным, но он очень нравился Дионисию. На воду время от времени с криком падали чайки, чтобы почти тут же взлететь с серебрящейся в мощном оранжевом клюве рыбешкой.

Дионисий нагнулся, попробовал ладонью поймать волну.

– Теплая…

Он принялся раздеваться, когда со стороны моря послышался какой-то шум, затем девичий смех. В растерянности отступив, Дионисий укрылся за глыбой, отвалившейся когда-то от прибрежной скалы.

Смех, тихий, словно голос лиры, повторился снова. Сердце мальчика зачастило: сейчас, на этом берегу, он увидит прекрасную Афродиту{33}33
  Афроди́та – богиня красоты, любви, плодородия, входившая в число двенадцати великих олимпийских богов. По легенде, вышедшая из морской пены, Афродита покровительствовала также мореплавателям.


[Закрыть]. Она появится из пены…

Додумывать не пришлось. Вода действительно вспенилась, и у подножия скалы, ступившей в море дальше своих сестер, Дионисий увидел девочку. Она с невероятной скоростью приближалась к берегу.

Когда расстояние сократилось, стало заметно, что незнакомка держится за плавник огромной серой рыбины. У самого берега девочка спрыгнула в воду, рыбина высунулась из воды, и Дионисий узнал дельфина.

– Агата! Ты сегодня молодец! Ни разу меня не уронила!

Девочка поцеловала дельфиниху в острую морду. Та взвизгнула, давая понять наезднице, что принимает ее похвалу. И получила в ответ хлопок ладошкой по блестящей светло-серой спине.

– Плыви, любимая, в море. Мне пора возвращаться домой. Только не вздумай приближаться к порту. Иначе в тебя снова бросят гарпун, и я не уверена, что помогу тебе во второй раз!

Агата, шлепнув хвостом, ушла под воду. Убедившись, что ее приказ выполняется, девочка вышла на берег.

Только теперь Дионисий заметил в тени под скалой брошенный на камни хитон. Девочка пошла к нему неторопливо, открыто. Волосы мокрыми черными ужами струились по спине, касались ног. С волос капала вода. Загорелая и от природы смуглая кожа искрилась сотнями солнечных бликов…

Дионисий покраснел, опустил глаза.

Он ждал, что «Афродита» оденется и уйдет, не заметив его за валуном, но, как назло, именно в этот момент в носу зачесалось. Дионисий схватился за нос, галька под ногами зашуршала, девочка метнулась к своей одежде, схватила хитон, кое-как натянула на мокрое тело и бросилась к тропинке, соединяющей берег и город.

– Подожди! – Не познакомиться с дельфиньей наездницей было досадно.

Сделав несколько шагов, она обернулась.

Мальчик, прислонившийся к скале, не внушал страха. Более того, в его глазах, лице, позе было что-то такое… Она нерешительно потопталась и вдруг, надув щеки, прыснула.

Засмеялся и Дионисий.

– Я видел тебя на дельфине!

– Это Агата. Я назвала ее так, потому что она, и вправду, хорошая.

– Как она стала твоей?

– Мы просто дружим. Агата умная и очень добрая. Катает меня по волнам, мы вместе ныряем. Иногда до самого дна. Она показывает мне царство Посейдона{34}34
  Посейдо́н – владыка моря, колебатель земли. Брат Громовержца Зевса. Видимо, в Херсонесе почитался в частном порядке.


[Закрыть] а потом уплывает подальше от берега, чтобы злые люди снова не обидели ее.

– Я слышал, ты спасла Агате жизнь?

– Да. Два лета назад. Она лежала в камнях у самого берега. Сначала я уговаривала ее вернуться в море, но потом увидела страшную рану в боку. К счастью, дельфиниха лежала в воде и поэтому была не слишком тяжела. Здесь недалеко есть грот, в который можно попасть только со стороны моря. О нем не знает никто. Я наткнулась на него случайно, когда переменчивое течение отнесло меня к скалам.

– Ты совсем не боишься воды?

– Нет. Когда волны не бьют о берег, вода послушна. Она позволяет лечь на спину, раскинуть руки и смотреть в небо. Если лежать долго-долго, тело исчезает и ты паришь, словно птица.

Дионисий, научившийся плавать недавно, с восхищением посмотрел на девочку.

– Что же было с Агатой потом?

– О-о! Столько хлопот! Мне удалось стащить ее в море. На глубине она пришла в себя, поняла, что рядом находится друг, и начала мне чуточку помогать. Хорошо, что море было спокойным. У грота я принялась объяснять, что надо нырнуть. Но Агата меня не понимала. Тогда я воззвала к Артемиде, и богиня надоумила не объясняться с дельфином, а просто показать. Я оставила Агату в гроте, а сама побежала домой и обо всем рассказала отцу. Он добрый человек, дал мне целебную мазь и рыбу. Слава богам, через десять дней от раны остался лишь след. С тех пор мы вместе. Только теперь мне страшно. Вдруг моя Агаточка вновь попадется рыбакам и ее съедят?!

– Не бойся, боги подарили ей спасение. Теперь она знает, что не следует близко подплывать к кораблям. Все будет хорошо, – успокоил Дионисий. – Недаром ты придумала это имя – Агата.

– Да, оно удачно. Но ты ведь скажешь мне, как зовут тебя!

– Дионисий, сын Гераклеона.

– А я – Зо!

Дионисий широко улыбнулся: девочка была подвижна, светилась. «Жизнь»… Было бы странно называть ее иначе.

– Тебе очень подходит.

– Так многие говорят… Дионисий, почему я тебя раньше не встречала?

– Потому что мне никогда не приходилось бывать в Херсонесе, я спустился к этому берегу впервые.

– Где же ты жил раньше?

– Мой отец имел надел рядом с Керкинитидой.

– Но это так далеко! – наивно воскликнула Зо, никогда не покидавшая окрестностей Херсонеса.

– Да… Это очень далеко… – задумчиво повторил Дионисий, вкладывая в эти слова лишь ему понятный смысл.

– Почему ты загрустил?

– Теперь мне, чтобы соединиться с семьей, нужно переплыть Стикс!

Зо вздрогнула.

– Нет! Стикс переплывают мертвые! Я не хочу, чтобы ты умирал! Ты такой… красивый!

Дионисий смутился.

– Я вовсе не собираюсь умирать. Но все мои родные, кроме Актеона, брата мамы, уже на том берегу.

– Я знаю Актеона. Он поэт и очень известный человек.

– Да. Сейчас я живу в его доме, а с завтрашнего дня буду посещать палестру.

– Дионисий! – Зо опустила глаза. Вопрос дался ей с трудом, но любопытство взяло верх. – Почему твои родственники ушли в царство мертвых?

Ответил он не сразу: еще болело, еще обрушивалось ночными кошмарами… Заметив, как напряглось его лицо, Зо вскинула руки, желая прикрыть губы, остановить, но он уже начал рассказывать.

Она села и слушала, уткнув голову в колени. Дионисий не видел ее лица. Когда же, запинаясь от сводящего горло горя, поведал, как Епифаний бросился под стрелу скифа, Зо заплакала. Скитания по равнине, поиски дороги в Херсонес, пленение, рабство пришлось скомкать и поскорее завершить рассказ чудесным спасением.

Как и Актеон, не узнала Зо лишь о завещании Епифания и необычных способностях своего нового знакомца. Первого требовало данное жрецу обещание. Второго – боязнь отпугнуть.

– Я рассказал о себе. Теперь твоя очередь, – сказал Дионисий, когда у Зо перестали трястись плечи и высохли щеки.

– Мой отец, его зову Джорджиос, вместе с мамой, Аспасией, и старшим братом жили на острове Делос в доме деда. Дед был очень жестоким человеком. Однажды случилась ужасная ссора, и он приказал отцу убираться вон. Так моя семья оказалась в Херсонесе. Скоро родилась я, а к зиме появится еще один братик или сестричка. У отца нет права гражданства. Но он – свободный человек и считает Херсонес своим городом.

– Где вы живете?

– Отец, мать и старший брат работают у Хаемона. Он дал нам и приют. Хаемон – очень богатый. У него много земель. Отец помогает вести хозяйство и получает за это достаточно денег, чтобы учить меня так, как учат девочек знатные граждане. Только… только Хаемон – злой. Наверное, такой же злой, как и мой дед на Делосе.

– Не тот ли это Хаемон, у которого сын Кирос?

– Ты знаешь его?! – вскричала Зо, как показалось Дионисию, с ужасом.

– Утром в палестре мне показалось, что он подл, коварен, а еще… его пожирает зависть.

– Да, это он! Но откуда ты обо всем этом узнал? Он же всегда улыбается и хочет казаться неотразимым!

– Сегодня не получилось. Не всегда можно утаить за внешним внутреннее.

– Знаешь, Дионисий, – девочка доверчиво пододвинулась, – Кирос очень противный. Однажды он меня поймал, прижал к стене и поцеловал. У него мокрые твердые губы и грубые руки. Я вырвалась и с тех пор стараюсь не попадаться ему на глаза. Только мы живем в одном доме, и это плохо получается. Недавно мама ушла купить рыбу, Кирос заметил, пришел в гинекей и сказал, что я – рабыня и должна удовлетворять любые его желания. А если не буду слушаться, он приведет своих друзей и они научат меня покорности. Только я не рабыня! И мне совсем не нравится Кирос!

Девочка гордо вскинула голову. Ее глаза сузились до щелочек, голос зазвенел.

Дионисий сжал кулаки.

– Пока я рядом, ты можешь никого не бояться. У меня еще слабые мышцы, но я буду заниматься в палестре, и очень скоро они станут такими же, как у наставника Атрея.

Зо посмотрела в блестящие от гнева и еще каких-то, пока непонятных ей чувств глаза и одними губами, почти без звука, совсем по-взрослому сказала:

– Ты очень добрый и хороший человек, Дионисий…

* * *

Евграф так и не осознал, в какой последовательности возвращался к жизни: пошевелился – невыносимо заболела голова – очнулся?.. Или первой заболела голова?..

Для начала он открыл только один глаз. Но ничего такого, на что нельзя было бы смотреть нормально, не обнаружил. Стараясь не шевелить головой, подергал одной ногой, другой, подвигал руками.

«Угораздило! Эзотерик прибацанный!»

Ощупал затылок. Под волосами нашел порядочных размеров шишку. Теперь – умыться прохладной морской водой – и домой. Причем скорее. Иначе тетка проснется, увидит застеленную кровать и устроит такое, что мало не покажется!

Морщась при каждом шаге, забыв умыться, Евграф побежал к тому месту, откуда так неудачно началась его «экспедиция», но, не преодолев и половины пути, охнул: «Ключи! Всё, приехали…»

Еще совсем недавно, когда он испуганно трусил к ротонде, два ключа, соединенные кольцом, шлепали по ноге. Теперь их в кармане не оказалось.

Возвращаться не хотелось. Но и на колотящую по вискам боль обращать внимания теперь не приходилось: солнце вот-вот встанет. Как и заботливая тетя.

Понимая, что ключи могли потеряться где и когда угодно, Евграф все же повернул к ротонде. У него вдруг появилась убежденность, что они преспокойненько отдыхают на сером камне, в неглубокой овальной дырке. Он почти разглядел и камень, и лишайник, покрывающий его поверхность, и сами ключи…

«Бред!»

Энергично повозил запястьями по глазам, что никак не отразилось на уверенности в том, то ключи отыщутся в дырчатом камне. Когда же за очередным поворотом возникла ротонда…

«Бре-э-эд!»

Ротонда и все окружающее ее пространство светились. Слабенько, ненавязчиво. Еще вечером, даже ночью, даже во время идиотской медитации ничего такого не было и в помине.

Бежать! В голову полезли ужастики с мистической начинкой. На лбу, спине выступила испарина. Но ключи!.. Их предстояло забрать. Любой ценой.

Пригибаясь, словно под обстрелом, – сработало очередное киношное воспоминание, – он бросился навстречу неизвестности. Светящийся туманчик, в который Евграф ворвался, никак не повлиял на продвижение, разве что воздух… вроде бы стал плотнее?

Конечно, ключи лежали так, как им лучше было не лежать. Изумленный, растерянный, он уже выцарапал из овальной дыры злополучную связку, когда перед глазами вдруг замелькало и кто-то невидимый отчетливо произнес:

«Здравствуй, преемник! Как я рад, что ты не успел отойти!»

Евграф замер. Лишь плечи поползли вверх – прятать приносящую сюрпризы голову.

«Тронулся! Господи, господи, я тронулся!»

Мысль, омерзительная, страшная, парализовала сознание.

Хорошо, что ноги безмозглы. Когда они принесли своего хозяина к надежной тете Люсе, та только-только проснулась и с легкостью поверила, что племянник просто рано встал, просто решил проветриться, просто вышел на улицу, просто споткнулся о порожек, упал и набил совершенно обыкновенную шишку.

* * *

Почти до самого вечера Евграф спал. Такая сонливость внушала тревогу, однако, убедив себя в том, что Графушка проходит акклиматизацию, тетя Люся успокоилась. К шестнадцати ноль-ноль она решила, что племяннику пора вставать, подергала его за ногу:

– Графушка! На закате спать нельзя: голова разболится.

«Опять голова! Что же за день такой!»

На удивление, голова вела себя адекватно. Даже место, отмеченное шишкой, почти не болело. Зато зверски хотелось есть.

– Теть Люсь, а пожевать что-нибудь?

– Графушка, в холодильнике есть всё. Но ты же собираешься со мной к Виталику? Там и Тасечка будет. Очень хорошая девочка, умница. Сирота. С дедушкой живет. Мы ее все очень любим и жалеем.

Евграф поморщился: «Ну почему эти взрослые любые вещи могут преподать так…» Подходящего слова не нашлось, и он решил довыяснить насчет ужина:

– Теть Люсь, я есть хочу!

– Ничего страшного. Потерпи. Вернемся с занятий, я тебя хорошо накормлю. И курочкой – с корочкой пожарила, как ты любишь, – и помидорами. Кефирчика налью с ягодами. Кусочек пирога в кулинарии купила…

– Ну те-тя Лю-ся! – Выслушивать дальше не было никакой мочи: слюни текли реками.

– Что – тетя Люся? Может, ты вместо курочки мясца бы съел? Отбивную? Или в сметане. Я думала купить отбивную, но потом решила, что жарко, тебе не захочется.

– Мне все равно – курочку, отбивную! Только бы сейчас, а?

– Графушка, я понимаю, ты проспал и завтрак, и обед… Но, золотко, на занятие нужно приходить с полупустым желудком, иначе упадет чувствительность и ты не сможешь нормально принимать энергию.

– У меня не полупустой, у меня абсолютно пустой желудок! Самый пустой желудок в галактике! На такой никакая энергия не клюнет! – без особой надежды возопил Евграф, уже понимая, что пойдет в Херсонес голодным.

Он не ошибся: милостиво выданный помидор, небольшой коврик для медитации и предложение поторопиться никак не заменяли полноценный ужин.

Когда они с теткой вышли к раскопкам, Тася уже сидела на своей картонке. На месте был и инструктор. «Дежа-вю. Вчерашний день в дубле. Сейчас она откроет один глаз…»

Глаз действительно открылся, но тетя Люся, помня, как племянник, вместо того чтобы приобщаться к духовной практике, улизнул сам и увел прилежную девочку, не стала дважды испытывать судьбу и сразу же подвела Евграфа к инструктору.

– Виталечка, взгляни, это тот мальчик, о котором я говорила. Хороший мальчик.

– Сколько лет?

Вопрос был задан тетке, но Евграф – он что, маленький? – опередил:

– Четырнадцать.

– Практикой когда-нибудь занимался?

На этот раз проворство подвело. Пока Евграф соображал, о какой практике речь, – он же не студент-практикант и не знаменитый врач, – тетка уже отвечала:

– Что ты! Какая практика? В его-то годы! В городском-то небоскребе!

Евграф догадался, что практикой Виталик называл свои занятия.

– Практиковать можно везде. Даже в небоскребе, – спокойно и несколько нудно разъяснил инструктор и только после этого посмотрел на Евграфа.

Глянул вскользь, без особого интереса: пацана притащили, он несколько раз придет и к сентябрю уедет в свой Большой Тараканск. А если и не уедет, школа отнимет почти все время.

Никакого интереса сперва не проявил и Евграф: «Пялься сколько хочешь. Раз Люсе надо, я свое отсижу, а потом – с Тасей! На пляж!»

Но затем…

Вокруг и, главное, внутри вдруг что-то изменилось: в глазах потемнело, по позвоночнику пробежала жаркая волна, и… Больше всего это напоминало липкие черные пальцы. Они копошились, ощупывали, старались дотянуться. До чего? Отвечать на такой вопрос было… страшно.

Реакция последовала мгновенно: не пропустить, изгнать, не дать. Тут же, совершенно неожиданно, пространство свернулось в плотный вращающийся кокон. Его оболочка напряглась, отталкивая чужое, давящее. И Евграф услышал знакомый голос: «Молодец, преемник! Держись и будь осторожен!»

– Опять!

– Ты что-то сказал, Графушка?

Вопрос вернул к действительности. Сознание успело ухватить и удивленные теткины глаза, и изумленно взлетевшие брови сразу же помрачневшего Виталика.

– Нет-нет, ничего. Просто оговорился… Мне уже можно идти?

Сейчас хотелось одного – забиться в какой-нибудь уголок и попытаться понять, что же с ним такое происходит и что с этим делать дальше.

* * *

– Что с тобой сегодня происходит? – этот же вопрос сразу после занятий задала и Тася.

Они стояли по пояс в воде. Ни нырять, ни швыряться ошметками водорослей, ни «топить» друг друга, как это было вчера, Евграфу не хотелось. Признаться, что как дурак поперся ночью в Херсонес, шваркнулся головой о камень и стал психом?

– Ничего! – Он улыбнулся – кисло и неправдоподобно. – Наверное, так на меня все эти древности действуют. Гипнотически.

– Да? Ты когда с Виталиком разговаривал, такой был…

– Какой? – Евграф насторожился. Значит, что-то действительно произошло, раз Тася заметила.

– Не знаю… Словно тебя врасплох застали, а ты сдачи дал.

– Тебе показалось.

– Ладно. Хочешь, поныряем? Если сам не развеселишься, что-нибудь вместе придумаем. Я тебя очень даже понимаю. На меня тоже иногда такое находит!

Поплавав еще минут пятнадцать, они сели обсыхать на теплую гальку.

– Ясно. Настроение все там же! – хмыкнула Тася.

– Где – там же?

– В яме. И не собирается выкарабкиваться. Я в таких случаях или развиваю бурную деятельность, или сажусь на автобус, еду, потом выхожу на первой попавшейся остановке и иду куда глаза глядят. Как идея?

– Нормально… Тася! – Может, это действительно выход? – Тасечка, ты гений! Я, когда ехал в поезде, познакомился с одним дядькой. Старикан – что надо! Всю дорогу про Севастополь хвастался. Знаешь, как интересно! Он водолазом работал, и ему, конечно, есть о чем вспомнить. Адрес оставил, приглашал в гости. И – слушай внимательно! – обещал! на катере! покатать! На настоящем, водолазном! Как идейка?

– Нормально. Евграф, ты, случайно, не помнишь адрес этого дядьки?

– Помню. Там все просто: Катерная, десять-а. Зовут Виктор Павлович.

– А-а-а… – Тася хитро улыбнулась. – Евграф, Виктор Павлович – это мой дедушка!

* * *

Звонок был поздний – придремавшая тетя Люся даже вздрогнула. Трубка застрочила пулеметом:

– Евграф, дед просто обалдел, когда узнал, что его любимая внучка познакомилась с мальчиком из поезда. А тебя расхваливал! «Такой вдумчивый юноша! Такой культурный!» Ну, в этом роде. Потом я ему намекнула про катер. Он меня, кстати, туда давно собирался сводить, да все то некогда, то пришвартовались в неудобном месте… В общем, приезжай утром к восьми в Южную бухту. Как добираться, тебе Люсьена объяснит. Всё, пока!

* * *

Какой мальчишка не мечтает о море…

Евграф не мечтал. Не пускал в зеленом детстве кораблики по быстрому ручью (если не считать единственного – утонувшего). Не представлял себя за штурвалом с развевающимися на ветру непокорными волосами. Никаких соленых брызг в лицо и криков: «Земля!» Об этом и было доложено чуть припозднившейся Тасе, пока они переходили железнодорожное полотно, тянущееся вдоль берега.

– Ты бы еще про это деду расписал!

– И что?

– Он всю жизнь на море. Это – его!

– А мое – биология. Я, когда малым был, снимал с паутины пауков и на палочке тащил домой. Десятками. Потом селил в подъезде. Представляешь мой подъезд через неделю? Голливудский ужастик! Всё в паутине. Пауки громадные. Висят, мух за обе щеки трескают!

– У пауков нет щек! Догадываюсь, чем увлечение закончилось. Ремнем?

– Ревом. Папа шваброй по стенам прошелся – зоопарк испарился.

– Но ребеночек, как я понимаю, не угомонился?

– Естественно. Интересы мальчика пошли вглубь и вширь.

– Слушай, мальчик! Так, может, мы зря на катер нацелились? – лукаво сощурилась Тася. – Может, лучше кузнечиков половим?

– Ладно дразниться! А вдруг я сейчас взойду на борт – и замкнет меня на море. На всю жизнь!

– У нас в классе почти все мальчишки в мореходку собираются после школы.

– Столько романтиков?

– Не знаю… Кто-то мечтает. Кто-то надеется заработать.

Евграф собрался ответить, что романтика у каждого своя, но Тася перепрыгнула через невысокий бордюр, замахала над головой руками:

– Дед! Де-ед! Это мы!

Виктор Павлович стоял на бетонной набережной, около небольшого серого катера, пришвартованного кормовыми и носовыми тросами к чугунным береговым кнехтам. Его собеседником был кряжистый мужичок с торчащими из-под кепки кудрями и до черноты загорелым лицом.

Оклик Таси прервал оживленную беседу. Виктор Павлович, продолжая жестикулировать, обернулся на голос внучки.

– Вот и наши юнги пожаловали!

Когда «юнги» приблизились, представил собеседника:

– Знакомьтесь, ребятушки. Владимир Дмитриевич – прославленный капитан этого заслуженного судна. В его команде три самых лучших на всем Черноморском флоте водолаза и два умелых моториста.

– Да ладно тебе, Палыч! Нашел прославленного… – неожиданно смутился «морской волк», чем сразу же расположил к себе Евграфа.

– Здрасте! – Тася неожиданно присела в смешном девчачьем книксене.

– А это что за барышня? Никак, Таисия Батьковна пожаловала?

– Она самая, – закивал дед.

– Да быть не может! Обманываешь, Палыч! Та, которую я знал, была ма-а-аленькая и тощенькая. А эта – большая и ладненькая.

– Выросла… Дмитрич, ну, как договорились, я покажу моим орлам катер. Таська-то хоть и внучка моряка, а в море по-настоящему не выходила. О Евграфе уж и не говорю – сухопутный хлопец.

– Нет проблем! – согласился капитан. – Только сегодня мы водолаза не спускаем – идем в Стрелецкую бухту, на базу.

– Им и без водолаза поглядеть хватит.

– Тогда милости прошу! – Капитан совсем не романтично, чуть покряхтывая, перебрался на палубу, поискал кого-то глазами и, не найдя, крикнул: – Толик, работаем! Отдай концы!

– Бедный Толик! – прыснула Тася и, уловив насмешливый взгляд деда, сообщила Евграфу: – Некоторые думают, что их внучка не знает команды на отшвартовку!

Несмотря на невысокое солнце, палуба уже жарила, словно хорошо прогретая сковородка.

Евграф перегнулся через борт, поглядел на непрозрачную зелено-голубую воду:

– Мутная.

– Тут, в бухте, всегда так: винты ил поднимают, – пояснил Виктор Павлович. – Вот в море выйдем – там посмотришь.

К этому времени невидимый Толик, наверное, уже «отдал концы». Двигатель довольно заворчал, палуба дрогнула, и катер плавно, задним ходом начал удаляться от причала.

– Ура-а! – закричала Тася. – Поехали!

– Эх ты, знаток морской терминологии! Не поехали, а пошли, – строго поправил дед.

– Нехорошо обижать маленьких! – Тасин нос сморщился, она схватила Евграфа за локоть и потянула в сторону кормы: – Побежали на бурунчики поглядим!

– Внучка моряка, тебе знать бы надо, что при заднем ходе никаких бурунчиков за кормой не получается! – хмыкнул Виктор Павлович.

– Почему? – удивился Евграф. – Там же винты!

– Не винты, а винт. У нас не океанский лайнер, а маленький рабочий катерок. И этот винт, чтобы от стенки отойти, гонит воду под днище. Вот развернемся, выйдем на фарватер, тогда и будут вам бурунчики.

– А фарватер – это что?

– Внучка моряка, а ну, объясни сухопутному другу!

– Hy-y-y-y, – протянула Тася, – это… ну, в общем, самый удобный, безопасный проход по морю. Чтобы на мель не сесть или камни подводные не задеть. Правильно, дед?

– Соображаешь, – похвалил Виктор Павлович.

Катер тем временем сделал полукруг, двигатель взревел, вода за кормой вспенилась, и под радостный Тасин крик: «Поплыли!» – они двинулись к выходу из бухты.

– Здорово! – Евграф проследил за пенным следом, перевел взгляд на гористые, улепленные небольшими белыми домиками берега и снова – на бухту.

– Что? Что ты говоришь? – громко переспросила Тася. При работающем двигателе бурчать под нос было бесполезно.

– Здорово, говорю! Я так еще ни разу не плавал.

– А я – давно… Вон, вон, смотри!

По правому борту, у длинных пирсов, рядами жались черные рыбьи тела подводных лодок. Вместо спинного плавника из воды поднимались высокие узкие рубки.

– Атомные? – спросил с уважением Евграф.

Виктор Павлович покачал головой:

– Дизельные. У атомных корпус другой.

– А почему они черные?

– Чтобы при погружении не были заметны с самолета.

– Да? Я всегда думала – чтобы врагов пугать. – Тася глянула вдоль борта. – Сколько кораблей! Дед, ну-ка, не бездельничай! Взялся быть экскурсоводом – рассказывай. Учти, я эсминец от крейсера не отличаю!

– Ух какая задиристая! – довольно ухмыльнулся Виктор Павлович. – Ладно, экскурсанты, смотрите. Вон, видите в самом начале бухты, у стенки, небольшой корабль?

– Серый? – уточнил Евграф.

– Да. Только такой цвет на флоте принято называть шаровым. Это корабль детской морской флотилии.

– Детский корабль? Ничего себе!

– А чему ты удивляешься? Город у нас морской. Многие мальчишки после школы в мореходку поступают. А флотилия – хорошее начало для будущего курсанта. И знания, и практику дает.

– Так этот корабль и в море выходит? Или просто стоит для виду?

– «Для виду»! – передразнила Тася. – Еще как выходит! У нас в классе двое пацанов во флотилии занимаются!

– А это что? Танкеры, что ли? – Евграф показал на узкие длинные суда с низкой палубой и одиноко торчащей на корме рубкой.

– Верно. Видишь, Таисья, есть люди, которые отличат эсминец от крейсера!

– Вряд ли. Просто тут все и так понятно. Я ж кино смотрю! А что в них наливают?

– Топливо, воду. В зависимости от того, на чем судно специализируется.

– На носу надстройка – для швартовки?

– Да, там якорное устройство.

– Дед, глубоко тут, в бухте? – спросила Тася.

– Метров десять. Корабль, когда швартуется, якорь бросает посередине бухты, – Виктор Павлович повел рукой, показывая, – вот так идет кормой к берегу, пока не захватит грунт. А у стенки его уже тросами фиксируют.