Текст книги "Херсонеситы"

Тем временем их катер проскользнул мимо широких черных буксиров, обогнал похожий на катамаран мусоросборник, и наконец по левому борту показались военные корабли.

– Вон твои эсминцы – эскадренные миноносцы, – уточнил дед. – Только сейчас они не мины – торпеды носят.

Евграф перегнулся через борт, стараясь рассмотреть пушки, ракетные установки, похожие на трубы торпедные аппараты, целый лес антенн.

На крайнем эсминце матрос в синей робе, драивший палубу похожей на лохматую кисть шваброй, вдруг поднял голову, увидев Тасю, заулыбался, помахал ей рукой. Тася засмеялась и, вытянувшись на цыпочках, тоже быстро-быстро затрясла над головой ладонями.

Катер сбавил ход, повернул и вышел на большую воду.

– Корабли закончились. Теперь здесь все показывай! – распорядилась Тася, обводя глазами корму. – Вот это, например, что? – ткнула пальцем в две большие металлические корзины, накрытые брезентовыми чехлами.

Евграф подошел.

– Можно посмотреть, что там?

– Можно. Открывай!

Он откинул брезент. В корзине, свернутые бухтой, лежали шланги. Сверху покоился трехглазый водолазный шлем.

– Ух ты! Дед, а нам разрешат это померить? – воскликнула Тася.

– Сейчас хозяина спросим. – Виктор Павлович хитро глянул на молодого крепкого мужчину с обгорелым носом и выцветшими до белизны волосами, возникшего за Тасиной спиной. – Саня! Дадим девушке шапку поносить?

– Шапку-то? Не возбраняется! – доброжелательно заулыбался мужчина, с интересом рассматривая гостей. – Палыч, твоя, что ли, внучка?

– Моя. А это, ребятки, знакомьтесь: старший водолаз Александр Григорьевич.

Тася, кокетливо стрельнув глазами, легким движением руки попыталась поднять шлем.

– Это не панамка! – хмыкнул водолаз. – В такой медяшке одиннадцать килограммов!

– Ого! – удивился Евграф. – Давай помогу.

Шлем водрузили девочке на голову.

– Плечи режет, – гулко пробубнила Тася, глянув сквозь круглое переднее окошко. Покрутила головой вправо-влево. – Надо же, круговой обзор. Прикольно! А сколько весь костюм весит?

– Сто десять – сто двадцать килограммов. Вот будем спускаться, увидите, как его надевают.

– Ничего подобного! Капитан говорил, что сегодня у вас задачи попроще!

– Все-то тебе, Таисья Батьковна, известно. Ну, тогда считайте. Видите, рядом с корзиной два свинцовых груза? Один спинной, другой нагрудный. Каждый – по шестнадцать кило. Поехали дальше… Это, – водолаз коснулся ногой огромных сапог, – не туфельки для Золушки, а водолазные галоши. К их подошве, которая, кстати, дубовая, крепится свинцовая пластина. В кубрике хранится трехслойная водолазная рубаха из прорезиненной ткани. В общей сложности сто десять килограммов и набегает!

– Как же вы ходите? Я вообще думал, что вы в аквалангах плаваете, – изумился Евграф.

– Так мы – ребята не хилые! – Саня довольно похлопал себя по груди. – И не просто плаваем – работаем. По два-четыре часа под водой. Некогда нам каждые полчаса баллоны менять… А рубаху, кстати, одевают сразу трое или даже четверо. Водолаз в нее становится, остальные берутся за горловину и рывками, на счет раз-два-три, натягивают. Потом галоши ремнями вокруг щиколоток приматывают, грузы вешают и шлем с манишкой крепят.

– А шланги для воздуха? – напомнил Евграф.

– И шланги. И сигнальный конец.

– Сигнальный – это как?

– Когда водолаз работает, с ним нужно общаться. Или быстро поднять на поверхность. Не за воздушный же шланг дергать. Внутри сигнального конца проходят телефонные провода. Уяснили?

– Вроде бы… – Евграф на мгновение задумался. – Скажите, Александр Григорьевич, а на какую глубину вы спускаетесь? На сто метров можете?

– Нет. Наш предел – до двадцати пяти. И с обязательной декомпрессией.

– Это еще что?

– Декомпрессия-то? Когда водолаз погружается на глубину больше двенадцати с половиной метров, в его крови начинает растворяться азот.

– Откуда он там берется?

– Из воздуха. Мы же под воду не кислород подаем, как многие думают, а обычный воздух. Теперь слушайте внимательно. Если водолаза надо поднять на поверхность, делается это медленно, чтобы азот успевал из крови выходить постепенно, без вспенивания. Существует специальный график выдержки, расписанный по минутам. А если шторм? Если времени нет? Что тогда?

– Что?

– Тогда применяется декомпрессия. График нарушается, водолаза подымают как можно быстрее и сразу же помещают в герметичную камеру, в которой устанавливают то давление, какое было на глубине. Затем его потихоньку снижают до атмосферного.

– А если не потихоньку? Если сразу?

– В такие игрушки мы не играем. Сразу кровь вскипит, пузырьки азота сосуды закупорят, и… – Саня махнул в сторону пролетавшей мимо чайки. – И будет вылетательный исход! – Потом оценивающе смерил глазами Евграфа: – Девушкам не предлагаю, только тебе. Хочешь в камере посидеть?

– Хочу! – Язык ответил самостоятельно: мозги растерялись.

– Ох, Саня, инспектора на тебя нет! – строго погрозил пальцем Виктор Павлович.

– Да ладно, Палыч. Сам же детишек привел. Что с пацаном сделается? Я его метра на два-три «спущу», для воспоминаний на всю жизнь хватит. Да, Евграф? Приедешь домой – будешь дружкам хвастать?

– Буду!

По недлинному железному трапу Евграф соскользнул в небольшое помещение, которое водолаз назвал кормовым кубриком. Протянул руку Тасе. Шум двигателя здесь ощущался сильнее.

– Барышню прошу сюда. – Водолаз широким гостеприимным жестом указал на деревянный диванчик. – А вас, юноша, ожидает вот это испытание.

Евграф посмотрел на большую круглую металлическую бочку с люком. Процитировал:

– «В бочку с сыном посадили, засмолили, покатили и пустили в Окиян…»

– За классику «отлично»! Поглядим, как ты, Гвидон, «погружение» переживешь. Полезай в камеру. Если не понравится, хватай деревянный молоток и колоти трижды в стенку.

– Послушайте, а с ним там точно ничего не сделается? – заволновалась Тася, когда за Евграфом закрылся люк и стрелка манометра, дрогнув, уползла с нуля.

– Ничего. Только крепче будет.

Через минуту водолаз сообщил:

– Твой дружок уже на «глубине» трех метров.

* * *

Когда за Евграфом закрылся люк, он понял: вот она, настоящая жизнь! Можно каждый день посещать школу, увлекаться биологией или боксом, принимать участие в олимпиадах и соревнованиях, ходить в кино, на дискотеки… Но разве любой нормальный человек станет сравнивать всю эту суету с тем, что происходило сейчас?!

Евграф сел поудобнее, прикрыл глаза. Так, чтобы была возможность и видеть, и представлять. Кто он? Космонавт в капсуле, затерявшейся в глубинах Вселенной? Только что вышел из анабиоза. Информации – ноль. Впереди – парсеки, сзади – парсеки… Или нет, лучше пусть будет батискаф. Погружение в Марианскую впадину. Сверху, с кораблей, за ним ведется неустанное наблюдение. Корпус батискафа потрескивает, сдавливаемый тоннами воды. Все си стемы работают на пределе, барахлит подача воздуха. Те, кто на поверхности, в безопасности, предлагают прекратить погружение. Но экспедиция готовилась годы, и герой подводных глубин, стиснув зубы, отвечает: «Погружение продолжаю!»

А может, это машина времени? Тоже неплохой вариант. Сколько он тут сидит? Минуты три? За эти минуты уже пройден временной тоннель. Еще чуть-чуть – люк откинется, и первый путешественник в прошлое представится какому-нибудь предку-аборигену: «Привет, динозавр! Меня зовут Евграф Леопольдович. Человек разумный».

«Спасибо, преемник, что назвал свое имя. А меня – Дионисий, сын Гераклеона. Только я не динозавр. Я, как и ты, человек, причем, кажется, тоже разумный!»

– Что? Опять?!

От неожиданности Евграф вскочил, боднул головой камеру, завертелся, оглядываясь. Рядом, как и следовало ожидать, – никого. Без сомнений – это болезнь. Жуткая и неизлечимая. Как у соседки по подъезду. Ей перед тем, как в психушку отправиться, тоже голоса слышались. Теперь пришел его черед.

– И-и-и-и!.. – Евграф в отчаянии обхватил голову, зажал уши.

«Ты чем-то расстроен?»

– Замолчи! Изыди!

«Я, конечно, могу замолчать, пока ты не успокоишься. Но лишь на время. Или тебе все же хватит мужества меня выслушать? По-моему, неизвестность всегда хуже самой неожиданной правды. Ну что, молчать?»

– Да! Да! Нет!

«Так да или нет? И зачем столько шума? Мы вполне можем разговаривать, вообще не издавая звуков».

– Разговаривай, черт тебя побери!

«Спасибо. Я очень надеюсь, что суть моего сообщения изменит твое отношение к факту нашего общения».

«От одного твоего занудства может крыша поехать!»

«Евграф, за два тысячелетия понятия так изменились! Я хоть и читаю облеченные в слова мысли, но не всё понимаю в твоей речи. Не мог бы ты разговаривать в более, э-э-э-э, классическом стиле?»

«В клас-си-ческом? То есть мне нужно не просто с катушек съехать, а съехать в классическом стиле?»

«Ну вот, опять! „Съехать с катушек" – это что?»

«Это значит „свихнуться", „спятить", „чокнуться", „тронуться", „сбрендить", „сойти с ума"…»

«Вот последнее – понятно. Но, преемник, ты вовсе не сошел с ума. Выслушай меня, осознай и успокойся».

«Ладно. Начинай. Ты, вообще, кто такой?»

«В узком смысле – хранитель и защитник. В широком – не знаю, какой философской школы ты придерживаешься, – сущность, дух, эйдос{35}35
  Учение об идеях (э́йдосах) – основная часть философии Платона, давшая название целому направлению философии о существовании двух миров – мира идей (эйдосов) и мира вещей.


[Закрыть]…»

«Ду-у-ух? Да иди ты, дух!»

Забыв, где находится, Евграф снова вскочил. Естественно, не до конца – лишь до повторного удара головой. Взвыл, схватил молоток…

«Евграф!»

«Пошел вон!»

«Евграф, я подожду. Только назначь время!»

«Говорю же, пошел вон!»

«Не могу. Ты – преемник».

«Хорошо. Жди. Пока сам не позову. Но если до этого момента ты хоть раз объявишься, пеняй на себя!»

* * *

– Ну что? Как там? Не страшно было? – затараторила Тася, едва многострадальная голова Евграфа высунулась из люка.

– Нормально! – буркнул он, изо всех сил стараясь придать лицу нужное выражение.

– Ну ты, парень, даешь! Испугался, что ли? – удивился Саня, ожидая более восторженной реакции.

К счастью, объяснять отсутствие восторгов не пришлось. Их с избытком выдала Тася, когда, выбравшись из кубрика, услышала предложение капитана:

– Молодежь, порулить кто-нибудь желает?

– Ой, я! Я первая!

Быстро перебирая ногами, она взлетела на мостик, показала Евграфу большой палец и с опаской положила руки на штурвал.

– Запоминай… В какую сторону крутишь, туда и катер повернет, – пояснил Владимир Дмитриевич.

– А я в берег не врежусь?

– Не бойся. Вон вдали труба, видишь? Глазами за нее уцепись и удерживай нос в этом направлении. Поняла?

– Ага!

– Тогда вперед!

Тася вцепилась мертвой хваткой в штурвал и, взвизгивая от восторга, повела корабль по почти правильной размашистой синусоиде.

«Нормальный катер, нормальная девчонка, чайки летают, волны рядочками идут, берега… Берега – супер! – Понемногу Евграф начал приходить в себя. – Возвращаюсь в реальность!» – усмехнулся невесело, крикнул:

– Тась! Ровнее держись!

– Я и так ровно!

– Ничего себе – «ровно»! На след за кормой погляди. Выписываешь кренделя, как пьяница по дороге.

Тася обернулась.

– Ой! Владимир Дмитриевич! А почему так? Я же стараюсь.

– Катер – судно не маленькое. И вода – не земля. Инерция большая, опыт нулевой. Поэтому и водит. Ладно, спускайся, дай дружку побаловаться.

Когда Евграф, широко, по-матросски расставив ноги, встал на мостике, он не стал оборачиваться, чтобы увидеть, насколько неровен след за кормой. Все выходки непослушного судна были ничто по сравнению с тем, что вытворяла собственная голова.

* * *

– Евграф, у тебя все в порядке? – тихонько шепнула Тася, когда их, осмотревших катер от носа до кормы, пригласили в кубрик отведать настоящего «водолазного» плова с мидиями. – Мне кажется, что ты все время о чем-то думаешь. О чем-то неприятном.

– Да есть тут одна темка. Не обращай внимания.

– Но, может, я…

– Тась, к нашей экскурсии это не имеет никакого отношения, – заверил Евграф и, чтобы прекратить не очень удобный разговор, громко спросил: – А почему плов «водолазный»?

– Так я мидии для него лично с затопленной баржи снял, – принялся объяснять Саня. – Мы ее вчера вечером подняли. Баржа на скале лежала, поэтому мидия хорошая, отборная, песок на зубах не заскрипит. Но, заметьте, конечно, не это главное.

– А что?

– Такое произведение водолазного искусства, как плов, положено есть по правилам – под водолазные байки.

– Ух ты! Александр Григорьевич, мне дед кое-что рассказывал. Истории всякие. Лопнуть от смеха можно! – воскликнула Тася.

– Ну, лопаться такой симпатичной барышне мы не позволим – неэстетично. А интересненьким, так и быть, попотчуем. Палыч, вам первому и начинать! По старшинству.

Катер покачивало. Круглые иллюминаторы, деревянный стол, по стенам – обшитые дерматином диваны, приглушенный свет и какой-то особый запах – смесь соляры, дерева и моря… Евграф потихоньку приходил в себя.

– Давай, Палыч, давай! Про клотик им расскажи. Про кнехты! – поддакнул капитан.

– Про клотик – это теперь любой знает, – махнул рукой Виктор Павлович. – Когда молодой на службу приходил, его бывалые матросы за кипятком на клотик отправляли. Вот он, бедолага, и бегал по кораблю с чайником, клотик искал.

Водолаз наткнулся на неподвижный взгляд Евграфа, запнулся.

– Ты, дружок, так внимательно слушаешь… Неужели не знаешь, где клотик у судна?

– Ну-у-у-у… Он где-нибудь на кухне, то есть камбузе…

– Глядите, деды́! Еще один салага! – засмеялся Саня. – Клотик – это самая высокая точка на корабельной мачте.

– Не смешно. Дедовщина какая-то…

– Ну, дедовщины, жестокой, современной, у водолазов как раз и не было, – покачал головой Виктор Павлович. – Догадываетесь почему?

– Потому что за твою жизнь другой в ответе, – даже не спросила – уточнила Тася.

– Верно. Когда ты на глубине, от того, кто на шлангах дежурит, зависит всё. Поэтому без дедовщины. А шутки… Ты, Евграф, в другом мире вырос, вот тебе и не смешно. Хотя… Произошел у нас на катере один случай, после которого даже безобидные шутники перевелись. Вот послушайте.

Я тогда только-только службу начал и вместе с двумя такими же, Васей Мануйленко и Гришей Панкратовым, был направлен на ВМ – водолазный морской катер. Он побольше этого, и команда не маленькая. Прибыли мы в субботу. А в воскресенье водолазный старшина Леша Мошкин решил экипаж повеселить. Я-то парень севастопольский, меня не тронули. Определили с Васей ржавчину на корме скрести. Мы работаем и слышим, как Мошкин говорит Грише: «Нехорошо, когда молодой моряк бездельничает. Потрудиться надо. На носу железный пень видел?» Гриша кивнул. «Так вот, иди к мотористам, возьми кувалду. Надо этот пень осадить. Что-то он слишком из палубы выпер. Мешает». Гриша: «Будет сделано!»

Мы на корме ржавчину скребем, экипаж во главе со старшиной рядом отдыхает. Вдруг слышим: бум-бум-бум! «О! Работает! Кнехт забивает!» – водолазы грохнули и продолжили разговоры. А Гриша все колотит и колотит. Вдруг кто-то говорит старшине: «Слышь, Леха, а чегой-то звук не тот?» Мошкин прислушался: звук действительно странный. Должен звон стоять, а вместо этого – глухие удары. Старшина за борт перегнулся – Гришу не видно: рубка закрывает. «Быстро кто-нибудь на нос, гляньте, что этот салага делает!» Один из водолазов пошел. Возвращается – белее мела. «Там этот… Под кувалду новый! командирский! реглан! подложил. И колотит по нему!»

– А что такое реглан? – шепнула, боясь перебить, Тася.

– Куртка кожаная. На цигейке. И капюшон тоже меховой. Добротная, дорогущая. Раньше такие командирам на флоте выдавали.

– И что дальше было?

– Все повскакивали, побежали на нос. Мы с Васей тоже. Мошкин реглан разбитый из-под кувалды выхватил, под нос Грише тычет: «Ты это чего? Зачем?» А Панкратов спокойно так кувалду положил, потянулся: «Так кнехт (заметьте, не пень, а кнехт!) – чугунный. А кувалда, товарищ старшина, железная. От ударов кнехт лопнуть может. На что швартоваться будем?» Откуда было знать шутнику Мошкину, что Гриша наш в рыболовецком колхозе родился и жил до армии. А отец его – капитан рыболовного судна, сейнера. В море с папой Гриша с пяти лет ходил!

– Досталось старшине от командира? – засмеялся Евграф.

– Замяли! – усмехнулся и Виктор Павлович. – Мошкин реглан схватил – и в самоволку. Не знаю, что он на складе наплел, но реглан ему на такой же точно заменили. Зато шуточки на катере прекратились.

– И Грише вашему никто морду, ой, извините, лицо не набил?

– Наоборот, зауважали. Говорю же, не бывает у водолазов дедовщины! – Виктор Павлович поднял руки, сдаваясь: – Ну, я свою порцию баек под плов выдал. Владимир Дмитрич, твоя очередь молодежь забавлять!

– Да я что, Палыч… Мне после твоего реглана удивлять нечем.

– А не удивляйте. Расскажите что-нибудь такое… героическое! – попросила Тася.

– Героическое? Что у нас здесь героического? Хотя бывало всякое. Ну вот шли мы как-то из Стрелецкой бухты в Севастопольскую. Сначала вроде ничего, не сильно качало. А в открытом море гляжу: плохо дело. Накат такой, что и перевернуть может. Главное, удар боковой, волна в борт бьет. Кое-как, лавируя, пошли. Нам хоть вперед, хоть назад – один черт. Катер крошечный, мотает – что твои американские горки. Вдруг откуда ни возьмись – крейсер. Гигант по сравнению с нашей посудинкой. Становится рядом, бортами нас прикрывает и следует параллельным курсом. Так всю дорогу и сопровождал. Дождался, когда я разворот опасный на девяносто градусов сделаю, чтобы в бухту, в спокойные воды, зайти, и только после этого направился в море. Я с мостика рукой командиру помахал: спасибо, мол! Он мне гудком ответил. Ну что, Таисия, хватило тебе героики в такой истории?

– Хватило! Молодец командир. Мог бы и внимания не обратить!

– Мог. Зачем ему такой крюк делать? Человеком оказался. Настоящим моряком.

– Александр Григорьевич, теперь ваша очередь! Тихой мышкой не отсидитесь! – развернулась к старшему водолазу Тася.

– А мне и рассказать-то нечего.

– Ну вот! Тоже мне – «плов с байками»!

– Ладно, раз обещал… Только не обессудьте, уж что есть, то и предлагаю.

Работал я как-то в дельфинарии. Сеть ремонтировал: штормом ее изрядно покорежило. Дельфины рядом крутились. Мне поначалу страшновато: они же размеров сами знаете каких. И зубки – дай бог каждому. Но тренеры успокоили. Я сеть латаю, вдруг меня кто-то под руку толкает. Оборачиваюсь – дельфин. Нос под локоть подсунул, наблюдает. Я по морде легонько шлепнул, дельфин отплыл. Только за дело принялся, смотрю, этот любопытный еще одного такого же привел. Вдвоем смотрят. Прямо под пальцы подсунуться норовят.

Я им: «Э-э-э, друзья, так не пойдет! Кыш отсюда!» Меня они, конечно, не услышали. Но когда руками замахал, поняли, уплыли. Минуты через две уже трое висят. И такой у всех вид, словно что-то понимают. Мне, конечно, забавно. Но и работать надо.

Всплыл, тренершу ихнюю подозвал. «Мешают», – говорю. Она улыбается: «Конечно, вы для них человек новый. И как сеть ремонтируют, они не видели». – «Что же делать?» – «Пусть кто-нибудь из ваших коллег с ними поплавает. Они тогда от вас отстанут». В общем, наш моторист к ним в воду прыгнул, сначала наобнимался с каждым, потом стал тонущего изображать. Они его раза три на поверхность подняли – спасли, значит. А на четвертый всплыли и давай верещать – смеяться. Нахохотались вдоволь и уплыли.

– Интересно, они разумные существа или просто умные животные? – задумчиво спросил Евграф.

– А кто их разберет. По-моему, даже наука с этим вопросом не решила окончательно.

* * *

Как бы ни был хорош день, приближалась ночь, и Евграф понимал, что тот кошмар, который преследовал его в декомпрессионной камере, через пару-тройку часов накроет по полной.

К несчастью или к радости – это с какого бока глядеть, – тетка отправилась к соседке. По четвергам у той собирались любители поиграть в лото. Ставки – копейки, но игроки в азарте просиживали до утра.

Оттягивая время, Евграф съел не лезший в горло ужин, умылся, даже зубы не забыл почистить. Только после этого лег. С опаской пошарил глазами по темной комнате. В углах – тени, на стене – лунное пятно… Вздохнул, закрыл глаза, мысленно крикнул:

«Эй, дух! Где ты там?!»

«Жду, когда обо мне вспомнят!»

«И молчишь? Думаешь, приятно, когда за тобой исподтишка наблюдают?»

«Наблюдают? Ты ошибаешься. В данном случае я лишь чувствую твой энергетический отпечаток».

«Ты меня порадовал… Ладно, кончай базар. К делу».

Евграф поймал себя на мысли, что говорит намеренно грубо, не так, как обычно. Возможно, для того, чтобы заглушить страх.

«Извини, преемник, о каком базаре речь? Мне не приходилось торговать».

«Это выражение такое. Современное. Слушай, я хотел сказать… спросить… В общем, зачем я тебе нужен, кто ты такой и почему называешь меня преемником? И… ты существуешь в реальности или… плод моего воображения? Одним словом, я псих?»

«Очень занятно вникать в смысл твоей речи, Евграф! Поскольку вопросов задано много, просто выслушай меня. Надеюсь, этого хватит, чтобы удовлетворить любопытство и принять окончательное решение».

«Какое еще решение? Душу дьяволу, что ли, продать?»

«Не понимаю…»

«Ладно, ладно, больше не буду перебивать. Говори, что хотел».

«Ты спросил, кто я такой. Когда-то, очень давно, я был самым обычным человеком. Разве что умел видеть чуть глубже других. Херсонес тогда называли великим городом».

«Ого! Подожди, дай посчитаю. Тася говорила, что его расцвет пришелся на третий век до нашей эры. Это что, тебе две тысячи триста лет?»

«Я не знаком с вашим летоисчислением, но, вероятно, ты не слишком далек от истины. Теперь будь внимателен… Однажды мой друг и учитель Епифаний доверил мне тайну, вручив некие предметы, несравнимые по ценности ни с золотом, ни с дорогими камнями».

«Господи, обыкновенный клад!»

«Вывод твой скоропалителен. Ты не понял. То, о чем говорю, способно создавать и разрушать. Епифаний выбрал меня из многих».

«Чем это ты такой особенный?»

«Я умею видеть и слышать. И стараюсь быть честным перед собой и другими».

«Все видят и слышат. Подумаешь, достижение!»

«Опять пытаешься спрятаться за первые попавшиеся слова. Ты продолжаешь бояться, Евграф. Причем сразу и меня, и себя. Поверь наконец, что в тебе нет ни толики сумасшествия. И давай говорить серьезно».

«Да стараюсь я, стараюсь! Послушай, если бы к тебе вдруг кто-то влез в голову и начал нашептывать, у тебя от этого крыша не поехала бы?»

«Крыша? О, я понял! Это опять особая речь… Слышать неслышимое и зрить незримое я умел с детства. Ты получил такую способность недавно. К этому нужно привыкнуть. Так я продолжаю?»

«Да-да! Ты еще говорил о честности».

«В том, что ты честен и великодушен, у меня нет никаких сомнений. Об этом свидетельствует твой энергетический след».

«Стоп! Энергетический след… Значит, то, чем занимается тетя Люся, – существует?»

«Мир не может быть пустым. Иначе мы с тобой не смогли бы разговаривать».

«Ясно. Но непонятно. Почему тогда все наши не могут спокойно общаться со всеми вашими?»

«Причина – те барьеры, которые ставит природа. Общение с вашим миром отнимает много энергии. Сейчас не о том речь. Есть удивительные, чудесные предметы, которые в любой момент мы готовы передать людям. При одном условии: дар не будет использован для личной выгоды. Поэтому преемник должен быть честен и проницателен. К сожалению, мы мало знакомы, Евграф. Но твои недавно обретенные умения, бескорыстие и ум позволяют спросить: согласен ли ты заменить меня? Согласен ли подвергать свою жизнь опасности?»

«Ну ты даешь! – Евграф вскочил, подошел к окну, снова метнулся к кровати. Эмоции требовали выхода. Да еще какие эмоции! – „Послушная детка, сунь пальчик в розетку. За это ты, детка, получишь конфетку!"»

«Розетка – это что-то опасное? Ты верно уловил оттенок моего предложения».

«Но как я могу соглашаться или не соглашаться, получая кота в мешке?»

«Прости, не понял. В мешке не животное…»

«Это выражение означает – предлагать неизвестно что. Какие предметы я должен охранять?»

«Ты увидишь их. Но прежде я должен увидеть Херсонес. Или теперь у города другое название?»

«Севастополь. Сейчас его зовут Севастополь».

«„Достойный поклонения"! Хорошее, славное имя. Однажды мне привиделись люди твоего времени, дома, еще что-то непонятное… И я мечтал… хоть одним глазком… глазами живого… Пожалуйста, покажи, объясни! Всего один-два дня! Возможно, это поможет нам лучше узнать друг друга!»

Евграф подошел к окну, распахнул, вдохнул пахнущий морем и степью воздух. То, что ему предлагали, не было обычным приключением. Вряд ли он до конца понимал, что повлекут за собой новые обязательства. И все же ответил так, как подсказывало сердце:

«Я согласен, Дионисий! Согласен».

₪ ₪ ₪

– У Дайоны тоже были красивые волосы… – Дионисий задумчиво провел рукой по черной волнистой пряди.

Зо не отстранилась, лишь взмахнули ресницы, и он снова обратил внимание, какие у нее удивительные глаза.

– Мне жаль твою сестру, очень жаль! Может быть, по ту сторону Стикса ей так же хорошо, как было по эту?

Дионисий молча покачал головой. Разве сравнится веселый дневной свет с тенями мрачного царства Аида?

– Дайона умела рисовать. Я думаю, боги примут во внимание этот талант и найдут для нее местечко на елисейских полях.

Он поднял плоскую гальку, размахнулся и, примерившись, бросил так, как показывал раб, обучавший его искусству плавания. Камешек весело заскакал по воде.

– Ой! Как ты заставил такой тяжелый камень прыгать?! – воскликнула Зо. – Ты превратил его в лягушку?

Дионисий ответил улыбкой. Печаль уходила. Девочка была так легка, искренна, порывиста! И то, что она стояла рядом, волновало неимоверно. Даже Дайона, родная, любимая Дайона, не была способна на такое! Поддавшись мгновенному порыву, он снова дотронулся до волнистых волос. И опять Зо не отстранилась.

– У тебя очень нежная рука, Дионисий. Она совсем не похожа на руку Кироса.

– Не говори о нем.

– Хорошо, не буду, но я живу в его доме, а значит, нам придется встречаться. Вдруг Кирос снова захочет меня поцеловать? Я боюсь.

– Но мне не трудно провожать тебя! Хочешь?

Зо поднесла к зарумянившемуся лицу руки:

– Хочу! Хочу! Хочу!

Сердце Дионисия забилось чаще. Он поймал ее послушные запястья, прижал к своей груди. Лицо девочки оказалось так близко! Глаза распахнулись, и она по-взрослому серьезно прошептала:

– Если ты надумаешь поцеловать меня, как Кирос, я не буду убегать от тебя, Дионисий!

– Нет, не как Кирос. – Он чуть коснулся губами теплой щеки. – Ты соленая. И пахнешь морем… – Шагнул в сторону, повторил: – Я провожу тебя к дому Хаемона. Идем.

₪ ₪ ₪

Еще утром Дионисий был совершенно один в этом большом городе. Не считая постоянно занятого и далеко не юного Актеона. Теперь он шел рядом с Зо, едва справляясь со своим счастьем. Они поднялись по неширокой улице, вымощенной отполированной множеством ног галькой. Редкие прохожие бросали на них короткие взгляды, Дионисию же казалось, что каждый встречный видит его радость, и улыбался в ответ широко и открыто.

Зо прошла мимо палестры, миновала несколько небольших кварталов-близнецов, состоящих из трех-четырех похожих один на другой домов. По рассказам Актеона, Херсонес был большим городом. Десять тысяч граждан, парэков и рабов нашли кров за его неприступными стенами.

– Скажи, Зо, свободна ли ты в своих передвижениях? – спросил Дионисий.

– Мать позволяет выходить из дома. Конечно, если выполнена работа, которую мне поручают. Иногда ее бывает так много! Но у меня проворные руки, поэтому я всегда нахожу время, чтобы спуститься к морю, пройтись по рынку или погулять на агоре.

– Не могла бы ты теперь то же самое делать вместе со мной? Я совсем не знаком с этим городом.

– Конечно! Хочешь, завтра мы погуляем вместе?

Дионисий обрадовался.

– Где же мы встретимся? И когда? Утром мне необходимо быть в палестре.

– После полудня я приду на берег. Если работы окажется слишком много, пришлю с известием рабыню.

Скоро Зо вздохнула и пошла медленнее, потом еще медленнее. Дионисий догадался, что так она старается растянуть остатки дороги. И действительно, через несколько шагов они остановились около калитки большого, наверное самого большого на этой улице, дома.

– Мы пришли…

Дионисий поднял голову: у него появилось ощущение, что со второго этажа, из единственного полузакрытого ставнями оконца, кто-то смотрит – пристально и недружелюбно.

– Зо, Хаемон очень богатый человек?

– Кирос однажды хвалился, что доход их семьи от зерна и вина больше, чем у десятка самых знатных херсонеситов. Хаемона избирали и номофилаком[11]11
  Номофила́к (букв. «законохранитель») – должностное лицо в Древней Греции, в обязанности которого входило хранение государственных документов и надзор за заседаниями Совета и народными собраниями.


[Закрыть], и агораномом[12]12
  Агорано́м – смотритель рынка, наблюдавший за порядком и торговлей, за верностью мер и весов, доброкачественностью и ценой товара. Выборная должность.


[Закрыть]. Но, Дионисий, я слышала, что люди осуждают его дурной характер и непомерную гордыню. Отец благодарен Хаемону за кров и работу, только иногда мне кажется, что нам лучше было бы жить в другом месте.

Последние слова она прошептала едва слышно. И хорошо, поскольку дверь отворилась. На пороге возник Кирос. Его лицо было красно от ярости, косточки на пальцах, сжатых в кулаки, побелели.

– Эй, ты! Как там тебя! Почему стоишь рядом с нашей рабыней?! – крикнул он хрипло, неразборчиво: горло, сведенное гневом, не было способно на чистые звуки.

– Я не рабыня! Мой отец – свободный человек! – Глаза девочки мгновенно наполнились слезами, и Дионисий догадался, что Кирос специально подбирает слова пообиднее.

– Свободный человек должен иметь свой дом и собственный клер, а не работать за жилье и несколько жалких монет!

– Мой отец – свободный! – снова крикнула Зо, топнув ногой.

– Зачем ты бросаешься такими словами, Кирос? – стараясь сдержать эмоции, тихо спросил Дионисий. – Тем более что они лживы?

– Ты, дохлый баран, называешь меня лжецом? И у тебя хватает на это глупости?

– Во мне может быть сколько угодно глупости, но это не повод обижать девочку.

Очевидно, умение вести беседы не входило в перечень достоинств Кироса. Он лишь сильнее побагровел, замахнулся… Но Дионисий, предугадав движение, просто неожиданно шагнул в сторону. Кирос вылетел по инерции на середину улицы. Споткнулся, упал, сдирая колени о гальку. Зо вскрикнула, прижалась к стене.

– Клянусь Громовержцем, ты и эта ничтожная девчонка – вы пожалеете! Пожалеете! – завопил Кирос и бросился с кулаками на Дионисия, но снова споткнулся и угодил в сточную канаву, тянущуюся вдоль улицы.

Смрад, мокрая, измазанная нечистотами нога в дорогом сандалии мгновенно превратили его в разъяренного зверя. Дионисий прикрыл собой Зо.

– Кирос, признайся, эта герма{36}36
  Ге́рма – четырехгранный столб, первоначально завершенный скульптурной головой бога Гермеса, а с V в. до н. э. и портретными изображениями государственных деятелей, философов и пр. Устанавливался у входа в жилище для защиты от злых духов, на перекрестках дорог, являлся путевым знаком, охранителем дорог, границ, ворот.


[Закрыть] – он кивнул на статую Гермеса{37}37
  Герме́с – считался вестником богов, покровителем путников, торговцев, гимнасиев и палестр, гимнастических состязаний, проводником душ умерших в царство Аида. Также был покровителем скотоводства и рынков, мошенников и воров; бог счастья, сна и сновидений, красноречия и мышления. Изображался на херсонесских монетах кон. III – нач. II в. до н. э.


[Закрыть] стоящую у входа в дом, – защищает тебя от чужого зла или других от твоего?

Прозвучавшие слова оказались слишком сложными для сжираемого яростью ума. Кирос растерялся. Тем не менее время было выиграно.

Вдруг дверь отворилась. На пороге возник человек. Каменное лицо, неподвижный, ничего не выражающий взгляд пустых рыбьих глаз, сведенные в привычно брезгливой гримасе губы, а также дорогой гиматий подсказали Дионисию, что на вопли сына явился сам хозяин дома.