Текст книги "Необитаемая"

Глава 5
Вор горы

По настоянию Шалиной я начала принимать фолиевую кислоту, которая должна была как-то повлиять на наступление беременности. Я сдала ряд анализов, несколько раз сделала УЗИ – и Шалина констатировала, что овуляция происходит регулярно, а значит, никаких препятствий для естественного зачатия нет. Всё должно получиться. Надо пробовать и ждать. На это она предложила выделить три месяца.

Я сообщила, что готовлюсь к марафону. Мне нравилось говорить всем подряд, что я бегаю огромные дистанции. Хотелось подчеркнуть, что я очень занятой человек, а еще – на редкость здоровый, ведь марафон не под силу всяким хлюпикам. Как классический нуб, я кичилась успехами. А всё происходящее здесь, в гинекологическом кабинете, было как бы вторичным по отношению к моим реальным делам. Шалина вздернула бровь и попросила явиться после марафона, а пока – тщательно контролировать овуляцию.

Подготовка к марафону начала заново знакомить меня с моим телом. В отличие от подготовки к беременности, это знакомство меня не пугало, не подавляло и не злило; наоборот, здесь получалось воспринимать тело с благодарностью и заботой. Мне искренне хотелось его натренировать, сделать сильнее, чтобы оно помогло мне оказаться на марафонской финишной черте. Ведь эту цель я выбрала себе сама.

Я узнала, как распределять силы для долгого бега, как правильно одеваться, чтобы не замерзнуть, когда убегаю от дома на десять километров под ледяным дождем, как ставить стопу. В этом процессе я подходила к телу бережно, после каждой новой пробежки осматривала себя в зеркале и вопрошала: «Ну как ты? Справишься с более длинной дистанцией?». И сама себе отвечала: да, справлюсь.

Бег на длинные дистанции распахнул дверь в мир спорта, откуда мне в лицо хлынули потоки воздуха с ароматами разогревающих мазей, раздевалок и манежей. Я больше не была новичком, как в Гималаях: у меня были план и вдумчивый тренер.

Ближе к заветной дате, когда дистанции стали уже огромными, по двадцать-тридцать километров, проект «Беременность» отодвинулся еще дальше. Я честно считала дни овуляции, мы честно «старались», – а потом наступал следующий день и новая длинная тренировка. Могло ли что-то получиться в таких условиях? Вряд ли. Хотя наверняка я не знала.

Мне казалось, Костя смотрит на меня с осуждением. А сама я – признав, наконец, что у меня не вышло забеременеть сразу, – усомнилась в том, что вообще хочу этого.

На одной вечеринке парочка знакомых девчонок, уже родивших по ребенку, рассказали о существовании тренингов, на которых объясняли, как сделать так, чтобы муж не выгнал на работу.

– В каком это смысле – «выгнал»? – удивилась я.

Одна из них заговорщически улыбнулась:

– Ну каком-каком… Родила, ребенок подрос, пошел в сад, и муж говорит: иди работай, хватит дома куковать. А кому охота работать? На тренинге учат, как этого избежать, приемчикам там разным…

Потрясенная, я глотнула вина. Хотелось ли мне стать такой же, обсуждать подарки от мужей, планировать детские сборища и думать, как избежать работы? Конечно, нет! Мне хотелось ходить в походы по горам, бегать по утрам в субботу утром свою дистанцию, писать дебютный роман. Истерзаться на этом пути, чтобы прибыть к его концу с медалями, значками и рукописями. Концепция же этих домоседок с их бездельем выглядела чертовски паршиво.

Подготовка к марафону стала моей попыткой оградиться от мира молодых мамаш. В моей жизни было что-то по-настоящему важное, а это… Это когда-нибудь потом.

Я начала употреблять выражения вроде «спиногрызы», «прицеп». Ввела новые понятия, переименовала вещи таким образом, чтобы было проще их отшвырнуть.

Я говорила не «Ребенок может изменить мою жизнь и вытеснить всё, что в ней есть», а: «Мы поженились не для того, чтобы запиливать спиногрызов» или «Размножение – это халявный смысл жизни, для тех, кому лень искать настоящий». Такие конструкции часто находили поддержку у окружающих – среди моих знакомых было немало людей, которые тоже не торопились заводить детей.

Пусть слово «тоже» покажет степень моего лицемерия. Ведь с момента первых визитов к врачам я начала притворяться перед всеми и даже перед самой собой, что мы не спешим с детьми, потому что больно уж насыщенные у нас жизни. Признанию, что у нас просто не получается, хотя пытаться мы начали еще до свадьбы, что мы понятия не имеем, почему так происходит, что мы хотим, с самого начала хотим, верим и каждый месяц ждем, – не осталось места в мыслеформенном супе, который я сама себе сварила, и которым потчевала себя и других.

Костя наблюдал за этим – и время от времени интересовался, хотела ли я вообще когда-нибудь детей. Я реагировала агрессивно:

– Конечно, хотела! Что ты несешь?

А на следующий же день в разговоре с одноклассником сообщала, что начала писать роман, а дети меня пока не интересуют.

Я отдалилась от подруг, которые родили. Ведь чтобы сохранить отношения, нужно было ездить в гости, общаться с младенцами, демонстрировать заинтересованность – наигранную или настоящую. Все родившие женщины замыкались на детях, и чтобы достучаться до них, нужно было с трудом пробираться в ватный кокон их новой бытности. От новоиспеченной матери больше ничего не требуется, у нее и так полно дел, а вся ответственность за продолжение отношений автоматом ложится на бездетного человека. Это он должен стараться и поддерживать, подстраиваться и проявлять инициативу. Но если опустить руки – общение почти сразу прекратится, будто его и не было. Виновной при этом я всегда считала себя.

Чтобы пробежать марафон, мы с друзьями и Костей прилетели в Париж. Дорога, получение стартового номера в ангаре, по которому шатаются тысячи людей, – атмосфера была праздничной и тревожной.

Считается, что марафон способен пробежать лишь один процент населения Земли, – и я готовилась войти в эту статистику. Позади были полгода подготовки.

Я думала о том, что по закону подлости беременность могла наступить именно в месяц марафона, и задавалась вопросом: побегу ли тогда? Не прервет ли это хрупкую беременность? Ответа у меня не было. Я столько раз мысленно представляла себе финишную черту и так отчаянно желала пройти это испытание, что, возможно, побежала бы, даже забеременев.

Мне казалось, что вместе с марафоном происходило настоящее формирование моей личности. И если я овладею своим телом настолько, что смогу пробежать сорок два километра, то написать роман или родить уж точно не будет проблемой.

Солнечным весенним утром, на старте в районе Елисейских полей, вместе с 50 000 других людей, – я побежала.

Встречи с так называемой «марафонской стеной», когда после тридцатого километра заканчиваются энергия, гликоген в мышцах, и ты не можешь двигаться, у меня не случилось. Но после тридцать пятого километра бежать было очень непросто. Бёдра словно налились свинцом, и пять километров до сорокового стали настоящей пыткой. А потом уже была близость финиша, и Костя, который перепрыгнул через ограждение и присоединился ко мне на последних километрах, – всё это придало сил, и когда я оказалась за финишной чертой, то испытала что-то огромное, не поддающееся четкому определению.

Надев медали, мы с друзьями и Костей отправились в кафе пить сок. Я вспоминала, как три года назад тут же, в Париже, видела ковыляющих людей с медалями – и они казались мне настоящими титанами. Скажи мне кто, что спустя время я сама буду ковылять на изможденных ногах и пытаться осознать, что полугодовой путь подготовки привел меня, наконец, к цели, что я сдюжила эту «долгую прогулку», – я бы вряд ли поверила.

А ведь забеременей я раньше, у меня в жизни не было бы этого момента.

Переживали ли вы миг, когда кроссовок наступает на красную полоску марафонского финиша, и внутри во всю душу расцветает чудовищная, огромная радуга? Если нет, обязательно попробуйте. Поставьте его на полку лучших моментов жизни. Чтобы он смотрел оттуда и кричал вам пошлым лозунгом из мотивирующего спортивного ролика, от которого на глаза всё равно наворачиваются слёзы.

Ты – никогда в жизни не занимавшаяся спортом профессионально, начавшая бегать после двадцати пяти лет, – завоевала звание марафонца!

…Марафонец многое знает о своем теле. Через сколько после начала пробежки пора поесть, почему никогда нельзя бегать впроголодь, что икры надо защищать компрессией, как рассчитать темп, какую технику применить, когда кажется, что сил нет совсем.

Проблема ли заставить свой организм забеременеть, если я пробежала марафон? Вряд ли. Теперь, когда мое тело немного восстановится, всё наверняка получится.

* * *

Я вернулась из Парижа в Петербург с медалью и написала о марафоне большую статью. Я получила кучу восторгов и поздравлений. Я упивалась собой. Кроме того, тогда я уже успела написать несколько глав своего первого романа.

Явилась на прием к Шалиной я в приподнятом настроении. Конечно, не преминула козырнуть новостью о марафоне. Врач пропустила ее мимо ушей, а после осмотра заключила, что раз зачатия до сих пор не произошло, надо проверить проходимость маточных труб. Провести процедуру, названную колючей аббревиатурой ГСГ. Я робко предположила, что мои беговые достижения могли повлиять на процесс, но она отрезала:

– Беременеют же как-то спортсменки, – и записала меня на ГСГ в институт Отта, где время от времени принимала сама.

На проверку нужно было прийти в определенный день цикла. Ладно, решила я: проверка труб так проверка труб. В конце концов, та лапароскопия тоже нужна была для этого, а я слилась.

ГСГ выпала на день накануне городского полумарафона, куда я записалась, чтобы не потерять форму. Шалина пообещала, что процедура займет от силы пятнадцать минут.

Я приехала к институту Отта заранее. Прогуливаясь вдоль решетки, вспомнила, как однажды, прямо здесь, меня ограбила цыганка, когда я училась в одиннадцатом классе и занималась на соседнем историческом факультете с репетитором. Я прошлась вдоль елок, которые видели это ограбление почти пятнадцать лет назад, вспомнила ту себя, в пальто и наушниках, с дисковым плеером. Какой наивной я была. Да и сейчас не лучше.

Зашла в сад института Отта. Был май, и вовсю цвели розы. В саду был старый круглый фонтан и какие-то статуи. Я вошла в Институт и побрела по веренице сводчатых коридоров, любуясь архитектурой старинного здания. Хотелось сообщать всем и каждому, что я родилась именно тут, в таком месте. А теперь пришла, потому что хочу родить сама.

Захотелось позвонить маме. Но я боялась делиться делами, связанными с беременностью, ведь, узнай она правду, обязательно насядет, расспросы перерастут в давление, она расскажет всем вокруг о моих проблемах. Мне надо было защитить себя одиночеством, спрятаться от чужих мыслей и слов.

Помещение для ГСГ выглядело зловеще. На потолке белела лепнина, в предбаннике с кушеткой стояло огромное антикварное кресло, – а в середине зала возвышалась космическая установка и сбоку мерцала застекленная кабина, в которой за мониторами сидели люди. Меня попросили раздеться ниже пояса и проследовать к космической штуковине. Под ней был металлический стол с распорками для ног.

– Спортом занимаешься? – спросила пожилая врач-рентгенолог, которая возникла рядом с Шалиной; обе они были в масках и напоминали служительниц какого-то культа. – Видно по ногам.

Шалина сделала мне в живот укол местной анестезии. После этого я смотрела только вверх, боясь наблюдать за тем, что происходит внизу. Космический аппарат загудел. При проверке труб в матку под давлением закачивают специальную жидкость, чтобы было видно, проходимы они или нет. В то же время рентген сверху делает снимки. Лязгающие звуки и шум усилились. Мне стало нестерпимо больно внизу живота – словно включили менструальный спазм и вывернули тумблер ощущений на максимум. У меня пересохло во рту.

– Потерпи, – ласково сказала Шалина; медсестра в шапочке и маске взяла меня за руку. – Почти всё.

Я смотрела на потолочную лепнину – и думала о том, что маме, наверное, было гораздо больнее, когда я появлялась на свет.

Наконец, боль ослабла, звуки затихли, и мне разрешили осторожно слезть. Меня проводили к кушетке, выдали толстенную прокладку, дали одеться и попросили прилечь. Им нужно было минут десять понаблюдать за мной и убедиться, что я перенесла процедуру нормально. Шалина попросила подойти к ней с результатами и удалилась. Боль прошла окончательно.

Пожилая врачиха уселась в антикварное кресло и уложила ноги в аккуратных туфлях на кожаную приступку. Когда мне разрешили встать и сказали, что снимки готовы, она пригласила меня в темную кабинку, чтобы взглянуть на них.

– Обе трубы проходимы, – произнесла она, глядя на полупрозрачные рентгены. – У тебя всё нормально. Забеременеешь. – Меня удивил контраст ее прически, аристократических манер, обстановки и этого обращения на «ты»: – Во всём виноваты мужики, – добавила она.

– Что? – удивленно переспросила я.

– Запомни: во всём виноваты мужики. Сейчас из трехста человек до донорства допускается всего один. Ты представляешь? У всех поголовно негодная сперма. Так что иди, и всё будет как надо. А мужик твой пусть сам проверяется, – с этими словами она вручила мне конверт с заключением.

– Только смотри, спортом своим сегодня не занимайся, – добавила она, когда мы шли по коридору.

– А завтра? У меня забег.

– Завтра – пожалуйста.

Мы всё еще шагали рядом, и я осмелилась задать вопрос:

– Слушайте, а то, что я бегаю, влияет на зачатие?

– На него всё влияет, – отрезала она.

– Но все-таки: что мне, спортом перестать заниматься?

– Слушай, – вздохнула она. – Вот нравится тебе? Чувствуешь себя здоровее? Тогда живи, как живешь. И всё придет. Виноваты мужики. А мы, женщины, всегда и во всём правы. Запомни.

На следующий день я побежала полумарафон. После пяти километров начала задыхаться. Шалина прописала мне несколько антибиотиков – и, видимо, от лекарств, пережитых боли или вмешательства, тело плохо мне подчинялось.

Захотелось сойти с дистанции. Забег проходил на Крестовском острове, я бежала, постоянно оглядываясь на кусты и газоны, которые так и приглашали замедлиться, уйти в прохладную тень. В голове вертелись мысли, что я слишком на себя наседаю: нельзя после такой процедуры подвергать себя тяжелой нагрузке. Но статус спортсменки и воображаемый разговор с Костей (который, конечно, пожалел бы меня, но втайне решил бы, что я сдалась) не давали мне остановиться.

В итоге я добежала до финиша с самым плохим, по моим меркам, временем, но все-таки добежала. Я фоткалась с компанией друзей и знакомых, которые тоже участвовали, и улыбалась во весь рот: на глазах у других я жила супернасыщенной жизнью, бегала, собиралась в горы и не планировала никаких детей.

Постоянные визиты к врачам и болезненные процедуры были тайными. Я не хотела признавать свою растерянность. После ГСГ я вновь убедилась, что со мной всё в порядке, и надо просто тщательнее контролировать овуляцию. Всему свое время.

И я начала готовиться к восхождению на Эльбрус.

* * *

Роман – это марафон на ниве писательства. Как и бег на длинную дистанцию, он требует массы сил и времени, но не имеет предсказуемого результата. Ты не знаешь, добежишь ли, не знаешь, издадут ли тебя, как не знаешь, забеременеешь ли: можешь только надеяться на лучшее, полагаться на свои силы, несгибаемый дух, а еще – на удачу.

Дух тоже нужно тренировать. Не говоря уже о технике. В беге это – постановка ног, наблюдение за пульсом, за темпом, еда каждые пять километров после пятнадцатого, намеренное замедление. А в писательстве – замысел, идея, представление о сюжете и персонажах, и далее – терпеливое письмо.

С замыслами у меня всё было неплохо, но когда я начинала обдумывать будущий текст подробно, мне становилось скучно. Голова как бы уже выполнила всю работу: я знала логику развития сюжета, я знала, чем всё кончится. Зачем тогда что-то писать? Ведь всё готово. Поэтому в работе над романом хотелось оставить лакуны, незакрытые задачи.

О чем он может быть, я размышляла еще зимой, пока готовилась к марафону. У меня был материал, который наполнял меня решимостью: фактура моей юности и тусовок на Малой Садовой, концертов в клубах, скейтерских конвентов и бешеных вписок. Однажды я написала об этом рассказ, и когда он сложился, поняла: вот оно! Вот о чем я хочу писать. Но создавать очередной так называемый «роман поколения» мне казалось слишком скучным. Поэтому я решила добавить к своим подросткам тему электричества, объединить две темы в насыщенный химический раствор.

В литературной студии при издательстве, в которую я ходила пару месяцев, объявили конкурс: во-первых, на лучший выпускной текст, во-вторых, на возможность подать рукопись на рассмотрение редакторам того же издательства. Я решила написать первую главу и предъявить ее мастерам в качестве выпускной работы, своеобразного тизера, выслушать их фидбэк – и за год написать роман целиком. Первую главу обдумывала скрупулезно. Для завязки решила взять эпизод из своей школьной жизни.

Тогда мы с двумя одноклассниками вместо первых уроков пошли к одному из них домой, напились водки, а потом пьяные полезли в ванну. В момент, когда мы в белье стояли в ванне и обливались водой из душа, в квартиру вошла его мама. Мы выскочили из ванны – и полуодетые, пьяные побежали в школу.

В нашей идее залезть в ванну не было ничего похабного – мы действительно пошли туда обливаться водой, потому что были слишком пьяны. Мы просто хотели протрезветь. Я хорошо знала этих ребят и была уверена, что ни один из них не стал бы приставать или склонять меня к сексу. Хотя откуда я могла знать наверняка? Возможно, кто-то из них и задумал что-то такое, залезть в ванну ведь предложила не я. Может, эта мамаша спасла меня от жуткой ошибки, переспи я с обоими после банных процедур? Но тогда я точно ни о чем таком не думала. Помню, что сняла всё, кроме трусов и лифчика, а потом судорожно нацепляла на себя вещи перед тем, как сбежать.

Когда я обсуждала случившееся с окружающими, когда писала об этом в своем школьном дневнике, когда спустя пятнадцать лет начинала с этого свой дебютный роман, – я упорно продолжала доказывать, что в том происшествии не было ни намека на телесное. Вместо уроков я отправилась пить водку со своими друзьями, да, один из них был моим бывшим, а со вторым я крепко целовалась пару раз, – но хотела думать, что мы проводим время как товарищи. Что они видят во мне не женщину, а собутыльника. Ведь я лучше всяких телок! Ведь со мной они говорят по душам. Ведь я – важнее своего тела. В ванную лезла маленькая художница, а не шестнадцатилетняя девушка, которая втайне была не против заняться сексом сразу с двумя чуваками.

Это были «Мечтатели» в моей версии. Вместо красного берета Евы Грин – красные волосы, вместо вина – водка «Охта», вместо парижской квартиры – расселенная коммуналка в центре Петербурга со старинной чугунной ванной посреди кухни. Правда, герои «Мечтателей» не стеснялись своих тел: они целовались в ванной и не переживали по этому поводу. Я же превратила произошедшее в фарс – и с пеной у рта доказывала всем, какое произошло недоразумение, и что в нем не было никакого похабного умысла. А что, если бы он был? Тогда я бы сказала, что перестала себя уважать, а на самом деле просто продолжила бы прятать свое тело и свои желания ото всех вокруг, в том числе и от себя самой.

Этот эпизод открыл мою книгу, героиня которой по загадочным причинам исторгала из себя электрическое напряжение в моменты эмоциональных всплесков. По ходу повествования ей предстояло разгадать тайну, заключенную в ее физиологии. Первую главу я отправила на суд мастеров одновременно с поездкой на марафон, так что финиш подготовки совпал со стартом нового вызова, интеллектуального.

Сразу после ГСГ я получила ответ: мастера прислали письмо с лучшими текстами курса. Я открывала папку дрожащими руками. Моя работа была первой! Это значило, что книга имеет шанс на издание.

Мне предстояло разработать поглавный план и приниматься за работу. На нее у меня был год, который истекал следующей весной. Теперь, помимо репродуктивных дел и восхождения на Эльбрус, в моей жизни была еще одна важная миссия.

* * *

Тогда я не сомневалась, что вопрос деторождения не затянется. Никаких объективных причин для бесплодия у нас не нашлось. ГСГ еще раз это подтвердило. Поэтому я решила просто следовать ненавязчивым указаниям Шалиной и ждать. Всё должно было случиться вот-вот.

Хотя от перспективы провести лето в попытках зачать несло болотной тиной. После марафона и успеха первой главы моего будущего романа я еще сильнее убедила себя в том, что живу не ради вульгарного размножения.

За полгода марафонской подготовки я узнала, что такое упорство. Что такое небольшими, но явными шагами двигаться в сторону ранее недостижимого, в сторону мечты. Мне хотелось доказать себе и всем вокруг, что жизнь не заканчивается после свадьбы, что сценарий «вышла замуж, родила детей и всё» – точно не про меня, а про лентяев, которые предпочитают следовать паттернам, придуманным за них тысячи лет назад. Эти паттерны хотелось не то, чтобы сломать, но как минимум упрямо им сопротивляться, чтобы показать, что может быть иначе. Ведь я пробежала марафон. Ведь я пишу роман. Ведь я взойду на Эльбрус!

После фиаско в Гималаях, набрав марафонскую форму, я должна была доказать себе, что способна на большее. Родить ребенка может любая дура. А вот забраться на самую высокую гору…

Хотя если начать разбираться, то в Гималаях я сошла с тропы, которая оказалась слишком сложной даже для опытных альпинистов. Но я упорно продолжала оправдываться. Написала большой текст о походе, рефлексировала, стараясь разобраться в том, что́ сделала неправильно, почему так вымоталась. Переквалифицировала обычный опыт, первую пробу гор – в оглушительную личную неудачу.

Никто не задавал мне целей, я как всегда сделала это сама. Ставлю перед собой условия, потом сама же нарушаю их и корю себя, придумывая изощренные оправдания.

Кто сказал, что в шестнадцать лет нельзя пойти в душ сразу с двумя парнями, а может, даже и заняться с ними там сексом? Зачем я превращаю это в историю, в которой силюсь оправдаться перед окружающими? Разобрать всё на кирпичики, что-то допридумать, – а потом начать судорожно объясняться со всей вселенной о том, что же произошло на самом деле.

Теперь я радовалась, что Шалина отпустила меня в свободное плавание: раз мои трубы проходимы, нужно просто пробовать. Можно было со спокойной совестью ехать на Эльбрус.

В Минеральные воды мы полетели с подругой. Там нас ждал водитель, который привез к подножию Эльбруса. Подготовка к восхождению, акклиматизационные выходы сопровождались тревогой и нервным предвкушением. Получится ли у меня взойти? Хватит ли сил? Всё ли будет нормально? Ведь на Эльбрусе каждый год гибнет куча народу…

Первые выходы показали, что мы с подругой в отличной форме. Я научилась прислушиваться к своему телу и держать темп. Когда идешь по горам, главное – найти подходящий ритм, не выбиваться из него, не гнаться за кем-то впереди. Но и не останавливаться. Здесь мое натренированное тело меня не подвело. На марафоне тоже самое главное – не обгонять выбранный темп. Иначе, двигаясь быстрее, рискуешь израсходовать больше положенных сил, и их не хватит, чтобы добежать до финиша. Может, в жизни мне тоже стоило не обгонять темп, который я должна была выбрать для себя сама? Не лезть в гущу событий, а просто двигаться так, как комфортно мне, и тогда ребенок рано или поздно появится?

Группу возглавлял рыжеволосый бородатый мужчина по имени Гриша. Он рассудительно объяснял разные альпинистские нюансы и подсказывал, шел впереди всех и не давал разогнаться. Каждый час делал привал, на котором мы пили чай из термосов и ели прихваченные с собой снеки. Внимательность, спокойствие и уверенность Гриши задали тон всему нашему походу. Он научил не только правильному темпу, но и австрийскому шагу через снег, надеванию кошек, работе с ледорубом, преодолению горной болезни. Под его руководством было не так страшно отправляться в ледяную тьму в ночь восхождения.

Накануне штурма я купила в местном аптечном ларьке тест на беременность. Убедиться, что не беременна, чтобы не рисковать на восхождении, – взрывная нагрузка и высота точно были бы нежелательны для будущего ребенка.

Думала о том, что́ буду делать, если увижу две полоски. С одной стороны – вроде радостно, мы же так давно этого ждем. С другой – я что, правда спущу в унитаз всю подготовку и откажусь от восхождения на вершину? А если у меня возникают подобные колебания – может, я на самом-то деле не хочу никаких детей? Ведь если бы хотела, все на свете вершины меркли бы перед светом маленькой души, которая могла ко мне подселиться. А мне эта душа сразу кажется вором, что украдет мою гору.

Когда в два часа ночи под невероятными звездами мы выходили на восхождение в полном обмундировании, я оглянулась и подумала: «Вот это да!». Во время восхождения состояние и сознание постоянно менялись из-за огромной высоты. Всё становилось нереальным. Последние сотни метров до пика шли, двигаясь совсем медленно, как под водой.

На вершине моя подруга расплакалась. Я же вздохнула с облегчением: цель достигнута.

Было очень холодно, и мы лицезрели землю вокруг на много километров: альпинисты называют это призмой – когда природа на вершине дарит восходителям умопомрачительный вид.

Что ж, я покорила Эльбрус.

Когда спустились – были поздравления, фотки, рассылка близким аудиосообщений о том, как это было. Как пила нурофен из-за головной боли, как подруге пришлось справлять нужду при всех, потому что на седловине не спрячешься, как солнце ослепительно освещало всё вокруг, а я думала о том, что завершаю папин путь. Когда-то он был здесь, но не прошел дальше седловины – из-за жуткой погоды. Когда на такой высоте налетает непогода, надо тут же разворачиваться. Мои знакомые так не дошли до вершины сто метров – порывистый ветер сделал движение опасным для жизни. Для меня было важно закрыть этот гештальт для нашей семьи.

…А кто будет завершать мои пути, если я не хочу детей?